Текст книги "Ватсьяянана, или Юность автора Кама-сутры"

Автор книги: Константин Рыжов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

1

Покончив с пожеланиями и молитвами, начнём теперь понемногу наш рассказ. Итак, знайте, достопочтимые, что жил в славном городе Дашапуре один купец из брахманов по имени Самудрадатта, наживший большое состояние на торговле пряностями и шёлком. И был у него сын, которого звали Ватсьяяна – юноша красивый, нежный, томный и кроткий, словно девушка. И право, во всём Дашапуре нельзя было тогда сыскать цветка прекрасней, чем сын Самудрадатты. Отец любил его без памяти, окружал безмерной заботой, потакал всем его увлечениям и никогда не перечил его желаниям. А поскольку наш Ватсьяяна был совсем не расположен к усидчивым занятиям, его учили довольно небрежно, не влагая в это важное дело ни надлежащего пыла, ни должной системы.

Сокрушаясь об этом, друзья стали говорить Самудрадатте: «Без всякого сомнения, дражайший, ты достойный человек и мы всегда будем молить богов о твоём здоровье! Но посмотри, что ты делаешь со своим единственным сыном: твоя любовь губит его как злейший яд! Или ты взаправду решил оставить Ватсьяяну никчемным неучем и круглым невеждой? Опомнись пока не поздно и поручи его заботам знающего брахмана, дабы он мог получить образование, достойное человека его касты! Сам знаешь, что общение с благородным наставником творит чудеса, преображая несовершенную человеческую природу и взращивая в раковинах наших душ драгоценные жемчужины мудрости. Стократ справедливы слова поэта, сказавшего однажды:

«Мы знаем: поумнеет скудоумный,

Когда общаться станет с ним разумный:

Так станет чище мутная вода,

Когда коснётся светлого плода»1

Слова друзей пробудили в сердце любящего отца горькое раскаянье. Словно очнувшись от наваждения, он залился слезами и с прискорбием сказал себе: «Правду говорят люди: своими потачками и баловством я порчу сына! И поскольку сам я всегда избегал отеческой строгости, следует препоручить Ватсьяяну более требовательному наставнику!»

Самудрадатта стал расспрашивать товарищей по шрени, справляться у родственников, наводить справки у знающих людей и разузнал вскоре, что неподалёку от Дашапура, в великом и прославляемом городе Уджаяни живёт один брахман, сведущий в ведах, шастрах, медицине, астрономии, математике, драматургии, и весьма поднаторевший во всех священных науках и искусствах. Имя его было Харидатта. Связавшись с ним через друзей, наш купец быстро уговорил его взять на себя обучение Ватсьяяны и условился при первой же оказии отпустить своего сына в его дом.

Так суровая судьба в один день изменила всю жизнь нежного юноши! Прежде был он сам себе господин и хозяин, а теперь, смирив желания и обуздав леность, должен был всего себя посвятить упорному труду. Добрый отец горевал и сокрушался не меньше сына, однако жёсткий голос рассудка заставил его скрепить сердце. Немало было пролито слёз, немало произнесено напутствий, и вот уже родной город скрылся вдали за верхушками деревьев. Первый раз в жизни Ватсьяяна расстался с отцом и впервые выехал за пределы Дашапура. «Сколько продлится разлука: год, два или более?» – с тяжким вздохом спрашивал он себя. Увы, ответ на этот вопрос был известен лишь всеведущему Вишне, да всевышнему господину существ Брахме.

Однако юноша совсем недолго предавался грустным мыслям. Красоты природы и прелести путешествия понемногу рассеяли его тоску. Стояла благодатная пора, обычная для начала весны. Мягкий южный ветерок раскачивал ветви манговых деревьев и разносил над землёй их сладостное благоухание. Трудолюбивые пчёлы с жужжанием кружили над усыпанными цветами деревьями: оранжевыми ашоками, ярко–алыми киншуками и белыми навамалликами. Встречные пруды и озёра были покрыты молодыми лотосами, а из придорожных рощиц слышалось нежное пение кокилы.

