355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Корнелия Функе » Живые тени » Текст книги (страница 1)
Живые тени
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 19:48

Текст книги "Живые тени"


Автор книги: Корнелия Функе


Жанр:

   

Попаданцы


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Корнелия Функе
Живые тени
История, найденная и записанная Корнелией Функе и Лионелем Виграмом

RECKLESS: LEBENDIGE SCHATTEN

by Cornelia Funke

Text copyright c 2010 by Cornelia Funke and Lionel Wigram

Illustrations copyright c 2010 by Cornelia Funke and Lionel Wigram

Based on a story by Cornelia Funke and Lionel Wigram

All rights reserved

© М. Арутюнова, перевод, 2014

© В. Еклерис, иллюстрация на обложке, 2014

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2014

Издательство АЗБУКА®

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ( www.litres.ru)

Бену, тому, кто соединил в себе и Джекоба, и Уилла, обоих сразу



1. Ожидание

Его все не было.

Я долго не задержусь.

Лиса стерла с лица дождевые капли. У Джекоба это могло значить все, что угодно. Иногда он пропадал там на недели. Иногда на целые месяцы.

Руины были так же пустынны, как обычно, и тишина между обгоревших стен, как и дождь, заставляла ее поеживаться. Человеческая кожа грела значительно хуже, и тем не менее Лиса все реже и реже теперь превращалась в лисицу. Слишком уж остро она в последнее время ощущала, как лисья шкура сокращает срок ее жизни, – ощущала даже без напоминаний Джекоба.

На прощание он так крепко обнял ее, как будто хотел унести ее тепло с собой в тот мир, где родился. Какой-то страх тревожил его, но он, конечно, в этом не сознавался. Ни дать ни взять мальчишка, верящий, что сумеет ускользнуть от собственной тени.

Сейчас там, где они побывали недавно, на крайнем севере, в Свериге и Норге, леса стоят глубоко в снегу, а волки с голоду наведываются в города. А до того было путешествие на юг, так что лисица до сих пор еще вычищала песок у себя из шерсти. Тысячи миль… страны и города, о которых прежде и слышать не доводилось, и все, мол, только для того, чтобы отыскать волшебные песочные часы. Но Лиса изучила Джекоба слишком хорошо, чтобы принять это за чистую монету.

Среди разбросанных камней у ее ног выпускали бутоны дикие первоцветы. На венчиках, поддерживаемых еще не окрепшими стебельками, поблескивала морозная роса. Зима затянулась; прошедшие месяцы скользнули морозцем по лискиной коже. Столько всего случилось с минувшего лета! Страх за брата Джекоба… за него самого. Слишком много страха. Слишком много любви. Всего слишком много.

Она воткнула бледно-желтый цветок в петлицу куртки. Руки… руки позволяли смириться с мерзнущей кожей, которую приходилось терпеть в человеческом облике. Когда Лиса носила шубу, ей не хватало пальцев, умевших прочитывать мир простым прикосновением.

Я долго не задержусь.

Быстрым точным движением она схватила дупляка, запустившего крохотную ручонку в карман ее куртки. Он разжал кулак и вернул золотой талер только после того, как Лиса его хорошенько встряхнула; так лисицы обычно поступают с пойманными мышами. Укусив ее за пальцы, маленький воришка, бранясь, скрылся. Прежде чем уйти, Джекоб всегда подбрасывал ей в карман один-другой золотой. Никак не мог привыкнуть, что она тем временем и в человеческом мире научилась вполне сносно справляться без него.

Что же за страх его терзает?

Впервые Лиса спросила его об этом после того, как они скакали целые дни напролет от одной бедняцкой деревни до другой, только чтобы постоять под засохшим гранатовым деревом какого-то почившего султана. В следующий раз – когда Джекоб три ночи подряд пьянствовал, найдя в одном заросшем саду лишь высохший колодец.

– Ничего страшного. Не беспокойся. – Поцелуй в щеку, беспечная улыбка – эту улыбку она раскусила уже в двенадцать лет. – Ничего страшного…

Она знала, что он тоскует по своему брату, но к этому примешивалось и еще что-то. Лиса смотрела на башню среди руин. Закопченные камни, казалось, нашептывали чье-то имя. Клара. В этом все дело?

