Текст книги "Бела Кун - "венгерский Ленин"(СИ)"

Автор книги: Константин Скоркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Крым, в котором закрепился Врангель, был превращен в настоящую крепость. На соединяющем его с материком Перекопском перешейке были выстроены несколько линий обороны. Отступать белой армии было некуда, за спиной было Черное море. Понимая загнанное положение своих противников, большевики демагогически предлагали врангелевцам амнистию, в сентябре 1920 такое обращение к ним опубликовала "Правда", за подписью трех высших лиц государства – Ленина, Троцкого и Калинина, главнокомандующего Красной Армии Сергея Каменева, а также заслуженного царского генерала Анатолия Брусилова, героя 1-й мировой войны, принявшего сторону красных в гражданской войне. В ходе боев 8 -12 ноября красные перешли вброд озеро Сиваш и провались на территорию Крыма через Перекоп, белые стали отступать к портам на Черноморское побережье, чтобы начать эвакуацию с полуострова. 11 и 12 ноября командующий Южным фронтом Фрунзе и члены Реввоенсовета фронта, в их числе Кун, обращались по радио к армии Врангеля, призывая к капитуляции, обещая сдавшимся неприкосновенность и гарантии беспрепятственного выезда из страны. Определенная часть бойцов Врангелевской армии и значительное число гражданских лиц из числа скопившихся в Крыму за годы гражданской войны беженцев, поверили обещаниям большевиков. Между тем стихийные расправы над пленными белыми начались сразу после вторжения на полуостров, а Ленин прислал РВС Южного фронта телеграмму: "Только что узнал о вашем предложении Врангелю сдаться. Крайне удивлён непомерной уступчивостью условий. Если противник примет их, то надо реально обеспечить взятие флота и невыпуск ни одного судна; если же противник не примет этих условий, то, по-моему, нельзя больше повторять их и нужно расправиться беспощадно".

К 17 ноября 1920 полуостров Крым был полностью занят красными, основной этап гражданской войны был закончен, однако большевики были не готовы завершить кровавый конфликт на примирительной ноте, напротив, изолированный характер Крыма отлично подходил для запланированного ими уничтожения скопившихся на полуострове "контрреволюционеров". Дзержинский прямо поставил задачу перед чекистами – не выпустить из Крыма ни одной живой души. Выезд с полуострова был закрыт под предлогом борьбы с эпидемиями. Бела Кун кровожадно обещал заместителю председателя РВС Склянскому: "Крым – это бутылка, из которой ни один контрреволюционер не выскочит, а так как Крым отстал на три года в своём революционном развитии, – то быстро подвинем его к общему революционному уровню России...". И это после обещанной амнистии! Стоит отметить, что вероломство большевиков касалась не только белых – после победы красные сразу повернули штыки против своих махновских союзников, крымская группа повстанцев был перебита, ее командир Каретник предательски убит.

Уже 16 ноября 1920 Белу Куна назначают главой Крымского ревкома, полновластным диктатором Крыма. Для него венгерские и крымские события были эпизодами одной всемирной гражданской войны, и расправу над врангелевцами, он воспринимал как месть за своих убитых венгерскими контрреволюционерами товарищей. На следующий день вышел приказ Бела Куна о регистрации всех офицеров и солдат врангелевской армии, а коменданты городов получили указание за подписью Куна и главы Крымского комитета РКП(б) Розалии Землячки (Залкинд) расстреливать всех зарегистрированных офицеров и военных чиновников. В первую же ночь в Симферополе было казнено 1800 человек, в Феодосии – 420, в Керчи – 1300, Крым погрузился в пучину кровавого террора. Характерно, что первоначально офицеры воспринимали "регистрацию" как условие обещанной амнистии и охотно сами шли в руки палачей. 25 декабря 1920 Кун провел вторую волну кровавой регистрации – по ней, кроме военных, предполагалась регистрация жандармов, полицейских, госслужащих, крупных собственников, духовенства – все эти лица подлежали уничтожению. В угаре террора большевики расстреляли даже пролетариев -портовых рабочих, помогавших при эвакуации армии Врангеля, и некоторых местных социалистов – в частности, бывшего секретаря Плеханова. В нарушение ратифицированной советским правительством Женевской конвенции и всех норм человечности, красные уничтожали раненных офицеров в больницах, вместе с медицинским персоналом. Из Керчи устраивались т.н. "рейсы на Кубань" – пленных белогвардейцев грузили на баржи, вывозили в море и затапливали.

