Текст книги "Геносказка"

Автор книги: Константин Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Были во дворце и прочие обитатели, чей облик указывал на близкое знакомство с геномагией. Уборщики, бесшумно снующие в темных коридорах, были похожи на пауков – крошечные тела и тонкие длинные члены, находящиеся в постоянном движении. Пажи, жизнерадостно резвящиеся у фонтана, издали казались детьми, но лица у них были морщинистыми, оплывшими, и Гензель догадался, что это престарелые карлики, которых геномагия заставила до самой смерти оставаться в детском обличье. Повар, мелькнувший в боковом проходе, казался огромной уродливой птицей – его огромный нос тянул голову вниз. С таким носом, пожалуй, непросто жить, зато можно улавливать тончайшие кухонные ароматы. Дворцовой вентиляцией занимались люди-змеи, чьи вытянутые тела со множеством крошечных отростков-щупалец временами можно было разглядеть за декоративными решетками.

Но больше всего поразили Гензеля придворные гетеры, которых они случайно обнаружили в одном из роскошно отделанных альковов. Сперва Гензель принял их за придворных дам, но даже без подсказки Гретель быстро понял разницу. Тела их были не просто стройны, они были гипертрофированны – словно их породила не природа, а мужская фантазия самого раскованного свойства. Огромные груди казались налившимися до предела ягодами, такими тугими, что могут лопнуть, если коснуться их пальцем. Талии были невозможно стройны, настолько, что каждую можно было обхватить ладонями. В таком объеме не могут умещаться человеческие органы, но девицы выглядели вполне живыми, даже жизнерадостными. Они хихикали, провожая Гензеля кокетливыми взглядами и прикрываясь веерами. Лица их тоже были прекрасны – огромные глаза, чувственные, тоже непомерно большие, губы, пышные прически. Кроме того, он готов был поклясться, что поры дворцовых красавиц вместо сернокислых соединений, калия и продуктов белкового обмена источают чистейшие благовонные масла.

Но Гензель ощутил под сердцем мимолетный холодок, едва представив себе свидание с такими красотками. Они тоже были лишь внутренней обстановкой дворца, искусственно порожденными генетическими куклами, в которых человеческого не больше, чем в гипертрофированных младенцах-херувимах.

– О Человечество… – вздохнул Гензель, надеясь, что их конвоиры не слишком разбирают обычную речь. – Этот дворец все больше напоминает мне какой-то генетический паноптикум. Даже на прошлой ярмарке я не видел такого сборища чудовищ!

– Аристократический шик, – невозмутимо отозвалась Гретель, на которую, кажется, не произвел особого впечатления ни королевский дворец, ни его причудливые обитатели. – Ничего удивительного. У тебя, как и у всякого квартерона, просто отсутствуют гены хорошего вкуса.

Гензель нахмурился. Иногда колкие замечания Гретель могли выглядеть удивительно по-человечески.

– Они… слишком извращены геномагией, – пробормотал он, машинально понижая голос, так чтобы не услышали вооруженные херувимы, молча шагающие за ними. – Мне казалось, человек, свободный от генетической порчи, не станет окружать себя подобными… существами.

– Почему?

И вновь бесхитростный вопрос геноведьмы выбил его из колеи. Гретель превосходно владела подобным умением – смущать самыми простыми вопросами.

– Он – человек. – Даже произнося эту очевидную вещь, Гензель с опаской покосился на дворцовые своды. – Хранитель благословенного и неизменного человеческого генокода.

Может, прозвучало излишне благоговейно, но тут уж Гензель ничего не мог с собой поделать. При одной мысли о том, что он сейчас дышит тем же воздухом, что дышит его величество, по телу пробегала дрожь. Ну а то, что им придется увидеть его величество вживую, заставляло его спотыкаться, точно шел он не по толстым коврам, а по скрипучим ступеням ведущей на эшафот лестницы.

