Текст книги "Господин мертвец. Том 2"

Автор книги: Константин Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Тоттмейстер Бергер молчал, и в этом молчании рождалось решение, которое Дирк прочел на дрогнувших, еще не успевших разомкнуться губах. Дирк попытался что-то сказать, но его собственный язык лежал во рту неподвижной мертвой рыбой. Лемм стоял, возвышаясь над ними всеми, и глупо улыбался, глядя то на Дирка, то на Тоттлебена. Ему было скучно стоять в этом месте, где пахнет землей, мхом и ржавчиной, где собралось много строгих людей, неприятно глядящих на него и ругающихся между собой. Ему хотелось вернуться обратно, к знакомым мертвецам из своего взвода, туда, где уже вырыто надежное, под размер его фигуры, убежище. И, если повезет, можно будет попытаться перехватить на обратном пути что-то съедобное у случайных солдат…

– Я принимаю ваши доводы, господин оберст, – кивнул тоттмейстер Бергер, – и признаю их обоснованными. Виновный будет наказан. Незамедлительно. Надеюсь, эта мера полностью вас устроит.

– Абсолютно. Я не прошу вас устроить децимацию[1]1
  Децимация (от лат. decimatio) – дисциплинарная мера в древнеримской армии, заключающаяся в казни каждого десятого воина.


[Закрыть] среди вашего мертвого воинства, но тот, кто поднял руку на человека, должен заплатить за это.

– Да будет так. Рядовой Лемм!

Лемм все еще бессмысленно улыбался, когда его ноги пришли в движение. Он вытянулся во весь рост и, гулко печатая шаг, приблизился к тоттмейстеру, замерев на расстоянии в несколько шагов от него. Рядом с ним тоттмейстер Бергер выглядел субтильным, рано поседевшим подростком.

– Рядовой Лемм, вы были приняты Госпожой в свой час и были ей верным слугой. Никто из нас не знал вас в жизни, но мы обрели вас в смерти. Госпожа забрала ваш страх и вашу боль и отдала вас Чумному Легиону, для того чтобы вы служили ей верой и правдой и были ее рукою на поле битвы, ее слугой и благодетелем.

Дирк сразу узнал формулу отречения, хотя прежде слышал ее лишь раз. Тоттмейстер Бергер говорил монотонно, без всякого выражения. Но слова, сказанные им, не пропадали, заглушаемые друг другом, а оставались в воздухе вокруг него, образуя гудящую и вибрирующую стаю вроде облака трупных мух, зависших над разлагающимся телом.

Дирк не мог сказать, отчего эти слова, вполне обыденные и привычные, лишенные и намека на эзотерические обороты или таинственную латынь, заставляют его нутро внутренне сжиматься, словно готовя к чему-то, что последует за ними. Лемм улыбался, но теперь улыбка была лишь искривлением губ, судорогой лицевых мышц. Его сознание, запертое внутри неподвижного тела, едва ли способно было осознать происходящее. Или же оно, подобно самому Дирку, ощущало не форму, а суть этих слов и агонизировало, предвидя прекращение своего существования.

– …Ныне же мы отпускаем вас, рядовой Лемм, ибо долг ваш исполнен до конца и никто по эту сторону черных чертогов не укорит вас…

Дирк обнаружил, что не может пошевелиться. Он хотел взглянуть в сторону, но не смог. Взгляд его оказался прикован к тоттмейстеру и его слуге.

– …Ступайте же в чертоги своей Госпожи, рядовой Лемм, и пребывайте там вовек. Прах к праху, а тлен к тлену. Волею своей освобождаю вас от всех иных долгов. Ступайте.

Произнося последние слова, тоттмейстер Бергер медленно поднял правую руку со сжатыми в кулак пальцами. Он не делал никаких магильерских жестов, не складывал никаких мистических фигур. Когда кулак оказался на уровне его лица, он просто закрыл глаза и дунул на него. Осторожно, словно сдувал пушинку с лица любимой женщины.

Дирк думал, что падение Лемма будет оглушительным. Великан возвышался над всеми на добрую голову, а в ширину был толще двоих взрослых мужчин. Но он упал мягко, едва слышно. Не навзничь, как падают те, кого догнала пуля. Не с разворотом, беспорядочно раскидывая руки, как те, кого срезало шрапнелью. У него просто подломились ноги, и все его огромное тело, ставшее на краткий миг невесомым, рухнуло и замерло, скорчившись на боку, прижав к животу руки.