В разгар этих убийств сам Бела Кун чувствовал себя прекрасно, он поселился в домике у поэта Максимилиана Волошина, вел с ним философские беседы о смысле жизни. По легенде, распространенной эмигрантским литератором Романом Гулем, Бела Кун якобы разрешал Волошину вычеркивать из расстрельных списков каждого десятого и поэт мучимый тяжелейшим моральным выбором, выбирал тех, кому жить. Эта декадентская легенда, придуманная, скорее всего, самим экзальтированным Волошиным, не отменяет факта непонятной дружбы этого литератора с чекистами, так, в 1919, по воспоминаниям Бунина, Волошин дружил с главой одесской ЧК Юзефовичем и называл его "кристальным человеком" (см. "Окаянные дни").

Размах террора начал настораживать самих большевиков, заместитель председателя Крымского ревкома Юрий Гавен (Дауман) писал члену ЦК Николаю Крестинскому: "Т. Бела Кун, один из тех работников, который нуждается в сдерживающем центре... Здесь он превратился в гения массового террора. Я лично тоже стою за проведение массового террора в Крыму, чтобы очистить полуостров от белогвардейщины. Но у нас от красного террора гибнут не только много случайного элемента, но и люди, оказывающие всяческую поддержку нашим подпольным работникам, спасавшим их от петли". (Соколов Д. "Ревкомы Крыма, как средство осуществление политики массового террора"). Гавена поддержала группа местных партийных деятеле й, в их числе брат Ленина – Дмитрий Ульянов, возможно, этот факт повлиял на отзыв Куна из Крыма. Впрочем, его преемник латыш Лидэ, оказался психически больным человеком, который также рьяно продолжил дело "красного мадьяра". Террор бушевал в Крыму вплоть до исхода 1921.

Общее число жертв "красного террора" не поддается точному учету, некоторые историки, в основном эмигранты, писали о 120-150 тысячах убитых в Крыму. Цифру в 56 тысяч расстрелянных приводит Сергей Мельгунов в книге "Красный террор". Современный историк Сергей Волков в "Книге трагедия русского офицерства" приводит данные в 52 тысячи казненных

Несмотря на то, что подписи Куна и Землячки стоят на многих "расстрельных приказах", сводить ответственность за крымскую резню только к этим двум фигурам неправомерно (но часто происходит, прежде всего, у националистически настроенных российских историков, видящих объяснение жестокости расправ в еврейской национальности руководителей террора). Помимо них, в организации расстрелов в Крыму приняли многие высокопоставленные большевики – куратор "советизации Крыма" член ЦК РКП(б) Юрий Пятаков, будущий командир советской индустриализации; уполномоченный ЧК Станислав Реденс, личный помощник Дзержинского и будущий родственник Сталина; глава Особого отдела Южного фронта Ефим Евдокимов, в будущем один из организаторов "ежовщины" 1937-38 гг.; а, по данным украинского историка Виктора Савченко, в качестве эмиссара Троцкого в крымских событиях принимал участие известный чекист Яков Блюмкин. Да и без соучастия и одобрения самого "покорителя Крыма" Михаила Фрунзе, все эти расправы вряд ли могли произойти. Характерно, что большевистские вожди стремились свалить ответственность за кровавые "перегибы" на "залетного интернационалиста" Куна. Писатель Викентий Вересаев оставил любопытное свидетельство о крымском терроре: "Я спрашивал Дзержинского, для чего все это сделано? Он ответил: "Видите ли, тут была сделана очень крупная ошибка. Крым был основным гнездом белогвардейщины. И чтобы разорить это гнездо, мы послали туда товарищей с совершенно исключительными полномочиями. Но мы никак не могли думать, что они так используют эти полномочия". Я спросил: "Вы имеете в виду Пятакова?" (Всем было известно, что во главе этой расправы стояла так называемая "пятаковская тройка": Пятаков, Землячка и Бела Кун). Дзержинский уклончиво ответил: "Нет, не Пятакова". Он не сказал, кого, но из неясных его ответов я вывел заключение, что он имел в виду Бела Куна".