Стоило ей подумать о ручье с жаворонковой водой, как у нее мучительно сжималось сердце. Пальцы Джекоба в Клариных волосах, уста, прильнувшие к ее устам. В неутолимой жажде.

Видимо, поэтому Лиса чуть было не ушла вместе с ним. Ведь она даже забралась вслед за Джекобом на башню, но зеркало заставило ее забыть всякую отвагу. Стекло его показалось ей темным льдом, где навсегда застынет ее сердце.

Лиса отвернулась от башни.

Джекоб вернется.

Он всегда возвращается.

2. Ненастоящий мир

Зал аукциона был на тридцатом этаже. Обитые деревом стены, ряды кресел, в дверях – человек с нервной улыбкой, зачеркивавший имена в списке посетителей. Джекоб взял из его рук каталог и отошел к одному из окон. Лес небоскребов, а за ними – обширные озера, похожие на зеркала из серебра. Он только сегодня утром прилетел в Чикаго из Нью-Йорка. В дилижансе путь занял бы недели. Внизу по стеклянным стенам и золоченым крышам гулял солнечный свет. Этот мир вполне мог соперничать по красоте с тем, зазеркальным, но Джекоб испытывал нечто вроде тоски по родине.

Он опустился в одно из кресел и принялся рассматривать окружавшие его лица. Многих он знал: вот – торговец-антиквар, а вот – попечители музеев, а там – коллекционеры произведений искусства. Все – охотники за сокровищами, совсем как он, с той только разницей, что сокровища мира сего не могут предложить никакого иного волшебства, кроме своей красоты и древности.

Между чайником китайского императора и серебряной трещоткой сына английского короля в каталоге аукциона значилась бутылка. Ее-то Джекоб и выслеживал. Выглядела она неброско, и он лелеял надежду, что на нее не найдется других охотников. Ее темное стекло защищал футляр из потертой кожи, а горлышко скрепляла восковая печать.

«Сосуд из Скандинавии, начало XIII в.» – значилось под фотографией. Описание принадлежало самому Джекобу, продавшему эту бутылку одному торговцу-антиквару в Лондоне. Тогда ему показалось очень забавным обезвредить ее узника подобным образом. В Зазеркалье его освобождение грозило благодетелю гибелью, но в этом мире обитатель бутылки был так же безобиден, как накачанный воздух, как пустота за темно-зеленым стеклом.

С тех пор как Джекоб ее продал, бутылка несколько раз меняла владельцев. Он потратил почти целый месяц, чтобы снова ее найти. Время, которого у него не было. Молодильное яблоко, источник вечной юности… Многие месяцы он потратил на поиски того, от чего не оказалось никакого проку, а в груди у него между тем гнездилась смерть. Пора обратиться к более могущественному средству.

Очертания моли над его сердцем делались с каждым днем все темнее: печать смертного приговора, назначенного Темной Феей за произнесение ее имени. Это имя Джекобу нашептала ее сестра между двумя поцелуями. Ни один мужчина на свете не был казнен упоительнее. Попранная любовь… Кроваво-красная кайма, обрамлявшая отпечаток моли, напоминала, за какое преступление он расплачивается жизнью.

Из первого ряда ему улыбнулась женщина-антиквар; несколько лет тому назад он продал ей графин из эльфова стекла (она приняла его за персидский хрусталь). Раньше Джекоб привозил из Зазеркалья много всякой всячины, чтобы погасить долги Уилла или уплатить по медицинским счетам матери. Оно и понятно. А его клиентам было даже невдомек, что на продажу идут предметы из другого мира.

Джекоб поглядел на часы и нетерпеливо покосился на аукциониста. Ну, давай же. Потерянное время. Он даже не знал, сколько ему осталось. Полгода, а может, и того меньше.

Чайник китайского императора снискал до смешного высокую цену, а бутылка, как и ожидалось, очутившись на столе аукциониста, особого ажиотажа не вызвала. Джекоб уже был почти уверен, что окажется единственным желающим ее приобрести, как вдруг в задних рядах поднялась еще одна рука.

На вид покупатель был очень хрупок, почти как ребенок. Бриллиантовые кольца, усыпавшие его короткие пальцы, по стоимости превосходили все, выставленное на аукционе, вместе взятое. Подстриженные ежиком волосы были черными, как вороново крыло, хотя на лицо он был старик. А улыбка, которой он ответил на взгляд Джекоба, свидетельствовала о чрезвычайной осведомленности ее обладателя.

