Текст книги "Примета"
Автор книги: Константин Ваншенкин
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Она сама как мина
Замедленного действия.
ОТПУСКНИК В СБЕРКАССЕ
Там, где дышит синь морская,—
Входит, всех опередив,
Как кораблик, в путь пуская
Первый свой аккредитив.
Изумленный этой былью,
Блеском южной мишуры.
Не привыкший к изобилью
Женщин, света и жары.
ПЛЯЖ
Золотой полдневный пляж.
Загорелые богини —
Их походка, их бикини,
В мыслях всяческая блажь.
Как сквозь сон, в который раз.
Женский смех звучит над пляжем.
Мы под ту же дудку пляшем,—
Как до нас, как после нас…
ЖЕНЩИНА НА ПРИЧАЛЕ
Стояла женщина на причале
Почти у края. Скрипел причал.
А чайки что-то свое кричали,
И ветер свежий еще крепчал.
Она под ветром стояла прямо,
В пальто, что плотно на ней сошлось.
А сверху русое билось пламя
Неупорядоченных волос.
ПРИБАЛТИКА
О сероглазая Прибалтика,
Янтарный желтый поясок…
К заливу хмурому прибавьте-ка
Кривые сосны и песок.
Как доски под рукою плотника
Здесь, над прибрежною дугой,
Разрозненные тучи плотненько
Подогнаны одна к другой.
Сверкнет под вечер, сердце трогая.
Прибоя белый завиток.
И хочется отбросить многое
И жизнь пустить на самотек.
Пусть нам простятся наши слабости:
Здесь солнца луч порою скуп.
Но предпочтем не пенку сладости,
А соль, что слизываем с губ.
«Воскресенье. Ближний рейд…»
Воскресенье. Ближний рейд.
Черный сейнер.
Море – или это бред? —
Пахнет сеном.
Чайки белые снуют,
Вечно с делом.
Их никто не кормит тут
Хлебом белым.
Долго в памяти живет
Летний Север.
Ровный свет холодных вод.
Черный сейнер.
ЮРМАЛА
Акростих
Играет бликами стекло.
Наверное, еще не вечер,
Но и не день, хотя светло.
Естествен этот миг и вечен.
Густеет дымки полотно,
Однако виден контур корта.
Фасада первое окно
Фланелью тщательно протерто.
ПРОПАЖА
Поломался рубчатый браслет.
Помню и поныне:
На запястье только слабый след,
Нет часов в помине.
Шелестела мягкая трава.
Бил по дубу дятел.
Я не день искал их и не два —
Время зря потратил.
И, по правде, странная печаль
Связана с тем летом:
Времени потерянного жаль —
Не часов с браслетом.
«Я теплым днем во рву…»
Я теплым днем во рву
Вновь землянику рву,
Вновь ползаю по краю,
Но впрок не собираю.
Что собирать! Жена
В потребностях скромна.
Ест ягоды другие,
От этой – аллергия.
Но десять раз на дню
Я сызнова ценю
Уроки жизни этой —
С примером и приметой.
Сосны печальный скрип,
Случайный белый гриб,
Круги пролетных уток —
Сквозь сердце и рассудок.
И что живу в лесу,
И слышу, как внизу
По вечерам в овраге
Ручей шумит во мраке.
ДЕКАБРЬ
Слышен лай пса.
Виден край пня.
Семь часов – вся
Долгота дня.
Вот и весь срок.
Вот и весь свет.
Посреди строк
Только свой след.
Только свой слог,
Но не точь-в-точь…
День в постель слег
И опять ночь.
«Ах, какой лежит в просторах снег…»
Ах, какой лежит в просторах снег,
Словно утрамбован,
Возвышаясь чуть ли не до стрех,
Утром, под Тамбовом.
Ах, какая крепкая зима!
Снег все розовее и плотнее.
Деревушка видится с холма,
Синева морозная над нею.
Ветром пробивает на юру,
И на жизнь у жизни нет запрета.
Неужели я когда-нибудь умру?
Ты прости меня, пожалуйста, за это.
В КОНЦЕ ЗИМЫ
Соснячок дрожит упруго.
Ветер злей и злей.
В синем небе ходит вьюга,
Как воздушный змей.
Раскрутившись полной мерой,
Тащит вперекрест
Свой рассыпавшийся, белый,
Свой метельный хвост.
Как он медленно кружится!..
Вдруг – один разряд,
И пропал он, на крупицы
Снежные разъят.
«Раскинул дождик сетку…»
Раскинул дождик сетку,
Взял ею в оборот
Садовую беседку,
И сад, и огород.
Захлопнуты ворота.
Намокший день сердит.
Ученая ворона
На пугале сидит.
А ветеран-участник
Лег с книжкой на кровать,
Довольный, что участок
Не нужно поливать.
ПОКУПКА
Всего за трешку
Под выходной
Купил матрешку —
Пять штук в одной.
Плыл в гуще рынка,
К другим впритык.