Ещё более чудес ожидало нашего героя в самом Уджаяни. Юный Ватсьяяна, по простоте душевной, всегда почитал свой родной провинциальный Дашапур прекраснейшим и величайшим городом на свете. И лишь теперь, при виде высоких стен Уджаяни, он узнал, что такое подлинное величие и подлинная красота. Распрощавшись со своими спутниками и миновав большие ворота, колонны которых покрывали резные изображения богини Лакшми, наш герой оказался на широкой главной улице и в тот же миг окунулся в атмосферу весёлого праздника. Весь город был украшен разноцветными флагами. Одни развевались над домами военачальников, другие призывно колыхались над лавками торговцев пальмовым вином. В весёлом карнавальном шествии богатые горожане смешались с бедняками городских окраин. Невзирая на звания и касты, гулявшие весело обливали друг друга подкрашенной водой, учиняли всякого рода проказы и пели озорные песни. Мелкие торговцы, стоя на пороге своих лавочек, усердно предлагали сладости, цветочные гирлянды, ароматный порошок и бетель. Кшатрии в ярких одеждах, сверкая золотыми ножнами мечей, разъезжали по улицам в роскошных колесницах. С балконов и башен за праздником наблюдали разряженные женщины. Толпы народа стекались к храмам, и здесь под звуки музыки поклонялись богам, укладывая перед их изображениями целые охапки цветов.

«Чужой город, свидания с которым я так страшился, встречает меня радостными песнями, а я даже не знаю имени бога, которому обязан всем этим весельем», – подумал Ватсьяяна. И вот, оглядевшись по сторонам, он приметил двух девушек, шествовавших по улице в сопровождении темнокожей старухи. Обе незнакомки из одежды имели на себе лишь узенькие юбочки, но зато изготовленные из дорогой, богато расшитой каушейи. Прекрасные обнажённые груди их были умащены сандаловым маслом и украшены нитками жемчуга, в волосах благоухали живые цветы.

– Остановитесь на минутку, милые дамы! – попросил Ватсьяяна, – и соблаговолите объяснить, что за праздник празднуют жители этого великолепного города, и какому божеству дарят они своё веселье?

– По всему видно, юный брахмачарин, что ты прибыл к нам издалека! – отвечали они. – Разве тебе неизвестно, что сегодняшний день посвящён величайшему из богов – владыке любви Каме и его супруге Рати? Ведь как раз это имел в виду поэт, сказавший однажды:

«Кама сегодня находится всюду:

В грудях упругих, в щеках побледневших,

В тоненьких талиях, в бёдрах широких,

В трепетных взглядах влюбившихся женщин».

– Но кто он такой ваш Кама, каким знаком отмечен и как можно заслужить его милость? – продолжал допытываться Ватсьяяна.

– Кама – юноша весёлый и непоседливый, – объяснили незнакомки. – Узнать его можно по тростниковому луку с тетивой из жужжащих пчёлок. Везде, где бы он ни появился, этот лук всегда при нём! С ним также пять бьющих без промаха цветочных стрел, одна из которых – цветок манго, вторая – цветок голубого лотоса, третья – жасмина, четвёртая – чампака, а пятая – ириса. И пусть нет у них колющего острия, стрелы Камы всегда попадают прямо в сердце и ранят порой больнее настоящих! А заслужить благоволение бога любви очень легко, ведь ему мил всякий, кто не отвергает его даров!

– Вот те на! – возразил Ватсьяяна. – Скажите ещё, что для ублажения вашего Камы я должен отдать своё сердце во власть какой-нибудь чаровницы?

– Не унывай, красавчик! – отвечали девушки. – Бог любви позаботится о том, что бы это случилось с тобой и притом как можно скорее!

Женщины в бусах жемчужных, украсивших груди,

И в поясах драгоценных, звенящих на бёдрах,

Камой томимые с помощью пенья кукушки

Быстро мужские сердца покоряют весною.

Тут незнакомки с весёлым смехом свернули в переулок. Ватсьяяна покачал головой и поехал разыскивать жилище своего наставника. И вот, неподалёку от центральной улицы увидел он большой двухэтажный дом с белёными кирпичными стенами и плоской крышей, увенчанной маленькой мансардой. По этим приметам юноша тотчас признал дом брахмана и принялся стучать в ворота. Когда появился привратник, он сказал ему:

– Слуга святого человека! Я явился в ваш город издалека, чтобы изучать веды под началом мудрого Харидатты. Отопри ворота и пропусти меня к своему хозяину.