Теперь это был не Лемм, и Дирк, увидев пустое лицо мертвеца, ощутил минутное, неизвестно откуда взявшееся облегчение. Он вдруг понял, что настоящий Лемм сейчас уже где-то очень далеко отсюда. От душного блиндажа и скверного запаха, от угрюмого тоттмейстера Бергера, разминавшего пальцы правой руки, и фон Мердера. Никто не знает, чем встретит его Госпожа, но, если она и впрямь настолько справедлива, как о ней говорят, она отведет Лемму для существования место, непохожее на Фландрию.

– Можно было бы и обойтись без этой театральщины, – нахмурился фон Мердер, глядя на распростертое тело. – Неужели сама смерть для вас недостаточно драматична?

Дирк, все еще пребывавший в состоянии полупаралича, ощутил настроение тоттмейстера Бергера. Может оттого, что сейчас, когда он соприкоснулся с Госпожой через формулу отречения, связь между мейстером и его мертвецами стала более явственной. Это было похоже на дуновение ветра в лицо. Не того ленивого ветра, который плыл в здешних степях, а порывистого, ледяного, срывающего плоть с костей.

Тоттмейстер Бергер уже развернулся к двери, явно полагая разговор оконченным. Услышав слова оберста фон Мердера, он взглянул в его сторону и в своей обычной манере произнес:

– Я выполнил то, что вы от меня хотели, господин оберст. И полагаю теперь себя свободным от ваших претензий. Но позволю себе дать вам один совет. На всякий случай… Не пишите прошение о зачислении в Чумной Легион. Мне кажется, вам здесь не понравится. Тоттлебен, Корф, за мной.

Когда они вышли из штабного блиндажа, уже сгущались сумерки. Обычно Дирк любил это время, тонкую грань между днем и ночью, когда небо становится мягким, как старое потертое одеяло, милосердно накрывая израненную землю и острые силуэты брустверов. Пряча все ужасные человеческие игрушки на ночь.

Но сегодня сумерки показались ему тяжелыми, давящими. Вызревающий где-то у горизонта кокон луны выглядел свежей язвой. В небо уже начали взлетать осветительные ракеты, и с германской, и с французской сторон. Тонкий хлопок, едва слышимый писк – и в небе появляется жирная алая звезда, лениво покачивающаяся из стороны в сторону, распространяющая вокруг себя зыбкое тревожное сияние магния, которое ложится на землю пятнами грязно-розового цвета. Несколько раз ухнули крупнокалиберные пушки где-то в тылу, но стрельба шла вяло, было видно, что канонады сегодня не будет. Разве что одиночная стрельба с меняющимся ритмом – потрепать на ночь нервы французам.

– Я на вас не сержусь, – сказал тоттмейстер Бергер, когда они отошли от блиндажа. Тоттлебен и Дирк держались немного позади мейстера, ступая в ногу с ним. – Я знал, что Лемму рано или поздно придется прекратить службу в Чумном Легионе досрочно. Невыдержанность – худший враг мертвеца. Типично человеческое качество. Иных оно сводит в могилу, других окончательно отправляет к Госпоже… Корф, что у вас с рукой?

Дирк взглянул на свою руку и только тогда вспомнил про рану. Половина предплечья представляла собой обрывки ткани и плоти, под которыми блестели кости.

– Кабан немного задел, мейстер.

– Кабан… скажите на милость… Вы уверены, что кабан был мертв?

Это был совершенно излишний вопрос. Раз тоттмейстер знал про кабана до того, как ему сказал об этом Дирк, значит, уже успел коснуться его воспоминаний и сам знал каждую сохранившуюся в памяти деталь. Но вопрос был задан.

– Так точно, мейстер.

– Любопытно.

– Это был не ваш кабан, мейстер? – осторожно спросил Дирк. Еще один бессмысленный вопрос.

– Разумеется, нет. Я редко работаю с копытными. А уж кабан… Очень интересно.