И вдруг – заминка,
И сам притих.
Тая ухмылку,
Почти обман.
Он, как бутылку,—
Ее в карман.
Ну, что за штучка! —
Семья точь-в-точь.
Правнучка, внучка,
И мать, и дочь.
Светло в округе
Среди громад.
Они ж друг в друге
Чуть-чуть гремят.
Как за стеною
Их разговор
Одной с одною
С давнишних пор.
Не то чтоб в доме
Иль у ворот,
А как в альбоме
Отснятый род.
Чудное дело —
Подобный ряд…
Ведь как задело:
Купил – и рад!
НАРОДНЫЕ ИГРЫ
Хоть начальник с бумагами в папке.
Хоть какой представитель, хоть кто,—
Как увидит, что режутся в бабки,
Остановится, скинет пальто.
Знать, привык к деревенскому быту.
Ну, а в городе – здесь городки.
– Наклонитесь, возьмите-ка биту!
Или руки у вас коротки?..
Мы играли, ударить умея
Так, что «чижик» свистел на лету.
Запускали газетного змея,
Свою лепту вносили в лапту.
БАЛАЛАЕЧНИК
Мне сказал старик глубокий,
Идя деревенькою:
– Ох, в частушках был я докой.
До сих пор все тренькаю.
Обращались к офицерам:
«Ваше благородие».
Я ж к земле таким манером:
«Ваше плодородие».
Симпатичная такая,
Как собака-лаечка,
Никому не потакая,
Пела балалаечка.
НОЧНОЙ ВАГОН
В последней электричке,
Как в том паровике,
Внезапна вспышка спички
И отсвет в кулаке.
Здесь что-то от погони,
Здесь как-то все не так:
Пять человек в вагоне
И смутный полумрак.
Небось из общей бражки.
Их плотно держит взор.
А этот кто, в фуражке?
Неужто ревизор?
И вдруг – движенья круты
Как будто кем гоним…
А через полминуты —
Вслед женщина за ним.
ПРОФЕССОР
Сапоги разбив
По осенним весям,
Не особо весел,
Но и не тосклив,
Землю рыл и рыл
Он в фуфайке ватной,
Фраку адекватной,—
Как он говорил.
Сколько лет прошло! —
Стройный как ацтеки,
Входит в дверь аптеки,
Где внутри светло.
За стеклом витрин
В кассу встал,– пожалуй,
Обновить лежалый
Нитроглицерин.
«Лимитчицы – их кличут лимота…»
Лимитчицы – их кличут лимота.
Отчаянного взгляда прямота,
Платочек ослепительный под каской
От брызг или случайного мазка.
А в стороне – шумящая Москва,
Еще вчера казавшаяся сказкой.
Шумит Москва, их всячески храня.
А на полу средь храпа и зевоты
Вповалку деревенская родня,
Приехала еще третьего дня,
У ней свои, понятные, заботы.
Но девочки в кругу трудов иных.
Деревня материнская неблизко.
Все будет в жизни нынешней у них,
И даже постоянная прописка.
Здесь им ведерко или мастерок
Вручила жизнь, подарки раздавая.
И как их этот случай подстерег
Или закономерность роковая?
ТЕПЛОХОДЫ
Не слышал я что-то, но, может быть, есть теплоход
«Марина Цветаева», ходит, к примеру, по Каме;
Что «Анна Ахматова» строгой Невою идет
И мальчик за поручень крепко схватился руками.
Не помню, чтоб в дымке растаял «Борис Пастернак»,
А возле Гурзуфа гудел «Николай Заболоцкий».
Ну, нет – так и нет. Впрочем, их не забудут и так —
Без крупной волны и заботы подчеркнуто флотской.
СОН О ЛЕНИНГРАДЕ
Каждый фасад озарен за Невою,
Тщательно выделен каждый из них
Той золотой полосой заревою,
Что на опушках бывает лесных.
Я не сумел бы здесь жить постоянно
После родных переулков Москвы.
Но и, по правде, достаточно странно
Редко являться,– заметите Вы.
Да! Объясните простыми словами,—
Я на такой остановке сойду,
Чтобы негаданно встретиться с Вами
В Зимнем дворце или в Летнем саду.
СОБАЧИЙ ЛАЙ
Формальный лай собачий! —
Там, где ее места,
Она своей задачей
Всецело занята.
Смесь злобы и задора,
Бурлящая в саду,
Пока я вдоль забора
Почтительно иду.
Средь птичьих трелей летних
Зашлась, раздражена.
Но кончился штакетник —
И разом тишина.
БОЛЕЗНЬ
Как скалолазы по скале
С утра карабкаются смело,
Так ртуть все выше по шкале
Ползла и падать не хотела.
Почти заоблачная высь…
– Спасибо, милая, за ласку.
Прошу тебя, не заразись,
Надень хоть марлевую маску…
Жестоко бил меня озноб,
А в окнах день стоял понуро.
…Губами тронула мой лоб:
– Подумаешь, температура!