Привратник без лишних слов распахнул калитку и повёл гостя в дом. Проходя через двор, они столкнулись с невысокой грациозной девушкой, лицо которой было подобно нежному цветку недавно распустившегося лотоса. Окинув юношу быстрым взглядом, она с улыбкой произнесла:

– Воистину, сегодняшний день богат на сюрпризы! Сам Кама явился к нам. Входи, же, о трижды прекрасный, не гнушайся нашей скромной обители.

По лукавому блеску в её глазах Ватсьяяна догадался, что девушка над ним смеётся. Смутившись, он робко улыбнулся и ответил:

– Не знаю, как тебя звать, но только ты напрасно величаешь меня богом. Имя моё – Малланага, а прозвище – Ватсьяяна. Я сын Самудрадатты из Дашапура и прибыл в этот великолепный город с одной единственной целью – стать учеником брахмана Харидатты. Говорят, что старик мой необычайно строг и суров к своим воспитанникам, и потому я умоляю тебя: не подшучивай надо мной, но лучше стань моей апсарой–покровительницей.

– Жаль, конечно, – сказала она, – что ты не Кама, а всего лишь Ватсьяяна из Дашапура, но, как говорится, тут уж ничего не попишешь. Однако не расстраивайся – ведь красота всё равно остаётся при тебе! Что до твоей просьбы, то я охотно её исполню, хотя она и отдаёт изрядной дерзостью. Но кому же быть твоей апсарой, если не мне? Ведь я Чандрика, младшая дочка того самого грозного Харидатты, перед которым ты так явно робеешь. Самого его, правда, нет сейчас дома. Но зато ты можешь представиться моей мачехе Мандаравати. И вот тебе первый совет: непременно постарайся ей понравиться! Помни: от одной только Мандаравати зависит, насколько сытным будет отныне твой обед!

Напутствуемый этим пожеланием, Ватсьяяна вошёл во внутренний двор и тот час увидел на галерее второго этажа женщину лет тридцати, нарядную и весьма привлекательную. У неё были густые волосы, чёрные живые глаза, аккуратные изящные кисти рук и высокая грудь

– Счастья тебе, госпожа, – произнёс он с поклоном. – Да почиет благословение на тебе и на твоей семье!

– Пребудь и ты с миром, славный юноша! – сказала жена Харидатты. – Пусть всемогущая Сарасвати дарует тебе мудрость и красноречие! Как здоровье твоего почтенного батюшки?

Ватсьяяна стал отвечать на вопросы хозяйки, а та отметила про себя его ладную фигурку, свежий цвет щёк и бездонную глубину огромных голубых глаз. Право, она не могла припомнить, чтоб у её мужа когда-нибудь прежде обучался другой такой милый юноша. А ещё говорят, что жизнь у жён старых брахманов скучна и бесцветна!

Наконец Мандаравати прервала свои расспросы и велела Чандрике отвести гостя в его комнату. Не успел Ватсьяяна устроиться, как пожаловал сам хозяин. Это был высокий сумрачный старик с неулыбчивым морщинистым лицом и колючими холодными глазами. Голова его была гладко выбрита, и лишь с темени, как у всех брахманов, свисала длинная прядь седых волос.

– Глубокоуважаемый Самудрадатта слишком поздно задумался о твоём образовании! – без обиняков объявил Харидатта Ватсьяяне. – Сомнительно, что из тебя выйдет теперь какой-нибудь толк, но я намерен честно отработать плату, внесённую за обучение!

Это обещание едва ли вызвало восторг у нашего героя. Не возрадовалось его сердце и после того, когда он узнал, чем отныне ему предстоит заниматься. Ведь кроме вед, Харидатта собирался обучать его фонетике, обрядовому ритуалу, грамматике, этимологии, метрике и астрономии. Вот сколько бед свалилось враз на его бедную голову, забитую до этого одними стихами! Теперь, же помимо воистину беспредельных самхит, в ней должны были уместиться скучные брахманы и араньяки, заумные упанишады, бесчисленные сутры и дхармашастры.