К броневику они добрались уже в полной темноте, и Дирк нипочем не нашел бы нужное место, если бы не указания тоттмейстера, который никогда не колебался при выборе направления. Его вело чутье, позволявшее ему ощущать присутствие каждого из двух с половиной сотен «Висельников».

На скрытых позициях броневиков был установлен режим светомаскировки. Лампы зажигали только под перекрытиями в траншеях, и то прикручивали язычок до минимума, отчего пламя казалось сонным и ленивым. Нужный «Мариенваген» они обнаружили поодаль от остальных. Выделить его из прочих мог бы и слепой – по запаху, который царил вокруг него. Рядом с «Мари» стоял Бакке, командир отделения транспорта роты, и покрикивал на своих подчиненных, возящихся внутри с мыльными щетками и шлангами. Судя по всему, эта борьба, не менее яростная, чем штурм французских позиций, длилась уже долго, но успеха в ней пока не наметилось.

Ощутив присутствие мейстера, мертвецы побросали щетки и построились снаружи. Но тоттмейстер Бергер лишь махнул рукой, приказывая не уделять его визиту излишне много внимания. И почти тотчас куда-то пропал. По крайней мере, Дирк не обнаружил его, когда решил оглянуться. Это его не обеспокоило – чутье говорило ему, что мейстер находится где-то рядом.

– Где наша свинья? – спросил Дирк у вечно хмурого Бакке.

– Так это вам я обязан подарком, унтер? Вот уж спасибо.

– Боюсь, у меня не было выбора.

– Внутри теперь пахнет, как под Верденом на десятый день… Этот проклятый запах может не выветриться еще месяц!

– Готов извиниться за это. Куда вы ее дели, Бакке?

– Ваш аппетитный груз лежит вон под тем деревом. – Бакке указал пальцем. – И лучше бы вам поспешить сделать с ним все, что намеревались, потому что это место скоро станет Меккой для всех жуков-трупоедов по эту сторону Соммы.

Дирк, приказав Тоттлебену возвращаться в расположение взвода, пошел в указанном Бакке направлении и ничуть не удивился, обнаружив сваленное под деревом тело мертвого кабана и тоттмейстера Бергера, возвышавшегося над ним. Тоттмейстеру Бергеру не требовалось узнавать направление, всякий мертвый организм был для него что огонь в ночи.

Казалось, запах ничуть его не тревожит. Тоттмейстер Бергер замер над тушей и, прикрыв глаза, водил над ней открытой ладонью. В этом ритуале – а Дирк был уверен, что сейчас присутствует при ритуале, – не было ничего возвышенного или пугающего. Просто медленные размеренные действия, без искр между пальцами, запаха серы и прочих признаков, которые считались обязательными для магильерского действа.

– Ну а голову вы зачем ему разнесли? – ворчливо поинтересовался тоттмейстер Бергер, не открывая глаз. – Ладно, не оправдывайтесь. Удивительно, что вам вообще удалось остановить эту тварь. Сами-то можете о ней что-то рассказать?

– Только то, что ее трудно причислить к лику святых, мейстер, – пробормотал Дирк. – Запах выдает. Извините. Ну, это э-э-э… Кабан. Судя по размеру, взрослая особь. Зубы местами сточены, так что, наверное, даже пожилая. Причину смерти назвать не могу, кожные покровы были слишком повреждены во время нашей встречи. Я был удивлен тем, что эта тварь, почувствовав меня, не затаилась, а устремилась в атаку. Значит, кто бы ни поднял ее, он не собирался использовать ее в качестве разведчика.

Тоттмейстер Бергер слушал его с усмешкой, едва видимой в зыбком свете колышущихся в небе ракет.

– Знаете, – сказал он, – еще полвека назад при городских полицайпрезидиумах существовала должность дознавателя мертвых. Занимали ее, конечно, тоттмейстеры. Они поднимали найденные в городе тела и читали их последние воспоминания. Это было своеобразное искусство со своей спецификой. Хороший дознаватель мог заставить мертвое тело вспомнить лицо своего убийцы в мельчайших деталях. Идея была интересная, но долго не просуществовала. Догадываетесь, отчего?

– Господам полицейским не нравилось часто общаться с тоттмейстерами?

