Текст книги "Жизнь человека"

Автор книги: Константин Ваншенкин

Два поэта

 
Поля с цветущими хлебами
И улиц каменный простор…
…Их часто сталкивали лбами
И сталкивают до сих пор.
 
 
Небрежно бьют одним другого
И с радостью – наоборот.
А их сияющее слово
Неувядаемо живет.
 
 
Один – коса звенит издревле.
Другой – цеха гремят вдали…
Они, как город и деревня,
Быть друг без друга не могли.
 

Искусство

 
Высок и свободен
По залам сияющий свет.
Средь прочих полотен —
Художника автопортрет.
 
 
Пред грозною Летой
Вполне беззащитна душа.
А кисть его в левой
Руке. Вероятно, левша.
 
 
Не тешьтесь забавой.
Иной в этом вовсе резон:
Кисть держит он в правой,
Но в зеркале он отражен.
 
 
Как чисто и грустно
Музейное светит окно.
Святое искусство,
И вправду прекрасно оно.
 
 
В нем отзвуки века,
В нем долго стоит тишина.
В нем жизнь человека
Как в зеркале отражена.
 

Старый переулок

 
На воротах барельеф.
Зимний холод.
То ли кошка, то ли лев,—
Нос обколот.
 
 
Вечер. Тени от колонн.
Светлый портик.
Не сказать, что слишком он
Дело портит.
 
 
Дверью грохает подъезд.
И согретый,
Выйдет парень, как поест,
С сигаретой.
 
 
Источает свежий снег
Запах йода.
Чей-то голос, чей-то смех…
Время чье-то.
 

Младенец

 
Итак, отчасти подытожим:
Стучала по окну капель.
А рядом с их семейным ложем
Была младенца колыбель.
 
 
Он спал, закутан в одеяло,
Беззвучно, как ему дано.
И это что-то добавляло
К их ночи, длящейся давно.
 

«Ни лишнего посула…»

 
Ни лишнего посула,
Ни собственных обид.
Ушибся – мать подула,
И сразу не болит.
 
 
И вновь небес полоска,
Безоблачная синь…
Святая заморозка,
Венец анестезий.
 
 
Наука всем наукам.
А день плывет звеня.
И коротко над ухом —
Смычковый звук слепня.
 

Памяти товарища

 
Жизнь с этой ранью зеленою,
С ношей, быть может, двойной,
С самой пристрелянной зоною —
Вечною нашей войной.
 
 
С краткой дорогою этою,
Что ты прошел не один,
И с молодежной газетою,
Где протрубил до седин.
 
 
С вьюгой, дубравы шатающей,
Стелющей по снегу дым.
С подписью «Группа товарищей»
Под некрологом твоим.
 

Прощанье с редакцией

 
До свиданья,
Друзья и подруги.
Заседанья
В час ливня и вьюги.
 
 
Потускневшей побелки
Известка.
Все проделки,
И гранки, и верстка.
 
 
Все, хотя бы
И глупые, ссоры.
Все ухабы,
А также рессоры.
 
 
Взрывы пыла.
Наш смех и невзгоды.
Все, что было
За долгие годы.
 
 
Все родное —
И наши потери,
И иное,
Чего мы хотели.
 
 
…Вдоль канавки
Кудрявится травка,
Как вдоль главки
Редактора правка.
 

Закон вертикали

 
Бор. Опушка. Первый ряд
Мощных сосен, что наклонно
В синем воздухе парят,
Как колонны Парфенона,—
Чуть откинувшись назад.
Но о том не знает взгляд.
 

Магнит

 
Что нам в опыте чужом!
Не особо много толку
Намагниченным ножом
На полу искать иголку.
 
 
Ведь в ближайшие часы,
Топоча неверным кругом,
Намагнитятся часы,
Стрелки склеятся друг с другом.
 

«Воспоминанья женщины одной…»

 
Воспоминанья женщины одной
О нашем замечательном поэте,
Пронизанные смутною виной,
Усиленные общею войной,—
Я их прочел, воспоминанья эти.
 
 
Не для печати и не для родных,
А для себя она их написала,
И веет бескорыстием от них
И искренностью с самого начала.
 
 
Срок действия не только не истек,
Но словно устремлен еще куда-то,
Как в почве угнездившийся росток,
Как в треугольник сложенный листок,
Что в дымных безднах ищет адресата.
 

Строчка

 
Поверил вашей строчке
И даже не одной, —
Как верят малой дочке
И женщине родной.
 
 
Иное в бездну канет,
И вообще вранье…
А эта не обманет,
И верится в нее.
 

«Милый Митя Голубков…»

 
Милый Митя Голубков
Поднял взгляд, что синь и ярок.
Книжечку моих стихов
Попросил себе в подарок.
 
 
И никак я не пойму,
Сам с собою в долгом споре,
Для чего она ему
Там, куда ушел он вскоре.
 

«Эту гулкую землю покинув…»

 
Эту гулкую землю покинув,
В светлых водах оставил свой лик
Леонид Николаич Мартынов,
Наш последний любимый старик.
 
 
…Как же много и щедро нам дали
От пути, от стиха своего…
Я смотрю в эти хмурые дали:
Впереди уже нет никого.
 

«Ветер порывами. В небе темно…»

 
Ветер порывами. В небе темно.
Сосны за дачей.
Ночью проснулся. Открыто окно.
Холод собачий.
 
 
Днем было столько событий и дел,—
Жизнь-то большая.
Днем этот мир полнокровный гудел,
Все заглушая.
 
 
Днем укололась душа или грудь
Тоненьким жалом.
Памятью близкой боясь шевельнуть,
Ночью лежал он.
 
 
И сквозь остатки разодранных дрём
Явственно где-то
Слышался поезд, не слышимый днем,
Знающий это.
 

«Показалось, что окликнули…»

 
Показалось, что окликнули.
Оглянулась – ни души.
Лишь березки шеи выгнули
В вечереющей глуши.
 
 
И ни капельки не боязно,
Хоть и смеркнется вот-вот.
Но отчетливо и горестно
Кто-то сызнова зовет.
 

«В спешке годов…»

 
В спешке годов
И свои утешения есть.
После трудов
Хорошо у порога присесть.
 
 
Камень прогрет.
Дело к вечеру. Ноги в пыли.
Чистый просвет
Между соснами виден вдали.
 
 
Три стрекозы
На шершавой наружной стене.
Отзвук грозы,
Долетевший из мира, извне.
 

«Не снимала с пальцев кольца…»

 
Не снимала с пальцев кольца
На короткий даже срок,
Чтоб случайно муж-пропойца
Не нарушил свой зарок.
 
 
Не снимала на ночь перстни…
А снаружи, где темно,
Все накатывали песни
На закрытое окно.
 

В купе

 
В купе три девушки со мною,
И словно здесь они одни,
Своей похожею судьбою
Друг с другом делятся они.
 
 
Я слышу эти разговоры,
Я понимаю этот пыл.
А оживленные их взоры
Не верят, что я молод был.
 

«Ветер – по кронам…»

 
Ветер – по кронам.
Спрятались тетерева.
Низким поклоном
Кланяются дерева.
 
 
Время рассвета.
Спятила роща с ума:
Кем-то раздета
Или разделась сама.
 
 
Мнилось: престижна
Каждая желтая прядь.
Скоропостижно
Это пришлось потерять.
 
 
Как от махорки,
В сизом дыму бересклет.
Да от моторки
Вдоль по воде белый след.
 

«…Стоите в людной тишине…»

 
…Стоите в людной тишине,
Не в силах шевельнуть рукою.
И ладно, если хоть во сне
Опять случается такое.
 
 
Близки —
беспомощность
И страх:
Терпящий бедствие над нами
Корабль в свинцовых небесах
Или на наших же глазах
Пловец, затоптанный волнами.
 

Гадание

 
– Белокурая инфанта,
Посмотри смелей вперед:
Не от шпаги – от инфаркта
Твой возлюбленный умрет.
 
 
Не вонзится в лошадь шпора,
А в соседстве с париком
В мирном доме и не скоро
Отойдет он стариком.
 
 
Отойдет он на рассвете,
Не обидев никого.
Ваши внуки, ваши дети
Будут около него…
 
 
Но уже с гадалкой в ссоре,
Смотрит юная в упор,
И в ее монаршем взоре
Изумленье и укор.
 

Термометр

 
Как если бы работой дельной
Был занят я в начале дня,—
Термометра сосуд скудельный
Опять под мышкой у меня.
 
 
Опять из утреннего дола
Встают березы в сотый раз.
Я не отвык еще от дома,
Как здесь случается подчас.
 
 
Баюкая свою разлуку,
Смотрю с восьмого этажа,
Как бы на перевязи руку
Горизонтальную держа.
 

После болезни

 
Ах, жизни скорлупка!
Куда же нас жребий занес?
На сердце зарубка,
Совсем еще свежий затес.
 
 
По этому следу,
Коль нужно, отыщут меня
В четверг или в среду
В туманах осеннего дня.
 
 
Над вспыхнувшим кленом
Открытый холодный зенит.
То ль ветер по кронам,
То ль сердце негромко шумит?
 
 
Все прямо и прямо
Иду среди белого дня,
И кардиограмма,
Как карта, в уме у меня.
 

Таксист

В. Ф. Негоде

 
– Федосеич, Федосеич,
Ты не пашешь и не сеешь,
И, однако, жизнь твоя…
 
 
– Полно, Яковлевич! Я
Выезжаю спозаранку,
Без конца кручу баранку,
По проулкам, по росе,
По гудронной полосе.
В Шереметьево! В Быково!
Передыху никакого.
Хуже, если передых.
Дай ворочать за двоих!
Каждой, Яковлевич, клеткой
С этой связан я креветкой
(Так машину мы зовем
Иногда в кругу своем)…
 
 
– Федосеич ты, Негода,
Ты какого будешь года?
Знаю, не был на войне,
Но войну напомнил мне.
 

«Писатель стоял у моря…»

 
Писатель стоял у моря,
Задумчивый и прямой.
И слушал, как, гальку моя,
Ритмично шумит прибой.
 
 
Покачивались некруто
Суденышки на волне,
Но думалось почему-то
О юности, о войне.
 
 
Не будничная забота
Владела им с головой.
И думалось отчего-то
О женщине молодой.
 
 
А волны катились с гамом,
Напором и куражом.
Они выпускались самым
Невиданным тиражом.
 

Книги

Если в ваших личных библиотеках есть книги, которые вы уже прочли, просьба передать их в библиотеку жэка.

Из стенной газеты «Дом, в котором мы живем», 1974 г.

 
Теперь бы уже никто
К сему не прибегнул крику.
Как кожаное пальто,
Теперь они любят книгу.
 
 
Но все-таки не о том
Стихи. И не на потеху.
Я свой уважаю дом,
И жэк, и библиотеку.
 
 
Есть книги, что я прочел,
И, думается, недаром.
Но я из породы пчел,
Летающих за нектаром
 
 
Все в тот же цветущий луг,
Где был уже многократно,
Свершая все тот же круг —
Туда и опять обратно.
 

«Не всем моим собратьям удалось…»

 
Не всем моим собратьям удалось
Продраться сквозь свое косноязычье,
Как сквозь чащобу рвется рослый лось,
А сквозь листву – выщелкиванье птичье.
 
 
Не всем дал бог опомниться скорей —
Как бы ожженным творческою плетью —
От юной инфантильности своей,
От зрелого несовершеннолетья.
 

«С обывательской точки зрения…»

 
С обывательской точки зрения,
Принимаемой без оглядки,
И выводится нечто среднее,
То, с которого взятки гладки.
 
 
Перемешано, перемолото
И зерно его и полова.
Дорожает на рынке золото.
Обесценивается слово.
 

Икона

 
В современном интерьере,
Где богемское стекло
И цветочки на портьере,—
Вдруг иное расцвело.
 
 
…Желтый луч на землю падал,
Свод струился голубой,
И стоял апостол Павел
С аурой над головой.
 

Икона и ее владелец

 
Изумляет разность блика
Совместившиеся здесь
Чистота святого лика
И уверенная спесь.
 
 
Эта старая икона
Мне напомнила сильней
Ситуацию угона
Самолета наших дней.
 

Боги

 
Мифологии греческой боги,
Разъярившись, метали огни.
Кто, мешая, вставал на дороге —
Никого не щадили они.
 
 
Нет, не только ленивое барство
Молодых крепкотелых богов,
Но злопамятность, хитрость, коварство
В дивных кущах иных берегов.
 
 
Принимая блаженство и отдых,
Не блюли интересы ничьи,
Превращая себе неугодных
В телок, скалы, деревья, ручьи.
 

Чтение

 
Что за привычка – читаешь
Сразу же несколько книг.
Эту небрежно листаешь,
В ту основательно вник.
 
 
В третьей дошел до средины
И отложил навсегда.
Строго не будем судимы.
Это никак не беда.
 
 
Или все тянешь и тянешь
И понимаешь ясней,
Что вспоминается та лишь,
Давняя, схожая с ней.
 
 
Новую вот на неделе
Взял – и четыре строки
Необъяснимо задели,
Как задевают стихи.
 

Коля Глазков. Штрихи к портрету

 
Был он крупен и сутул.
Пожимал до хруста руки,
Поднимал за ножку стул,
Зная толк в такой науке.
 
 
Вырезал стихи друзей,
Что порой встречал в газете,
И с естественностью всей
Им вручал находки эти.
 
 
Не растрачивал свой пыл
На душевные копанья,
А Якутию любил
И публичные купанья.
 
 
Пил грузинское вино —
Большей частью цинандали,—
И еще его в кино
С удовольствием снимали.
 
 
…Это беглые штрихи
К бытовому лишь портрету.
Ибо главное – стихи,
Жизнь дающие поэту.
 
 
Краткий бег карандаша,
Откровения услада
И – добрейшая душа
Иронического склада.
 

Письмо от Сухова

 
Приречный гром, в девятый раз проухав,
За рощами нашел себе приют.
Но пишет мне сегодня Федор Сухов
О том, что соловьи еще поют.
 
 
И словно бы душе моей побудка,—
Негаданно берущая в полон,
Прибавленная Федей незабудка
Отвешивает сдержанный поклон.
 
 
А он зовет – туда, где в травах тропка.
Он говорит: «Когда ж приедешь ты?
А то мне даже чуточку неловко,
Что я один средь этой красоты…»
 

«В жизни каждый – и не раз…»

 
В жизни каждый – и не раз
Претендует на вниманье,
Ибо хочется подчас
Нежности и пониманья.
 
 
Но стоит антициклон
Над землей Нечерноземья.
Ранит душу пыльный склон.
Погибает в почве семя.
 

«Путь мой единственный, где ж он?..»

 
Путь мой единственный, где ж он?
Молодость наша, прости.
Был я со всеми процежен
Сквозь этой жизни пласты.
 
 
Пробы – на смелость, на ересь —
Сквозь этой жизни слои.
Но сохранил я, надеюсь,
Качества только свои…
 
 
Слезы волнения вытри
Или сквозь слезы взгляни.
Счастье, что в некоем фильтре
Не потерялись они.
 

На встрече

 
Четыре поэта-ифлийца.
И сорок прошло уже лет
С тех пор, как ударил в их лица
Холодный военный рассвет.
 
 
…Так брат постаревший у брата
О жизни расспрашивать рад.
Но что их сближает? Утраты.
Единая горечь утрат.
 
 
И в старом московском пейзаже,
Что в пыльное смотрит окно,
Все новое нынче…
И даже
Твардовского нету давно.
 

Однополчане

 
Два товарища давних, два ратника,
Обжигая сверканьем седин,—
Оба сняли пальто аккуратненько,
Даже сбросил ботинки один.
 
 
И сидят они около столика,
На котором случайная снедь,—
Три внезапно воскресших соколика,
Не успевших, верней, умереть.
 
 
Слишком многое начисто выжжено.
Но из пепла того и золы
Как-то даже светло и возвышенно
Три зеленых восходят стрелы.
 

Сверчок

 
Там, позади сундучка,
Вновь что-то празднуя,
Выбилась песня сверчка
Однообразная.
 
 
И, не довольны сверчком,
Пробуют лешего
Выкурить хоть табачком.
Но ни малейшего
 
 
Нет результата у них.
Радость великая —
На полминуты утих…
Ожил, пиликая.
 
 
Слышится голос сверчка
В маленькой горенке.
Как он поет! – ни сучка
И ни задоринки.
 

Начало сна

 
Негромкие речи вели
Колеса как будто спросонок.
Пощелкивал поезд вдали,
Баюкая дачный поселок.
 
 
Отчетливый рельсовый стон,
Что знаете, впрочем, и вы ведь
 
 
Сначала я слышал свой сои,
Потом начинал его видеть.
 

Баллада о междупутье

 
Спрыгнул на междупутье,—
Лень было лезть на мост.
И поразило жутью
Праздный субботний мозг:
Сквозь бесконечный, вечный
Мир – в этот самый миг,
Светом пронзая, встречный
Вырвался напрямик…
Сделал напропалую
То, что пришло на ум,—
Жизнь пожалел родную,
Не пожалел костюм.
И, уже рухнув плоско,
Крикнул себе: «Ложись!»
Узенькая полоска.
Хрупкая наша жизнь.
Разве цена за это
Больно уж высока?
Рядом колеса где-то
Бухают у виска.
Двигался дым кудлато.
Сразу и без труда
Встал и пошел куда-то,
Может, и не туда,
Помня малейшей порой,
Как он во мрак упал;
Слыша сирену «скорой»,
Стоны и вскрик у шпал.
 

Тополь

 
На рассвете очнувшийся тополь
За окошком вступает в права,—
Мой Руанский собор, мой Акрополь
И на Нерли мои Покрова.
 

Кавказ

 
Я высунулся, бледный, из машины.
На повороте воздуху глотнуть.
Терялись исполинские вершины,
В разрыв небес ушедшие по грудь.
 
 
Соединеньем сумрака и мрака
Меж скалами клубились облака.
Под ними, как промокшая собака,
Отряхивалась горная река.
 

Грузинский мотив

 
Здесь не привычны к отчеству,
Как в юные года.
Я рад безмерно обществу,
Опять попал куда.
 
 
Друзей любимых облику
(Пусть каждый стал седой),
Своей судьбе, что об руку
Проходит с их судьбой.
 
 
Во Франции и в Англии
Бывал я, как и ты.
Но здесь раскрыл Евангелие
От Гии и Хуты.
 
 
Здесь пребывает в нежности,
Не молод, но не стар,
Владелец хмурой внешности —
Мой добрый брат Отар[2]2
  Имеются в виду известные грузинские литераторы Г. Маргвелашвили, X. Берулава, О. Чиладзе.


[Закрыть].
 
 
Здесь под окошком Грузия,
И в горле сладкий ком.
Счастливая контузия
Застольем и стихом.
 

Почтальон под дождем

 
Дождь. Почтальон под дождем.
Вряд ли почувствуешь зависть.
Холодно в поле пустом,
Где он идет, оскальзаясь.
 
 
Дождь. Почтальон под дождем.
Сумка промокла до нитки.
Может быть, зря его ждем
Мы под зонтом у калитки.
 

Уход

 
Сквозь новые внезапные заботы,
Сквозь многие возникшие дела —
Вдохнула ощущение свободы
И голову бесстрашно подняла:
 
 
Дорога, уносящая отлого,
Дома и перелески без конца.
И белый след как будто от ожога
На месте обручального кольца.
 

Твердость

 
Не умолкли в мире трубы,
Не окончены труды.
И скажу, что ваши губы
Недостаточно тверды
 
 
Для того, чтобы, ликуя,
Песни петь среди ветров.
А еще – для поцелуя.
А еще – для жестких слов.
 

«Над золотыми дальними прудами…»

 
Над золотыми дальними прудами
Старухи древние с обвисшими грудями
 
 
Не укрываются средь зарослей густых,
Сам испугаешься, едва увидев их.
 
 
Неужто были юны и пугливы
И их влекли любовные порывы?
 
 
Материал давно забытых глав
Природой приготовлен в переплав.
 

Исчезновенье корабля

 
С огромного материка,
Не соблюдая должной квоты,
Выносит мощная река
Свои накопленные воды.
 
 
Так сочетаются они
И океанское теченье,
Что корабельные огни
Теряют всякое значенье.
 
 
Разверзшийся водоворот,
Километровая воронка.
И – все!..
И даже похоронка
Не постучится у ворот.
 
 
Опять в сиянии дневном
Волна качается упруго.
Ни шлюпки, брошенной вверх дном,
И ни спасательного круга.
 
 
Ни краткого сигнала SOS,
Услышанного на мгновенье.
Ни вскрика слабого, ни слез,
А лишь само исчезновенье.
 

«До волны завалился трубой…»

 
До волны завалился трубой
Затонувший близ берега траулер.
Меж камнями клубится прибой,
И пейзаж этот мрачен и траурен.
 
 
Тучи низкие ходко идут.
Слишком призрачно благополучие.
Потому-то сквозь скрежет и гуд
Верить хочется все-таки в лучшее.
 

Отец и сын

 
…Не стало у него – подруги,
У сына – матери родной…
Потом я встретил их на юге,
На хмурой пристани одной.
 
 
Отец сидел на парапете,
Едва ли видя в этом риск,
Так, словно не было на свете
Ни крупных волн, ни острых брызг.
 
 
Когда же пену им на плечи
Швырял, разбившись, темный вал,—
Ребенок тотчас ей навстречу
Цветастый зонтик раскрывал.
 
 
Волны решительные взмахи.
Почти невидимый в конце
Короткий мол…
И мальчик, в страхе
Заботящийся об отце.
 
 
Зияла выбитою брешью
Их жизнь в отчаянном пути.
Никто на целом побережье
К ним не решался подойти.
 

Тромб

 
Ничего не болело
У него, крепыша,
И томилось не тело,
А всего лишь душа.
 
 
Но движение тромба
Он почувствовать смог,
Словно сорвана пломба
Или взломан замок.
 

«Хоть вы причитали…»

 
Хоть вы причитали
В тоске и в печали
Близ тесных могил,—
Он глаз не открыл.
 
 
Хоть лили вы слезы,
А он не воскрес
Под сенью березы,
Под синью небес.
 

Памяти Ю. Т.

 
Вот и опять временами
Крупную чувствую дрожь.
Жизнь, что ты делаешь с нами!
Очень уж больно ты бьешь.
 
 
Места не сыщешь живого
От этих горестных мет.
Жизнь, что ты делаешь снова!
Впрочем, не жизнь уже, нет.
 
 
Многое прежде сулила.
Все ль выполняла, суля?
Так уж ты мягко стелила,
Что стала пухом земля!
 

«Все кажется: любое дело впору…»

 
Все кажется: любое дело впору.
Но сколько ты усталость ни таи,
Она видна внимательному взору,—
Недолги оживления твои.
 
 
Недолги в жизни будничной…
Но в книжке
Отсутствует расслабленности след.
И эти кратковременные вспышки
Куда острей, чем прежний ровный свет.
 

«Своею строкою…»

 
Своею строкою
Не раз в году
Жилища открою,
В дома войду.
 
 
За каждою дверью,
Что отопру,—
Доверье к доверью,
Добро к добру.
 

«Неделю ничего не делать…»

 
Неделю ничего не делать,
Про все на свете позабыть.
Дней даже восемь или девять!..
А там посмотрим, как нам быть.
 
 
Но что же это в самом деле?
Опять ладью свою влеку
И до сих пор такой недели
Не помню на своем веку.
 

«Всех колебаний природа…»

 
Всех колебаний природа
И нерешительность вся
В том, что обратного хода
Сделать потом уж нельзя.
 
 
Да и не слишком известно —
Что же нас ждет впереди…
Карте положенной – место.
Тронул фигуру – ходи.
 

Вечные темы

 
Жизнь и смерть,
Любовь, природа.
Вот и впредь
Такого рода
Темы
Будут у меня.
Все мы
Возле их огня.
 

Календарь

 
Прошедший день благодаря,
Сорвал листок календаря,
Свернул задумчиво цигарку,
Неторопливо задымил
И озарил свою хибарку
Сгоревшим днем, что сердцу мил.
 

«Рядом шагая дорогой одною…»

 
Рядом шагая дорогой одною,
Возле него расцвела ты душою.
 
 
Время – и счастью, и грозным недугам.
Возле нее укрепился ты духом.
 
 
А за окошком то солнце, то вьюга…
Как вы растете возле друг друга!
 