Глупости, Джекоб.

Для участия в аукционе Джекоб превратил в местные деньги пригоршню золотых талеров. Пачка купюр, полученная в обмен на них, казалась ему более чем достаточной. В конце концов, сам он на этой бутылке заработал не слишком-то много. И все же всякий раз, когда он повышал ставку, незнакомец тоже подымал руку, и Джекоб ощущал, как с каждой новой цифрой, которую оглашал аукционист, сердце его в негодовании начинает биться вдвое быстрее. По залу прокатился ропот, ведь сумма уже перевалила за цену императорского чайника. Тут включился со своей ставкой еще один участник – и вновь вышел из игры, когда цена поползла еще выше.

Сдавайся, Джекоб!

И что тогда? Ума не приложить, чего ему тогда искать в этом или в каком ином мире. Его пальцы непроизвольно скомкали в кармане носовой платок, но волшебная сила золотоносного талисмана здесь, в этом мире, так же ослабела, как и чары того, кто был узником бутылки.

К чему все это, Джекоб? Прежде чем до них наконец дойдет, что тебе нечем платить, твой след давным-давно простынет за зеркалом.

Он снова поднял руку, хотя от суммы, оглашенной аукционистом, ему сделалось дурно. Даже в обмен на собственную жизнь это было немало. Он обернулся к своему противнику. Ответившие на его взгляд глаза были изумрудными, как свежескошенный луг. Покупатель поправил галстук, снова улыбнулся Джекобу – и опустил усыпанную кольцами руку.

Ударил молоток аукциониста, и у Джекоба, прокладывавшего себе путь между рядов кресел, от облегчения закружилась голова. Коллекционер в переднем ряду поставил десять тысяч долларов на серебряную трещотку. Сокровища по ту и по эту сторону зеркала.

Кассирша изрядно потела в своей черной куртке, ее переспелая кожа была обильно присыпана пудрой.

Джекоб широко улыбнулся ей и пододвинул пачку купюр.

– Надеюсь, в качестве задатка этого достаточно?

К купюрам он добавил еще три золотых. В этом мире монеты, как правило, тоже охотно принимали в качестве оплаты. Большинство продавцов сочли бы его за простофилю, не имеющего ни малейшего понятия о ценности старинных золотых монет, для тех же, кто стал бы расспрашивать его об изображении императрицы на реверсе, у него была наготове увлекательная история. Но потеющая кассирша бросила на золотые недоверчивый взгляд и призвала на помощь одного из аукционистов.

Бутылка стояла едва ли не в двух шагах, среди прочих предметов, скупленных на торгах. Сквозь стекло даже вблизи нельзя было рассмотреть того, кто за ним скрывался. Джекоб чуть не поддался искушению, минуя охрану, броситься со своей добычей к дверям, но эти далекие от здравого смысла рассуждения прервало покашливание:

– Очень интересные монетки, господин… Как бишь ваше имя?

Изумрудные глаза. Конкурент ростом едва доходил Джекобу до плеча. В левом ухе у него поблескивал крошечный рубин.

– Бесшабашный. Джекоб Бесшабашный.

– Ага. – Незнакомец сунул руку под скроенную по фигуре куртку и осклабился в адрес аукциониста. – Я бы хотел выступить поручителем господина Бесшабашного, – сказал он, протягивая Джекобу свою визитку.

Голос был хриплый, с легким акцентом, который Джекоб никак не мог определить.

Аукционист почтительно опустил голову.

– Как вам будет угодно, господин Ирлкинг. – Он вопросительно посмотрел на Джекоба: – Куда прикажете доставить бутылку?

– Я возьму ее с собой.

– Разумеется. – Ирлкинг снова заулыбался. – Она и без того слишком долго пробыла не на своем месте, не так ли?

Крошечный человечек распрощался еще до того, как Джекоб успел что-либо ответить.

– Кланяйтесь от меня вашему брату, – сказал он. – С ним и с вашей матушкой я знаком очень коротко.

После этого он повернулся и исчез в пышно разодетой толпе.

Джекоб посмотрел на визитку в своей руке: Норебо Джон Ирлкинг. Только и всего.

Аукционист протянул ему бутылку.