Унылый и печальный улёгся Ватсьяяна на свою постель. Между тем жители Уджаяни продолжали славить бога любви. Из многих садов раздавалось под звуки вины нежное женское пение. По улицам брели, пошатываясь и спотыкаясь, подвыпившие крестьяне, а женщины из почтенных семей с детьми и подругами вновь шли в храм и несли в дар Каме зажжённые лампы. Их песни и разговоры ещё долго слышались на ночных улицах. Наконец город заснул. Задремал и Ватсьяяна. Но едва успел он смежить свои очи, как уже пришла пора просыпаться! Харидатта потряс его за плечо и велел вставать.

Сын Самудрадатты умылся, почистил зубы, облачился в специально приготовленную для него коричневую васану и почтительно приблизился к Харидатте, который уже закончил жертвоприношение обоих сумерек и немедленно приступил к обряду его посвящения. С этой целью старый брахман заранее развёл в саду священный огонь. Прежде всего, он совершил жертвоприношение вере, разуму, мудрости, памяти и стихотворным размерам, а потом налил в сомкнутые ладони Ватсьяяны воды из кувшина, зачерпнул сам и вознёс новую молитву, обращаясь на этот раз к широкорукому Савитару, отцу Сурьи. Когда и с этим было покончено, Харидатта вылил свою воду в руки Ватсьяяны, обхватил правой ладонью большой палец своей левой руки, соединил его с большим пальцем на руке ученика и произнёс установленную обычаем формулу: «По побуждению бога Савитара двумя руками Ашвинов, двумя ладонями Пушана ладонь твою я беру, о Малланага, сын Самудрадатты». Продолжая петь гимны из «Ригведы» и «Атхарведы», он обвёл Ватсьяяну вокруг себя слева направо, коснулся рукой его груди и сказал: «Я располагаю твоё сердце к моему, пусть душа твоя будет следовать моей душе. Да радуешься ты, покорный моему слову, да поручит тебя мне учитель богов Брихаспати». В завершении церемонии Харидатта перепоясал Ватсьяяну мекхалой, сплетённой из травы мунджа, вложил ему в руки посох из дерева палаша и торжественно произнёс: «Теперь ты – мой ученик! Пей воду, делай работу, днём не спи, учи веду и избегай семи соблазнов, чреватых великим злом: азартных игр, мясной пищи, вина, охоты, воровства, прелюбодеяния и куртизанок».

На этом посвящение окончилось. Брахман усадил Ватсьяяну перед собой и назидательным тоном поведал ему о его обязанностях. Вечером и утром новоявленный ученик должен был обходить улицы Уджаяни, собирая милостыню, а потом сообщать учителю, сколько и чего ему удалось заполучить. Всю остальную часть дня ему надлежало бодрствовать, всецело посвятив себя изучению вед. Ватсьяяне строжайше вменялось в обязанность содержать себя в чистоте и целомудрии, сторониться мёда, мяса, благовоний, остатков пищи, грубых слов и женщин, не есть ни острого, ни солёного, а так же спать на голой земле. Его жизнь должна была протекать в беспрестанных трудах, учении, молитвах и строгом воздержании.

Выслушав учителя, Ватсьяяна с глубоким вздохом взял из его рук чашу для сбора подаяний, вышел за ворота дома и отправился искать сердобольных горожан, готовых оделить его толикой своих щедрот.

Уджаяни тем временем медленно просыпался после вчерашнего празднества, и улицы города постепенно наполнялись народом. Из храмов послышались голоса брахманов, читающих священные гимны. Странствующие певцы опять завели свои песни. Торговцы открывали лавки и громко зазывали покупателей. Однако настоящее оживление наблюдалось пока что только у дверей кабаков, где в надежде пропустить чарку-другую араковой водки собирались изнывающие от жажды ранние путники. Завзятые пьяницы, нетвёрдо ступая на дрожащих ногах, громко приветствовали друг друга. Прохожих было мало. Лишь кое–где, открыв двери, женщины выметали из дворов увядшие праздничные цветы.

