Текст книги "Бумажный тигр (СИ)"

Автор книги: Константин Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– Газеты, которые доставляют на остров – фальшивка. Корабли, отходящие от него, становятся бесплотны и растворяются в тумане, они никогда не касаются иных берегов. Люди, которые приплывают в Новый Бангор – фикция, они созданы самим же островом из воздуха. Это замкнутая система, Эйф. Замкнутая система, играющая по своим правилам и придумывающая их на ходу. И, что еще хуже, здесь у нее неограниченные полномочия, а мы с вами – лишь фишки на ее игровом столе.

Саливан смотрел на него изумленно, как минутой раньше смотрел на распростертые изувеченные тела. Пусть так, решил Лэйд, это лучше, чем паника, которая может охватить его в любую секунду.

– Вы говорите об острове так, будто это… – он помедлил, ища подходящее слово, – Бог.

– Возможно, и Бог, – согласился Лэйд, – Возможно, нечто другое. Например, механизм, по своей сложности не уступающий галактике. Или какой-то квантовый парадокс, породивший лакуну в нашем мире, где фундаментальные законы Вселенной так же легко нарушить, как сжульничать в баккаре^[15]. А может, что-то вроде заблудившегося отражения нашей реальности, которое блуждает в мировом эфире, лишь изредка сопрягаясь с ним случайным образом. Изучая природу Нового Бангора, немудрено сделаться убежденным релятивистом. Когда сталкиваешься с чем-то, наделенным столь чудовищной силой, его природа, по большому счету, уже не играет никакой роли. Но все же я дал этой силе имя, которое мне показалось уместным. Я привык называть эту силу Левиафаном.

– Леви… – Саливан резко повернулся в сторону скрипнувшего торшера.

– Как исполинское библейское чудовище, проглотившее старикашку Иону, – Лэйд со вздохом отбросил медальон из потрескавшейся глины, покрытый иудейскими письменами, – Это в его характере, видите ли. Иногда он имеет склонность глотать людей из того мира, который я привык считать настоящим. Но, в сущности, это неважно. У этого острова может быть миллион имен – и ни одно не в силах отобразить его истинную природу и устройство.

Саливан неуверенно взмахнул дубинкой. В его крепких руках она отчего-то уже не казалась оружием, напротив, выглядело так, будто полисмен сам уцепился за нее, ища опору, как потерпевший кораблекрушений хватается за обломок судна.

– Я иду в полицейский участок, – пробормотал он, – У вас горячка, Чабб. И я не собираюсь…

Лэйд бросил перед собой на пол несколько мятых медных пенсов, пробитых посередине и изрезанных несимметричными царапинами. Безо всякого толку, разумеется. Что ж, он должен был хотя бы попытаться.

– Если начистоту, я даже не знаю, разумен ли Левиафан, а если разумен – сколь далек он от того, что мы именуем человеческим разумом. Однако же у нас с ним на протяжении многих лет длится одна игра. В некотором смысле это так же глупо, как играть в бридж с ураганом. Но мне удается выживать без малого двадцать лет, и я все еще не рехнулся, а это значит, что я научился кое-что соображать в правилах…

Соскользнув с подставки, на пол упали каминные щипцы. Вслед за ними на пол рухнул портрет пожилого джентльмена в офицерской форме – по всей видимости, портрет покойного мистера Гаррисона. Даже половицы под ногами как будто легко загудели, сдерживая беснующуюся в Мэнфорд-хаусе силу. Лэйд даже думать не хотел о том, сколько лет она накапливалась в его гнилом фундаменте.

– Что вы несете? – прорычал Саливан, судорожно озираясь, – Остров хочет вас убить?

– Нет, что вы. Левиафан – слишком древнее чудовище, чтобы находить интерес в обычном убийстве. Для того, кто распоряжается материей и временем, убить человека столь же сложно, как мне или вам – раздавить клопа. Нет, это не в его духе.

По корешкам книг на книжной полке прошла едва видимая дрожь, словно книгам не сиделось на своем месте. Беспокойно затрещали резные дубовые панели на стенах. Заскрипело что-то в стене.