«Обнаружил: заболел…»
– Обнаружил: заболел.
Окатило щеки жаром.
Вот! – когда так много дел,
Пропадет неделя даром.
Огорченья смутный шок,
Повторяющийся снова,
И под мышкою ожог
Градусника ледяного.
Но – внезапный оборот:
Не придется пить таблетки,
Ибо ртуть не достает
До решающей отметки.
Далеко она внизу.
Что ж ты, чучело из чучел!
И опять бегом везу
То, что сам же и навьючил.
Среди длящегося дня,
Как не раз уже бывало…
Что же все-таки меня
Душным жаром обдавало?
ВОСПОМИНАНИЕ
О КАРДИОЛОГИЧЕСКОМ
ЦЕНТРЕ
Вдруг жизнию самой
Стал связан с новым риском.
Давнишнею зимой
Лежал в Петроверигском.
Жар кости не ломил.
При жуткой холодине
Переносной камин
Стоял посередине
Палаты, где со мной
Декабрьскою порою
Как бы судьбы одной
Еще лежали трое.
Все сплошь директора.
Заводов, а не школы.
Врывалась к ним сестра —
Спасали их уколы.
От бега рдела кровь
На девичьих ланитах.
А эти вновь и вновь
О планах и лимитах.
Узнал от мужиков,
Из четких их рассказов,
Что умер Мясников,
Но проявился Чазов.
Наука на коне,
Идет вперед наука!
И можно жить вполне,
Коли такая штука.
Я разделял их пыл,
Был счастлив их удачей.
Из всей палаты был
Лишь я вполне ходячий.
…По переулку след
Зимы, и отзвук гула…
Через двенадцать лет
Всерьез меня тряхнуло.
БОЛЬНИЧНЫЕ ТЕЛЕФОНЫ
На лестничных площадках
Всех городских больниц
Известно о порядках
В пределах тех границ.
Приветствуя друг дружку
Кивком, накоротке,
Желтеющую двушку
Сжимают в кулаке.
И тоже всё здесь вместе
На самом склоне дня:
Обыденные вести,
Пустая болтовня.
По делу замечанье
И речи про запас.
Короткое прощанье
И сдержанный наказ.
За окнами – глубины
Небес над мостовой.
Поскольку нет кабины —
Всем слышен шепот твой.
ПОСЛЕ ДОЖДЯ
Дождь прошел. Погодка первый сорт,
И лужайка эта
Сохнет быстро, как раскрытый зонт
Посредине лета.
Говорят, здесь был когда-то дзот,
Есть другие варианты…
Сохнет быстро, как раскрытый зонт
На полу веранды.
Лет пройдет не менее двухсот,
И под мокрой кроной
Будет сохнуть, как раскрытый зонт,
Этот мир зеленый.
ТИШИНА
Пусть подчас мы этой льготы
Вовсе лишены,
Мне не нужно для работы
Мертвой тишины.
Я люблю еще до света
Обнаружить вдруг
Убираемого снега
Равномерный звук.
Ничего, душа привыкла
(Правда, только днем)
Тарахтенье мотоцикла
Слышать под окном.
Скверно жить в сплошном содоме.
Но – шумят леса,
И звучат в родимом доме
Милых голоса.
ВЕЧЕРОМ
Ветер, налетая,
Плещется в листве.
Ситценабивная
Фабрика в Москве.
Симпатичный ситчик.
Молодая прыть.
– Не осталось спичек.
Можно прикурить?..
Глянем – не заметим,
Пряча торжество,
За вопросом этим
Больше ничего.
Затянулась «Явой»,
Вот и все дела,
И, ступая павой,
Тут же отошла
К дорогим подругам.
…Тополя в пыли.
За трамвайным кругом
Голоса вдали.
Смутный звук трамвая.
Звезды в синеве.
Ситценабивная
Фабрика в Москве.
«Заупрямилась, но вдруг…»
Заупрямилась, но вдруг,
Потянув за белу руку,
Силой вытянули в круг,
И пошла, пошла по кругу.
И уже зарделась вся
Перед взорами иными,
Груди крупные неся,
Тяготясь отчасти ими.
«На темной лестничной площадке…»
На темной лестничной площадке,
Как на площадке тормозной,
Свои особые порядки,
И пахнет дымом и весной.
Летит сквозь ветви даль живая,
И противоположный дом
Сквозит, все больше отставая,
И вскоре видится с трудом.
«Проснулся средь ночи и глянул в окно…»
Проснулся средь ночи и глянул в окно.
Такого тумана сквозит полотно,
Что даже не видно ближайшего дома,
Лишь свет фонаря на земле как солома.
Вновь что-то нарушилось в этой игре:
Машины соседей стоят во дворе,—
У каждой из них постоянное место…
Но – «скорая» возле второго подъезда.
УТРЕННЯЯ ПЕСЕНКА
Пока вы там, в тиши квартир,
А время близко к трем,
Мы подметаем этот мир
И мокрой щеткой трем.
Еще висит туманов дым,
Еще листва в росе.
Мы приготовить вам хотим
Его во всей красе.
Мы этот ранний мир трясем,
Совсем как половик.
Согласен с нами он во всем,
Он к этому привык.
Прошедших лет широкий бег,
И быстрых дней полет…
Мы отгребаем мягкий снег
И скалываем лед.
Фургоны с хлебом. Тишина.
Еще совсем темно.
За светом первого окна
Зажглось еще окно.
Ведь кто-то должен раньше встать,—
Так вечно будет впредь,
И так всю жизнь вставала мать,
Чтоб завтрак вам согреть.
СНОВА СТИРКА
Снова стирка – бабье дело
(Извини меня, местком!).
Вон ты как помолодела,
Приспособясь над мостком.
Брус хозяйственного мыла.
Речка, пена, пузыри…
Если что тебя томило,
Все забылось до зари.
Разогревшись («Кофту скину!»)
И расслабившись чуть-чуть,
Как тебе приятно спину
Осторожно разогнуть.
Полоскать, закончив стирку,
Начинать опять с азов
И рубахи брать за шкирку
Из наполненных тазов.
ГОРОДСКАЯ ЖАРА
Городская жарища
Навалилась, давя и слепя.
И желают жилища
Все ненужное сбросить с себя:
Раскаленные крыши,
Да и самые стены – к ногам.
Но лишь окна бесстыже
К неизвестным зовут берегам.
Освещенные окна —
Главным образом тем, кто впотьмах,
Сообщают охотно,
Что сейчас происходит в домах.
Но смотреть на них даже
Любопытный и то не хотел.
Как на юге, на пляже,
На скопленья бесчисленных тел.
Все достаточно пресно,
И, из дома ступив на балкон,
Видеть неинтересно
Дивный ряд этих голых окон.
ДВОР
В сумеречном мире заоконном
На скамейках вспышки папирос.
Как прожектора над стадионом —
Свет осенних кленов и берез.
И при их волшебном ровном свете
Посреди московского двора
Хочется продлить мгновенья эти.
Но иная близится пора.
ФУТБОЛИСТ
Бесконечная усталость.
Пот
,
катящийся с виска.
Мало времени осталось
До финального свистка.
Был я молод, бегал вволю,
Так и шастал как челнок
По размеченному полю,
Не жалея сильных ног.
А встречали! – как министра.
Уважительно до слез.
Операцию мениска
Я еще не перенес.
Тренированное тело
Тоже к сроку устает.
Пусть все это пролетело,
Но во мне оно поет.
Вот судейская сирена
У судьи уже во рту.
Лужниковская арена
Отступает в темноту.
Может быть, не всем заметны
В тишине, на склоне дня.
Но отдельные моменты
Были в жизни у меня.
ПЕРВАЯ ВЕЛОГОНКА
Гора, стоящая торчком,
Раскрутка серпантина,
И степь, упавшая ничком
Перед отважным новичком,—
Вот общая картина.
Велосипедный низкий руль,
Трясущаяся рама.
Бетон, щербатый как от пуль,
И два – на память – шрама.
Велосипедное седло.
Взамен стремян – педали…
А на душе еще светло
И никакой печали.
СТАРЫЙ БОКСЕР
Мощно сплюснуто переносье.
…В чем себя он ни прояви,
Сквозь любое многоголосье
Голос гонга гудит в крови.
Машинально готовый к бою,
На прогулке или в гостях
Так и носит перед собою
Руки, согнутые в локтях.
ИГРА
Слабый выиграть у сильного
Тоже может иногда.
Только рев над гранью синего
Исцарапанного льда.
Над хоккейною коробкою —
Свист, и возгласы, и смех.
Да, вот так! С душой неробкою
Победить возможно всех.
Над вратарскою площадкою —
Клочья дерна на шипах.
Не успеть минутой шаткою
Отыграться впопыхах.
На всю жизнь, с учетом старости,
Средь печалей и утех —
Ощущенье прочной радости
Или горечи – у тех.
НОВОДЕВИЧЬЕ
К Твардовскому не попадешь.
Был неприступен? Не настолько.
Не то чтоб это вострый нож,
Но что-то вроде и осколка.
Обидно все-таки до слез,
Не понимаю ни бельмеса.
Ведь я букетик свой принес
Для друга лучшего – Бернеса.
Среди друзей и стариков
Еще случалось пополненье:
Здесь Исаковский, Смеляков
Да есть и наше поколенье.
Я гость, и я так редко вхож
В ворота этого поселка.
К Твардовскому не попадешь.
Был неприступен? Не настолько.
Сказал мне малый по пути:
– Имей приятелей попроще,
Чтобы цветы свои нести
В неохраняемые рощи.
1980
«Прошедший день вдали затих…»
Прошедший день вдали затих,
Как шум трамвая… И заочник
В трудах полуночных своих
Вновь искривляет позвоночник.
Невеста тихая, одна,
Ко сну еще не занавесясь,
Стоит у темного окна.
А в небесах медовый месяц.
Пустое телеозерцо,
И снова всплывшее внезапно
Знакомой дикторши лицо
С программой длинною на завтра.
ПОЭЗИЯ
С громом разорвалась
Молния шаровая,
И оступился в грязь
Кто-то, спастись желая.
Всем повторял: – Живой!
Верить еще не смея.—
Прямо над головой
Ахнула над моею.
Но километрах в двух
Тоже присел прохожий:
– Аж захватило дух!
Я ее чуял кожей!..
Так, над землей трубя,
Грозного слова сила,
Кажется, лишь тебя,
Выделив, опалила.
«Ты судьбу, если хочешь, им смело вручи…»
Ты судьбу, если хочешь, им смело вручи —
Так всесильны они… Тем не менее
Умирают святые, умирают врачи,
Умирают бессмертные гении.
Только ты головою напрасно поник,
Я сейчас объясню тебе, грешному:
Не одна остается лишь память о них,—
Вера в них остается по-прежнему.
«Живые мертвых потеснили…»
Живые мертвых потеснили.
Живым курится сладкий дым.
В издательстве мне пояснили:
Не скоро мертвых издадим.
Живых так много нынче стало,
Их с планом трудно сочетать…
Но мертвым лучше – мертвых мало,
По пальцам можно сосчитать.
«Поскольку живем впопыхах…»
Поскольку живем впопыхах
В стремительном веке двадцатом,
Люблю я в статье о стихах
Сперва пробежать по цитатам.
И сразу картина встает,
И нету ее объективней,
Покуда в свой скромный черед
Не смыта лавиною ливней.
Однако, собою полны,
На этом общественном фоне
Не только поэты видны,
Но критики как на ладони.
НА ОБСУЖДЕНИИ
– Что ж вы сделали с милым Арбатом
С этой улицей, прежде живой?
В разуменье своем небогатом
Как же вы поступили с Москвой!
Что сказали бы дед или прадед
Вам, ступившим на пагубный путь?
Лучше улице имя утратить! —
Ведь его все же легче вернуть.
«Пенсионер союзного значения…»
Пенсионер союзного значения.
Он утром принимается за чтение
Газет. Но слабы старые глаза.
А тут еще правнучка-егоза.
Пенсионер союзного значения.
Над ним стоит неясное свечение
Былых волос или былых заслуг.
Он жалуется также и на слух.
БОРИС И ПАВЕЛ
Среди поэтов прочих —
Всяк видел, кто умен,—
Стоял короткий прочерк
Напротив их имен.
Знать, кто его поставил,
Подумал: навсегда.
И впрямь Борис и Павел
Исчезли без следа.
И слева тишь, и справа.
Прошел таежный пал.
Про них от Ярослава
Я только и слыхал.
Бедовые ребятки,
Закваска не слаба.
Сыграла с ними в прятки
Суровая судьба.
Их слов протяжный отзвук
Пропал вдали и стих…
Но в долгих зимах острых
Живым остался стих.
«Пчелы этой взяток…»
Пчелы этой взяток,
Печи этой хлеб…
«Позвольте, нельзя так.
Талант ваш нелеп».
Высокое небо,
Крутая стезя.
В таланте – все лепо,
Таланту – все льзя.
«Для писателей…»
Для писателей
Серьезных умных книг
Обязателен
Внезапный острый миг
Возвращения
К начальному добру,
Отвращения
К бумаге и перу.
ДОЧЬ ТРИФОНОВА
И после кратковременной заминки
Друзья, кто группкой, кто по одному,
Поехали – поминки не поминки,—
Но все-таки отправились к нему.
Еще не знали многие – до стона!
…Звонкам обычным не было числа.
Дочь, поднимая трубку телефона,
Всем говорила: – Мама умерла…
Ей было лет четырнадцать в ту пору,
И поражало сразу, что она,
Ища в отце привычную опору,
Была, возможно, более сильна.
Та детская пугающая сила,
Таящаяся в недрах естества,
С которою она произносила
Немыслимые, кажется, слова.
Сидели средь табачного угара,
Внезапных слез и пустяковых фраз,
И вздрагивал, как будто от удара,
Отец, ее услышав, каждый раз.
«Друзья его второй жены…»
Друзья его второй жены,
Смеющейся по-молодому,
В ее глазах отражены
И стать хотят друзьями дома.
Скажи мне, кто твой друг, а я
Скажу, кто ты… Он не был резок,
Но в грозных волнах бытия
Ему мешал такой привесок.
И сердцу были не нужны
Посередине лихолетий
Друзья его второй жены,
А в скором времени и третьей.
ЗАРОК
Нас учили лучшие умы —
И не заикаться,
Чтобы от тюрьмы да от сумы
В жизни зарекаться.
Впрочем, даже горькая беда
Может в бездну кануть.
Все-таки не все, не навсегда
Сохраняет память.
После встреч с тюрьмой или сумой
Можно разогнуться…
В старости со старостью самой
Нам не разминуться.
Станете такими же, как мы,
Доживя до срока…
Что там – от тюрьмы да от сумы,—
От того зарока!
ПОХОРОНЫ ПОЭТА
В дубовых, много видевших, стенах —
С чего, не знаю, вспомнилось про это
Я был когда-то на похоронах
Прекрасного российского поэта.
Народу было мало. Почему?
Ведь он считался классиком, похоже.
Я сам, сказать по правде, не пойму.
А кто там был, почти не помню тоже.
Хотя потом у Слуцкого прочел,
Что были сестры этого поэта,
Учительницы отдаленных школ,
Проехавшие, кажется, полсвета.
В цветах и хвое красный гроб тонул
Посередине траурного зала.
Сменялся равномерно караул,
А сверху тихо музыка звучала.
Впоследствии торжественно пропет,—
Немало миру шумному поведав,
Лежал в гробу измученный поэт,
В себя вобравший нескольких поэтов.
Из нежности был соткан этот путь
С приправой из иронии и соли.
Чтоб сверху на умершего взглянуть,
Я медленно взошел на антресоли.
И сразу на пюпитре скрипача
Увидел ноты «Похороны куклы».
И так обидно стало сгоряча,
Что краски дня холодного потухли.
Ушел, толкнув увесистую дверь.
Троллейбусные вспыхивали дуги…
Но это было – думаю теперь! —
Как некий жест, вполне в его же духе.
ЖЕСТОКИЙ РОМАНС
Всероссийской эстрады жемчужина,
Что вам души сжигала дотла,
Оказалась в тот вечер простужена
И, естественно, петь не могла.
И в гостинице, ставшею сотою
На гастрольном пути у нее,
Полоскала календулой с содою
Драгоценное горло свое.
А над всеми концертными залами,
Что в пространстве сияли светло,
За огнями большими и малыми,
Деревенское детство текло.
А потом заводская окраина,
Где гитара звучит у ворот,
И душа ею сладко отравлена
И навеки взята в оборот.
Разумеется, речь не о старости,—
Впереди еще длительный путь,—
А о той подсознательной жалости.
Что прошедшего нам не вернуть.
Отражение звездного купола
Попадало на стекла окна.
В шарф мохеровый плечики кутала
В этом люксе огромном она.
ЗАГОРЬЕ
На хуторе Загорье
Росли мы у отца. А. Твардовский
Дворянские усадьбы,
Где жили Блок к Фет,
Могли не угасать бы
Еще немало лет,
И люди, не по плану,
Тянулись бы туда,—
Как в Ясную Поляну,
Что нынче как тогда.
…Вот родина поэта.
Не двести лет, не сто
Существовало это
Крестьянское гнездо.
В отличье от дворянских.
Орловских, тульских, брянских.
Но общее одно —
Исчезло и оно.
«Как при литье металл с опокою…»
Как при литье металл с опокою
В жаре и в искрах – заодно,
Искусство со своей эпохою
Всесильно соединено.
Черты мятущегося времени,
Раскрыты и обнажены,—
В Толстом, в Чайковском или в Репине
Разительно отражены.
ГЕНИИ
В жизни гениев, чей путь
Всем, казалось бы, понятен,
Много есть, коль вглубь взглянуть,
Темных мест и белых пятен.
Слава богу, есть пока
В день защиты и зачета
Непонятная строка,
Неразгаданное что-то.
Слава богу, до сих пор
За узорами оградки —
Непредвиденный простор
Для зацепки и догадки.
ВЕНОК МАЯКОВСКОМУ
Нелепость – Маяковскому венок,
Какой-нибудь кладбищенский вьюнок.
Над горечью внезапного конца
Ему – венок Садового кольца.
Ему венок – шаги тюменских вышек,
Ему венок – страны читальный зал,—
Над бандой
поэтических
рвачей и выжиг
Которую он тоже предсказал.
ПОЭТЫ ЧИТАЮТ ЕСЕНИНА
Седые важные поэты
Есенина читают вслух.
Отчасти трогательно это,
Однако зал довольно сух.
Один его читает воя,
Но зал опять же не согрет.
Они Сергея старше вдвое —
И в этом, видимо, секрет.
У ПАМЯТНИКА ПУШКИНУ
У памятника Пушкину – толпа.
Так прежде было только в юбилеи.
Не заросла народная тропа,
А новые добавились аллеи.
Отрезок даже маленький возьмем:
В сентябрьский полдень, около «Известий»,
Я липы здесь сажал в сорок восьмом,—
Тогда поэт стоял на старом месте.
Была Москва тогдашняя слышна,
Но словно отдаленно, как в тумане.
Плыла, по сути дела, тишина —
В теперешнем, новейшем пониманье.
Вращается времен веретено,
Над площадью совсем иные зданья.
И разыскать друг друга мудрено
Всем тем, кому назначены свиданья.
СОБРАТ
Я из жалости когда-то,
А еще ниотчего,
Похвалил стихи собрата
Дорогого одного.
Что я сделал, боже правый!
Как я высказался «за»?..
Начал он, дыша отравой,
Всем заглядывать в глаза.
Так желал он откровенно
Беспрерывной похвалы,
Что его разбухла вена
От вливающей иглы.
Вот опять стоит напротив,
Средь асфальта и травы,—
Вновь кончается наркотик
В остывающей крови.
ВОПРОСЫ И ОТВЕТЫ
– Скажите, а над чем
Работаете вы?—
И сразу же за тем,
С наклоном головы:
– Скажите, а когда
Вы начали писать?
– А в ранние года
Вы кем хотели стать?..
Вставая всякий раз,
Записку ли суя,
Он спрашивает – вас,
Но слышит – лишь себя.
Таким он и возрос:
Ему во цвете лет
Важней задать вопрос,
Чем получить ответ.
ОДНОМУ ЗНАКОМОМУ ЧИТАТЕЛЮ
Этих книг тебе не прочитать
Ни за что на свете.
Для тебя стоит на них печать,
Ибо книги
эти
–
Книги для ума и для души,
Разные такие —
Для тебя чрезмерно хороши.
Ты прочтешь другие.
Здесь на полках – всевозможных книг
Столько тысяч!
Ты проходишь, безмятежно в них
Взглядом тычась.
«Писатель-одиночка…»
Писатель-одиночка
(В столице сорок лет)
Назвал собаку Ночка —
Как в детство взял билет.
Собака-невеличка
Хозяину близка.
Но то ж коровья кличка,
По родине тоска.
По сладостному мигу,
Что за сердце берет,—
По вдумчивому мыку
Под вечер у ворот.
По отческому дому,
Росистому лужку,
По теплому, густому,
Парному молочку.
СТАТЬЯ
Зная задачу свою
И с удовольствием даже,
Критик кончает статью
О дорогом персонаже.
Перенасыщен раствор
И удручающе сладок,
Но все равно до сих пор
Нечему выпасть в осадок.
ПЕРСОНАЖ
Был не склонен к мести,
А скорее к лести.
Знал любые вести,
Был всегда при месте.
Вдруг его со стула,
Где сидел сутуло,—
Языком слизнуло
Или ветром сдуло…
ФИЛОСОФЫ
– Не замечали б света,
Когда б за ним не тьма…
– И не ценили б лета,
Когда бы не зима…
– Худые любят толстых,
А толстые худых…
Пора в речах и тостах
Вам сделать передых.
«Все спорят кругом…»
Все спорят кругом,
Рассуждают, крича.
А он ни о ком
Никогда – сгоряча.
Ему – ничего,
Пребывает в тиши,
Хоть кол у него
На макушке теши.
И что ж это так
Не вредит ему шум?
Он робок? Чудак?
Или он тугодум?
Да нет, ерунда.
Его главный порок —
Как с гуся вода,
Как об стенку горох.
ОПОЗДАВШИЙ
По стеклу стекали
Капли дождя…
Он писал стихами,
Долго прождя.
Не считал сначала
Это за труд,
Что и означало:
Напрочь сотрут.
Упустил, профукал,
Медлить привык.
И уперся в угол.
В гулкий тупик.
И хотя из кожи
Лезет, сопя,
Не хватает все же
Веры в себя.
НОВИНКА
Сделано все второпях,
Словно без веской причины.
Нет в этих вялых строках
Необходимой пружины.
Все в них давно решено.
Да и развитие книги,
Можно сказать, лишено
Элементарной интриги.
…Мимо– в дорогу свою
Осень уходит литая…
Возле прилавка стою,
Бедную книжку листая.
АКТЕР
Познакомился с актером —
Был обманут в сотый раз
Дивным обликом, которым
Прежде он меня потряс.
Да, он был привязан к сцене
И к экрану столько лет!
Сам сойти попробуй с тени
Со своей. Ты скажешь: бред.
Он держался даже мило,
Он понравился сперва.
Но ему не нужно было
Говорить свои слова.
ЗАМЕНА СПЕКТАКЛЯ
Шел по Москве, и насвистывал что-то, и около
Сводной афиши, ее изучая, затих.
Вместо «Богатой невесты» пойдет «Трехгрошовая опера».
Вместо «Разбойников» будет «Святая святых».
Странное дело. Какая нелепая вывеска,
Та, что спектакли сметает со сцен и с арен.
Если объявлена ранее «Ночь после выпуска»,—
«Шесть старых дев и один лишь мужчина» годятся ль
взамен?
Вы объясните, куда ж это все-таки движется?
Сняли премьеру, внезапно другой заменя…
В плане издательском есть моя скромная книжица,—
Кем же и чем же небрежно заменят меня?
ЧТО НУЖНО АКТЕРУ
Чужою жить судьбой,
Но быть самим собой.
И дикцию иметь —
Чтоб рокотала медь,
Но чтоб расслышал зал,
Что шепотом сказал.