Так, или иначе, но "венгерский Ленин" вошел в историю, как один из самых кровавых палачей гражданской войны. Сам же он по этому поводу явно никаких угрызений совести не испытывал.

Коминтерн

После отзыва Куна из Крыма, Коминтерн нашел ему новое применение – помочь разжечь революцию в Германии. Еще осенью 1920 Кун вошел в состав Исполкома Коминтерна, теперь его включили в состав основного штаба мировой революции – бюро Исполкома, он же был избран и его секретарем.

В начале 1921 положение большевиков было крайне шатким – одолев своих прямых противников в лице белых армий, тем не менее, они столкнулись с еще более суровой угрозой: против большевистской власти начали подниматься те самые "народные массы", именем которых осуществляли свою власть большевики.

Та часть населения, которая разделяла лозунги большевиков и была готова терпеть неудобства в условиях гражданской войны, после разгрома белых больше не собиралась мириться с чрезвычайными нормами и стремилась, наконец, воспользоваться "завоеваниями революции". Крестьяне были недовольны продовольственной диктатурой, которая разоряла село и обессмысливала "черный передел" земли в 1917-18. Недовольство стал проявлять собственно и класс гегемон – пролетариат, переданные ему фабрики не работали, в городах был голод и холод. Заволновалась даже преторианская гвардия большевиков – революционные матросы в Кронштадте (в марте 1921 они поднимут восстание). Все это недовольство шло под лозунгами "Советы без коммунистов", то есть, принимая в целом идею советской власти и социализма, широкие круги рабочих и крестьян видели виновников кризиса в "комиссарах", то есть в большевистской бюрократической элите, отгородившейся от народа привилегиями и ставших новым господствующим классом. Признать свои ошибки лидеры большевиков, конечно, не могли, пойти на либерализацию режима тоже, иначе бы просто потеряли власть. "Ленинская диалектика" уже подсказывала нужный ответ – страну Советов захлестнула "мелкобуржуазная стихия", рабочий класс перерождается, сказывается отсталость России. Спасти мировую революцию в таких условиях может только ее победа в развитых европейских странах, прежде всего в Германии. Из этого выросла "теория наступления" Коминтерна – все силы надо бросить на экспорт революции в Европу, на разжигание мирового пожара. Идеологом этой политики стал глава Исполкома Коминтерна Григорий Зиновьев, одним из его ближайшим соратников – Бела Кун.

В марте 1921 Бела Кун с группой советников, в их числе его соратник по венгерской революции Йожеф Погань, выехал в Германию, поднимать пролетариат на революцию. В состав этой группы входил и агент Коминтерна Август Гуральский, сыгравший впоследствии печальную роль в судьбе Куна: именно на его показаниях в 1937 будут базироваться обвинения в адрес лидера венгерской компартии.

Кун привез приказ от Зиновьева: Компартия должна взять власть. Руководство Компартии в лице Пауля Леви протестовало против этого плана, считая выступление авантюрой. Тогда Бела Кун нашел верного союзника в лице левого экстремиста Макса Гёльца. 32-летний ветеран 1-й мировой войны, королевский гусар и кавалер Железного креста Макс Гельц принадлежал к крайне левому крылу Компартии, смыкавшемуся с анархистами. Самому ему льстил образ "немецкого Робин Гуда", сформировав бригаду из откровенных отморозков, он терроризировал города Центральной Германии. Его боевики и стали главной ударной силой мартовского восстания.