– Церковные догматы, – с безразличным лицом сказала Гретель. – Помнится, они утверждают, что все особы королевской крови чисты, как наши стародавние предки. Полностью идентичные человеческому образцу хромосомы. Ни единого искажения на протяжении многих веков. Ноль целых ноль десятых генетических дефектов. Священный сосуд человеческой сущности – кажется, так?..

Несмотря на отсутствие всякой интонации в ее словах, прозвучало это насмешливо. Как и многое из того, что произносила Гретель. Гензель был убежден, что это всего лишь иллюзия – Гретель была бесстрастна, как лабораторный прибор, и ее внешний вид являлся полным отображением внутреннего. И уж тем более она была практически незнакома с традициями человеческого юмора.

– Ты не веришь? – напряженно спросил Гензель, ощущая, как в груди от этого святотатства нарастает пульсирующий болезненный жар. – Сомневаешься в божественной человеческой природе его величества?

Возможно, подумалось ему, Гретель даже не поняла, что сказала. С геноведьмами такое часто случается. Человеческое общество для них – чужеродная среда, полнящаяся в высшей степени нелепыми, непонятными и примитивными существами. И геноведьмы редко тратят силы на то, чтобы научиться вести себя сообразно социальным правилам. Они попросту не видят в этом никакого смысла, как он сам не видел бы смысла в хаотичных движениях муравьев.

– Я привыкла доверять только тому, в чем можно убедиться. Один из основных принципов геномагии. И в случае с его величеством он явно не поможет. Генетические карты всех монархов засекречены, и доступ к ним имеют разве что придворные геномаги. А если я приближусь к венценосной особе с набором для взятия генетической пробы, меня ждет дыба, разве не так? Согласись, в такой ситуации не так-то просто сделать верное заключение о чистоте монаршей крови.

– Ты уже наговорила на дюжину костров, – сухо сказал Гензель, не глядя на нее. – Хватит.

Гретель улыбнулась. Ее улыбка показалась крохотной бледной бабочкой, невесомо порхающей в душной атмосфере дворца.

– А знаешь ли ты, братец, отчего самые шикарные картины помещаются в нарочито скромных рамах?..

– Нет. Но обязательно это выясню, как только заведу хотя бы одну. Ну или наконец обзаведусь стеной, на которую ее можно будет повесить.

– Контраст. Он рождает иллюзию преувеличения. Окружив себя уродами, куда проще выглядеть красавцем.

– Ты имеешь в виду…

– Это понятно даже ребенку. Куда проще выглядеть человеком, когда тебя окружают нечеловеческие существа.

Некоторое время они молчали. Вопрос, который шмелем вился на языке у Гензеля, был слишком опасен, чтоб задавать его вслух. Кто знает, вдруг лоснящиеся мышцами херувимы способны понимать человеческий язык?.. Несколько минут Гензель сдерживался, делая вид, что разглядывает дворцовые витражи, но в конце концов все же не выдержал:

– Ты ведь не веришь в божественную природу его величества, да?

Гретель задумчиво потеребила белую прядь. Знакомый жест. Один из немногих, которые она сохранила с детской поры и, может, из-за этого все еще выглядевший естественным.

– Из геноведьм никогда не получаются хорошие монахини, – задумчиво ответила она, помолчав какое-то время. – Я посвятила свою жизнь геномагии, а не слепому восхвалению человеческого генокода. Изучению закономерностей и правил, а не пению псалмов о грядущем очищении.

– Значит, не веришь? – требовательно спросил Гензель, не глядя на сестру.

– Я занимаюсь геномагией полтора десятка лет, братец. И за все это время не видела существа, которое могла бы назвать человеком в полном биологическом и генетическом аспекте этого слова. Так что же ты хочешь от меня услышать?

Гензель и сам не знал что.

– Но ведь чистый человеческий код существовал? Этого ты никак отрицать не можешь?

– Несомненно, существовал, братец. Возможно, еще при жизни нашего прадеда.

– Но раз он существовал – и ты это признаешь, – почему ты так скептически относишься к Церкви Человечества и венценосным особам? Почему не признаешь, что его могли сохранить до наших дней? Хранятся ведь изумруды в царских сокровищницах, так почему не мог сохраниться и тщательно сберегаемый генокод? А ведь его охраняют куда лучше, чем любые изумруды! Придворные специалисты составляют генетические карты на каждую особу королевского рода и тщательно следят, чтобы ни единая хромосома в ее наборе не оказалась бракованной. Как там это называется на твоем мерзком ведьмачьем языке?

Губы Гретель тронула едва заметная улыбка.

– Селекция, братец. Это называется селекцией. Не спорю, в ситуации, когда каждый из нас – своего рода склад генетической скверны и рассадник всевозможного вредоносного материала, – селекция могла бы спасти чистый человеческий генокод и сохранить его… на какое-то время. Но дело в том, что спасительный ход обернулся ловушкой.

Гензель насторожился:

– О чем это ты?

– На протяжении поколений особы королевской крови именно этим и занимались. Контролируемым спариванием с целью сберечь свой нетронутый генокод и передать его по наследству. Они поняли, что залог стабильного генофонда – образование потомства с себе подобными. Может, они были хорошими королями, но, к сожалению, весьма неважными генетиками. Это их и погубило. Это – и еще примитивная бесконтрольная селекция в замкнутой биологической группе. Законов геномагии нельзя обмануть, братец. А короли в этом отношении мало чем отличаются от породистых лошадей.

– Ты имеешь в виду…

– Имбридинг, – спокойно пояснила Гретель, без всякого выражения разглядывая украшенные самоцветами колонны. – Кровосмешение. В попытке соблюсти стопроцентную чистоту крови монархи стали жениться на носителях родственного и, значит, столь же чистого человеческого материала. Породив тем самым множество самых разных генетических дефектов в крови своих потомков. Иногда эти дефекты дремлют пару поколений, иногда обнаруживают себя сразу же, но факт остается в том, что королевская кровь давно отравлена. Кроме того, многим монархам свойственны человеческие слабости. Попытки улучшить свой организм с помощью геномагии, случайные генетические инфекции, дефектные генозелья, а то и яд…

Гензель с ужасом представил, что станется, если хотя бы пару слов из речи Гретель, высказанной равнодушным, как всегда, тоном, услышит священник. Тем более, говорят, во дворце их водится немало – ее величество, супруга ныне царствующего короля, известна как набожная прихожанка Церкви Человечества Всеблагого и Изначального. Тут, пожалуй, еще порадуешься, если дело ограничится одним лишь костром, без инструментов из арсенала братьев-монахов…

– Замолчи! – приказал он Гретель шепотом. – Ты не понимаешь, что говоришь!

Скупой жест Гретель был равнозначен пожатию плечами.

– Ты вправе верить во все, что пожелаешь, братец. Это я не могу позволить себе веру. Однако какое тебе дело до того, сколько процентов порченой крови в королевских жилах?

– Ты не понимаешь, сестрица.

– Возможно. – Кажется, это ничуть ее не печалило, но крайней мере, ни лицо, ни взгляд не переменились, оставшись отрешенными, не по-человечески спокойными, холодными.

– Дело не в том, грешен король или нет. А в том, что он, как ты и сказала, священный сосуд Человечества! Вместилище нашего драгоценного, неискаженного, неизувеченного генокода. А раз есть сосуд и его содержимое, как знать, вдруг в будущем нам удастся уронить эти семена на благословенную почву и получить плоды?..

– Заселить мир вновь семенами чистого Человечества?

– Да. – Гензелю даже на миг захотелось сжать ее холодную ладонь. – Начать все сначала. Стереть генетическое проклятие, которое сожрало наших предков и отравило нас самих. Начать с чистого листа! Неужели ты не понимаешь, какой это шанс? Пока на этом свете осталось хотя бы два образца неискаженного человеческого кода, у нас всех есть будущее! Человечество Изначальное и Всеблагое еще может вернуться! Может, не сейчас, может, через много веков, но может!..

– Ты слишком часто посещал проповеди, братец.

Гензелю с трудом удалось сохранить спокойствие. Кровь геноведьмы! Иногда ему казалось, что человеческого в Гретель – лишь внешняя оболочка. А все остальное давно перестало быть человеческим, переродилось под излучением геномагических чар, сделавшись бесконечно чужим и непонятным. Не человек, а загадочное хладнокровное существо, безразлично наблюдающее за копошением примитивных жизненных форм вокруг.

– Так, значит, все зря? – спросил он ее нетерпеливо и зло, забыв про королевскую стражу за спиной, про генномодифицированных гетер, про дворец, даже про их величества. – Так выходит? Что, все тщетно?

– Мне нравится твой оптимизм, братец. – Гретель невозможно было смутить. – Но я ученый. Я работаю только с известными величинами. Наблюдаемыми, проще говоря. Всем остальным пусть занимаются церковники.

– И ты…

– Как ученый, я могу сказать, что невозможно восстановить здоровый генофонд популяции, сто процентов которой не годятся для продолжения рода. Генетическая скверна не только внутри нас. Она повсюду вокруг. Растения, животные, микроорганизмы, бактерии – все это давно утратило срою изначальную генетическую форму, претерпело сотни и тысячи генетических мутаций, бесконечно далеко ушло от своего прообраза. Во всем мире не осталось ничего изначального, чего-то, что не было бы искажено генетической порчей. Ни цветов, ни рыб, ни насекомых. По крайней мере, за все время мне не приходилось встречать ни единого образца. Глупо надеяться, что такой встретится среди людей. Я оцениваю вероятность с математической и логической точки зрения. Она нулевая. Извини, братец.

Он почувствовал, как на смену злости приходит глухая тоска. Зря он завел этот разговор. Что может смыслить в Человечестве геноведьма, существо, для которого человеческие клетки и хромосомы – всего лишь расходный материал?..

– Хватит, – сказал он сквозь зубы. – Не собираюсь спорить с тобой на эту тему.

– Как пожелаешь, братец.

Оставшуюся дорогу они молчали, и, по счастью, эта дорога не затянулась.

– Малый зал для аудиенций его величества Тревирануса Первого! – грянул откуда-то сбоку голос, которым, как показалось Гензелю, можно было сбить с копыт несущегося быка. Даже драгоценные витражи под потолком жалобно звякнули. – Его величество готов вас принять. Слушайте внимательно. Подходить к нему по одному, держась прямо. Целовать руку. Пятиться назад. Не стоять ближе пяти метров к трону – там есть отметка. Обращаться к нему только после того, как он сам заговорит. Не перечить. Не смотреть в глаза. Но и не смотреть в другую сторону. Только на носки туфель его величества. Говорить не громко и не тихо, но четко. Не переспрашивать. Если у вас есть просьба, не называйте ее, пока его величество сам не попросит. Не шевелиться во время разговора. Не зевать. Не улыбаться, если не улыбнется его величество. В стенах зала установлены автоматические термические ружья. Одно резкое движение – и от вас, мелкие квартероны, останется кучка зловонного пепла на полу!

Гензель поспешно сорвал с головы потертый шаперон и успел ткнуть локтем сестру, чтобы та сняла берет. Увы, геноведьмы так же плохо ориентируются в человеческих душах, как и в дворцовом протоколе.

Судя по всему, говоривший был личным церемониймейстером его величества, но выглядел так грозно, что мог сойти за фельдмаршала. Мундир был усыпан многогранными орденами, а выправка такая, что позавидовал бы манекен готового платья из витрины. На посетителей церемониймейстер смотрел с уместной в данном случае долей легкой брезгливости.

Литая дверь распахнулась без предупреждения и даже без скрипа – судя по всему, и здесь автоматика. Если этот зал для аудиенций здесь звался Малым, подумалось Гензелю, в Большом, пожалуй, можно выращивать пшеницу для такого города, как Лаленбург. Зал показался ему огромным. Впрочем, освоившись с освещением, он решил, что первое впечатление было преувеличено: слишком уж много тут было сверкающего стекла и металла. Впереди возвышался трон – массивное сооружение с роскошной золотой отделкой. Но трона, равно как и прочего убранства, Гензель отчетливо не рассмотрел.

Потому что увидел его величество Тревирануса Первого.

3

Собственное тело предало его. Омертвели, не в силах сделать выдох, легкие, отмерли мышцы, и даже сердце вдруг съежилось где-то в глубине тела, крошечное, как новорожденная опухоль. Гензель ничего не мог с собой поделать. Замер на пороге, не в силах сделать и шага, кровь прилила к лицу. Наверно, в этот миг он выглядел идиотом с пораженным генетической хворью мозгом. Гретель пришлось незаметно ткнуть его под ребра, чтобы тело обрело хоть какую-то чувствительность.

Сама она, кажется, особого волнения при виде царственной особы не испытывала и на его величество взирала с не большим интересом, чем на уличного торговца или садовника. Он вдруг с суеверным ужасом ощутил, что в этом нет ни малейшего притворства, ни малейшей неискренности. Она и в самом деле не видела существенной разницы между его величеством и любым другим организмом на свете. И уж подавно была лишена религиозного трепета.

Гензель заставил себя сделать три шага вперед. Это было пыткой, с которой его тело едва совладало. Он даже не мог поднять головы, глядя себе под ноги, но в то же время ощущая присутствие в зале чего-то столь чистого и мощного, что на всем теле вставали дыбом волосы. Как невидимое излучение огромного неэкранированного реактора.

Увидев расшитые носки королевских туфель, Гензель едва не лишился чувств в благоговейном экстазе.

Человек. Высшее существо, которому суждено править миром. Идеальное сочетание хромосом, не испорченных, подобно его собственным, поколениями генетических вырожденцев. Священный сосуд, полнящийся драгоценной влагой. Величайшая сила, перед лицом которой всякое существо должно онеметь в религиозном экстазе.

Несмотря на все гигиенические процедуры и омовения, Гензель ощутил себя невероятно грязным, настолько, что хотелось рухнуть на колени и приникнуть к полу. Он словно увидел себя со стороны – некрасивое лицо, щерящееся треугольными акульими зубами, потрепанная одежда, несуразные пропорции. Квартеронское отродье. Выродок. Набор бракованных генов. Оскорбление Человечества. Живое воплощение всего самого низменного и позорного.

– Подойдите, – негромко сказал король. – Только вы двое. Остальные пусть ждут снаружи.

На ватных подкашивающихся ногах Гензель добрел до основания трона. Протянутая ему рука была рукой взрослого мужчины, с морщинистой кожей и скромным золотым перстнем. Она источала едва ощущаемый аромат. Гензель поцеловал ее губами, которые вдруг стали непослушными и бесчувственными, как древесная кора. И сердце ухнуло куда-то в самый низ груди. Не лишиться бы чувств прямо в зале…

Но он выдержал. Отошел от трона, стараясь смотреть лишь на кончики королевских туфель, стоящих на нижней ступени трона. Поцелуй Гретель был на удивление долгим и почтительным. За то время, что ей потребовалось, чтобы поцеловать протянутую монаршую длань и вернуться на положенное место, Гензель успел немного прийти в себя. И даже украдкой взглянуть на его величество.

Король был… Наверно, даже будь Гензель придворным поэтом и работай всю жизнь без передышки, едва ли ему удалось бы найти подходящие слова для того, чтобы описать Тревирануса Первого.

Он был…

Идеален.