– Совершенно верно. Но не только им. Родственники жертв возмущались тем, что над телами погибших тоттмейстеры проводили свои богомерзкие ритуалы, которые, как известно, губят бессмертную душу. Полицейскому начальству не нравилось, что проклятые смертоеды всегда успевают найти убийц прежде них. Ведь им не нужно было рыскать по улицам, хватая наугад всех головорезов, а после выбивать из них колотушкой нужные показания. Кроме того, было и много прочих недовольных людей. В городах ведь весьма часто совершаются убийства, особенно в нынешнее время. И иные убийства выглядят случайными лишь на первый взгляд. В общем, было немало неприятных историй, в которых фигурировали как уважаемые в городе люди, так и члены высочайшей фамилии. Институт посмертных дознавателей пришлось свернуть. Кое-какие крупицы былого опыта остались в библиотеках Ордена, но большая его часть, увы, канула в Лету. Кажется, покойный обер-тоттмейстер Корф приходился вам прадедом?

Дирк постарался сохранить равнодушие на лице. Совершенно напрасное усилие, учитывая, что тоттмейстер Бергер видел его истинные чувства как на ладони. Закрываться от его взгляда было бесполезно – то же самое, что прикрываться каской от глядящего в лицо артиллерийского ствола.

– Насколько мне известно, мейстер.

– Он умер еще до того, как я стал магильером. Но личность, судя по рассказам современников, была очень интересная. Между прочим, он считался одним из лучших посмертных дознавателей своего времени. Иные из расследуемых им дел многого стоят. Жаль, что вы не унаследовали его талантов.

– И не жалею об этом, мейстер, – сдержанно ответил Дирк.

– Предпочитаете быть живым мертвецом, а не тоттмейстером?

– Возможно.

Тоттмейстер Бергер уставился на него и некоторое время просто смотрел. Никаких чувств во взгляде, лишь едва заметный отблеск холодного, как бок новой луны, любопытства.

«Ну гляди, гляди, – сказал кто-то злой и уставший в голове Дирка, – пялься, сколько влезет. Ты можешь казаться отстраненным в глазах оберста, но я вижу тебя куда лучше. Уставший Мефистофель. Все это забавляет тебя. Мертвые, живые… Для тебя это театр с единственной ложей. И сейчас ты увидел во мне что-то. И изучаешь это с неспешным интересом старого, давно пресытившегося коллекционера. Гляди! Изучай! Вот я стою перед тобой, унтер-офицер Корф, твоя личная игрушка…»

Опасно было думать о таких вещах, глядя в лицо тоттмейстера. Смертельно опасно, хоть это и прозвучит неказистым каламбуром. Взгляд тоттмейстера проникает в самые глубины души, легко вскрывая пласты лжи, истины и полуистины, обнажая лакуны старых воспоминаний и шахты, забитые позабытым страхом. Тоттмейстеру не требуется читать мысли, потому что его сознание едино с сознанием его мертвецов.

– Вы хороший офицер, – вдруг сказал тоттмейстер Бергер своим обычным, глубоким и тяжелым голосом.

– Что? – Дирк едва не вздрогнул. Насмешливые вороньи глаза магильера по-прежнему изучали его.

– Одно из моих лучших приобретений. Не бойтесь ощущать гордость, унтер-офицер Корф, она простительна. Мне повезло, что я нашел вас. И мне нет нужды читать ваши мысли. Мертвецы и их хозяин связаны неразрывно. Мое сознание и ваше сознание. В некотором смысле мы одно целое. Да, иногда это бывает… неуютно. Вы хороший офицер. «Листьям» без вас было бы плохо. И, поверьте, мысль о том, что когда-то нам придется расстаться, очень огорчает меня.

«Наверняка ты был очень огорчен, расставшись с Леммом, – мысль была едкая, как кислота из аккумулятора, – после того, как сказал ему: «Ступайте!»

– Вас ценят во взводе, вас ценят в роте. Нижние чины вас уважают. И это целиком ваша заслуга. Вы умеете обращаться с людьми, с мертвыми и живыми.

– У всех есть недостатки… – сказал Дирк, не осмеливаясь вновь поднять взгляд.

– Разумеется. Говорят, что ваш – патологическая вежливость. Это не мое мнение, а… многих. Вы всегда спокойны и отвратительно вежливы. Странное качество для мертвеца.

– Мне сложно об этом судить, мейстер.