4 марта 1921 главная газета немецких коммунистов опубликовала призыв к свержению правительства. 22 марта коммунисты объявили всеобщую забастовку. В Лейпциге, Дрездене и других городах коммунисты стали захватывать органы власти. Гёльц грозил правительству организацией терактов по всей стране, и действительно динамитные заряды стали взрываться в госучреждениях, на железных дорогах, в некоторых местах пути сообщения были разорваны, под откос был пущен скорый поезд Галле-Лейпциг. 24 марта рабочие-коммунисты захватили химзавод в Лейне и забаррикадировались в нем. Опорой республиканского правительства становятся, как и 1919, антикоммунистические добровольческие отряды – фрайкоры. С обеих сторон в ход пошли артиллерия, бронемашины и даже бронепоезда.

Хотя быстро стало ясно, что революция проваливается, Кун безжалостно бросал в бой всё новые силы. Коминтерновец Вальтер Кривицкий, впоследствии перебежавший на Запад, вспоминал: «Преданные и прошедшие подготовку партийные активисты откликнулись на призыв, и батальон за батальоном были посланы партией на смерть с не меньшей жестокостью, чем это делал Людендорф, бросая войска на фронт».

Тем не менее, немецкие рабочие в массе отказались от участия в левом путче против республики. За пределы промышленных центров в Средней Германии восстание не вышло. Провалилась и всеобщая забастовка. После двух недель ожесточенных боев, 1 апреля коммунисты дали отбой, глава Компартии Германии Пауль Леви вышел в отставку. По горячим следам, он выпустит брошюру «Наш путь. Против путчизма», в которой вину за кровопролитие возложит на Коминтерн, за это его исключат из партии. Впоследствии Леви вступит в социал-демократическую партию, и будет выступать с разоблачениями в адрес коммунистов, в частности обвинит Карла Радека в причастности к убийству Розы Люксембург и Карла Либкнехта. В 1930, после самоубийства Леви, выпавшего в приступе горячки из окна своей квартиры, в знак протеста против минуты молчания в рейхстаге в память о депутате Леви, зал покинут одновременно коммунисты и нацисты.

После подавления восстания около 5 тысяч путчистов были осуждены трибуналами на тюремное заключение на общий срок 3000 лет. «Динамитчик» Гёльц был осужден пожизненно. В 1928, после общественной кампании в его защиту (в ней принимали участие Томас Манн и Альберт Эйнштейн), Гёльца амнистировали и он уехал в СССР, где прославился в основном алкоголизмом и эротоманскими похождениями. В 1933 он утонул при загадочных обстоятельствах в Волге.

После провала восстания начался разбор полетов. Кун огрызался на обвинения в плохой подготовке и авантюризме, виня во всем оппортунистов из ЦК КПГ и социал-демократов, утопивших в крови революцию. Он убеждал Коминтерн, что, оказавшись в изоляции Советская Россия погибнет, а значит надо продолжать форсирование мировой революции. III конгресс Коминтерна в июле 1921 года уклончиво оценил мартовские бои в Германии как «героическую борьбу сотен тысяч рабочих против буржуазии. Мужественно встав во главе их для защиты среднегерманских рабочих, КПГ доказала, что она является партией революционного пролетариата».