3. Призраки

Ненастоящий мир. В аэропорту работник службы безопасности осматривал бутылку так основательно, что, будь Джекоб в Зазеркалье, он бы не выдержал и навел пистолет на его затянутую в мундир грудь. Его самолет приземлился в Нью-Йорке с опозданием, а такси так часто застревало в вечерних пробках, что он затосковал по дилижансу, плетущемуся по заспанным улицам Шванштайна. В грязных лужах перед старой многоэтажкой отражалась луна, с кирпичной стены над подъездом пялились гротескные рожи, которых Уилл в детстве так боялся, что всякий раз перед дверью втягивал голову в плечи. С течением времени их разъел городской смог, и теперь чудовищные физиономии едва можно было отличить от окаймлявших их каменных цветов. И все же, шагая по лестнице подъезда, Джекоб ощущал на себе их оцепенелый взгляд отчетливее, чем когда-либо, и брат его наверняка воспринимал их не иначе. Эти искаженные лица пугали совершенно по-новому, напоминая о том времени, когда кожа Уилла была камнем.

Консьерж при входе сидел все тот же. В детстве он вышвыривал братьев из лифта, когда они слишком долго на нем катались. Мистер Томкинс. Он постарел и растолстел. На стойке, где он держал наготове почту, все еще стоял стакан с леденцами. В детстве он частенько подкупал этими леденцами братьев, чтобы они разносили за него письма по этажам. Как-то Джекоб внушил Уиллу, что Томкинс – людоед, и братишка несколько дней подряд отказывался идти в детский сад из страха пройти мимо консьержа.

Прошлое. В старом доме оно свило себе в каждом углу по гнезду. За колоннами в холле, где они с Уиллом любили играть в прятки, в подвалах, в темных склепах которых Джекоб впервые в жизни (и безуспешно) искал сокровища, в решетчатом лифте, который для них был то космическим кораблем, то клеткой колдуньи, смотря чего требовала игра. Странно было сознавать, с какой настойчивостью близость смерти извлекала это прошлое из памяти – как если бы каждый прожитый миг внезапно снова становился живым и нашептывал: «Может быть, это все, что тебе отпущено, Джекоб».

Дверь в лифте все так же заедала, когда ее пытались открыть.

Седьмой этаж.

На входной двери Уилл оставил для Джекоба записку:

Мы ушли в магазин. Еда в холодильнике. Добро пожаловать домой!

Уилл.

Перед тем как повернуть ключ, Джекоб сунул листок в карман пальто. За это «Добро пожаловать» он заплатил жизнью, но сделал бы это еще раз – только бы знать, что у него снова есть брат. Они никогда больше не были так близки, как в те времена, когда Уилл каждую ночь забирался к нему в постель и принимал за чистую монету все россказни о том, что консьержи порой лакомятся человечинкой. Любовь уходит очень незаметно.

Мрак, обступивший Джекоба за дверью, казался чужим и родным одновременно. Уилл покрасил коридор, и запах свежей краски смешивался с запахом их детства. Пальцы вслепую нащупали выключатель. Новая лампа, комод за дверью тоже новый. Старые семейные фотографии исчезли, а выцветшие обои, на которых даже годы спустя оставалось темное пятно там, где висела фотография отца, уступили место белой краске.

Джекоб поставил сумку на затоптанный паркет.

Добро пожаловать домой.

Неужели это опять происходит с ним, после всех долгих лет, когда он жил одним только зеркалом? На комоде стояла ваза с желтыми розами. Чувствовалась рука Клары. Пока он не шагнул сквозь зеркало обратно, перспектива увидеться с нею снова приводила его в некое смятение. Он не мог понять, что заставляет трепетать его сердце: может, виной тому воспоминания, а может, действие жаворонковой воды все еще не прошло. Нет, все хорошо. Хорошо встретить ее вместе с Уиллом в мире, с которым его так давно уже ничто не связывает. Очевидно, о жаворонковой воде она Уиллу так и не рассказала. Но Джекоб чувствовал, как память о ней скрутила их обоих в один узел так, словно они заблудились в лесу, а потом вместе нашли дорогу назад.

Комнату матери Уилл оставил почти нетронутой, как и рабочий кабинет отца. В нерешительности Джекоб открыл дверь. Рядом с кроватью стояло несколько коробок с книгами Уилла, а к окну были прислонены семейные фотографии, висевшие прежде в коридоре.