Глазея по сторонам, Ватсьяяна медленно двинулся вперёд. Вскоре его внимание привлёк высокий каменный дом в три или четыре этажа. Стены его были украшены рельефом, а крыша заканчивалась острым шпилем. На балконе второго этажа, опершись на парапет, стояли две вчерашние незнакомки, причём обе, как и накануне, весьма мало были обременены одеждой.

– Как поживаешь, красавчик? – спросила одна из них.

– У тебя такой озабоченный вид, – заметила другая, – что мы с Рупавати решили: этот юноша определённо кого-то разыскивает! Быть может, мы сумеем тебе помочь?

– Вот именно! – подхватила первая, – я и Рупаника всегда готовы удружить молодцам вроде тебя, особенно если в благодарность они отсчитают нам дюжину другую драмм или, на худой конец, просто угостят хорошим ужином.

– Милые дамы, – развёл руками Ватсьяяна. – Как могу я обещать вам ужин, если до сих пор не сумел отыскать тех, кто согласился бы накормить меня завтраком? А что до денег, то вчера, когда я въезжал в этот город, у меня в кошельке позвякивало довольно много драмм. И не они одни – промеж серебра встречались там и золотые каршапаны! Однако мой учитель Харидатта настоятельно потребовал отдать кошелёк ему на хранение, так что теперь у меня нет при себе даже жалкого гроша.

– Глупенький! – рассмеялась Рупавати. – Плакали теперь твои денежки! Разве ты не знаешь, что отдать серебро старому брахману, это всё равно, что кинуть его в морскую пучину?

– А чем кормить ненасытное море, ты бы лучше подумал о таких несчастных, как я и моя сестра, – поддержала Рупаника, – да и о себе самом забывать не след.

Старые куртизанки, чьи сердца загрубели от распутства, а душа охладела от алчности, узнав, что у нашего Ватсьяяны столько же монет в кошельке, сколько волос на макушке буддийского монаха, потеряли бы к нему всякий интерес. Но Рупаника и Рупавати не были ни жадными, ни бесчувственными. Быть может, их тронуло смирение юного провинциала, быть может, его редкая пригожесть, но только они не спешили уходить с балкона. Выражаясь словами поэта:

«И не могли и не хотели

Они влеченье превозмочь».

Пошептавшись с сестрой, Рупавати поманила Ватсьяяну рукой и, когда он подошёл к самой стене дома, сказала ему:

– Счастье твое, красавчик, что мы ещё не успели вкусить пищи. Скорей подымайся наверх, если желаешь быть третьим в нашем застолье!

Как можно устоять против подобного предложения, тем более, когда оно исходит от такой обворожительной особы? Увы, мы вынуждены с прискорбием сообщить, что все мудрые наставления, которыми (вместо завтрака) так щедро потчевал своего ученика старый Харидатта, были забыты в один миг. Ватсьяяна проскользнул в приоткрытую служанкой дверь, стремглав миновал тёмную лестницу и вскоре оказался в просторной комнате, стены которой были убраны гирляндами свежих цветов, украшены разноцветными картинками и расписными веерами.

Едва Ватсьяяна уселся за стол, перед ним появилась тарелка с рисом, сваренным на молоке с сахаром и сливочным маслом. Девушки устроились напротив и с весёлыми шутками принялись за еду. Но не успел сын Самудрадатты утолить свой голод, как в комнату быстрыми шагами вошла старуха, столь же сухая и безобразная, сколь прекрасны и свежи были её подопечные. Увидев Ватсьяяну, она выплюнула жевачку-тамбулу, упёрла руки в бока и, брызгая красной слюной, сердито закричала:

– Вижу теперь, чем вы занимаетесь, бездельницы, – прохлаждаетесь со всякими проходимцами! Лучше бы подумали о том, чем будете платить мне за квартиру!

Грубые речи старухи привели Ватсьяяну в замешательство. Но сёстры нисколько не были смущены.

– Отстань, Мокшада! – с досадой сказала Рупаника. – Тех денег, что ты благодаря нам получила за прошлый год, достанет не то что на квартиру, но и на целый дом!

– А будешь браниться, – добавила Рупавати, – мы живо съедем от тебя в другое место. Нам не привыкать!

– Где вам обойтись без меня! – с усмешкой отвечала Мокшада. – Вы всего то и смогли за всё утро, что заполучить этого попрошайку. А я между тем успела переговорить с гаянским купцом Надукой. Он уже направлялся к гетере Чандравати на соседнюю улицу, да я убедила его повернуть в нашу сторону.

– Так Надука идёт сюда? – воскликнула Рупаника.

– Сейчас заявится, если только его не перехватили по дороге.

И точно – снизу послышался грохот, словно кто-то со всей силы колотил ногой в дверь.

Ватсьяяна вскочил со стула и хотел уже спасаться бегством, однако Рупаника удержала его на месте.

– Иди, отпирай, пока он не снёс нашу дверь – велела она старухе. – А вы ступайте на кухню, сидите там тихо и помалкивайте.

Перебравшись на кухню, Ватсьяяна стал прислушиваться к тому, что происходило в другой комнате. И право, любопытство разбирало его не зря! Поначалу оттуда доносился только приглушённый шёпот. Потом шум сделался явственнее и, наконец, стал таким громкими, что его могли слышать даже прохожие на улице. Звонким шлепкам и глухим толчкам (словно кто-то бил кулаком в дощатую перегородку) вторили женские вздохи, хрипы, воркование и всхлипывания. И чем резче звучали удары Надуки, тем причудливее отзывалась на них Рупаника, искусно подражавшая самым разным звукам, так что уже невозможно было разобрать – то ли за занавеской жужжит пчела, то ли с треском расщепляются стебли бамбука, то ли плещет хвостом по воде большая рыбина.

– Прекрасная Рупавати! – воскликнул встревоженный Ватсьяяна, – тебе не кажется, что пора прийти на помощь твой сестре?

– Вздор! – отвечала та без малейшего беспокойства, – Рупаника и одна со всем прекрасно управится. Слава Каме, ей не впервой ублажать мужчину.

– Но разве ты не слышишь? Надука бьёт её и бьёт прежестоко!

– Что с того? Ведь это удары страсти! Разве ты не слыхал, что любовь подобна костру, в котором всё – муки, страдания и даже боль – обращается в пламя ненасытного наслаждения?

 Ватсьяяна простодушно дивился её словам, не зная сам – можно им верить или нет. Рупавати же, догадавшись, что видит перед собой зелёного юнца, ни разу ещё не преломившего копья в любовной схватке, принялась объяснять гостю азы любовной науки.

– Запомни, – сказала она, – не многого стоит любовник, не сумевший исторгнуть криков восторга из груди своей возлюбленной. Он подобен обезьяне, утащившей вину только для того, чтобы сшибать ей орехи. Сколько не старайся, та останется лишь бамбуковой палкой с пустыми тыквами на концах. А в руках искусного музыканта вина стонет и плачет! Женщина, подмятая грубым мужланом, лежит безмолвная, словно деревяшка. Но для того, кто умеет доставить ей наслаждение, она поёт на все голоса – она кукует кукушкой, воркует горлицей, жужжит пчелой, крякает уткой, стрекочет перепёлкой, а когда достигает вершины блаженства, то разражается стонами и всхлипываниями. Любовные утехи можно сравнить с ссорой, так как любовь сопрягается с противоречиями. Возлюбленная колотила Кришну руками, давила своей грудью, царапала ногтями, кусала его губы, толкала бёдрами, таскала за волосы, сводила с ума медовыми поцелуями. И всё-таки он испытывал чудесное блаженство!

– Но я не пойму, в чём здесь хитрость, – с недоумением спросил Ватсьяяна. – Расскажи, чем удары страсти отличаются от обычных побоев.

– Для страстных ударов определены специальные места, – отвечала Рупавати. – плечи, ложбина между грудей, спина, ягодицы, бока. Посадив женщину к себе на колени, мужчина может ударить её кулаком по спине, на что она может ответить ему тем же или, сделав вид, что она в гневе, всхлипывать и жаловаться. Когда происходит соитие, мужчина может тыльной стороной ладони похлопывать женщину между грудей сначала медленно, а потом, по мере возбуждения, убыстряя темп и прибавляя силу ударов. Нанося их в нужные места и в нужном темпе, искусный любовник доставляет женщине такую сладостную боль, которая стократ усиливает наслаждение.

– Неужели всё так и происходит, как ты говоришь? – спросил в смятении Ватсьяяна.

– Почему бы тебе не убедиться в этом самому, красавчик? – предложила Рупавати. – Если пожелаешь, я стану твоей наставницей.

С этими словами прекрасная гетера обвила шею юноши руками и запечатлела на его лице горячий поцелуй. Однако в то же мгновение на память Ватсьяяне пришли строгие предписания наставника. Он схватил со стола чашу для подаяний и стремглав выбежал из комнаты. Оказавшись на улице, наш герой тихо побрёл прочь от злополучного дома, размышляя о пагубной силе мирских соблазнов. Погружённый в эти мысли, он не очень усердно занимался сбором милостыни, но всё же сумел с грехом пополам заполнить до половины свою чашу. Когда он вернулся домой, брахман усадил Ватсьяяну рядом с собой и, прежде всего, поведал о правилах выполнения сандхьи. Вслед затем, прикрыв глаза, Харидатта громко произнёс священный слог «Ом» и принялся нараспев читать веды. Ватсьяяна должен был повторять за ним стих за стихом, формулу за формулой до тех пор, пока не затверживал наизусть весь гимн.

Так начались для сына Самудрадатты учебные будни. Вскоре юноша вполне освоился в Уджаяни, перенял манеры местных жителей и совершенно избавился от своих провинциальных ухваток. Держался он теперь уверенно, на вопросы отвечал спокойно, не краснел и не смущался, как прежде.

Весна между тем быстро вступала в свои права. Деревья ашоки от самого корня покрылись множеством тёмно-красных цветов. Киншуки стояли в алом цвету, словно охваченные пожаром. Причёски женщин украсили пышные цветы навамаллики. Бродя по городу в поисках милостыни, Ватсьяяна постоянно ощущал какое-то странное стеснение в груди и не мог понять: то ли красавиц на улице стало больше, то ли женские прелести неизвестно почему начали оказывать на него такое волнующее воздействие. Перед его мысленным взором нередко возникал пленительный образ Рупавати, а в ушах звучали страстные возгласы Рупаники. Быть может, от этого слова священных гимнов с трудом укладывались в голове, и он постоянно получал строгие выговоры от учителя. Но как можно думать об учебе, когда весь сад окутан нежным ароматом цветов кумуда, а над головой так сладко поют птицы? Поистине, для этого надо было обладать духовным могуществом Шивы–аскета!

С каждым днём солнце всё больше накаляло воздух. В полдень было уже по-настоящему жарко. Всё говорило о скором наступлении лета, и в доме Харидатты стали готовиться к его приходу. Ещё в день приезда, гуляя по саду, Ватсьяяна обнаружил в одном из его укромных уголков большой бассейн, усыпанный прошлогодними листьями и лепестками увядших цветов. С приходом знойных дней служанки вымели весь мусор, тщательно отмыли мраморные плитки и натянули над водой полотняный полог. Возвратившись однажды вечером домой, Ватсьяяна увидел, что среди деревьев появилась просторная купальня. С тех пор он частенько бродил поблизости, прислушиваясь к громкому смеху плескавшихся в воде служанок. Как-то раз после завтрака, когда юный брахмачарин, сидя на корточках в саду, чистил ивовой палочкой зубы, мимо него с кувшином на плече прошла хозяйская дочь.

– Какие мысли занимают тебя, красавчик? – лукаво поинтересовалась она. – Право, порой мне кажется, что ты готов прожечь своими взглядами огромную дыру в стенах этой купальни.

– Нет большого греха в том, что я созерцаю белёное полотно, – возразил он. – А думаю я вот о чём: почему прекрасная Чандрика не ходила купаться ни вчера, ни позавчера, ни третьего дня?

– Оттого, – отвечала она, – что Чандрике гораздо больше по вкусу купаться по вечерам, когда ни в бассейне, ни в саду никого нет.

И девушка со смехом побежала дальше, разбудив в душе Ватсьяяны целую бурю чувств. Даже вечером, кое-как усвоив дневной урок и исполнив все положенные сандхьи, он не мог обрести покоя на своей жёсткой постели. Напрасно бедняга ворочался с боку на бок – сон решительно бежал от его воспаленных глаз. Наконец, Ватсьяяна сказал себе: «Воистину дочка Харидатты свела меня с ума! Но к чему все эти пустые грёзы, когда я могу насладиться её красотой воочию?» Придя к такому смелому решению, он тихонько выбрался через окно в сад и, стараясь ступать как можно тише, незаметно подкрался к купальне. Вокруг не было ни души. Прислушавшись и уловив негромкий плеск воды, Ватсьяяна бесшумно отодвинул прикрывавший вход занавес и проскользнул внутрь…

Поначалу он ничего не увидел. Чаша бассейна тонула в таинственном полумраке, поскольку полудюжина масляных плошек, расставленных в разных местах по его краям, не могла дать достаточно света. Вода, напоенная курением алоэ, запахом свежих бегоний и благоуханием лотосов, источала тонкий аромат духов. На стоявшей у входа софе Ватсьяяна увидел небрежно брошенные одежды Чандрики – уттарию из яркой каушейи, сплетённую из разноцветных нитей рашану и тонкие камбаловые панталоны. Опустившись на колени, он погрузил лицо в ворох тканей, ещё сохранявших в себе тепло и запах тела девушки, и почувствовал, что душа его, оторвавшись от земли, возносится в небеса Камалоки. Однако прежде, чем он успел вкусить утончённую красоту этого райского мира, сердитый голос Чандрики вернул его обратно в суетный мир сансары.

– Как ты здесь оказался, негодник? – воскликнула девушка. – И что ты ищешь в моих вещах?

– Прелестная Чандрика! – отвечал сын Самудрадатты. – Знай, что я попал сюда не случайно!

Любовью сердце ранено моё,

Меня стрелы терзает остриё.

С тех пор, как я впервые увидел тебя, я живу так, будто уже давно умер. Ибо ты – идеал всех женщин, внушающих усладу любви. И стрелы самого Камы не так действенны, как выстрелы твоих взоров

В ответ на эту цветистую тираду, девушка разразилась громким смехом. От её гнева не осталось даже следа.

– Что я слышу, красавчик, – воскликнула она. – Ты заговорил стихами! Ученье определённо пошло тебе на пользу!

– Сказать по правде, – признался Ватсьяяна, – твой отец не всегда бывает мною доволен. Мои мысли часто заняты другим: вместо того, чтобы славить богов, я воспевал в душе красоту моей ненаглядной.

– Что ж! – заметила Чандрика, подходя ближе к свету, – посмотрим, какие всходы взошли на скудной ниве твоего красноречия. Итак, что ты думаешь о моём лице?

– Оно прекрасно, как диск луны!

– Сравнение так себе! – скорчила гримасу дочка брахмана, – к тому же им пользовался ещё Вальмики во времена Рамы и Ситы. На первый раз, так уж и быть, я пощажу твою неопытность, однако не надейся, что я всегда буду так снисходительна. Призови на помощь богиню Сарасвати и постарайся сказать что-нибудь достойное о моих близнецах.

Говоря так, она взмахнула головой, откинув на спину волосы и открывая взорам юноши свою обнажённую грудь.

– Они неотличимы по красоте от роскошных плодов шрипхалы! – немедленно ответил Ватсьяяна. – С первой нашей встречи я тысячи раз рисовал в воображении прелестную пару твоих грудей, но то, что я вижу сейчас, превзошло все мои ожидания!

– Теперь я знаю, что ты порядочный льстец! – усмехнулась Чандрика. – Но хорошо уже то, что ты не сравнил мои груди с ягнятами. А что скажешь о моём седалище? – и она, повернувшись спиной, вышла из бассейна.

– Ягодицы твои округлы, словно две половинки алебастрового шара, а бёдра подобны слоновьим хоботам, – в упоении проговорил Ватсьяяна.

– Очень мило! Если так пойдёт дальше, ты уподобишь меня беременной слонихе! – парировала девушка. – Хоть ты и недостойный лгунишка, я всё же дам тебе последнюю возможность проявить себя.