– Наша игра с Левиафаном куда сложнее, Эйф. Он хочет заставить меня сдаться. Столкнуть с чем-то таким, что должно повергнуть меня в ужас. Свести с ума, поставив перед тем, что невозможно, немыслимо и невообразимо. Раздавить мой разум как орех. Поглотить, как его библейский предок поглотил старого джентльмена мистера Иова. Заставить признать его верховным повелителем всего сущего, включая меня самого. И знаете, что?

– Что? – Саливан спросил это так, будто его горло стало деревянным. Впрочем, Лэйд и сам испытывал неприятную сухость.

– Ему так и не удалось преуспеть в этом. Внушить мне благоговейный ужас. Вы ведь знаете, Эйф, мы, лавочники, самый здравомыслящий народ на свете…

Ему вдруг показалось, что он уже явственно различает движение. Теперь оно было не в одном месте, оно вокруг них. Со всех сторон. Окружавший их с Саливаном шелест теперь не был тихим, точно шелест на ветру, это был гул сродни тому, что могут издать плотные крылья летучих мышей.

Саливан едва не зарычал. От природы наделенный превосходной выдержкой, сейчас, стиснутый со всех сторон этим зловещим проявлением невидимой жизни, оглушенный рассказом Лэйда, он должен быть ощущать себя весьма скверно. Настолько, что свойственное ему хладнокровие в любой миг могло дать трещину.

– К дьяволу вас, Чабб! – рявкнул он, – Какого черта вы вздумали рассказывать мне все это – и именно сейчас?

Лэйд усмехнулся, сбрасывая с ладоней все оставшиеся у него амулеты. Они были бесполезны – он уже отчетливо видел это. Вместе с тем, дорога к бегству, по всей видимости, уже была отрезана. Он сам сделал это, безоглядно сунувшись прямо в распахнутую пасть Мэнфорд-хауса, без оружия, без защиты, без четкого плана действий и представления, что ему противостоит в этот раз.

Возможно, первый раунд остался за вами, мистер Левиафан. Но если вы хотите продержаться все пятнадцать против Старого Чабба из Хукахука, вам придется несладко.

– Новый Бангор терпеть не может, когда кто-то играет против установленных им правил, – вздохнул он, – Или раскрывает его карты. Я нарочно провоцировал его, чтобы заставить показаться. И, боюсь, достиг в этом определенного успеха…

– Чтоб вас черти съели, Чабб, с такими-то…

– На камин! – приказал неожиданно Слэйд, – Светите на камин, Эйф!

Саливан безотчетно подчинился. Яркий круг гальванического света метнулся через всю комнату и уперся в каминную доску, разбросав по стене огромное множество острых теней. И это уже были не подсвечники.

Сперва Лэйду показалось, будто это куклы. Серые тряпичные куклы, водруженные на каминную доску, заботливо сшитые миссис Гаррисон и ее камеристкой из лоскутов. Такие куклы, облаченные в кропотливо сшитую одежду, часто украшают старомодные гостиные, служа игрушками для детворы. Но даже если бы хозяйке Мэнфорд-хауса и пришло в голову сшить нечто подобное, едва ли она придала бы своим куклам столь злобные, исполненные человеческой ненависти, выражения лиц. И уж точно эти куклы не смогли бы скалиться на яркий свет, обнажая крохотные перламутровые зубы.

Они молча выбирались из-за утвари, из-за посуды, из-за штор, из-за резных дубовых панелей, из-за часов и комнатных украшений. Совсем небольшие, с палец взрослого мужчины, они все появлялись и появлялись, выбираясь с мягким шелестом из темноты. Их вдруг оказалось много, этих крохотных человекоподобных кукол с жадно горящими глазами, и пусть выбирались они медленно, в их движениях ощущалась спящая крысиная стремительность.

Совсем как люди, успел удивиться Лэйд. Даже обряжены по-людски, не в простенькие кукольные одежки вроде тех, что девочки шьют из обрезков ткани, а в настоящую людскую одежду, сшитую на зависть самой зоркой и кропотливой белошвейке – крохотные пиджачки, брючки и сюртучки. Некоторые даже щеголяли пестрыми жилетками, материалом для которых наверняка стало множество так и не найденных бедняжкой Эсси носовых платков. На головах – колпаки, шляпы и даже цилиндры. Лэйд готов был поклясться, что мельком заметил у некоторых жилетные цепочки, пуговицы и запонки.