Однако Ленин, понимая провал «теории наступления», возложил ответственность за нее на Белу Куна, выразив ему «товарищеское порицание»: «Вообще можно ли это назвать теорией? Это иллюзия, романтика. Поэтому-то она и была изобретена в стране „мыслителей и поэтов“ (Германии – С.К.) при содействии моего милого Белы, который тоже принадлежит к нации (в данном случае – венгерской – С.К.) поэтически одаренной и чувствует себя обязанным быть всегда левее левого, хотя Бела прекрасный, преданный революционер». Троцкий в статье 1928 года описывает настроения Ленина еще более резко: "Когда я в разговорах с Лениным наедине пытался брать Бела Куна под защиту от слишком уж жестокой расправы, Ленин отвечал: «Не спорю, он человек боевой, но никуда не годный политик; надо научить людей не верить ему». Для главного же организатора кровавой авантюры Зиновьева, верного ленинца, никакой ответственности не наступило. Более того, Коминтерн через два года повторит бойню, теперь в Гамбурге, после чего КПГ на время окажется вне закона. Останется членом Исполкома и Бела Кун.

Белу Куна невзлюбили и соратники по партии. Венгерские коммунисты считали его ответственным за крушение советской республики и винили в авторитарных методах руководства. В партии назревал раскол. Деятель Коминтерна, затем троцкист Виктор Серж писал: «Бела Кун являлся подлинно одиозной фигурой для оппозиции в своей собственной партии. Он был воплощением глупости, неустойчивости и авторитарной коррупции. Немало его противников голодало в Вене». Эти венские эмигранты группировались вокруг бывших членов венгерского советского правительства Енё Ландлера и Дьердя Лукача. Они резко критиковали политику Куна стремившегося ради скорейшей победы в Венгрии, форсированно направлять эмигрантские кадры на подпольную работу, где они скорее всего стали бы жертвами венгерской полиции. Скандал вызвала попытка Куна подкупить своих оппонентов, для этих целей его соратник Бела Ваго получил от Куна 2,5 килограмма золота. Разбирательство между венской и московской фракциями вышло на уровень руководства Коминтерна – в итоге 17 марта 1922 венгерская компартия была распущена, ее члены распределились между австрийской и российской партиями. Скомпрометированного со всех сторон «милого Белу», Ленин предпочел отправить в почетную ссылку на руководящую работу на Урал.

Уехал Кун не один – из Италии к нему приехала жена с двумя детьми. Советская Россия произвела на Ирену тягостное впечатление. «Впервые в жизни довелось мне увидеть такой город как Москва. Он показался мне странным. К тому же повсюду отчетливо виднелись следы войны и революции. Кроме нескольких автомашин, нам не попалось навстречу никаких средств сообщения. Почти все магазины, как и в Петрограде, были закрыты, стекла витрин повыбиты, а там где уцелели, покрылись толстым слоем пыли. Дома обветшали, штукатурка осыпалась, краска стерлась. На улицах грязь, мусор, и повсюду уйма беспризорных детей, которых повыгнала из дому война, разруха, голод. Это была невеселая картина. Я расстроилась. Не такой мне представлялась столица революции».

В ссылке Кун руководил агитпропом Уральского бюро ЦК партии. В Екатеринбурге было неспокойно, жена Куна постоянно пишет в мемуарах об угрозах со стороны «бандитов», от которых их оберегала ЧК. Кун занимается развитием газеты «Уральский рабочий», пишет много статей. И не теряет надежды вернуться в руководство мировой революцией. На IV Конгрессе Коминтерна ему поручают сделать доклад о пятилетии Октябрьской революции и он видит в этом хороший знак.

Из ссылки Кун вернулся в сентябре 1923, во время обострения болезни Ленина. В верхах уже начиналась борьба за место преемника вождя. Бюрократический триумвират в лице Зиновьева, Каменева и Сталина стремился обезвредить Троцкого, как наиболее популярного лидера. Большое опасение у них вызывала популярность Троцкого в среде зараженной революционной романтикой комсомольской молодежи. И Куну поручают ответственную миссию – став уполномоченным ЦК в аппарате комсомола искоренить «троцкизм». Заслужив доверие Зиновьева Кун был затем возвращен на работу в Коминтерн, на V Конгрессе Коминтерна его избирают в состав Оргбюро Исполкома. Он находит общий язык со своими бывшими оппонентами – Ландером и Лукачем, и в 1925 в Вене проходит восстановительный съезд Компартии Венгрии. Параллельно для облегчения работы в Венгрии, где Компартия по-прежнему вне закона, создается легальная Социалистическая рабочая партия, служащая прикрытием для коммунистической пропаганды.