Владеть своим лицом,
Крутиться колесом.
Всегда уметь опять
Соперника обнять.
Как истый лицедей,
Гнать бодро лошадей.
Но не ломать рессор,—
На то есть режиссер.
Трудиться – и отнюдь
Не мыслить отдохнуть.
Знать тысячу ролей…
И всё за сто рублей.
СЮЖЕТ
Несчастная Дюймовочка,—
Судьба ее крута.
Печальная зимовочка
У мыши и крота.
Сама ошиблась адресом,
Пустившись в долгий путь,
Или беспечный Андерсен
Напутал что-нибудь?
Единственно из прихоти
На свет их произвел.
И сколько тут ни прыгайте,
Ужасен произвол.
РЕТРОГРАД
Роща сильно поредела.
Жизнь катилась под уклон.
Все менялось то и дело.
Не менялся только он.
Он спокойно, как при нэпе,
Рифмовал: «глаза – назад»,
Или: «степи – лесостепи»,
Словно тридцать лет назад.
И ценил он по старинке,
Не страшась худой молвы,
Пуговицы на ширинке,
А не молнию, как вы.
ТАПЕР
Один тапер
Знал прочно свое место
И вдруг допер,
Что может стать маэстро.
Что враз возрос,
Едва ль не до
упора,
Всеобщий спрос
На бедного тапера.
Вокруг него
Поэты и певицы.
Ну, кто кого?
Нельзя ли потесниться?
Тут он вкусил,
Что истинная мода
Превыше сил,
Но много слаще меда.
Как вниз кирпич
На голову упавший,
Так этот к и ч,
В другую жизнь попавший,
Не дует в ус
И не приемлет спора…
Храните вкус
От вашего тапера.
ТРАДИЦИЯ
…И, несмотря на зоркость глаз,
Порой бывала ты незрячей.
Ведь и «Онегина» в тот раз
Ты посчитала неудачей.
Традиция, как ты строга!
Сядь отдохнуть на подоконник.
Когда Моне писал стога,
Ты думала, что он дальтоник.
СОСЕД
«Привет!.,» Подошел. Говорит.
Ну, все. У него это с детства.
Наверное, бледен мой вид:
Попался – и некуда деться.
Боялся его неспроста.
Я вижу, как движутся губы,
И вьются слова изо рта —
Толчками, как паста из тубы.
А мысли достойны вполне,
Звучащие звонко и пусто…
И сдержанно блещут во мне
Мои зачехленные чувства.
В ПЕРЕРЫВЕ
Приятный равнодушный малый,
Взгляд ни на ком не задержав,
Прошел походкой чуть усталой,—
Старик, хотя и моложав.
Как умудрился годы эти
Прожить – едва не до одра —
И никому на целом свете
Ни зла не сделать, ни добра?..
КНИГА ПРО МЕНЯ
Срок путевки составлял двадцать шесть дней.
Комната отдельная, письменный стол.
Он довольно быстро привыкал к ней
И смотрел в окошко на качавшийся ствол.
Он книги писал за двадцать четыре дня —
В день приезда и день отъезда он отдыхал,—
Такую же книгу он сочинил про меня,
А читатель распалился во весь накал:
«Константин Яковлевич, он же Вас не прочел,
Ничего он не знает про Ваши стихи!..»
А я слушал густое гудение пчел,
А я думал спокойно: это все пустяки.
Он в своем деле большой мастак.
Я его, конечно, не виню ничуть.
Главное, что сам я пишу не так.
И живу не так, В этом, собственно, суть.
ДЯТЕЛ
На фонарном бетонном столбе
Примостился нечаянный дятел.
Щелкнул клювом по серой трубе,—
Видно, вправду немножечко спятил.
Разумеется, нет червяка.
Прыгнул выше – и там его нету.
А ведь был все былые века,
Населяя собою планету.
Не смущайся, что здесь его нет,
Где над крышей высокое небо.
Все испробуй на вкус н на цвет,
Даже выглядя явно нелепо.
ПИАНИСТ
Отвергая хулу и навет,
Жизнь во всех проявлениях славишь,
Сам к роялю прикован навек,—
Пальцы лишь продолжение клавиш.
Подавая к вниманию знак,
В зал заполненный входит натура.
Как над полем густой березняк —
Пальцев гибкая клавиатура.
«Сделаешься, парень, дальнозорок…»
«Сделаешься, парень, дальнозорок,
Будешь в нетерпении с утра
Метров за сто двадцать – за сто сорок
Различать трамваев номера…»
Продолжалась долгая работа,
Нацеплял для чтения очкн
И писал, захлебываясь, что-то,
А порою рвал это в клочки.
Словом, не был труд его обыден…
Снова за окном уже светло.
Что там дальнозорок! Дальновиден
Стал с годами – столько их прошло.
«Часы должны ходить…»
Часы должны ходить,
А не стоять без дела.
Их нужно заводить
Почти что до предела.