– Я же не сказал, что разделяю это мнение, унтер-офицер Корф. Как по мне, ваш главный недостаток куда серьезнее. Что, любопытство берет верх? Вам уже интересно, что скажет этот проклятый магильер, который копается в вашей душе немытыми руками?..

– Возможно, мейстер.

Тоттмейстер Бергер устало покачал головой.

– Ваше ужасное человеколюбие.

– Это грех?

– Один из самых страшных. Вы любите человека как пустой символ, хоть сами и являетесь памятником тому, как сильно можно извратить все то, что принято называть человеческим. Сошлись с этим Крамером, который чуть не угробил всю вашу группу. Даже готовы оправдать фон Мердера, как я вижу. А еще говорят, что мертвецы жестоки…

– Я многих убил.

– Просто привычка. Привыкают же живущие в траншеях убивать блох или охотиться на крыс… Человеколюбие. Сколько миллионов оно свело в могилу! Но человеколюбивый мертвец… По-моему, это ужасно. Однако же вы не обязаны разделять мою точку зрения. Чумной Легион всегда был излишне либерален. Впрочем… кажется, я отвлекся. Оставим патетические беседы и возвышенные укоры для более драматической минуты. Наличие рядом гниющего кабана лишает эту сцену должного флера. А кабан очень интересен. Уж точно интереснее ваших тайных или явных пороков, унтер.

– Лишен возможности судить об этом, мейстер.

– Мертвое тело – это картина, унтер Корф. Считаете шуткой? Напрасно. Считаются же произведениями искусства живые тела, высеченные в мраморе или изображенные на холсте. А ведь мертвое тело куда сложнее и богаче красками. Вряд ли вам что-то скажут те ощущения, которые доступны тоттмейстеру. Некоторые говорят, что мы способны смотреть на мертвеца часами. Как и многие другие слухи, этот отчасти состоит из правды. На мертвое тело можно смотреть очень долго, если оно того заслуживает. Находить новые цвета в его палитре, изучать течения и карту ветров. Каждое мертвое тело – картина удивительного нового мира, прекрасного и неповторимого. И даже то, как быстро оно разлагается, превращаясь из некогда мыслящего существа в набор требухи и костей, тоже часть его совершенства.

Дирка замутило. И виновата в этом была уже не вонь мертвой кабаньей туши. Должно быть, тоттмейстер Бергер прочитал его чувства, потому что бросил прежний тон, слишком развязный и мечтательный, в темноте холодным блеском сверкнули его глаза.

Настороженные, внимательные, по всем признакам человеческие, но хранящие что-то настолько жуткое, что смотреть в них дольше одного мгновения было невозможно. Настоящие магильерские глаза.

– Этот кабан умер две недели назад. Он из здешних краев, как ни странно. Поднят третьего дня. Удивительно хорошо сохранился, должно быть, из-за грязи и холодов. А дальше начинается нечто интересное. Кто бы ни поднимал его из мертвых, это был не германский тоттмейстер.

Дирк вскинул голову, против воли вновь ловя блеск неприятных глаз.

– Французы?

– Вполне вероятно. Очень необычный рисунок чар, совершенно нехарактерный для классической школы тоттмейстеров нашего Ордена. У каждого из нас есть своеобразный, индивидуальный отпечаток, по которому мы узнаем мертвецов друг друга. Как уникальный номер на вашей винтовке. Здесь нет ничего подобного. Кто бы ни поднимал эту тушу, одно я могу сказать наверняка – этот магильер не имеет отношения к Ордену Тоттмейстеров. Очень непривычно. Я могу разобрать отдельные элементы, но все вместе… Определенно, это была хорошая работа. Умелая, ловкая, не без изящества.

Дирк вспомнил собственную руку, зажатую в хрустящей пасти, полной кривых желтых зубов. Ничего изящного в этом воспоминании не было. Но у тоттмейстера наверняка была своя точка зрения.

– Не понимаю, – сказал Дирк осторожно, чтобы не нарушить мысль мейстера. – Мы встретили это чудовище в нескольких десятках километров от линии фронта. Кому могло прийти в голову подобное? Я имею в виду, что это явно был не разведчик вроде ваших птиц. Оно собиралось убить меня и почти в этом преуспело.