Комната все еще пахла матерью. На кровати лежало лоскутное покрывало – она сама когда-то его сшила. Обрезки ткани в те дни валялись по всей квартире. Цветы, звери, домики, корабли, луна, звезды… Что именно хотело это покрывало поведать о его матери, Джекоб так никогда и не разгадал. Они часто лежали на нем втроем, и она читала им книжки. Дедушка рассказывал сказки про колдуний и фей, – он вырос в Европе, и эти истории сопровождали его детство. За зеркалом Джекоб повсюду встречал родичей этих существ. Истории матери пришли из Америки. «Всадник без головы», «Джонни Яблочное Зернышко», «Брат волк», «Волшебница» и «Великан-сенека». На их след за зеркалом Джекоб пока не напал, но был уверен, что их там видимо-невидимо, как и обитателей дедушкиных сказок.

На ночном столике матери стояла фотография, сделанная внизу, в парке: мама, Джекоб и Уилл. Мама выглядела очень счастливой. И очень молодой. Этот снимок сделал отец. К тому времени он уже, видимо, знал о зеркале.

Джекоб смахнул пыль со стекла. Такая молодая. И такая красивая. Чего же она не смогла дать отцу, что он ушел от нее на поиски? Как часто в детстве Джекоб задавал себе этот вопрос… В уверенности, что это она во всем виновата. И он злился на нее. Злился за ее слабость. Злился, что она так и не разлюбила отца и продолжала ждать его вопреки всякому здравому смыслу. Может быть, она надеялась, что однажды старший сын найдет его и приведет к ней? Не эту ли мечту лелеял он втайне столько лет? Что он в один прекрасный день возвратится домой с отцом и сотрет печаль с лица матери?

За зеркалом существуют особые часы, способные останавливать время. Джекоб очень долго разыскивал такие волшебные песочные часы для императрицы. В Ломбардии крутилась карусель, превращавшая детей во взрослых, а взрослых – опять в детей, а у одного вельможи из варягов имелась музыкальная шкатулка, переносившая в прошлое всякого, кто заведет ее механизм. Джекоб часто спрашивал себя, неужели и вправду это могло изменить ход вещей, или в итоге человек поступил бы точно так же, как сделал это однажды: отец снова и снова стал бы исчезать за зеркалом. Джекоб последовал бы за ним, а Уилл с матерью остались одни.

Джекоб, прекрати!Близость собственной смерти делает человека сентиментальным.

Все последние месяцы ему казалось, будто кто-то вновь и вновь швырял его сердце в плавильную печь, словно оно было слитком металла, не желавшим принимать должную форму. Если бутылка окажется такой же бесполезной, как яблоко и источник, значит ничего сделать нельзя и уже очень скоро от него, как и от матери, останется только фотография в запыленной серебряной рамке. Джекоб поставил фотографию обратно на ночной столик и разгладил на кровати покрывало, как если бы мать могла войти в любую минуту.

Кто-то открыл дверь в гостиную.

– Уилл! Джекоб вернулся. – Кларин голос был почти таким же родным, как и голос его брата. – Вон его сумка.

– Джеки? – В голосе Уилла не осталось ничего от камня, некогда сковывавшего его кожу. – Где ты прячешься?

Джекоб услышал шаги брата по коридору, и на короткий миг перед мысленным взором его всплыла картина: он стоит совсем в другом коридоре, а позади него – искаженное ненавистью лицо Уилла.

Все миновало, Джекоб.Правда, не совсем бесследно, но это даже хорошо. Не хотелось бы забыть, с какой легкостью он мог потерять Уилла.

И вот теперь Уилл стоит в дверях, никакого золота в глазах, кожа такая же мягкая, как у него, только несколько бледнее. В конце концов, Уиллу не пришлось, как ему, много недель скакать через богом забытую пустыню.

Объятие, почти такое же крепкое, как раньше, когда Джекоб заступался за него на школьном дворе перед каким-нибудь драчливым четвероклассником. Да, за это стоило уплатить высокую цену, только бы брат ничего не узнал о ней.