Бела Кун, с благословения Зиновьева, участвует в разгроме оппозиционных групп в других компартиях. Одни за другими следуют разоблачения "уклонов" в европейских комартиях – из ФКП исключен Борис Суварин, из КПГ – Брандлер. Троцкист Виктор Серж возмущенно описывает новые методы в работе с зарубежными коммунистами: "Партии меняли лицо, и даже язык: в наших публикациях утвердился условный жаргон, который мы называли "волапюк агитпропа". Вопрос стоял лишь о "стопроцентном одобрении верной линии Исполкома", "большевистском монолитном единстве", "ускорении большевизации братских партий". Это были последние изобретения Зиновьева и Белы Куна. А почему бы не трехсотпроцентное одобрение? Центральные комитеты всех партий, телеграфирующие по первому сигналу, до этого еще не додумались. Система кажется сложившейся. Один мой приятель шутит: "На сороковом съезде в Москве 90-летний Зиновьев, поддерживаемый медсестрами, будет звонить в председательский колокольчик".

Но Серж преувеличивал долголетие Зиновьева, эпоха его руководства в Коминтерне подходила к закату. Весной 1925 Зиновьев бросил вызов Сталину и его доктрине "построения социализма в одной стране", которая противоречила форсированию мировой революции. В апологетической сталинистской литературе эта полемика подается едва ли ни как сворачивание "мировой революции" Сталиным. На самом деле речь Сталин и не думал прекращать агрессивную политику Советской России, просто хотел свалить Зиновьева.

В ноябре 1926 Зиновьев был снят с поста председателя Исполкома Коминтерна. А верный "зиновьевец" Кун, апологет экспорта революции, тут же совершил ловкий аппаратный ход, то есть предал своего патрона и осудил его платформу. Впрочем, порывая со старой ленинской гвардией и становясь на сторону нового вождя Сталина, Кун не сжигал мосты – он выступал против исключения Троцкого из партии, после изгнания из коммунистических рядов Каменева, Кун нанес ему утешительный визит и они вместе праздновали Новый год. Все это ему со временем припомнят.

Петляя вслед за генеральной линией Коминтерн, оставаясь на плаву, Кун, тем не менее, остается верен "теории наступления" в отношении родной Венгрии – поскольку в стране установлена "фашистская" диктатура Хорти, переходные периоды в виде демократической республики и "народного фронта" всех левых сил тут не нужны. Венгерское правительство было начеку – в 1926-27 полиция разгромила подпольные ячейки коммунистов и их легальное прикрытие в виде Социалистической рабочей партии, в тюрьме оказался его старый соратник Матияш Ракоши. А в 1928 в Вене арестовали и самого Куна, его обвиняли в создании заговорщического центра на территории Австрии, ему грозила выдача Венгрии. Коминтерн поднял на его защиту всю левую европейскую общественность, в итоге после трех месяцев тюрьмы за пребывание в Австрии по нелегальному паспорту, его выслали в СССР. На новой родине его вновь встречали как героя.

Это было последнее экстремальное приключение в жизни Куна, из подпольщика и эмигранта, он окончательно превращается в советского вельможу. За пределы СССР он больше не выезжал. Он входит в высшее руководство Коминтерна, в 1927 на Конгрессе друзей СССР получает орден Красного знамени. К концу 20-х годов в Москве собирается вся его семья – сюда перебираются его отец (умер в Москве в 1928), брат и сестра. Большая квартира Кунов постоянно полна гостей, что часто доводит до бешенства самого хозяина, но раз уже заведенный коммунарский быт с трудом преодолевается и в новой жизни.

