Текст книги "Живые тени"

Автор книги: Корнелия Функе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

17. Первый укус

Некоторые вещи стоит поискать в грязи. Вещи мрачные. К ним надо идти по темным улицам, вдали от газовых фонарей и опрятно отштукатуренных домов, идти на запах обездоленности, по задворкам, пахнущим отбросами и протухшей едой. Адрес Джекоб спросил у человека, сидевшего на корточках у входа в один из домов, выдавливая из пойманного эльфа серебряную пыльцу. Эльфовая пыльца – опасное средство, чтобы забыть мир.

В окне лавочки, куда он их направил, не было ничего подозрительного. Было уже далеко за полночь, но то, что Джекобу требовалось, люди как раз предпочитали покупать под покровом ночи. Торговля волшебными предметами и снадобьями в Альбионе строго контролировалась. И тем не менее, если знать, где искать, здесь можно было найти все, что продавалось на материке.

Джекоб постучал по матовому молочному стеклу двери, и внутри заверещал домовой. Эти альбийские гномы отличались морковного цвета волосами и значительно более длинными ногами, чем у их аустрийских родственников. Женщина, им открывшая, явно прилагала немало усилий, чтобы походить на ведьму, но зрачки у нее были круглыми, как у обыкновенных женщин, а благовоние настоек, которыми она напитывала свое глубокое декольте, даже отдаленно не напоминало тех свежих лесных запахов, что обволакивали Альму. Домовой сидел в клетке над дверью. Если их регулярно кормить, они служат надежными стражами и взаперти ничуть не в худшем настроении, чем на свободе. Красные глазки домового жгли взглядом Лису. Видно, он почуял оборотня.

Лжеведьма заперла дверь и, прицениваясь, смерила взглядом платье Джекоба. Его покрой и добротный материал нашептывали ей: «Деньги!» – и лицо ее озарилось улыбкой, такой же поддельной, как и ее духи. Ее лавочка насквозь пропахла болотными лилиями, что не предвещало ничего хорошего. Их часто выдавали за лилии фей, а губчатые грибы, свисавшие с потолка, продавались в качестве афродизиака, хотя единственное их действие заключалось в неотвязных галлюцинациях. Но Джекоб разглядел на полках парочку вещиц, тянувших и на настоящее колдовство.

– Чем может услужить тетушка Златовласка такой очаровательной паре?

Сиплый хохоток выдавал в ней привычку выбирать чечевицу из золы. Мания Золушки… мечта пару часов побыть принцессой. Обворожительная улыбка в адрес Лиски.

– Может, хотите чего, чтобы разбудить старую страсть? Или кто дорогу заступил?

Джекоб с преогромным удовольствием влил бы ей сейчас в рот ее самое ядовитое зелье. Локоны у нее и в самом деле были золотыми. Вроде того липкого золота, которое заваривают лжеведьмы, чтобы выкрашивать им себе губы и волосы.

– Мне нужен кровавый осколок.

Джекоб швырнул два талера на заляпанную стойку. Платок у него в кармане производил их последнее время все менее прилежно. В некоторых местах он так поистерся, что пора было подумать о новом.

Златовласка проверила талер, потерев его между пальцами.

– За торговлю кровавыми осколками дают пять лет тюрьмы.

Джекоб положил ей на ладонь еще одну монету.

Она сунула мзду в карман фартука и скрылась за занавеской. Лиска, побледнев, поглядела ей вслед.

– Они действуют далеко не всегда, – заметила она, не поднимая глаз на Джекоба.

Голос ее был почти таким же сиплым, как у любительницы чечевицы.

– Знаю.

– И ты недели напролет будешь терять кровь!

Она поглядела на него с таким отчаянием, что он на короткий миг едва не поддался желанию обнять Лису и поцелуями стереть страх с ее лица.

Что это с тобой, Джекоб?

Неужели весь этот мусор на полках – все эти любовные напитки, дешевые амулетики, фаланги пальцев, которые, если их поносить в кармане, якобы вызывают влюбленность и вожделение, – так затуманил ему разум? Или это еще одно побочное действие страха за свою жизнь?

Златовласка явилась обратно с пакетиком в руках. Джек взял его и достал осколок бесцветного стекла размером чуть больше донышка бутылки.

– Как мне узнать, что это не подделка?

Лиска взяла у него осколок из рук и провела пальцами по стеклу. Потом взглянула на лже-ведьму.

– Если эта штука причинит ему вред, я достану тебя из-под земли, – предупредила она, – где бы ты ни была.

Златовласка насмешливо скривила рот.

– Это кровавый осколок, золотце. И он, естественно, причинит ему вред. – Она вынула из фартука пузырек и сунула Джекобу в руку. – Натрешь этим порез, тогда будет меньше кровоточить.

Домовой не сводил с них глаз, пока его хозяйка не затворила за ними дверь на засов.

Вниз по темной улице спешила крыса, а где-то вдалеке по булыжной мостовой стучали колеса пролетки.

Джекоб зашел в ближайшую арку и засучил себе рукав. Кровавые осколки… К этому средству сам он еще ни разу не прибегал, но Ханута как-то воспользовался осколком во время охоты за волшебным посохом чародея. Нужно очень точно представить то, что хочешь найти. Потом нанести себе осколком глубокую рану и резать, пока наконец в его стекле, как в бинокле, не отразится цель твоих поисков, – а также, по возможности, и приметы местности, где она находится. Кровавые осколки показывали только то, что имеет отношение к черной магии, но голова Истребителя Ведьм уж наверняка обладала этим свойством.

– И вы нашли тогда волшебный посох? – Лиска с отвращением отвернулась, когда Джекоб нажал осколком на кожу.

– Да.

О том, что Ханута при этом чуть не истек кровью, Джекоб умолчал. Это был скверный вид колдовства.

Но едва он хотел проткнуть осколком кожу, как внезапная боль пронзила ему грудь. Такая боль, какой Джекоб еще никогда не испытывал. Что-то вгрызалось зубами ему в сердце, осколок выскользнул у него из рук, и вопль, сорвавшийся с губ, был таким громким, что на другой стороне улицы в тревоге распахнули окно.

– Джекоб! – Лиска схватила его за плечи.

Он хотел что-то сказать, успокоить ее, но вместо этого лишь захрипел от боли. На ногах он удержался только потому, что его подхватила Лиска. Его старое «я» жаждало укрыться от нее, чересчур гордое, чтобы показывать свою слабость, свою беспомощность. Но боль не прекращалась.

Дыши, Джекоб, вдох – выдох. Это пройдет.

В имени Темной Феи было шесть букв, но теперь он мог вспомнить только пять.

Он оперся на дверь, против которой они стояли, и сжал рукою грудь, в уверенности, что от этого кровь брызнет у него между пальцами. Боль стихла, но само воспоминание о ней заставляло его учащенно дышать.

Приятного мало. Это займет куда меньше года, Альма.

Лиска подняла осколок. Он треснул, однако на нем не осталось ни кровинки. Лиса недоверчиво изучила чистое стекло. Потом отвела руку Джекоба от его груди. У моли над его сердцем на левом крыле появилось пятнышко, по форме напоминающее крошечный череп.

– Это фея забирает свое имя обратно.

Он едва шевелил языком. Ему казалось, что в горле у него застрял колом его собственный крик боли.

Возьми себя в руки, Джекоб.

Ах, эта его проклятущая гордость. Он протянул еще дрожащую руку:

– Отдай мне осколок.

Лиска сунула стекло себе в карман куртки и опустила рукав Джекоба.

– Ни за что, – сказала она. – И мне почему-то кажется, у тебя вряд ли достанет сил его отобрать.

18. Рука на юге

Водяного оказалось вполне можно терпеть. Омбре… Собственное имя он произнес чешуйчатыми губами так, будто плеснула стоячая вода пополам с илом. Даже Луи был вполне сносен, хотя без конца осведомлялся насчет следующего приема пищи и волочился за каждой поселяночкой. Но этот Лелу! Жук трещал без умолку, если только не черкал в своем блокноте. Каждый замок, возвышавшийся среди по-зимнему голых виноградников, каждая полуразрушенная церковь, каждое название города на каком-нибудь поблекшем указателе вызывали целый шквал пояснений. Имена, даты, придворные сплетни… Он жужжал и жужжал, так что Неррону стало казаться, что у него в ухе застрял шмель.

– Лелу! – оборвал он его, когда Жук стал распространяться, почему деревня, через которую они ехали, никак не может быть местом рождения Кота в сапогах. – Видишь ты вот это?

Арсен Лелу замолчал и в замешательстве посмотрел на три предмета, которые Неррон вытряхнул себе на ладонь из кожаного мешка. Прошло несколько секунд, прежде чем Жук сообразил, что это.

– Ты правильно понял! – грозно сказал Неррон. – Палец, глаз и язык. Их обладатели мне порядком действовали на нервы. Как ты думаешь, что я отрежу у тебя?

Молчание. Драгоценное молчание.

Эти «три сувенира», как Неррон их ласково величал, он подобрал в камере пыток Ониксов на память. Они его еще никогда не подводили. Зловещую репутацию надо поддерживать, в особенности если не испытываешь ни малейшего удовольствия от отрезания пальцев и выкалывания глаз.

Молчание Лелу и в самом деле продержалось вплоть до самых крепостных стен аббатства Фонтево. Достаточно было одного взгляда через прогнившую деревянную дверь, чтобы убедиться, что аббатство пребывает в запущении. В галереях разрослась крапива, а в жалких кельях ютились разве что только мыши. На единственном найденном ими кладбище торчало восемь деревянных крестов с вырезанными именами почивших монахов и датами их кончины. Захоронениям этим было лет по шестьдесят, не более, а руку, если верить Жуку, закопали здесь свыше трех столетий назад.

Неррон ощутил непреодолимое желание раскрошить Лелу на ломтики цвета бледного лунного камня. Жук прочел эти мысли у него в глазах и поспешно спрятался за Омбре. «Три сувенира» он запомнил накрепко.

– Вон крестьянин, – пролепетал учитель и указал дрожащим пальчиком на старика, выкапывавшего из заброшенных грядок позади монастыря картошку, – может быть, он что-нибудь знает.

Заметив Неррона, направлявшегося к нему, старик выронил свою скудную жатву. Он так ошарашенно выпучил глаза, как будто перед ним из влажной земли возник сам дьявол собственной персоной. В Лотарингии увидеть гоила все еще мало кому доводилось, но Кмен это наверняка скоро исправит.

– Есть здесь еще какое-нибудь кладбище? – загремел Неррон на старика.

Крестьянин перекрестился и сплюнул ему под ноги. По народным поверьям, это оберегало от нечистой силы. Как трогательно. От гоила не уберегло. Только было Неррон хотел схватить старика за его тощую шею, чтобы хорошенько встряхнуть, как человечек рухнул на колени прямо там, где стоял.

Спешившись, к ним приблизился Луи вместе с Лелу и водяным.

Платья его высочества уже слегка поистерлись в дороге, но по-прежнему выглядели в тысячу раз лучше, чем все, что когда бы то ни было доводилось носить старику. Человечку и в голову не приходило, что перед ним кронпринц Лотарингский, – у него уж наверняка не было привычки начинать утро с чтения газеты, – но все же любой подданный с первого взгляда понимает, когда перед ним господин и что лучше делать, как он велит.

– Спросите-ка вы его о старом кладбище! – шепотом обратился Неррон к Луи.

Ответом ему был лишь недоуменный взгляд. Королевские сыновья не имеют обыкновения выполнять чужие указания. Но Лелу пришел ему на помощь.

– Гоил прав, мой принц! – прошелестел он в надушенное ушко Луи. – Вам-то он наверняка ответит!

Луи бросил на грязные одежды крестьянина полный брезгливости взгляд.

– Есть ли здесь еще одно кладбище? – спросил он скучающим тоном.

Старик втянул голову в щупленькие плечи. Его костлявый палец указал на прогал между елями, росшими за полем:

– Там из них церковь выстроили.

– Из чего? – не понял Неррон.

Старик все еще подобострастно таращился себе под ноги.

– В земле их было видимо-невидимо! – прошамкал он, украдкой засовывая пару картофелин в оттопыренные карманы. – Что с ними еще делать?

Церковь, куда он их привел, ничем не отличалась от прочих церквей этой местности. Тот же серый камень, та же неуклюжая колокольня с плоской крышей, несколько пообветрившихся бойниц, но старик предпочел остаться на почтительном расстоянии, когда Неррон толкнул прогнившую дверь.

Даже герб на стене позади алтаря и тот состоял из человеческих костей. На колоннах в качестве капителей красовались черепа, а в зарешеченном боковом нефе кости были навалены аж до самого потолка. Естественно, имелись и кисти рук: они либо служили подсвечниками, либо растопыривали пальцы, украшая стены. Неррон досадливо поддал ногой по одному из черепов, словно это был футбольный мяч. Ну и как же, во имя малахитовой кожи его матери, откопать здесь именно ту руку, которая ему нужна? Пока он будет тут рыться, по горло в гнилых костях, Бесшабашный уже преспокойненько найдет сердце и голову.

– Еще раз для ясности, что мы здесь такое ищем? – Луи засунул пальцы одному из черепов в пустые глазницы.

– Арбалет вашего предка. – Влажное губошлепство водяного в пустой церкви звучало еще более гулко и угрожающе.

– Арбалет? – Луи презрительно скривил рот. – Мой отец, видно, надеется, что гоилы, разгромив нас, надорвут животики со смеху.

– Это не обычный арбалет, мой принц… – подхватил Лелу. – И все обстоит несколько сложнее, если я правильно понял гоила. – Произнося последнее слово, он сложил губы в трубочку, как жаба, изготовившаяся выплюнуть яд. – Сперва нам надо найти руку, далее…

– Объяснения потом, – грубо перебил его Неррон. Он подошел к одному из боковых нефов и воззрился через решетку на кости, сваленные там в кучу. – Если доверять сведениям Лелу, рука должна быть расчленена. Кроме того, она предположительно не подверглась тлению и ногти у нее позолоченные.

Все чародеи золотили себе ногти, чтобы скрыть плесень, проступающую от ведьминой крови.

– Фу ты черт! – буркнул Луи, поигрывая бриллиантовыми пуговицами на своей куртке.

Все камушки были на месте. Даже на дупляков уже нельзя положиться.

Делай вид, будто его нет, Неррон. Ни его, ни водяного, ни балаболки Жучишки.

Он взломал саблей решетку и – очутился по колено в костях. Ну, красота. Его сапог наступил на чей-то локоть, тот разлетелся на куски. У гоилов после смерти кости каменеют, как и плоть. Куда более аппетитное зрелище, чем разлагающийся труп человека.

– И какая же все это чушь… Пойду-ка я поищу трактир.

Скучающее выражение на лице Луи уступило место раздражению. У него был горячий темперамент, если только он не пребывал под воздействием вина или эльфовой пыльцы. Из черепа на колонне рядом с ними выполз гномик величиной с ладонь. Омбре схватил его до того, как тот успел укусить Луи.

– Желтый гоблин! – Лелу поспешно оттащил своего подопечного назад. – Легко спутать с гоблином домашним, но…

Нерронов взгляд исподлобья прервал начавшуюся было лекцию.

Хррусть.

Водяной прикрепил трупик гоблина к паутине, собиравшей между колоннами пыль и мух.

– Переломанная шея одного будет предостережением другому, – сипло выдохнул телохранитель.

Лелу вырвало прямо на кости, в то время как Луи в зачарованном оцепенении уставился на трупик, и Неррону показалось, что он уловил следы злорадства на рыхлом лице. Не такое уж бесполезное свойство для будущего государя.

– Ну что ж. Счастливых поисков. – Луи швырнул Лелу в грудь черепом и, увидев, как Жук отпрянул, захохотал. – Ты тоже останешься здесь! – приказал он водяному. – Чтобы напиться, сторожевые псы мне ни к чему, а твоя гнусная морда распугает всех девочек.

Он повернулся, но Омбре заступил ему дорогу.

– У меня приказ вашего отца, – прошелестел он.

– Но ведь его же здесь нет! – зашипел на него Луи. – Так что давай-ка убирай с дороги свою рыбью тушу, или я отпишу ему, что ты тащил визжащую девку в деревенское болото, а я тебя за этим застиг. – Луи пригладил локоны рукой и одарил всех поистине королевской улыбкой. – Каждый из нас потешается на свой лад.

И он зашагал царственной поступью прочь, захлопнув церковную дверь за собой с такой силой, что из прогнившего дерева посыпались щепки.

– Иди за ним, – сказал Неррон водяному.

– Да-да, иди, Омбре! – поддакнул Лелу дрожащим от паники голоском.

Но водяной не трогался с места и лишь шестиглазо пялился на дверь, за которой только что скрылся Луи.

– Давай, Омбре, давай, – пискляво повторил Лелу.

Водяной не шелохнулся.

Гордый, как водяной. Это выражение было в ходу даже у гоилов.

– Ну да ладно. Вернется, – сказал Неррон. – Его высочество прав. Чтобы напиться, мы ему ни к чему.

Лелу застонал:

– Но его отец…

– Ты что, оглох? Он вернется! – заткнул ему рот Неррон. – Нам надо отыскать руку с позолоченными ногтями. Давай-ка принимайся за дело, Лелу.

Жук хотел было возразить, однако, вместо этого, втянул голову в плечи и принялся ворошить кости, в изобилии вываливавшиеся из бокового нефа.

Омбре кивнул Неррону.

Шестиглазая благодарность.

Как знать, для чего она еще пригодится.

19. Может быть

Гостиница, где Лиса оставила Джекоба, была такой же затрапезной, как и лавочка лже-ведьмы. Но боль измучила его гораздо сильнее, чем он сознавался, а Лиска не смогла поймать на безлюдной улице ни одной пролетки, чтобы добраться до отеля получше.

Вытянувшись на кровати, Джекоб закрыл глаза. Лиска сидела подле него, пока не удостоверилась, что он крепко заснул. Он учащенно дышал, по лицу блуждали тени: следы, оставленные болью.

Лиска нежно провела ему по лбу, как будто могла пальцами стереть эти тени.

Осторожно, Лиска.

Но что ей было делать? Спасать собственную душу, а его бросить на произвол судьбы?

Она почувствовала, как в ней зашевелилась любовь, похожая на очнувшегося ото сна зверька. «Спи! – чуть не прошептала она любви. – Спи дальше. Или лучше стань тем, чем ты была раньше. Дружбой, ничем более. Без жажды прикасаться к нему».

Во сне Джекоб прижал руку к груди, будто пытаясь пальцами задобрить моль, пожиравшую его сердце.

«Возьми мое сердце! – думала Лиска. – На что оно мне?»

Когда она носила шкуру, сердце ее билось как-то по-другому. Сама любовь для лисицы отдавала свободой. А вожделение, как голод, являлось и проходило без всякой любовной тоски, которую приносил с собой человеческий облик.

Ей было трудно оставить Джекоба одного. Она боялась, что боль опять вернется. Но то, что она задумала, она делала для него. Лиска закрыла за собой обшарпанную комнату на замок, захватив ключ от нее вместе с кровавым осколком.

Даже Данбар, пожалуй, уже покинул свой письменный стол и отправился на боковую. До рассвета оставалось недолго. Лиска была у него дома вместе с Джекобом только однажды, но лисица никогда не забывает дорогу.

Объясниться с извозчиком оказалось нелегко: адреса она не знала, однако по виду деревьев и по запахам могла сказать, куда ехать. Наконец он высадил ее перед высокой живой изгородью дома Данбара. Лиске пришлось трезвонить в колокольчик при входе добрых полдюжины раз, пока наконец из дома раздался рассерженный голос. Данбар наверняка едва успел лечь в постель.

Прежде чем открыть, он просунул в щель ствол ружья, но тут же выпустил его из рук, когда увидел, кто стоит перед дверью. Не говоря ни слова, он пригласил Лиску пройти в гостиную. Над камином висел портрет его матери-покойницы, а на пианино рядом с изображением отца стояли фотографии Данбара с Джекобом.

– Ну что тебя принесло? Я думал, что выразился достаточно ясно.

Данбар прислонил ружье к стене и перед тем, как затворить дверь, еще раз вслушался в темный коридор. Отец его жил с ним. Джекоб рассказывал, что старый фир-дарриг редко покидает дом. Ему надоело, что все на него показывают пальцем. В Фианне сохранилось еще несколько сотен фир-дарригов, но в Альбионе они были такой же редкостью, как теплое лето.

Лиска провела ладонью по переплетам книг, дома так же тесно окружавших Данбара, как и в университете. Там, где она выросла, не было ни одной. Это Джекоб научил ее любить книги.

– Неужели теперь уже не обойтись без ружья, если у тебя в крови и в квартире имеется фир-дарриг?

– Скажем, так оно вернее. Но пользоваться им мне еще не приходилось. Не знаю, хорошая или дурная находка эти ружья. Подобный вопрос возникает, пожалуй, при каждом новом изобретении. Правда, нынче им приходится задаваться, по-моему, слишком уж часто. – Он посмотрел на Лису. – Что до нас с тобой, мы несколько отстали от времени, не находишь? Наши шкуры пропитаны прошлым, а между тем будущее возвещает о себе уже слишком громко, чтобы можно было к нему не прислушиваться. То, что было, и то, что будет. То, что безвозвратно пропало, и то, что еще будет приобретено…

Умница Данбар. Умнее всех, кого Лиска знала, и в любую другую ночь ей ничего не было бы отраднее, как только слушать, как он толкует мир. Но не сегодня.