Они явились не для того, чтоб поблагодарить хозяев за свежие сливки и вычистить в благодарность их ботинки. Об этом говорила не только ярость на их крохотных кукольных лицах, но и то, что они несли с собой. Почти каждый из брауни сжимал что-то в руках – открытую скрепку, обойный гвоздь, булавку, бутылочный осколок…

Возможно, они в конце концов простили бы миссис Гаррисон проклятые сливки, подумал Лэйд, ощущая, как его кожа под одеждой начинает безотчетно зудеть, будто ее уже пронзили в тысяче мест. Саливан застыл соляной статуей, будто увидел перед собой не сотни маленьких человечков, а исполинского формора^[16]. Спасибо хоть, не пытался пустить в ход свою дубинку.

– Мы пришли с миром, маленький народ, – Лэйд выставил вперед пустые ладони, – Мы не хотим причинять вам зло. Да, между нами возникло недоразумение – нелепое и оттого еще более трагическое – но это не значит, что у нас есть повод воевать друг с другом!

Может, неделей раньше и помогло бы, подумал он отстраненно. До того, как старая леди, разочаровавшись в добродетельном подходе, взялась за стрихнин. Даже миролюбивые племена полли, столкнувшись с тем, что они считают вероломством, становятся охвачены яростью, точно голодные демоны. Маленький народец мог разбираться в том, как чистить медь или штопать белье, но едва ли он крепко наторел в дипломатических отношениях. В их представлении миссис Гаррисон выглядела не хозяйкой дома, пытающейся избавиться от нахлебников, а палачом, жестоко погубившим много невинных душ. И, судя по всему, они с Саливаном в их глазах ничем от нее не отличались, как не отличаются друг от друга все бледнолицые в глазах рассвирепевшего дикаря.

Может, еще не поздно, отчаянно подумал Лэйд, пытаясь не поворачиваться спиной к копошащимся теням, которых делалось все больше и больше. Может, еще не…

Брауни ринулись в атаку молча.

* * *

Не было ни боевых выкликов, ни сигналов, ни развевающихся флагов. Может, брауни и не были выдающимися воинами, но если они что-то и умели, так это существовать в тишине, не привлекая к себе внимания окружающих. А убивать в тишине едва ли сложнее, чем натирать тайком медь или штопать прорехи на скатертях.

Лэйд вдруг ощутил острый укол под ухом. На его правом плече копошилось что-то маленькое, размером с канарейку, что-то, что подскочило с тонким угрожающим выкриком к его глазу, стоило ему повернуть голову. Где-то совсем близко мелькнула сталь – острие изогнутой швейной иглы.

Страх потерять глаз заставил его рефлексы сработать мгновенно, схватив пальцами верещащее и судорожно бьющееся существо поперек тела. Оно вопило на неизвестном ему языке и брыкалось, но всей силы, заключенном в его маленьком теле, было недостаточно, чтоб одолеть крепко сжатые пальцы Лэйда. Он успел разглядеть крохотную рыжеватую бороду и франтоватую твидовую кепку, нахлобученную на самую макушку, столь маленькую, что не подошла бы даже его собственному мизинцу. Воспользовавшись его замешательством, брауни на миг обмяк в его руке, заставив его машинально ослабить хватку, а потом с торжествующим возгласом всадил швейную иглу под ноготь большого пальца.

Лэйд взвыл, но брауни едва ли успел насладиться плодами своей победы – от боли пальцы плотно сомкнулись на его теле, с тихим едва слышимым треском переломав его тонкие птичьи косточки. Только что торжествовавший лилипут с обагренной кровью пикой мгновенно превратился в безвольный лоскут, истекающий клюквенным соком. Наверно, что-то подобное случилось бы и с человеком, окажись он в объятьях исполинского многотонного удава…

Смерть собрата не заставила брауни остановиться даже на секунду. Сразу двое метнулись на Лэйда сверху, с каминной полки. Метили в лицо, но он успел дернуть головой, отчего один полетел, кувыркаясь вниз, а второй повис на его подбородке, цепко схватившись за бакенбарды. Крохотный осколок металла в его руке сверкнул несколько раз и Лэйд ощутил, как по его губе течет кровь. Зарычав сквозь зубы, он сорвал с лица дергающегося коротышку, не обращая внимания на вырванные волосы, и швырнул его в ближайшую стену, в которую тот врезался с тихим яичным хрустом.