– Это не разведчик, – согласился Бергер. – Это нечто куда более интересное. Мне кажется, это шутка.

– Что?

– Шутливое послание. Что-то вроде подначки. Если я верно понимаю этот рисунок, никто не собирался использовать мертвого кабана для наблюдений. Тот, кто его поднял, вложил в него очень простую и действенную инструкцию. Уничтожать всех встречных. Никаких исключений, никаких правил, никакого расписания. Машина для уничтожения жизни, по капризу Госпожи, сама когда-то живая. Это автомат, унтер. Бездумный автомат, способный лишь на воспроизведение одного и того же действия.

– Но это… бессмысленно, – неуверенно сказал Дирк. – Я имею в виду тактический аспект. Эта тварь представляла опасность только для охотников-одиночек вроде нас. Если бы она сунулась поближе к какой-нибудь регулярной части, ее разорвали бы на части пулеметами прежде, чем она сумела бы добежать до траншеи.

– Поэтому я и говорю о шутке. В каком-то роде это шутливый дар одного тоттмейстера другому. Шутка «для своих», понимаете? И тот, кто ее адресовал, был в курсе о последних подвигах «Веселых Висельников». И не пытался скрываться. Напротив. Он извещает нас о своем появлении, пусть и таким экстравагантным способом. И заявка не так уж дурна, если подумать.

– Нас? – уточнил Дирк, покосившись на неподвижное чудовище. – «Веселых Висельников»?

– Да. Послание персонально.

– Но почему…

– Иногда одно мгновение смерти может рассказать больше, чем вся жизнь. Все дело в том, как умер этот кабан. Его повесили.

Тоттмейстер Бергер улыбнулся удивлению Дирка. С достоинством фокусника, исполнившего мелочный, но эффектный трюк.

– Значит, нам скоро предстоит встретиться с французскими мертвецами? – спросил Дирк, помолчав.

– Не исключено. Более того, очень вероятно. – Тоттмейстер Бергер нахмурился, близкая вспышка зеленой ракеты на несколько секунд превратила его лицо в жутковатую призрачную маску. – Что ж, по крайней мере, мне не так скучно будет сидеть здесь в обществе этого идиота-оберста. Нет, не думаю, что это случится в скором времени. Скорее всего, сейчас он прощупывает почву. Готовится, прикидывает, проводит рекогносцировку, запасается ресурсами. Признаться, меня это даже интригует. Уже много лет мне не доводилось встречать французских мертвецов.

– Какие они? – спросил Дирк, хоть и понимал всю несуразность своего вопроса.

– Какие?.. Такие же, как и вы, только кроме разложения воняют луковым супом.

– Извините, мейстер.

– Ничего. Все рано или поздно задают этот вопрос. Что ж, мы не ударим в грязь лицом, встречая моего коллегу.

– Будут приказы, мейстер?

– Да. Начиная с этой ночи держать одно отделение в полной боевой готовности, в штурмовых доспехах и с оружием. То же самое касается и остальных взводов. Спасибо нашему французскому другу, что заявил о себе в подобной манере. Его визитная карточка оказала нам услугу. Теперь мне кажется, что я ощущаю его присутствие и в других деталях.

– Понял. Разрешите идти, мейстер?

– Разрешаю. Хотя нет, погодите минуту. По поводу рядового Лемма. Кажется, вы остались неудовлетворенным моим решением, унтер-офицер Корф?

– Никак нет, мейстер.

– Бросьте лгать, унтер. Это совершенно бесполезное занятие, когда вы общаетесь с тоттмейстером.

– Извините, мейстер.

– Вы ведь недовольны тем, что я отпустил Лемма туда, где ему место?

– Возможно, мейстер. Лемм был славным парнем, и не его вина в случившемся.

– Я знаю это. Не собираюсь отчитываться перед вами относительно своих решений, унтер, но стоит заметить – оберст фон Мердер был совершенно прав в своих суждениях. Мы не имеем права давать людям повод думать о нашем превосходстве. Вы ведь, конечно, уже столкнулись с проявлением местной доброжелательности? Камни, бутылки, гнилые овощи…

– И кошка…

– Простите?

– Так точно, мейстер, приходилось сталкиваться.