Забронзовение Куна и его переход в стан номенклатуры, несмотря на "буржуазное происхождение", не привело в восторг его жену, она явно тяготилась привилегированным положением в разоренной стране. Ее внук, венгерский историк Миклош Кун вспоминал о ее рассказах про поездку в Карлсбад, на воды, в компании жен коминтерновского начальства: "Она никогда в годы австро-венгерской монархии не видела, чтобы люди графского или княжеского происхождения вели себя с такой спесью, как эти самые жены начальства"

В 1928 в жизни семьи Куна происходит еще одно странное событие – в отсутствие отца, сидевшего в венской тюрьме, его 13-летняя дочь Агнесс влюбляется в 29-летнего поэта Антала Гидаса, такого же политэмигранта, родственника соратника Куна Белы Санто. И у них завязывается роман! В воспоминаниях Ирены Кун это шокирующее событие описывается крайне мягко и сдержанно, можно представить, как реагировала она на это в реальности. Так или иначе, но через три года Антал и Агнеш поженились (у Гидаша это был второй брак, его бывшая жена Юдит также жила в Москве) и прожили всю жизнь вместе.

Падение

Дискуссии, сотрясавшие Коминтерн на рубеже 20-30-х годов не обходили стороной и Куна. В условиях мирового экономического кризиса и наступления нацизма в Германии, перед штабом мировой революции стояло два выхода – идти на союз с другими левыми силами и побеждать демократическим путем, либо продолжать борьбу в одиночку, готовясь к новым боям революции в Европе. Возобладала вторая точка зрения – в 1929 социал-демократия была признана разновидностью фашизма, с которой невозможен никакой союз. Фактически такая постановка вопроса, в Германии, например, расчищала путь к власти Гитлеру, который в своей тактике как раз пошел по пути создания "народного фронта" справа и победил демократическим путем. Коммунисты, и в их числе Бела Кун, не боялись победы Гитлера, его победа в их понимании означала переход капитализма к финальной стадии открытой диктатуры, за которым идет мировая революция. Этот "блестящий" марксистский анализ был опровергнут жизнью в 1933-34 и в Коминтерне начали обдумывать смену тактики. Однако Бела Кун упорно оставался на стороне того, что вскоре стали называть "сектантским подходом". Этого опасного поворота Кун не заметил. Хотя первые звоночки для него прозвучали еще в 1928, после смерти одного из его старых соратников Ландлера, в венгерской компартии вновь начался раскол. Венгерские коммунисты, знавшие ситуацию на родине, в отличии от Куна, не из газет, были возмущены его оторванными от жизни планами о немедленной пролетарской революции. Когда главный интеллектуал партии Дьердь Лукач разработал платформу, в которой утверждал, что венгерские коммунисты вместе с левыми и либеральными силами должны бороться за демократическую республику, эти идеи были осуждены как "правый уклон".

Недовольство Куном в среде Коминтерновской бюрократии стало нарастать. В 1933-34 Кун вошел в конфликт с секретарем Коминтерна Дмитрием Мануильским. Мануильский, украинец по происхождению, сын сельского священника, принадлежал к числу старых революционеров, вернувшись в 1917 в Россию в одном из немецких "пломбированных вагонов", примыкал к группе сторонников Троцкого, однако в условиях фракционной борьбы 20-х сделал ставку на Сталина и стал новой "звездой" Коминтерна.

И что было более всего опасно, к противникам Куна стал прислушиваться сам Сталин, в условиях победы Гитлера, он стал искать сближения с западными демократиями, и в этих условиях апологеты революционного радикализма, типа Куна, все более его раздражали.