А потом брауни сделалось так много, что Лэйд уже перестал разбирать отдельных карликов, его словно затопило исполинской серой волной, злобно визжащей, воющей, точно стая остервеневших от голода ворон. Они сыпались сверху, с книжных полок и резных панелей. Они карабкались по ногам, остервенело цепляясь крохотными ручонками за швы на его сапогах. Они прыгали, повисая на его брюках, отчаянно полосуя ткань миниатюрными кинжалами и копьями.

Лэйд завертелся, пытаясь скидывать их с себя, но они оказались чертовски быстры, а главное – нечеловечески упорны и пугающе кровожадны. Смерть одного не значила ничего для его уцелевших собратьев. Каждый брауни, с хрустом гибнущий под каблуком или превращающийся в бесформенный ком с торчащими конечностями от удара ладонью, не умалял их ярости, делаясь частью разбросанного на полу мусора вроде изгнивших яблок и покрытого плесенью имбирного печенья.

– Мелкие ублюдки! – рычал где-то рядом Саливан, тоже яростно крутящийся на месте, отрывающий от себя сотни жадных крохотных рук, – Хе киорэ^[17]! Ломрал фулти до майтреха!^[18]

Какой-то брауни, изловчившись, всадил Лэйду сквозь шов длиннющую иглу прямо в ахиллово сухожилие. Зарычав, он впечатал его носком сапога в стену, с такой силой, что лилипут хрустнул, точно переломленный пополам бисквит. Следующего, ожесточенно вколачивающего канцелярскую кнопку ему в щеку, он схватил двумя пальцами за голову и сжал, отчего та почти беззвучно лопнула, как земляной орех, оставив крошечное безголовое тельце шататься, точно пьяную марионетку.

Лукавый Жнец, как много же их здесь!

Из сотен ударов, обрушивавшихся на него каждую секунду, несколько десятков проникали сквозь ткань, достигая цели. И пусть вложенной в них силы было недостаточно, чтобы убить его или серьезно покалечить, огромное множество болевых вспышек оглушило его, на какой-то миг превратив в мечущегося в потемках зверя. Фонарь в руках Саливана давно перестал быть подмогой, его свет судорожно метался из стороны в сторону, выхватывая из темноты то обломки мебели, то копошащуюся подобно ковру серую волну. Пытаясь пробиться к выходу, Лэйд почти мгновенно потерял направление и теперь слепо кружил по комнате, врезаясь то в неподатливые стены, то в шкафы, осыпающие его столетней пылью.

Какой-то карлик, расхохотавшись, всадил ему в ладонь шпажку для сендвичей и, должно быть, угадал прямиком в нервное окончание или сухожилие, потому что руку всю обожгло жидким огнем до самого локтя. Лэйд схватил его пальцами за конечности и рванул в стороны, мгновенно четвертовав. Преимущество в силе было всецело на его стороне. По сравнению с этими ублюдками он был подобен огромному кораблю, спокойно раздвигающему форштевнем могучие волны, существу бесконечно более могущественному, чем все, облеченные живой плотью. Но их преимущество было не в силе, а в слаженности, натиске и той нечеловеческой слепой ярости, что вела их в бой несмотря на потери. Несмотря на десятки мертвых тел, усеявших гостиную, брауни атаковали – с крысиной целеустремленностью истинных ночных хищников. Кроме того, они сумели навязать ему бой на той территории, которую считали своим домом и которую, без сомнения, знали до последнего клочка. В отличие от него – полуослепшего, шатающегося и окончательно потерявшего ориентацию в пространстве.