– Гибель вашего Лемма успокоит их – на время. Полагаю, они совершат с его телом что-то варварское. Вздернут на виселице, например, и оставят болтаться, якобы в назидание. Нас, тоттмейстеров, часто упрекают в жестокости к покойникам, но обычные люди куда более жестоки. Только они считают возможным увечить мертвецов. За счет Лемма мы купили спокойствие. Уж не знаю, сколь долгое. Всегда помните о людях, унтер. И о том, что они никогда вас не простят.

– За что? – глухо спросил Дирк, собственный язык спотыкался, как тяжелый «Мариенваген» на ухабистой дороге. – За то, что мы другие?

– Нет. Французы тоже другие. Их тоже ненавидят, но не боятся. За то, что у вас есть то, чего нет у них. За смелость, которая позволила вам заглянуть в царство Госпожи и вернуться обратно. За то, что они никогда не смогут позволить сами себе. Люди – трусливые существа, Корф. И достаточно коварные, чтобы быть опасными противниками.

– «Веселые Висельники» не воюют с людьми, мейстер. Мы воюем с врагами Германии.

Тоттмейстер рассмеялся. Не так, как обычно смеются люди, услышавшие что-то забавное.

– Жизнь всегда воюет со смертью, унтер. И на этой вечной войне вы можете считать себя перебежчиком.

Дирк вспомнил свое рождение. Свое второе рождение, уже в ином мире, который, на первый взгляд, ничем не отличался от привычного, но в то же время хранил в себе что-то затаенное, в равной мере растворенное и в воздухе, и в окружающих лицах. Что-то новое, показавшееся ему в то же время знакомым, всегда присутствовавшим рядом с ним, но неясно, намеками.

Он вспомнил лицо тоттмейстера Бергера таким, каким увидел его впервые, очнувшись от долгого муторного сна. Он не помнил, где и когда сморил его сон, и, увидев это лицо, долгое время пытался вспомнить, что это за офицер с неприятным желчным лицом и почему в его облике ему чудится нечто…

Мысли путались в звенящей голове. Нестерпимо хотелось пить. Возле сердца что-то жгло. Нечто важное? И еще это новое ощущение в теле, необычной легкости, которое совсем не освежало, может, из-за перепутавшихся мыслей…

Было ли это настоящим воспоминанием или иллюзией, которую показал ему разум тоттмейстера? Дирк не был уверен в том, что хочет это выяснить.

– Так точно, мейстер.

Тоттмейстер Бергер отвернулся, как если бы в одно мгновение утратил интерес к Дирку.

– Ступайте к своему взводу, унтер. И вот еще что… Не худо было бы вам следить за своими мертвецами.

– Что-то случилось, мейстер?

– Не случилось, но могло бы. В ста пятидесяти метрах на северо-запад отсюда вы найдете одного из ваших людей. Кажется, этот болван всерьез вознамерился скрыться. Я видел много трусов, пытавшихся сбежать к Госпоже от жизни, но сбежать от самой смерти… Я парализовал его, верните дурака во взвод. И сообщите, что следующая попытка станет для него последней. Ступайте.

– Слушаюсь, мейстер.

Дирк поспешно пошел в указанном направлении, оставляя за спиной тоттмейстера. Несмотря на то что он больше не видел сухопарой фигуры в сером сукне, едва заметной на фоне чернильного неба, ему казалось, что Бергер бесшумно идет рядом с ним. Может, оттого, что мир еще казался таким же колючим, холодным и неуютным, как и тогда, когда он слушал рассуждения тоттмейстера, глядя на его залитое неестественным светом лицо.

Мертвеца он нашел быстро. Света от осветительных ракет было совсем немного, но полевую форму «Веселых Висельников» он узнал сразу, как узнают старого приятеля. Кажется, кто-то из пулеметного отделения Клейна… Когда он приблизился, мертвец встрепенулся, точно очнувшись от глубокой дремы. Видимо, тоттмейстер в этот миг снял свои парализующие чары. Не замечая ничего кругом, «Висельник» попытался вскарабкаться на крутую стену траншеи, в спешке позабыв про лестницу, но, услышав негромкие шаги Дирка, вздрогнул и повернулся к нему.

Конечно, знакомое лицо. «Знал же, что с ним будут проблемы, – подумал Дирк, разглядывая подчиненного и с удовлетворением наблюдая за тем, как тот мнется под его взглядом. – Знал… Но все-таки взял. Надо было отдать его Йонеру, и черт с ним».

– Рядовой! Назовите себя! – бросил он громко.

Есть категории голосов, которым невозможно не подчиниться. И хорошо поставленный голос унтер-офицера определенно к ним относится. Пытавшийся вскарабкаться на земляную стенку мертвец вытянулся по стойке «смирно».

– Рядовой двести четырнадцатого пехотного полка Мартин Гюнтер, господин офицер!

Он стоял неловко, немного повернувшись боком, и Дирк быстро понял отчего – на рукаве, там, где обычно находился шеврон «Веселых Висельников» с эмблемой роты, стилизованной висельной петлей, в ткани зияла дыра. Слишком аккуратная, чтобы можно было предположить, будто она оставлена шальным осколком. Мартин Гюнтер старался держаться уверенно, но у него не особенно это получалось – взгляд прыгал, желваки на скулах надувались и опадали, даже пальцы рук подрагивали.

Верно сказал тоттмейстер – настоящий болван.

– По-моему, вы ошибаетесь, рядовой.

– Никак нет, господин унтер-офицер.

На что он надеялся? Зачем лгал? Неужели считал, что Дирк не различит надетой на нем формы или не разглядит лица? А может, эта ложь была инстинктивной, порожденной не разумом, а одним лишь телом, безрассудная, отчаянная и, конечно, бесполезная.

– Значит, вы служите в двести четырнадцатом?

– Так точно, господин офицер.

– Под чьим началом?

– Седьмой штурмовой взвод лейтенанта Крамера.

– А как оказались здесь?

– Случайно, господин офицер. Простите, унтер-офицер. Заблудился в темноте, пошел не в ту сторону.

– Несчастный дурак… – пробормотал Дирк, глядя на рядового с усталостью, но без злости. Злости не осталось, последние ее запасы, не отгоревшие в блиндаже фон Мердера, рассыпались по пути. – Ты даже не представляешь, насколько в другую сторону ты пошел. Кажется, у меня плохие новости для вас, рядовой Гюнтер.

Одним быстрым шагом он оказался возле мертвеца и, схватив его за ткань на груди, резко рванул на себя. Раздался треск. Под тканью обнаружилась худая, землистого цвета грудь и развороченное отверстие около солнечного сплетения, уже набитое заботливым Брюннером каким-то тряпьем.

– Кажется, вас немного ранили, рядовой! Не ощущаете боли? Самочувствие в порядке? Удивительно. Наверно, в пылу боя вы даже не заметили этой маленькой царапины, а?

Мартин Гюнтер скорчился, вжавшись спиной в сырую стену. Он судорожно дышал, как загнанный. Обычная реакция организма. Некоторые дышат еще с месяц, прежде чем эта привычка сама собой пропадает. А некоторые дышат с упрямством одержимого, тщетно пытаясь наполнить внутренности мертвого тела воздухом, который уже ему не понадобится.

– Кругом! – приказал Дирк. – И не вздумайте убегать, иначе вам придется свести близкое знакомство с мейстером. После которого вы определенно станете дисциплинированнее. А еще он может приказать выпотрошить вас, оставив только легкие, позвоночник, голосовые связки и голову, засунуть в стальной баллон с бальзамирующим составом и использовать вместо старого «Морригана». После этого убежать будет довольно сложно. Ладно, не дергайтесь. Для мозгов в банке вы слишком стары. Их подготавливают с рождения. Шагом марш! Кажется, ефрейтору Клейну сегодня будет хорошая взбучка по вашей вине… Хорошо, что мейстер заметил… Не хватало еще бегать за рекрутами, как за зайцами, по всем окрестным оврагам.

Они зашагали в том направлении, где должны были располагаться «листья». В безлюдных тыловых ходах сообщения было тихо и темно, и только небо над головой изредка озарялось алыми и зелеными сполохами. Время от времени били пушки. Французы тоже включились в соревнование – Дирк различал в воздухе тонкое комариное пение снарядов, хоть и не переживал по этому поводу – судя по звуку, лягушатники били едва ли не наугад, и вероятность встречи со снарядом была практически нулевой.