25 июня 1935 начал работу VII Конгресс Коминтерна, события на котором стали разворачиваться для Куна самым печальным образом – венгерскую делегацию предупредили, что товарища Белу больше не будут выдвигать в руководящие органы Коминтерна. Взбешенный этим Кун устроил публичную перепалку с Мануильским, затем попытался пробиться к Сталину, но вождь отказался его принять. В итоге Кун был вынужден униженно отрекаться от своих взглядов перед всей мировой коммунистической общественностью. Впервые за многие годы он оказался вне высшего руководства Коминтерна, даже его пребывание в Исполкоме было поставлено под вопрос. Общаясь с венгерскими делегатами, Мануильский прямо сказал, что в Москве Куна считают ненадежным человеком, упоминалась его былая дружба с Троцким, Каменевым и Зиновьевым (хотя как лидеру компартии было можно не дружить с Зиновьевым, лидером Коминтерна?). Это было начало конца.

Конгресс Комитерна утвердил тактику "народного фронта" против фашизма, как базовую, социал-демократы в один день перестали быть "социал-фашистами", ну и по аппаратной логике наиболее рьяные противники новой тактики должны были понести наказание. 5 сентября 1936, на заседании Секретариата ИККИ Куна исключили из Исполкома Коминтерна и сняли с руководства венгерской компартией. Ему в вину ставили проведение ошибочной политики в международном коммунистическом движении и развале ВКП. Объективно это было действительно так, но еще недавно, когда линия партии была другой, деятельность Куна считалась "борьбой за единство рабочего класса".

Писатель Артур Кестлер, коминтерновский пропагандист в 1934-38, так описывал суть фракционной борьбы в международном коммунистическом движении: "Фракции" были не политическими партиями, а скорее временными альянсами вокруг общих стратегических концепций или общей ставки в борьбе за власть. Внутренняя история различных компартий, включая российскую, это история внутренней борьбы фракций, которая в отсутствии демократических процедур, велась преимущественно при помощи интриг, подстав, опоры на личную преданность и других приемов фракционной борьбы. Окончательное же решение выносило советское Политбюро, позднее Сталин единолично, который использовал свою власть, для периодических низвержений, исключений из партии и физической ликвидации некоторых фракций, с заменой их на другие".

Фракция Куна потерпела поражение, и теперь вставал вопрос о ее физической ликвидации. В СССР уже полным ходом шли чистки, страна входила в "Большой террор". В августе 1936 на открытом московском процессе бывший лидер Коминтерна Зиновьев и его соратник Каменев сознались в чудовищных преступлениях против страны, которую они создали и были казнены, был арестован Радек, Троцкого объявили исчадием ада и заграничным кукловодом заговоров против СССР, на очереди был Бухарин. Коминтерн был обречен – все коммунистические вожди, были связаны в свое время с Зиновьевым, хоть и отреклись от него после его низвержения с Олимпа. Кому из иностранных вождей это припомнить сразу, а кому позже решал лично Сталин, это был его любимый момент взвешивания человеческих жизней на весах революционной целесообразности.

Понимая это, Кун бросился к Сталину, выпрашивать прощение. Сталин принял его благосклонно и назначил директором Социально-экономического издательства. Кун прекрасно понимал, что эта милость лишь отсрочка перед расправой, слишком хорошо он знал систему, которую сам же и создавал. Его жена вспоминала, что во время работы в издательстве Кун приходя с работы, ни с кем не разговаривал, больше того, даже не читал. "Сидел уставившись в одну точку. Когда обращались к нему – не отвечал". Единственной отдушиной для него стала подготовка к изданию тома стихов его любимого венгерского поэта Шандора Петефи.

За время руководства издательством Сталин дважды вызывал Куна к телефону, второй – по весьма издевательскому поводу, французская пресса написала о том, что Кун арестован. Сталин попросил Куна дать опровержение для французских журналистов. Это было фирменное коварство Сталина, его любимая игра в кошки-мышки с обреченной жертвой. 26 июня 1937 Кун покорно выполнил просьбу вождя, а 29 июня он был арестован.