Сколько времени пройдет, прежде чем очередной коротышка, оказавшийся более удачливым, чем его сородичи, метким ударом перережет ему подколенное сухожилие обломком садовых ножниц? Прежде, чем какой-нибудь осатаневший от злости лилипут вонзит ему в глазницу шляпную булавку?

Сильнейший удар прямо в темя едва не лишил его сознания – на какой-то момент окружающий мир померк настолько, что он перестал видеть даже мечущийся фонарик Саливана. Ударивший его в голову предмет с хрустальным звоном рассыпался по его плечам и забарабанил осколками на пол. С трудом выдержав миг слабости, Лэйд задрал враз потяжелевшую голову и увидел на посудном шкафу снующих брауни, готовящихся обрушить на него еще одну цветочную фазу. Времени махать руками не было – Лэйд с силой ударил плечом в шкаф. Хвала покойному королю Георгу, сработанная при его жизни мебель отличалась помпезностью, но отнюдь не прочностью, да и многие годы пребывания в затхлом влажном Мэнфорд-хаусе порядком подточили ее. Задрожав на своих некогда мощных опорах, шкаф обрушился вниз каскадами стекла, дерева и фарфора, перемоловших злобных коротышек подобно сошедшей со своих устоев горной лавине.

Саливан бился остервенело, точно волк, отбивающийся от целой стаи крыс. Удары его дубинки сыпались во все стороны и чаще всего не достигали цели, слепо круша мебель и вышибая облачка штукатурки из стен, зато когда приходились в точку, мгновенно превращали осаждавших его карликов в подобие перезревших абрикос, разве что приставшая к полу мякоть была иного цвета…

Сразу двое или трое коротышек, злорадно хохоча, принялись опутывать ноги Лэйда куском проволоки. Лэйд оскалился, чувствуя, как подбирается для нового решительного рывка окружающая его гомонящая масса. Может, брауни и не разбирались в тактике так, как разбираются офицеры морской пехоты Ее Величества, однако в своем природном окружении были профессиональными хищниками. Лиши гиганта подвижности, заставь упасть – и он станет беззащитен. В достаточной мере, чтобы задушить его шнуром от штор или перерезать яремные вены половинами маникюрных ножниц…

С трудом высвободив одну ногу и едва не лишившись при этом сапога, Лэйд изо всех сил лягнул норовящих вновь опутать его коротышек – и удовлетворенно выдохнул, увидев, где закончилась их траектория. Крошечные фигурки посыпались в камин, туда, где багровели, рассыпаясь жаром, куски угля. Плоть – всегда плоть, будь она человеческой или нет. Брауни завизжали, мечась среди сполохов огня, похожие на объятых пламенем кукол, но быстро превратились в исходящие дымом клочки тряпья.

«Сегодня Джуди и Панч не выйдут после представления, чтоб поклониться зрителю, – Лэйд злорадно ухмыльнулся, не обращая внимания на рассеченную щеку и десятки болезненных порезов, заливавших его лицо кровью, – Публика будет очень недовольна…»

Изловчившись, он завладел ножкой от стула и первым же ударом вмял в стену наглеца, пытавшегося метнуть ему в лицо россыпь осколков от елочных игрушек. Однако успех этот был кратковременным и Лэйд знал это. Брауни не отходили, чтобы перегруппироваться, и не совершали маневров, они поступали так, как испокон веков поступают мелкие хищники, сойдясь в бою с более крупным представителем, и неважно, во что они были облачены, в серую шерсть или сшитые со вкусом из льна и твида костюмчики.

Какая-то яростно визжащая карлица отчаянным прыжком приземлилась прямо на подбородок Лэйду и, прежде чем он успел опомниться, попыталась протиснуться между его губами. Он рефлекторно щелкнул зубами, на миг ощутив во рту соленый привкус, но в этот раз его источником были не ханги с моллюсками, съеденные им в «Глупой Утке». Он даже не ощутил тошноты – адреналин выжег из него все чувства, кроме одного – слепого, исступленно бьющегося в ритм с ожесточенно колотящимся сердцем, желания жить.

Сопротивление бесполезно, это не более чем затянувшаяся агония. Лэйд сознавал это той частью сознания, которая не была вовлечена в битву, сохраняя холодный и трезвый рассудок лавочника. Сколько минут они вдвоем еще смогут продержаться, прежде чем сброшенный на голову чугунный утюг проломит кому-то из них голову? Прежде чем брауни исхитрятся и все-так повалят их на пол, всецело завладев преимуществом? Только сказочные великаны способны сопротивляться бесконечно…

Кажется, брауни думали сходным образом. Отбиваясь от наседающих на него полчищ осколками разбитой тарелки, Лэйд с ужасом увидел, что к полю боя стягивается подкрепление, причем куда как лучше оснащенное для боя с великаном, чем легковооруженный авангард. Эти брауни были закованы в доспехи из переплавленных наперстков и столовых приборов, а в руках держали не крошечные булавки, а выточенные из вязальных спиц гарпуны и боевые цепы с рыболовными грузилами.

Позади них виделось и вовсе нечто чудовищное – какие-то громоздкие лязгающие махины, сооруженные из мышеловок, зонтов и часовых механизмов, поскрипывающие поршнями, тяжело ворочающиеся…

– К выходу, Эйф! – крикнул Лэйд настолько громко, насколько позволяли сбереженные во время яростной схватки запасы воздуха в легких, – К выходу, если хотите жить!

Хвала всем девяти губернаторам Нового Бангора – Саливан услышал. Он уже лишился и своей гальванической игрушки и полицейской дубинки, но каминная кочерга в его руках работала без устали, точно паровой молот, вминая наседающих на него карликов в пол.

– Сюда! – хрипло отозвался он, – Идите на голос! Я вас прикрою.

Чтобы пробиться к Саливану, Лэйду пришлось затоптать по меньшей мере полдюжины брауни, но сейчас он уже не обращал внимания на хруст под каблуками, ему не было дела до того, что лопается – разложенные миссис Гаррисон зачерствевшие бисквиты или тонкие кости.

Вдвоем сделалось куда легче – теперь, по крайней мере, они могли прикрывать спину друг другу, не опасаясь того, что очередной коротышка, исхитрившись, запрыгнет сзади на шею и вонзит в горло булавку для галстука.

– Отступаем, – хрипло выдохнул Лэйд, – Главное – вырваться из дома, а там…

В прихожей им пришлось тяжелее всего. Освещенная хуже гостиной и куда более тесная, она оказалась настоящей ловушкой сродни узкому ущелью, в котором им двоим пришлось куда тяжелее. Поняв это, брауни хлынули с удвоенной яростью, не считаясь с потерями и ожесточенно вереща на своем полу-птичьем полу-крысином языке. Скольких бы каминная кочерга в руках Саливана не превращала в размазанные по стенам карминовые кляксы, на их место мгновенно вставали новые. Тысячи крохотных, темных от ярости, лиц. Тысячи оскаленных пастей с крошечными зубами. Тысячи ненавидящих взглядов. Битва длилась едва ли более четверти часа, а Лэйд уже ощущал себя измотанным и едва держащимся на ногах, словно генерал Колли, изнемогающий со своими гвардейцами под постоянными атаками буров^[19].

– Держитесь там, Эйф… – пробормотал он, задыхаясь, – До двери каких-нибудь десять футов!

Эти десять футов едва не стоили ему жизни. Резко повернувшись, он задел ногой что-то массивное, лежащее на полу, похожее на мешок, набитый разваренной картошкой. Прежде чем он сумел восстановить равновесие, какой-то верещащий брауни впился стальной хваткой ему в лодыжку – и Лэйд, вскрикнув, рухнул вниз.

Это был не мешок, это был мертвый садовник миссис Гаррисон, но это уже не имело никакого значения. Лэйд рухнул на бок, едва не размозжив голову о стойку для зонтиков, и судорожно попытался встать, но в его пиджак уже впились тысячи жадных крошечных рук. Пусть каждая из этих рук в длину едва ли превышала дюйм, их совместная хватка оказалась чудовищной. Лэйд с ужасом почувствовал, будто его засасывает в непроглядную черную трясину. Брауни мгновенно поползли по нему, как лилипуты по поверженному Гулливеру, над ним тут же взметнулись десятки бечевок, ботиночных шнурков и нитей, пригвождая еще крепче к полу. С беспощадной четкостью, удивительной для окружающего полумрака, Лэйд рассмотрел какого-то старенького брауни с окладистой седой бородой и в крохотных очках, который, злорадно скрежеща, уже направлялся к его лицу, сжимая в руках консервный нож…

…но, пискнув, превратился в комок влажной ткани, точно использованный платок, под чьим-то тяжелым каблуком.

– Воистину, скоро океан поглотит Новый Бангор, – пробормотал Саливан, перочинным ножом рассекая опутавшую Лэйда сеть, – Раз уж лавочники из Хукахука позволяют себе отдыхать…

Одним мощным рывком он поднял Лэйда на ноги и потащил за собой – туда, где в прямоугольном отверстии дверного проема покачивалась, зияя звездами, ночь.

* * *

Они вывалились из Мэнфорд-хаус, задыхающиеся, как пловцы, бросившие вызов сильнейшему течению и каким-то чудом победившие его. Не поворачиваясь, бегом промчались через ухоженный палисадник, слыша за спиной злой гомон брауни, и лишь за калиткой осмелились перевести дух.

За ними никто не шел. Садовая дорожка была пуста, лишь из дома доносился приглушенный писк, словно целое полчище мышей воспользовалось отсутствием хозяев, чтобы закатить славный концерт.

Вышли. Спаслись.

Все верно, подумал Лэйд, брауни – домашние существа, они привязаны к своему обиталищу даже сильнее, чем монахи к монастырскому храму. Духи домашнего тепла и уюта, они, скорее всего, не покинут своего дома, даже если он займется огнем.

Лэйд дрожащими руками ощупал себя, пытаясь понять, не оставил ли в доме случайно пару пальцев, но, благословение Бейрбруку, все члены как будто бы были на месте. Его лицо было покрыто бесчисленным множеством царапин и ссадин, но, пытаясь стереть с него ладонью кровь, он мало чего добился – руки были расцарапаны еще сильнее. Машинально взглянув вниз, Лэйд еще раз возблагодарил Лукавого Жнеца за то, что собираясь в Трест, из-за прохладной ночи надел не легкий полотняный костюм, как намеревался, а плотный, из легкой шерсти. Но даже он зиял многочисленными прорехами и дырами, ниже колен полностью превратившись в лохмотья.

– Главное – не показаться в таком виде на глаза Сэнди, – пробормотал он, – Она решит, что я вознамерился дать бой всем кошками в этом городе. И впридачу потерпел сокрушительное поражение. Полюбуйтесь, что эти мерзавцы сделали с моими габардиновыми брюками!

– Я думал, это саржа, – пропыхтел Саливан, рассматривавший собственные увечья.

– Только идиот наденет саржевый костюм, собираясь в Новый Бангор. Это настоящий английский габардин по шесть шиллингов за фут.

Саливан выглядел не лучше него самого. Старые шрамы на его лице скрылись за великим множеством свежих алеющих царапин, некоторые из которых пролегли опасно близко от глаз, воротник форменного полицейского мундира болтался, лишившись всех пуговиц, шлем же он и вовсе потерял где-то в самом начале битвы.

– Мне не поверят, – пробормотал он, бессмысленно пытаясь поправить наполовину оторванный рукав, – Великий Боже, лейтенант решит, что я хлебнул лауданума на ночном дежурстве. Маленькие твари… Отвратительные маленькие твари… Это же уму непостижимо, Чабб!

– Да, – сдержанно согласился Лэйд, – Совершенно непостижимо.

– Я отправляюсь в участок. Надо, чтобы это осиное гнездо взяли под контроль. Если хотите, можете составить мне…

– Нет нужды, – кратко отозвался Лэйд, с удовольствием делая глубокий вдох. Насыщенный обычными запахами Миддлдэка, воздух Хукахука по своему составу был далек от воздуха тропических лесов, он отдавал лошадиным навозом, дымом, пивными дрожжами и углем, но сейчас Лэйд пил его сладкими глотками, как изысканный херес.

– Почему?

– Насколько я могу судить, ситуацию уже взяли под контроль.