Воспоминания Уилла о времени, проведенном по ту сторону зеркала, были разрозненными, как осколки, из которых он тщетно пытался составить целое. Кому бы пришлось по душе, что из самых значимых недель жизни память сохранила лишь скупые крохи? Слушая вместе с Кларой рассказы Уилла о городах и лицах, Джекоб вновь и вновь убеждался в том, что в то время, когда брат оказался предоставлен самому себе в Зазеркалье, на его долю выпало непомерно много. Складывалось ощущение, что у Уилла имелась вторая тень, следовавшая за ним по пятам, как чужак, и время от времени наводившая на него ужас.

Джекобу не терпелось пуститься в обратный путь, но Клара попросила его остаться на ужин, да и кто знает, доведется ли ему когда-либо увидеть их с Уиллом снова. И он, придав себе, насколько мог, бесшабашный вид, уселся за стол на кухне; ребенком он процарапал в его древесине собственные инициалы своим первым в жизни ножом. Но видно, сноровка выдавать брату выдуманные истории за правду ему порядком изменила. Несколько раз во время рассказа о поездке в Чикаго на пару с одним фабрикантом из Шванштайна и о пристрастии этого фабриканта к бутылочным джиннам Джекоб поймал на себе недоверчивый взгляд Уилла.

Лису он вообще никогда бы не смог провести подобными россказнями. Она упрямо допытывалась от него правды, пусть и искала в неверном направлении, и эта правда так и вертелась у Джекоба на языке, но он молчал. Признайся он – и в глазах Лисы отразился бы его собственный страх, а ему и без того было плохо. Уилла он любил, но для Уилла он прежде всего старший брат. С Лисой же, напротив, он мог быть самим собой. Они редко обсуждали то, что знали друг о друге, ведь она и без того видела в нем много такого, что от других оставалось скрытым, – качество, далеко не всегда приходившееся ему по душе.

– Ты знаком с Норебо Ирлкингом, Уилл?

Брат наморщил лоб:

– Небольшого росточка? С причудливым акцентом?

– Именно.

– Мама продала ему кое-какие дедушкины вещи, когда ей понадобились деньги. По-моему, ему принадлежат некоторые антикварные лавки здесь и в Европе. Но почему ты спрашиваешь?

– Он просил тебе кланяться.

– Мне? – Уилл дернул плечами. – Мама продала ему совсем не все, что его интересовало. Может, теперь он хочет попытать счастья с нами. Странный сыч. Не думаю, что мама была от него в восторге.

Уилл рассеянно погладил одной рукой другую. Он часто проводил рукой по коже, как если бы хотел лишний раз убедиться, что нефрит и в самом деле исчез. Клара тоже приметила этот жест. Призраки… Уилл встал и налил себе бокал вина.

– А если он начнет назначать цену, что мне тогда делать? Подвал битком набит всяким барахлом. Такое впечатление, что наша семья вообще ничего не выбрасывала с тех самых пор, как был построен дом. Там даже нет места для картин, которые мы сняли со стен. А Кларе нужен рабочий кабинет, да и… – Уилл оборвал фразу на полуслове, словно их подслушивали духи родителей в опустевших, ими покинутых комнатах.

Джекоб провел пальцем по инициалам на поверхности стола. Нож тогда он купил тайно.

– Продавай что хочешь, – сказал он. – Можете вообще все вычистить. Если хотите, займите и мою комнату. Я могу спать на софе, все равно я здесь бываю редко.

– Глупости. Твоя комната останется за тобой. – Уилл пододвинул ему бокал вина. – Когда ты отправляешься?

– Сегодня же.

Перенести разочарование на лице брата было уже не так легко, как раньше. Он будет тосковать.

– Все в порядке? – Уилл посмотрел на него с тревогой.

Да, обмануть его уже непросто.

– Разумеется. Тяжело жить на два мира.

Джекоб постарался придать этому замечанию шутливый тон, но лицо Уилла оставалось серьезным. Оно было так похоже на лицо матери. Даже лоб Уилл морщил так же, как она.

– Остался бы здесь. Там же опасно!

Джекоб опустил голову, скрывая от Уилла улыбку.

По-настоящему опасно стало там лишь благодаря тебе, братишка.

– Я скоро вернусь, – сказал он. – Правда.

Он всегда был ловким лжецом. Шансов – тысяча к одному, что обитатель бутылки принесет ему не спасение, а смерть.

Тысяча к одному против тебя, Джекоб.

Ему случалось делать ставки и повыше.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю