Текст книги "Жизнь человека"

Автор книги: Константин Ваншенкин

Песенка к спектаклю

 
Когда зарплата
Идет на убыль,
То как заплата —
Последний рубль.
 
 
Гулять – не к спеху,
И цель другая:
Прикрыть прореху,
Весь свет ругая.
 
 
Но вот, как бочка,
Гудит получка.
Довольна дочка.
Смеется внучка.
 
 
Жена в платочке
Со мной под ручку
К торговой точке
Несет получку.
 
 
Вдоль тротуара,
Вблизи окошка,
Звучит гитара,
Поет гармошка.
 
 
Огни заката
Горят как уголь,
Пока зарплата
Идет на убыль.
 

К портрету

 
Шарф заменяет рубаху.
Испепеляющий взор.
Прежде такие – на плаху,
Прежде такие – в костер.
 
 
Хмурость лица – не личины.
Были такие в тени.
Прежде – при свете лучины
Книги писали они.
 

Тоска

 
Старой выплюнут избой
В жизнь сугубо городскую,
Этот форменный изгой
Говорит порой: – Тоскую!..
 
 
Он страдает оттого,
Что в селе у них отсталость
И что там ни одного
Родственника не осталось.
 
 
Ни в одном глухом дому,
За продавленным порогом,
Нет таких уже – к кому
Закатиться б ненароком.
 
 
Вспомнить лапти и треух,
Счастье, связанное с этим,
И, лелея свой триумф,
Возвратиться к взрослым детям.
 

«Рано закрыли трубу…»

 
Рано закрыли трубу.
Сразу же и угорели.
Скоро б лежали в гробу,
А не в семейной постели
 
 
Скоро б их сдвоенный след
Мог затеряться под вьюгой,
Если б не юный сосед,
Что заявился с подругой.
 
 
Первые двери – ключом.
Кухня в удушливом дыме
Ну, а вторые – плечом:
Не отвечают за ними.
 
 
– Форточки настежь, скорей
– Все? Мне же это впервые.
– Быстренько чаю согрей.
Да не пугайся – живые…
 
 
Вот как бывает в судьбе
Из-за какой-нибудь вьюшки.
– А ведь хотели – к тебе! —
Вдруг он напомнил подружке
 

Пробуждение

 
Я пробудился летом,
Слыша гуденье пчел.
Снилось: стою с билетом,
А мой состав ушел.
 
 
…Сумрак лесной опушки.
Запах густой травы.
Вмятина на подушке
От твоей головы.
 

Старинная девичья песня

 
Хорошо мне было в девушках сидеть.
Мне у батюшки работушка легка.
Мне у матушки так вольно было петь,
А с дружками мять муравушку лужка.
 
 
Размолоденьки любезные дружки,
Мне от слов-то ваших ласковых тепло,
Без огня-то вы мне сердце разожгли,
И без ветру мои думы разнесло.
 
 
Разнесло их, где густые зеленя,
Разнесло их, где над полем благодать.
Осердились тогда в доме на меня,
Захотели меня замуж отдавать.
 
 
Разлучить меня с подружками хотят.
На себя решила руки наложить,
Чтоб не видеть этот луг и этот сад.
Только род свой пожалела погубить.
 
 
Я сидела в новой горнице одна.
Я лежала белой грудью на окне.
Я смотрела из открытого окна,
И так тихо и печально было мне.
 

Измена

 
Вот вошла к нему со света,
С лета – в комнатку его,
Не спросившая совета
На земле ни у кого.
 
 
И в каком-то странном раже,
Отвернув слегка лицо,
Все сняла с себя – и даже
Обручальное кольцо.
 

«Средь городских забав…»

 
Средь городских забав
Есть выгул до работы
Охотничьих собак,
Не знающих охоты.
 
 
В рассветный холодок
Под окнами, на сквере,
Рвут с места поводок
Заждавшиеся звери.
 
 
Вон лайка, спаниель,
Вон гончая и сеттер…
Но где ж болото, ель
И жгущий ноздри ветер
 

«Удивился, в себя приходя…»

 
Удивился, в себя приходя:
Спал я, дождика даже не слыша.
Но и не было вовсе дождя —
Это свежеокрашена крыша.
 
 
За березами влажно блестит
Над сухою и пыльной землею…
Сам не знаю, зачем ее вид
Мимолетно задел за живое.
 

Просвет

 
Просвет меж двух старинных лип,
Его туманные глубины,
И в них внезапный нежный лик
Уже зардевшейся рябины.
 
 
Я шел, где мостик без перил,
Тропинкою, по холодочку,
И это место полюбил,
Запомнил найденную точку.
 
 
Ошибка малая одна,
Шаг в сторону – и все закрыто,
Лишь леса хмурая стена —
От равнодушного защита.
 

Чудак

 
Хоть и нет уже сил,
Вновь смеяться готова.
Он седьмого звонил,
Что приедет шестого.
 
 
Городил ерунду,
Но без лишнего пыла.
Знать, ему на роду
Так написано было.
 
 
Вечно путал с утра
Яви признаки, сна ли…
Что он умер вчера —
Мы сегодня узнали.
 

«Сверху упала щепотка побелки…»

 
Сверху упала щепотка побелки,—
Поднял я взгляд потревоженный свой,
Чтоб догадаться, чьи это проделки,
Кто там еще над моей головой…
Снежный комок от исчезнувшей белки
Так же смущает зимой голубой.
 

Метель

 
Снегопад, снеготок.
А внутри, в снегопаде,
Мужичок с ноготок,
Как в белеющей хате.
 
 
– Ничего не найду! —
Говорит он уныло.—
А ведь все на виду
Лишь вчера еще было.
 
 
Сколько лишней возни!..
А в лугах ни тропинки.
А в полях ни лыжни.
А в лице ни кровинки.
 

Отроковицы

 
Смеялись две отроковицы,
В седьмой шагающие класс
Струился свет от роговицы
Их голубых и карих глаз.
 
 
Тянуло свежестью самою
От хохота отроковиц.
И снежной веяло зимою
От шапок и от рукавиц.
 

Голос

 
Досуг ли, работа,
Один его тешит закон,—
Мурлыкает что-то,
Поет в упоении он.
 
 
Не раз говорили:
– Да брось ты свое попурри.
Задумайся или
На лавочку сядь покури.
 
 
Подобному зуду
Прийти уже должен конец…—
Ответит: – Не буду,—
И снова поет как юнец.
 
 
Дорога – большая.
Того тенорка забытье…
Смутится: – Мешаю? —
И тут же опять за свое.
 

Воспоминание о сенокосе

 
Косят сено над Байкалом.
Утро близится к концу.
Тяжело косцам бывалым.
Страшно каждому косцу.
 
 
Он к стволу привязан пихты
За веревку – как коза.
Глянул вниз по склону – их ты!
И скорей отвел глаза.
 
 
Поселенцев давних правнук,
Он висит над крутизной.
Только посвист взмахов плавных
Да встающий ранний зной.
 
 
И подобием вселенной,
Впереди и по бокам,—
Тот, из песни, тот, священный,
Тот – единственный – Байкал.
 
 
Вспомнить все это и взвесить,
Встав над миром на крыло!..
…Вдруг я понял: да не десять,
Двадцать лет уже прошло.
 

«Как ты пережить сумел все это?..»

 
Как ты пережить сумел все это?
Смерть друзей. Разрывы вдоль кювета.
Долгий фронт и госпитальный тыл…
– Молод был.
 
 
Как ты пережить сумел все это?
Средь степей холодный блеск рассвета.
Жизнь вдали от дедовских могил…
– Старый был.
 

Парад планет

 
Всеобщих помыслов предмет.
Испуг и даже ослепленье…
Кончается парад планет,
И скоро снимут оцепленье.
 
 
И в суматохе новых дней
Душа доверчивая рада,
Что, может, легче будет ей,
Чем в срок вселенского парада;
 
 
Когда отбой сыграют там,
И, вспомнив прежние приметы,
Вновь разойдутся по домам,
Забыв равнение, планеты.
 

Приезд деда

 
Хоть из пушки вверх пали! —
Дверь – ив солнечной пыли
Дед, явившийся внезапно.
А ведь ждали только завтра.
 
 
Так он смотрит всякий раз,
Задержав глаза на внуке,
Словно видит всех сейчас
После длительной разлуки.
 
 
Внук, ликуя и дрожа,
Позабыл и про гостинец,
Крепко дедушку держа
За его большой мизинец.
 

«Это внуки резвятся тут…»

 
Это внуки резвятся тут
Среди лета или зимы.
Чем быстрее они растут,
Тем скорее стареем мы.
 
 
Среди света, а то и тьмы,
Зная многое наперед,
Тем скорее стареем мы…
А быть может, наоборот?
 

Апрель

 
Исполнен мир восторга.
Мчат льдины кое-где.
Но тонкая восьмерка
С полудня на воде.
 
 
Снежок недавний стаял,
Заголубел зенит,
И длинноногий стайер
Вдоль сквера семенит.
 
 
Мальчишки близ асфальта
Гоняют мяч… У них
Пока что нет офсайда
И сложностей иных.
 

Футбольные прозвища

 
В спорте прозвища как в деревне,
И традиции эти древни.
Каждый ловко и прочно зван:
Слон. Михей. Косопузый. Жбан.
 
 
Так заходит сосед к соседу
Длинным вечером на беседу.
Эта явная теплота
Между близкими принята.
 
 
Оборачиваясь на кличку,
Что с годами вошло в привычку,
Усмехаешься: «Молодежь!..»
И опять от ворот идешь.
 
 
Потому что взяты ворота…
В этом все-таки было что-то:
Гусь. Чепец. Пономарь. Стрелец…
А играет-то как, стервец!
 

Аэропорт

 
Аэропорт в работе и в заботе.
Но сколь неодинаков интерес —
Лететь ли вам, иль вы кого-то ждете,
Иль сами опускаетесь с небес.
 
 
Вы чуточку задумались с устатку.
Но разное волненье в вас живет —
Спешите ли по залу на посадку,
Идет ли на посадку самолет.
 

Баллада об окопах. Лето 1941 -го

 
Исходит от дворов
Вечернее мычанье.
А за деревней ров
Хранит в полях молчанье.
 
 
Он хмуро ждет врага.
Дождется ли? А надо б! —
Чтоб вскинуть на рога
Своих гранитных надолб.
 
 
Но как не наяву,
Тут звук, подобный вою,—
Неужто на Москву? —
Течет над головою.
 
 
И снова тишина
Сгустившихся потемок.
И песня не слышна,
И разговор негромок.
 
 
Как будто в небесах,
Где прокатился рокот,
О ваших голосах
Догадываться могут.
 
 
Но вот уже и спят,
Чуть свет вставать готовы,
Ровесницы солдат,
А может быть, и вдовы.
 
 
А эти пацаны,
Смеявшиеся живо,
Какие видят сны
За месяц до призыва?
 
 
В полях сгорел закат.
Усталые лопаты,
Что у крыльца стоят,
Мерцают как лампады.
 
 
Мигает маяком
Звезда за пеленою.
И пахнет молоком,
И пылью, и войною…
 

Баллада о московском затемнении

 
Грозные ночи Москвы —
Помнится каждая ночка:
Улицы, крыши, мосты,—
Черные – ни огонечка.
 
 
Тьма над столицей одна:
Ни фонаря из-под арки,
Ни делового окна
Или беспечной цигарки.
 
 
Всюду главенствует мрак,
Ибо имеется мненье,
Что нарушает лишь враг
Строгий закон затемненья.
 
 
Помниться ль будет в веках
Или же только в начале?..
Но нарушалось – и как! —
Жесткими теми ночами.
 
 
Но озарялось как днем —
Синим прожекторным светом,
Желтым зенитным огнем,
Бьющим без устали следом.
 
 
Вспышкой машины чужой,
Рухнувшей в страшном увечье.
Вставшим за каждой душой
Заревом в Замоскворечье.
 
 
Всё получили сполна
Люди московского тыла.
А постепенно война
Дальше на Запад катила.
 
 
Осточертело давно
Жить в затемнении лютом.
Но озарялось оно
Каждым бесстрашным салютом.
 

Сумерки

 
Уже с огнями бортовыми
Воздушный лайнер… А внизу
Влачит наполненное вымя
Корова и ведут козу.
 
 
И ждут поленья укорота,—
Стоит, расслабившись, пила.
Пора поливки огорода.
Разнообразные дела.
 
 
И в голубом пространстве полом
Не много взоров соберет
Над речкой и туманным полем
Распятый в небе самолет.
 

После битвы

 
Долго еще до конца.
Ближе куда от начала.
И впереди у бойца
Снова дорога лежала.
 
 
Но в городах и в глуши,
Возле огней одиноких,—
Камень свалился с души
Многих, и многих, и многих…
 

В конце войны

 
Не то чтобы стройный рассказ
Из жизни тогдашнего тыла,
Но я представляю сейчас
Примерно, как там это было.
 
 
Все ближе победная весть.
Девчонки в смятенье высоком.
Не голод, но хочется есть,
Да бьет возбуждения током.
 
 
Соленый огурчик один
Запутался в длинном укропе.
А мы – среди чуждых равнин
Давно уже в старой Европе.
 
 
А здесь громыхает салют.
Снимают защитную штору.
Болтают, что скоро сольют
Мужскую и женскую школу.
 

«Помогите маленьким и старцам…»

 
Помогите маленьким и старцам,
Страждущим от боли и беды.
Доблестному воинству и штатским,
Сытым и опухшим с лебеды.
 
 
Равно находящимся под знаком
Эпидемий разных и зараз.
Помогите людям и собакам,
Голубям и коршунам – зараз.
 
 
И пускай, исполнено значенья,
В ближние и дальние места
Долетает доброе свеченье
Красного и синего креста.
 

Десант

 
Как нас мотало! —
Словно какой-нибудь бедный детсад.
В дрожи металла
Плыл над землею воздушный десант.
 
 
Вес парашюта,
Боекомплекта, продуктов, гранат
Был почему-то
Неощутим средь небесных громад.
 
 
Ясным и прочным
Помнился мир, что, кренясь под крылом,
Будто бы в прошлом,
Встал на ребро в развороте крутом.
 
 
Там тебя ранит,
И санитары – восславим их труд! —
В сумерках ранних,
Если застонешь, тебя подберут.
 
 
Нету их рядом
Здесь, где гуляет иная война.
Врежет снарядом
По самолету – и все, и хана.
 
 
Дайте побуду
С вами, любимые, год или день.
Глины по пуду
Будет тащить на ботинках не лень.
 
 
Линия фронта
Словно цигарками тлеет внизу…
В секцию Фонда
Мира – и я свою лепту внесу.
 
 
Жесткие сроки,
Рваный перкаль на сосновом стволе.
И эти строки,
Что вот сейчас у тебя на столе.
 

История

 
Когда, забыв свое нахальство,
В крестах и в свастиках начальство,
То, что в развалинах нашлось,
Все подписало и сдалось;
 
 
Когда на площадях Берлина
Россия-матушка бурлила,
Придя от тех сожженных нив,—
Среди неслыханного гула
История перевернула
Страницу, палец послюнив.
 

Школьный музей

 
Благородство школьного музея.
Как всегда, ни фондов и ни смет.
Пишут дети, ищут чей-то след,
Сами прозревая и мудрея.
Потому им брезжит встречный свет…
В этом их учительниц секрет.
 

Перед службой

 
Захотелось напоследок
Наглядеться на соседок,
На далекий синий лес,
На холодный свет небес.
 
 
Словно там не будет леса
Или даже интереса
К небу, женщинам – всему,
Что так нравилось ему.
 

«Холодная равнина…»

 
Холодная равнина.
Обломки старых слег.
Да смерзшаяся глина —
Там, где раскидан снег.
 
 
Негреющее солнце
Над зимнею травой…
Пробитое суконце
Шинелки фронтовой.
 

Разжалование сержанта

 
В минуты эти роковые
Забыв пути своих забав,
Разжалованный в рядовые
За самоволку и за баб,—
 
 
Кто он сержантам и старшинам,
Чьим наставлениям не внял,
И тем солдатикам безвинным,
Которых сам вчера гонял?
 
 
В мгновенье ока обезличен,
Торчит пред всеми напоказ
И в строй встает уже без лычек,
Комбата выслушав приказ.
 
 
Война еще на середине,
И что с ним будет впереди?
Дожди такие зарядили,
Что и господь не приведи.
 
 
Опять команда прозвучала,
Дорогу новую суля.
И – служба с самого начала
Пошла. Но только не с нуля.
 

В сорок четвертом

 
Едва сошел с трамвая —
Навстречу патрули
И, душу обрывая:
– А ну-ка, подрули!
Ты, чучело, откуда?
Позоришь! Внешний вид!..—
Он смотрит, дело худо,
И вякнуть норовит:
– Да я из той метели.
Бумага вот моя.
Домой на две недели
Из госпиталя я…—
В ответ:
– Читать умею,
И не нужны очки.
Не думай, что умнее
Других,– пришей крючки!..
– Домой пустили, братцы.
Ну, как не подчинюсь?
Мне только бы добраться,
А там я починюсь.
Да я пройду дворами,
К вокзалу в аккурат.
Мой поезд под парами,—
Талдычит им солдат.
И страшно, чтобы сдуру
Мальчишки-патрули
Его в комендатуру
Сейчас не повели.
 

Однополчанину

А. Зайцеву

 
Не бабочки в травах порхали,
А, нам обдирая висок,
Трещал в парашютном перкале
Натруженный ветер высот.
 
 
И в воздухе том накаленном,
Предчувствием душу сверля,
Нам под ноги с жестким наклоном
Летела навстречу земля.
 
 
Она с каждым годом покатей,
Она с каждым разом трудней.
И все-таки, Зайцев Аркадий,
Мы ходим пока что по ней.
 

Сельский обелиск

 
Война просвистала,
И, резко видны,
Глядят с пьедестала
Герои войны.
 
 
На черном железе
Стоят мужики.
Один на протезе,
Другой без руки.
 

Сновидение

 
Все никак не мог уснуть
И забыться понемногу.
Видел зимний этот путь,
Видел дымную дорогу.
 
 
Сон был порван пополам,
А потом на четвертушки.
И спешил я по делам,
Не подняв щеки с подушки.
 
 
Помогите кто-нибудь.
Я с войны хочу вернуться…
Все никак не мог заснуть,
А потом не мог проснуться.
 

Мемориал

 
Не жаль уже душ своих бренных.
Декабрьским темнеющим днем
Из лагеря шестеро пленных
Рванули:
– Неужто уйдем?..
 
 
Конвой – по горячему следу.
– Уйдем! Не сходите с ума:
Луна не дает еще свету,
Снежку подсыпает зима…
 
 
Но – шапки задумчиво скинем,
Поскольку средь снежной слюды
Доныне мерцанием синим
Отмечены эти следы.
 

«Блики на плитах…»

 
Блики на плитах
Оставил закат.
Сколько убитых
В могилах лежат!
 
 
Племя святое,
Что в пламени том
Умерло стоя.
Упало – потом.
 

Антивоенное

 
На Земле пустота,
На Земле – ни души.
Под провалом моста
Шелестят камыши.
 
 
Для нежданных гостей,
Совершивших прилет,—
В трубах наших костей
Тонкий ветер поет.
 

«Сквозь березник тлеют купола…»

 
Сквозь березник тлеют купола
Старой церкви. И крепчает ветер.
Ты почти такая, как была
Той порой, когда тебя я встретил.
 
 
Шутка ли сказать, когда кругом
Перемены, только перемены.
На пути, все более крутом,
Так они теперь обыкновенны.
 
 
Шутка ли сказать, когда вдали
Смешаны построек этих стили.
Сколько поломали, возвели.
Даже купола позолотили!
 
 
Только предвечерняя звезда
Не сдается времени на милость.
И, со мной пришедшая сюда,
Ты, как небо, мало изменилась.
 

«Расставанья все и все прощания…»

 
Расставанья все и все прощания —
С женщиной, и только с ней одною.
С плачущей иль прячущей отчаянье
Женщиной – невестой и женою.
 
 
И всесильна жажда возвращения
К женщине – в теченье всей разлуки.
Сквозь преграды все и обольщения,
Горькие сомнения и слухи.
 
 
Эти встречи были нам обещаны…
И вовек лучами осиянна
Жизнь, что появляется из женщины,
Как из Мирового Океана.
 

«Лицо пристроила в ладони…»

 
Лицо пристроила в ладони,
Поплакала и поднялась.
И оказалась в новой зоне,
С былой утратившая связь.
 
 
Лишь в зеркале – в том свете дальнем,
В том обрамлении волос,—
Лицо, промытое страданьем,
Слегка распухшее от слез.
 

Женские лица

 
Набирает силу лист.
Я маршрут себе намечу.
Сколько ранних женских лиц
Попадается навстречу.
 
 
На троллейбус, на метро
Накатила дымка эта.
Вон их сколько намело —
Словно вишенного цвета.
 
 
Сколько свежих женских лиц
Чистым утром на припеке.
И какой-то старый лис,
Промелькнувший в их потоке.
 

«Жены молоденькой подруги…»

 
Жены́ молоденькой подруги,
Их до поры сплоченный круг,
Их столь порывистые руки,
Что книга валится из рук.
 
 
А загорели – как на юге,
Да не идут на ум науки.
Не Академия наук,
А академия подруг.
Жены́ любимые подруги.
 

«Давно ли на скамье…»

 
Давно ли на скамье
В обнимочку сидели?
Вернулся он к семье
В начале той недели.
 
 
Вернулся наконец.
Пять лет сравнялось сыну.
Стоит его отец
И ровно держит спину.
 
 
Высокий и прямой.
Прошла его измена.
Негаданно домой
Вернулся как из плена.
 
 
Не чувствуя вины,
Стоит себе у входа.
Вернулся как с войны —
Через четыре года.
 

«Ежедневный этот путь…»

 
Ежедневный этот путь,
Еженощный этот шепот
Не сумел он зачеркнуть,—
Слишком прочен долгий опыт.
 
 
Вот ушла – как умерла.
Неизвестно, что страшнее.
Но с собой не унесла
Годы, прожитые с нею.
 

Баллада о натурщице

 
Отменная натура,—
Светясь сто раз на дню,
Жила на свете Нюра
Под странной кличкой «Ню»
Нет, не озоровала
По комнатам мужским,
А лишь позировала
По лучшим мастерским.
А кожа цвета лилий,
Изысканно бела.
Да и по части линий
Точеная была.
С нее не раз писали
Цариц или богинь,
Красавиц на эмали,—
Попробуй их покинь!
То – их! А ей ли сладко?
К ней жизнь и так, и сяк.
На рукаве заплатка.
Все наперекосяк.
И что же с нею сталось?
Чудак, да ты забыл:
Всех поглощает старость,
Кто прежде молод был.
Но сохранился в храмах
И в галереях след,
Со стен, без рам и в рамах,
Свой излучая свет.
 

Фиалкина

 
Дивится женская бригада:
Опять Фиалкина брюхата,
Опять подходит к рубежу
И говорит опять: – Рожу!
 
 
А что без мужа или с мужем,
Мы не пожалуемся, сдюжим.
Я не какая-то овца.
Я выращу и без отца.
 
 
Еще скажу тебе, бригада:
Коль не судьба, то и не надо.
И чем постылого костить,
Я буду деточек растить.
 

«Там, где люди не спеша…»

 
Там, где люди не спеша
Выходили на прогулку,
Продвигался не дыша
По вечернему проулку.
 
 
Вдруг увидел, в землю врос,
Будто стукнулся о стену.
– Что, вернулся? – свой вопрос
Выбросила как антенну.
 
 
– Не хочу тебя, враля,
Не люблю и не ревную…—
Словно зонд из корабля —
Прямо в сферу неземную.
 

«Не ушла, но сказала: «Уйди!»…»

 
Не ушла, но сказала: «Уйди!» —
С этой точки отсчета
Позади и уже впереди
Словно выжжено что-то.
 
 
«Уходи!» – прозвучала над ним
Наивысшая сила.
Навсегда этим словом одним
Жизнь ему занозила.
 

Мадонна на вокзале

 
Мадонна в раннем мире первозданном,
Задумчивая, ждущая давно —
«С младенцем на руках и с чемоданом
У ног». Мы знаем это полотно.
 
 
Пока пред нею в храпе или в давке
Идет она из неизменных пьес,
Она сидит на деревянной лавке
С рельефною резьбою «МПС».
 
 
Она сидит с людьми чужими рядом,
Нейлоновою блузкой шелестя,
Она глядит спокойным юным взглядом
И кормит грудью малое дитя.
 
 
А над вокзальным застекленным сводом,
В той вышине, где все им нипочем,
Снежинки вьются редким хороводом,
Пронизанные солнечным лучом.
 

Родные

 
– Неродные? Чепуха!
Мы родня под общим кровом!..
Но гранатная чека
Сдвинута недобрым словом.
 
 
– Эти дети – от него.
Посмотрите, как похожи!..
И, однако, отчего
У самой мороз по коже?
 
 
Ну, а он?.. За столько лет,
Что смотрел на эти лица,
Может, в них оставил след,
Тот, который нынче длится?..
 

«За шею обняла…»

 
За шею обняла
Вошедшего с метели
И жаром обдала
Уюта и постели.
 
 
На цыпочки слегка
Привстала, обмирая.
А у него щека
Морозно-молодая.
 
 
Так стужа и тепло
Заметнее при встрече…
Завьюжено стекло,
Но внятно дышат печи.
 
 
Двойной судьбы виток,
Дальнейшего основа.
И этот резкий ток
Взаимного озноба.
 

«Свое еще не отлюбя…»

 
Свое еще не отлюбя
И ожидая в жизни смуту,
Не отпускала от себя
Она его ни на минуту.
 
 
Предчувствуя его уход
Или предвидя долю вдовью,
Его любила целый год
Захватническою любовью.
 

Облако

 
Вспоминается сквозь сон —
Как смеялась, что болтала,
Беспрерывный сладкий звон
Телефона и бокала.
 
 
Мужа верные друзья
И ее друзьями были.
Не какие-то князья:
Что давала – ели-пили.
 
 
Он ушел – хватило сил
Жизнь начать ему сначала.
Ни один не позвонил,
Ни одна не забежала.
 
 
Не осталось ничего,—
С прошлым прочно распростилась,
Ибо облако его
Вместе с ним переместилось.
 

Старинная акварель

 
Летние дни отгорели.
Душу пронзая до дна,
С ясной еще акварели
Женщина смотрит одна.
 
 
Под черепаховым гребнем
Полный наивности взор…
То, что в разлуках мы крепнем,
Это поистине вздор.
 

Жена

 
Он умер, а его жена
Жива-здорова.
Из растворенного окна
Глядит сурово.
 
 
Жестока эта полоса
И мысли эти.
Но раздаются голоса:
Приедут дети.
 
 
И жизнь пойдет с их жизнью в лад,
Им карты в руки.
Потом еще смягчится взгляд:
Приедут внуки.
 
 
И все как будто ничего.
Родные лица.
И лишь с отсутствием его —
Не примириться.
 
 
Ах, молодые, напрямик
Шагали двое…
Как повернется мой язык
Назвать вдовою?
 

Осы

 
Полдень. Пока еще зелен откос,
Но уже близко
Осень, и некуда деться от ос,
Просто от риска.
 
 
В этом упорстве, что ордам сродни
Нетерпеливым,
В блюдце айвы и в корзинке они
С белым наливом.
 
 
Поодиночке летят и ползут
Или оравой
И без конца попадают под суд,
Часто неправый.
 
 
Лес в паутинной стоит парандже.
В отблесках света.
Утром и вечером осень уже.
Днем еще лето.
 

Художники

 
Этот мир был воспринят одними
Как огромный экран,
Где заранее выключен звук.
Этот мир был воспринят другими
Как могучий орган,
Но где смутные краски вокруг.
 
 
А ведь все в этом мире едино —
Гулкой бури момент,
Где волна, и песок, и янтарь.
Ощутимы и звук, и картина.
Лишь иной инструмент,
Совершенно иной инвентарь.