Жизнь человека.
Поэма

 
Он мальчиком убыл,
Он юношей прибыл с войны
В отеческий угол,
Где тополи в парке стройны.
 
 
Прошел он войною,
Слезой материнской храним.
Пшеничной волною
Ударили кудри над ним.
 
 
Он твердо и прямо
Смотрел: «Поживем, ничего!»
И веточка шрама
Качалась у горла его.
 
 
Над вытертым кругом
Не грохот шагающих рот —
Девчонки друг с другом
Тогда танцевали фокстрот.
 
 
Цвети или сохни,
Ни капли нет вашей вины:
Лишь трое из сотни
Вернулись ребята с войны…
 
 
Он с жизнью был в доле,
Был дом, ему снившийся, мил.
Он в мерзлом подзоле
Любимых друзей хоронил.
 
 
Но все, что он видел
В разрывах, а после в тиши,—
Он словно бы вытер
С задымленных стекол души.
 
 
Наивны бываем —
Не знаем начальной порой,
Что он несмываем,
Глубокий рисунок былой…
 
 
В стихающем треске
Оружия разных систем
Отдельные фрески
Задумчиво смотрят со стен.
 

 
Она пробудилась в слезах,
С биением частым…
Сменялся приснившийся страх
Проснувшимся счастьем.
 
 
Смотрела, как таяла мгла
Меж веток березы,
И вспомнить никак не могла,
С чего эти слезы.
 
 
А кто-то, смущая покой,
Из утренней дали
Неопытной слабой рукой
Играл на рояле.
 
 
Но были в той ранней игре
Не детские гаммы —
Прощанье на школьном дворе,
Пайковые граммы.
 
 
Являлась в тех звуках война,
Стоянье за хлебом
И лица белей полотна
Под взорванным небом.
 
 
И госпиталь в снежном тылу.
Бьет вьюга наклонно,
И раненых тьма на полу —
Едва с эшелона…
 
 
_______
 
 
Казенное пело жилье,
И двигались руки,
И что-то твердили свое,
Вставая, подруги.
 
 
Плескали холодной водой
На девичьи плечи.
И ели,
случайной едой
Желудки калеча.
 
 
Должны были как на беду
Начаться занятья.
И кто-то почти на ходу
Застегивал платье.
 
 
Скорей!
И всей силой своей
Разжалась пружина.
И явственно вспомнилась ей
Слез ранних причина.
 
 
Бровей изумленный изгиб.
Взор – к смертному краю.
– Мне снилось, он чуть не погиб.
– Кто?
– Даже не знаю…
 

 
На этой картине,
Которая нравится вам,—
Она – посредине,
Они – у нее по бокам.
 
 
Стоят на пороге,
В союзе, что зримо возник,
И общие токи
Беззвучно проходят сквозь них.
 
 
Но, странное дело,
Такая примерная, вдруг
Еще неумело
Она уже рвется из рук.
 
 
Что делать им с нею?
Приходится пальцы разжать.
А это больнее,
Чем даже когда-то рожать.
 
 
Вот оба отстали.
Она их с собой не берет.
В слепящие дали
Уходит вперед и вперед.
 
 
Их памятью резкой,
Возможно, и помнит она
О крепости Брестской,
О том, что такое война.
 
 
Но чистой душою
В грядущее устремлена,
Дорогой дневною
Все дальше уходит она.
 

 
Навстречу кидается им,
Бежит по дорожке.
Из будущих весен и зим —
Матрешка в матрешке.
 
 
Пришелица новых времен,
Уткнется в колени.
И чем же ты вдруг опален,
Как зноем без тени?
 
 
Ах, пели когда-то в былом
У спящей излуки,
Что, мол, будут внуки потом…
И вот они – внуки.
 
 
Недавно, а словно давно
У нас на примете.
И дороги как-то чудно —
Как поздние дети.
 
 
Как в шахматах сделанный ход,
Откликнется сладко
Когда-то заложенный код,
Улыбка, повадка.
 
 
И сразу же для старика
Неробкого рода
Горька, и не так уж горька,
Возможность ухода.
 
 
Как выросший в речку исток,
Как песня со слуха,
Дорога, и самый итог,
И наша заслуга.