– Кто?

Лэйд мрачно усмехнулся.

– Те, кому это полагается по роду службы.

Саливан, должно быть, был глуховат на правое ухо, потому что гул локомобиля расслышал на несколько секунд позже Лэйда. Но расслышав, вдруг сделался неподвижен, точно статуя Командора.

Локомобиль ехал по ночной улице с выключенными фарами, но очень ровно и уверенно, будто его водитель знал каждый дюйм мостовой Хукахука наизусть. Это был не наемный паровой экипаж, вечный соперник и конкурент уличным кэбам, и не тяжелый портовый грузовоз из тех, что орудуют на погрузке кораблей в Клифе. Это была машина другого рода – компактная, с вытянутым паровым котлом и тремя короткими трубами, прикрытыми сверху причудливыми пламегасительными конструкциями. Широкие колеса на каучуковых покрышках катили по мостовой почти беззвучно, единственным, что выдавало приближение странного ночного экипажа – едва слышимый гул его котла, срыгивавшего лишнее давление легким белесым дымом.

На локомобиле не было ни символов, ни эмблем, ни надписей, он был выкрашен в глухой черный цвет, но Лэйд отчего-то знал, кому он принадлежит, как безотчетно знал и сам Саливан.

– Благодарите Бога, старина, – пробормотал Лэйд полисмену, – Кажется, вас только что избавили от многих хлопот. Я бы сказал, ваше дело только что перешло в компетенцию иной службы. Впрочем, не уверен, что это обстоятельство вызовет у вас облегчение.

Из салона локомобиля вышли двое мужчин. Оба были одеты в строгие костюмы, наглухо застегнутые, с высокими стоячими воротниками и длинными рукавами, никаких украшений – ни жилетных часов, ни запонок. Весьма странное облачение по меркам Миддлдэка с его провинциальными простыми нравами, где даже члены Треста не считали обязательным стеснять себя формальностями.

Потушенные газовые фонари не давали возможности рассмотреть детали, но Лэйд с самого начала знал, что костюмы на них – черные. Черные, как и их локомобиль, черные, как безлунная ночь над островом, черные, как непроглядная океанская бездна, куда никогда не проникает солнечный свет.

Лэйд поймал себя на мысли, что с удовольствием отвернулся бы в другую сторону, лишь бы не видеть двух джентльменов, выбравшихся из локомобиля. Один только их внешний вид отчего-то обладал свойством раздражать глаз, точно топорщащиеся острые края черных костюмов незаметно царапали мягкую слизистую оболочку.

Дело не в костюмах, подумал он. Даже в Майринке, где до черта нотариальных контор и торговых представительств, а клерков больше, чем чаек в порту, эти двое мгновенно привлекли бы к себе внимание – недоброе, настороженное внимание всех окружающих. Возможно, дело было в их манере держаться – какой-то неестественно грациозной, скованной и торжественной одновременно. Именно она в сочетании с глухими черными одеяниями заставляла их выглядеть не клерками, а исполненными сознанием своего долга гробовщиками, явившимися к неостывшей еще постели мертвеца.

Один из них мгновенно открыл грузовое отделение локомобиля и принялся там копаться, другой сделал короткий беззвучный шаг по направлению к Лэйду и Саливану.

– Канцелярия, – мягким невыразительным голосом произнес он, – Подскажите, господа, это ведь Мэнфорд-хаус?

Даже в глухую ночь его лицо выглядело бледным. Не той бледностью, которой бледны европейцы, впервые прибывающий в Новый Бангор. И не той, которая отличает несчастных, подхвативших тропическую лихорадку. Какой-то особенной бледностью неприятного лунного оттенка, которая почти не давала возможности разглядеть точки пор на коже, но в то же время заставляло лицо казаться острее, чем оно есть.

И еще взгляд. Лэйду приходилось заглядывать в глаза опьяненных рыбой безумцев и полллинезийских варваров, сродни не умевших читать, но носящих на ремне по меньшей мере дюжину скальпов. Ни там, ни там он не встречал того, что было во взгляде представителя Канцелярии – холодного вежливого любопытства, обжигавшего как прикосновение сухого льда к коже.