Гензель рассматривал короля украдкой, чувствуя, как душа преисполняется сладким, как вересковый мед, благоговением. Ему приходилось видеть вблизи и с почтительного расстояния много придворных. Седецимионов, щеголяющих одной шестнадцатой частью дефектной крови, вельможных тригинтадуонов с их одной тридцать второй частью, даже особ королевской крови, чей процент был и вовсе исчезающее мал. Все они, как правило, были хороши лицом, даже очень хороши. Совсем не похожи на серолицых, с неправильными и несимметричными чертами квартеронов или, упаси Человечество, мулов, которые зачастую и вовсе не имели человеческих лиц. Все они были обладателями упругой розовой кожи, мягких овалов и прекрасных волос.

Даже семидесятилетние старцы выглядели моложавыми и полными сил мужчинами, ну а женщины сохраняли свою удивительную красоту до глубокой старости. Гретель объясняла ему, что все это – следы пластической хирургии и целого букета генетически омолаживающих процедур, которые, латая стареющий фенотип, одновременно превращали генотип в кишащее всякой нечистью болото. То болото, из которого черпали генетический материал их потомки. Остающиеся до самой смерти прекрасными аристократы передавали своим отпрыскам генетические дефекты величайшей силы.

Нет ничего удивительного, что баронские, герцогские и графские жены регулярно рожали от своих чистокровных супругов отвратительных мулов, которые втайне сжигались в дворцовых крематориях или по-быстрому закапывались в безымянных могилах.

Бывали в таких делах и казусы. Гретель как-то рассказывала ему о каком-то короле из Пацифиды, который, отправляясь за океан в военный поход, оставил во дворце беременную супругу. К несчастью супруги, ее сестры считали себя мастерицами дворцовых интриг и воспользовались ситуацией. Королева разродилась плодом, это был удивительно здоровый и сильный мальчик практически без следов генетических мутаций. Нет сомнения, в его жилах текла чистая, почти не разбавленная королевская кровь. Но сестры королевы были начеку. Они перехватили гонца с важным донесением и заменили его своим собственным посланием: «Королева ночью родила. Пол плода неясен – то ли мужчина, то ли женщина. Похож и на грызуна и на рептилию одновременно. Явный мул».

Убитый горем отец действовал так, как полагалось королю. Получив ответную депешу, верные слуги схватили ни в чем не повинную жену с крошечным сыном, запаяли их в контейнер для утилизации лабораторных отходов – и вышвырнули в океанские волны. Было у этой истории и продолжение, но уже смутное, обросшее слухами, как молодая раковая клетка обрастает кровеносными сосудами. Мол, принц с матерью умудрились выбраться из контейнера, разбившегося о дальний остров, остались живы и со временем вернулись по дворец, поквитавшись с подлыми интриганками. Так это или нет, Гензель не знал. Да не очень и стремился. К тому времени он уже составил об аристократии не самое лестное мнение.

Но король…

Его величество Тревиранус Первый был идеален. Лицо нельзя назвать прекрасным, оно было лицом рано постаревшего человека, но старость удивительным образом не стерла былой красоты, лишь сделала ее выдержанной, как хорошее вино. Нет, короля настоящим красавцем тоже не назовешь. Его лицо никогда бы не появилось на иконах в Церкви Человечества – у тамошних святых никогда не было темных, немного запавших глаз, припорошенных сединой волос и прыщей на шее. У короля Тревирануса Первого всего этого имелось в избытке. Но, как ни удивительно, эти мелкие детали совершенно не портили его благородного облика. Даже напротив. Он выглядел на удивление… Гензель даже растерялся, но быстро нашел нужное слово. Единственно возможное слово. Его величество Тревиранус Первый выглядел человечным.

Настоящим. Естественным. Таким, каким и должен выглядеть истинный человек.