– Данбар, я сюда пришла, чтобы не дать пропасть Джекобу.

– Джекобу? – Данбар засмеялся. – Да ему пропади пропадом хоть целый мир, он отыщет себе другой!

– Это ему не поможет. Если мы не найдем арбалет, через пару месяцев он умрет.

Данбар унаследовал кошачьи глаза своего отца. Как и лисы, фир-дарриги – ночные создания. Лиске оставалось лишь надеяться, что эти глаза видят ее искренность в потемках.

– Пожалуйста, Данбар. Скажи, где голова.

Гостиную наполнила тишина. Наверное, слезы помогли бы, но Лиска не могла плакать, когда ей было страшно.

– Ну как же, ясно. Третий выстрел… младший сын Гуисмунда. – Данбар подошел к пианино и провел пальцами по клавишам. – Неужели он в таком отчаянии, что возлагает надежды на эту полузабытую историю?

– Он испробовал решительно все.

Данбар нажал на клавиши. В аккордах сосредоточилась печаль всего мироздания. Плохая ночь.

– Его что, Красная Фея отыскала?

– Нет, он сам вернулся к ней.

Данбар покачал головой:

– Тогда так ему и надо.

– Ему пришлось, ради брата.

Говори, Лиска, говори. Данбар боготворит слова. Он живет ими. А в это время моль феи пожирает сердце Джекоба, и никакими словами ее не остановить…

– Пожалуйста!

На секунду Лиска чуть не поддалась искушению приставить ему к груди его собственное ружье. Вот что делает с человеком страх. И любовь.

Словно разгадав ее мысли, Данбар бросил взгляд на ружье.

– Чуть не забыл, что беседую с лисицей. Человеческий облик очень обманчив. Но он тебе к лицу.

Лиска почувствовала, что краснеет. Данбар улыбнулся, но его лицо вскоре вновь сделалось серьезным.

– Я не знаю, где голова.

– Нет, знаешь!

– Да неужели? Это кто сказал?

– Лиса.

– Тогда скажем так: я этого не знаю, но у меня есть одно предположение. – Он взял ружье и провел рукой по длинному стволу. – Арбалет стоит ста тысяч таких вот ружей. Человека, который его использует, он одним махом превращает в массового убийцу. Я уверен, когда-нибудь начнут строить машины, обладающие такой же мощью. Новая магия – это все та же старая магия. Те же цели. Те же стремления…

Данбар прицелился в лисицу и – опустил ружье.

– Дай мне честное слово. Клянись шкурой, которую ты носишь. Жизнью Джекоба. Всем, что для тебя свято, что он не продаст арбалет.

– Моя шкура тебе в том залог. – Никогда еще с ее губ не слетали слова более значимые.

Данбар покачал головой:

– Нет, этого я не требую.

В дверь гостиной просунулась голова. Серая крысиная мордочка, потускневшие от возраста кошачьи глаза.

– Отец! – Данбар со вздохом обернулся. – Почему ты не спишь? – Он потащил старика к софе, где сидела Лиска. – У вас двоих имеется кое-какая общая тема для разговора, – заметил он, пока старый фир-дарриг недоверчиво изучал Лиску. – Поверь мне, ей известно все о благословенной и проклятой участи носить звериную шкуру.

Он направился к двери.

– Этой традицией мы обязаны далекой чужой стране, – сказал он, выходя в коридор, – но вот уже чуть ли не двести лет Альбион свято верит в чудодейственную силу чайных листьев. Даже в пять утра. Может быть, так мне будет легче выговорить то, что ты жаждешь услышать.

Его отец в замешательстве посмотрел ему вслед. Все же в конце концов он повернулся к Лиске и принялся разглядывать ее мутными глазами.

– Лисица, если не ошибаюсь, – сказал он. – От рождения?

Лиска отрицательно покачала головой:

– С семи лет. Шкуру мне подарили.

Фир-дарриг сочувственно вздохнул.

– Ох, это нелегко, – проговорил он. – Две души в одной груди. Я надеюсь, человек в тебе не всегда побеждает. Людям трудно жить в ладу с мирозданием.