И еще – безмерно уставшим. На его лице пролегли глубокие морщины вроде тех, что Гензель помнил на лице у отца. Взгляд королевских глаз оказался тяжелым и внимательным, точно принадлежал не королевской особе, а старому бомбардиру, нащупывающему глазами цель. В этот раз цель была прямо перед ним, и ему не требовалось вводить поправку, высчитывая скорость ветра или упреждение. Гензель ощутил предательскую дрожь в коленях, когда Тревиранус Первый неспешно скользнул взглядом по его телу. По сравнению с ним даже взгляд пустых глаз Гретель не казался столь пугающим.

– Хватит поклонов, – немного раздраженно произнес король. – И, ради парика святого Менделя, прекратите с таким почтением пялиться на мои туфли. Если бы я хотел видеть в своем зале столь нелепо согнутые фигуры, я бы поручил придворным геномастерам создать что-то подобное!

Голос у него был мягким и звучным, но чуть-чуть надтреснутым, как металлический кубок с крохотным внутренним дефектом. Удивительно, но из-за этого он казался еще более звучным.

Гензель опешил, не зная, как себя вести и куда девать ноги в растоптанных сапогах. Как ему показалось, король наблюдал за смущением посетителей с определенным удовлетворением. Впрочем, все смущение, как обычно, пришлось на долю самого Гензеля. Гретель разглядывала его величество так запросто, словно он был обычным придворным, вздумавшим посидеть на золоченом стуле в отсутствие хозяина.

– Я немолод, – отрывисто произнес король. – А человеческое тело быстро стареет, особенно если не подпитывать его генетическими зельями. Я привык дорожить временем. Поэтому мы опустим весь этикет вплоть до титулов и представлений. Меня вы, смею думать, знаете. А я уже знаю вас. Гретель и Гензель. Странствующая геноведьма с помощником. Квартероны.

Последнее слово не прозвучало ругательством, как обычно в устах великородных особ.

– Все верно, – кивнула Гретель. – Прибыли в Лаленбург этим утром.

– Собираетесь переждать здесь зиму?

Геноведьма размышляла лишь несколько секунд. Хотя могла бы вообще не размышлять. Просто по своему обыкновению попыталась сымитировать обычную человеческую реакцию.

– Едва ли. Мои старые контракты уже выполнены. Решили погостить в Лаленбурге несколько дней, прежде чем двигаться дальше на юг.

Она не добавила «ваше величество», и Гензель мысленно застонал. Однако Тревиранус не разгневался. Не дернул за шелковый шнур, вызывая стражу, не стал стучать ногами в богато украшенных туфлях. Вместо этого он медленно кивнул.

– Понимаю. Спешите? Или вам не нравятся яблоки?

Гензель отчаянно пожелал, чтобы сестра солгала. Есть у людей такое полезное свойство – лгать при необходимости. Жаль, что геноведьмы в большинстве своем его лишены.

– Мы с братом были в соседнем королевстве, когда до нас донесся слух, что в Лаленбурге резко вырос спрос на геномагов. Четыре года назад он был куда меньше. Вот мы и решили…

– Проверить обстановку?

– Присмотреться. – Гретель спокойно выдержала взгляд старого короля. – Быть может, найти несколько необременительных контрактов. Когда количество геномагов по какой-то причине уменьшается, стоимость на их услуги, как правило, резко возрастает.

– Что ж, мудро. И вполне дальновидно. К тому же вы можете больше не искать подходящего контракта. Вы его уже нашли.

– С кем?

– Со мной, – спокойно сказал Тревиранус Первый, наблюдая за их реакцией. По части Гензеля его ожидания должны были быть вполне оправданны – тот и сам услышал непроизвольный щелчок собственных зубов. Что же до геноведьмы, его величество ожидало разочарование – Гретель осталась совершенно бесстрастной. В этот раз она даже не сочла необходимым изображать задумчивость, а ее прозрачные глаза оставались спокойными и безмятежными, как поверхность озера в безветренную погоду. Непроглядная поверхность озера, истинная глубина которого не была известна ни одному живому существу.

– Боюсь, не могу за него взяться, ваше величество.

Тронутая сединой королевская бровь поднялась самое больше на два миллиметра. Но даже этого хватило, чтоб Гензель вмерз в пол.

– Вот как? Полагаете, что королевское золото пахнет иначе, чем всякое другое? Как интересно. Прежде мне не приходилось встречать принципиальных геноведьм.

– Дело не в золоте.

– А в чем?

– Личные причины. – Гретель засунула ладони за широкий ремень – очередной вызов придворному протоколу, от которого строгого церемониймейстера, надо думать, на месте хватил бы удар. – Мы, геноведьмы, оставляем за собой право выбора заказчика. И отказывать без объяснения причины.

Король немного склонил голову. Так, словно тяжелая корона успела немилосердно натереть ему виски. От Гензеля, однако, не укрылась грозная, белого золота, искра, вспыхнувшая на миг в царственном взгляде.

– Значит, к королевскому золоту вы равнодушны. Что ж, у меня есть и другие средства оплаты. Как вы смотрите на… Скажем, на то, что я позволю вам собственными ногами покинуть мое королевство, вместо того чтобы кликнуть придворного палача и этим же вечером отправить вас на плаху?

Внешне Тревиранус почти не переменился, но Гензель ощутил изменение в излучении его эмоций. Это была часть акульего чутья, которая редко проявляла себя и голоса которой сам Гензель зачастую не понимал. Это было похоже на блеск стальной кольчуги под ветхим плащом. Сквозь морщины стареющего короля на мгновение выглянул истинный Тревиранус Первый, король Лаленбурга, единственный его правитель и, возможно, единственный настоящий человек во всем королевстве.

– Мы не совершили ничего дурного, ваше величество. – торопливо сказал Гензель, чтобы Гретель не ляпнула очередную бестактность. – Если вы имеете в виду тех троих в подворотне…

Тревиранус смерил Гензеля взглядом, от которого его позвонки прикипели друг к другу, точно под воздействием дуговой сварки.

– Пара дрянных мулов и спятивший мехос. Явно не то, чем дорожит мое королевство.

– Тогда…

– Вашу сестру зовут Гретель. Ей двадцать два года, она уроженка Шлараффенланда и имеет одиннадцать процентов порченого генетического материала.

Должно быть, на лице Гензеля отобразилось изумление, потому что Тревиранус Первый не удержался от короткой усмешки, на миг сделавшей его лицо куда моложе и убравшей лишние морщины.

– Этот дворец буквально набит аппаратурой. Не успели вы войти, как ваши расшифрованные генокарты уже легли на мой стол. Кроме того, с давних пор у меня есть привычка собирать информацию обо всех генетических кудесниках в этом королевстве. Простительная слабость для старика…

– Мы покинули Шлараффенланд не по своей воле, ваше величество.

Тревиранус поднял руку с широко расставленными пальцами, заставив Гензеля замолчать.

– Мне нет дела до Шлараффенланда, как и до его спятившей правительницы. Это исключительно ваше дело. А вот что имеет важность – так это процент порченой крови вашей сестры. Одиннадцать процентов! При этом она, кажется, занимается практикой как геномастер?..

– У нее есть соответствующий патент, выданный в Гунналанде. Он допускает к занятиям генетическим ремеслом любого, у кого количество порченой крови составляет менее пятнадцати процентов, ваше величество.

– Разумеется. Только вот в Лаленбурге ей этот патент не поможет. Здесь к занятиям геномагией допускаются лишь те, в ком порчи не больше десяти процентов. Наши новые порядки, призванные оградить жителей королевства от генетической порчи. Это значит, что ваш гунналандский патент на территории Лаленбурга более недействителен. – Король сделал паузу, которая показалась Гензелю удивительно затянувшейся и неуютной. – А следовательно, ваша сестра, сударь Гензель, является геноведьмой. Со всеми вытекающими последствиями.

Король замолчал. Продолжать не было нужды. Первой нарушила тишину Гретель.