Текст книги "Десница великого мастера"

Автор книги: Константин Гамсахурдиа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

II

В ту ночь был страшный ливень. Наступило осеннее похолодание. У Георгия открылась рана, полученная в Ширимнской битве. Ныла нога. Он не спал всю ночь, но, не желая нарушать обычая предков, на рассвете потребовал себе коня. Хранитель оружия вынес удила, взнуздал золотистого жеребца и оседлал его.

Царь сел на коня, хранитель оружия подал ему плеть. Вперед выехали ачухчи и конюший. Георгий стегнул коня и пустил его вскачь. Следом за ним мчались трое эриставов, главный загонщик и сокольничий.

Затрубили рога в заповедниках царя. Псари и загонщики били в литавры. Гиканьем и криками наполнился лес. В глухую чащу завлек зверь гончих; издалека слышался непрерывный лай, треск и людские голоса.

Георгий и его свита хотели переменить место засады, но за ущельем были кручи и утесы, а в лощинах – болота и топи. Непроходимая пуща преграждала путь всадникам.

От верховой езды у царя еще больше разболелась раненая нога. Следовало спешиться, но он не решался. Мамамзе посоветовал ему ждать у ущелья, что за уступом скалы: гончие обязательно погонят поднятую дичь из этого ущелья. К западу от него – скалы и обрывы, и зверь не пойдет туда, так как он всегда опасается от гончих в ту сторону, где меньше препятствий.

Всем понравился совет Мамамзе. Охотники обогнули топи, проехали дубовое мелколесье. Они приблизились к воротам ущелья и услышали лай гончих, громкие крики и гиканье загонщиков. Не успели всадники проехать дубняк, как затрещали ветви и послышался топот. Из дубняка выбежал волк, за ним пронесся другой. В зарослях сверкнули огненные глаза. Георгий натянул лук и первой же стрелой пронзил грудь хищника. Что-то залаяло по-собачьи, застонало за кустами боярышника. Мамамзе соскочил с коня и скрылся в лесной чаще.

Он долго шарил в зарослях и вдруг вынырнул перед самым конем Георгия с громадным волком, взваленным на плечи. В своем меховом наряде, облепленном репейником, он был похож на лешего.

Блеснув белоснежными зубами, Мамамзе воскликнул: «Тысячами бить тебе зверя, царь царей!» – и бросил волка к ногам коня Георгия.

Раскаты охотничьего рога огласили лес. Совсем близко затрубил главный ловчий. Затрещала дубовая чаща. Олень пронесся сквозь нее, ломкая ветви, за ним промелькнули гончие. Они неслись по пятам зверя. Олень почуял человека и свернул в ущелье, к месту, где находились царь и его свита.

Вельможи не захотели преследовать зверя, так как ехать верхом дальше было невозможно. Георгий попробовал сойти с коня, но Мамамзе схватил его лошадь за узду:

– Не надо! Заклинаю тебя памятью Баграта Куропалата!

Царь спокойно сидел в седле из ланьей шкуры и пристально глядел в глаза Мамамзе. В просьбе эристава было столько отцовской заботливости, что Георгий был поражен. Вспомнил он прежнего Мамамзе, соратника в битвах при Ширимни и Ниали, верного подданного его отца Баграта Куропалата. Вспомнил он и то, как попали они -царь и Мамамзе -в засаду в замке Фанаскерти. Сомнение закралось в сердце царя: может, ошибаются лазутчики и Мамамзе не замешан в мятеже, поднятом Колонкелидзе и Чиабером?

Георгий не сошел с коня. Он решил поговорить с Мамамзе наедине, расспросить его о причинах отступничества Чиабера. Он мог бы тогда по выражению его лица, по оттенку голоса понять роль Мамамзе в этом деле. Быть может, Мамамзе приехал на Новый год к царю рассказать правду о своем сыне?

Царь отпустил эриставов, приказал главному ловчему преследовать оленя дальше, искать его следы в дубовом лесу.

– Я и Мамамзе останемся у входа в ущелье. Оба всадника повернули лошадей.

Царь ехал шагом на своем жеребце, старательно обдумывая начало беседы. В голове кружились слова – то сладкие, как сотовый мед, то горькие, как жало змеи. Испытующе поглядывал он на всадника, едущего рядом. Слова замирали на устах Георгия.

«Ведь Мамамзе мой гость, – думал он. – Баграт Ку-ропалат скончался на его руках. Разве не он с Звиадом сопровождали прах Баграта в Бедиа для погребения? И эти же руки точат меч против меня? Те самые руки, которые обряжали тело Баграта в замке Фанас-керти?»

Как раз в это время вновь раздались звуки большого рога и послышались крики приближающихся загонщиков. Лошадь Георгия в испуге шарахнулась. Ушедший в свои мысли, он едва успел натянуть поводья и вздыбил коня у самого края глубокого оврага. Оба всадника остановили коней у входа в ущелье и насторожились. Какой-то зверь медленно пробирался сквозь лесную чащу, под его лапами трещал валежник.

Георгий пришпорил коня, отъехал в глубь ущелья, натянул лук и пустил стрелу. Стрела почала в грудь бурого медведя, раздался яростный рев, но раненый медведь уклонился от схватки со всадником. Он побежал к краю обрыва, остановился нал оврагом, снова заревел и бросился вниз. Георгий вмиг соскочил с коня, подбежал к краю оврага и опять натянул лук, но промахнулся. Медведь исчез в кустарнике. Царь с досадой глядел в овраг: раненая нога мешала преследовать зверя.

Так же, как и в битве при Ширимни, вмиг соскочил с коня эристав Мамамзе. Он подогнул полы шубы, сел на них и с юношеской ловкостью скользнул в овраг.

Георгий стоял на краю обрыва и глядел вслед Мамамзе. Спина в меховой одежде скрылась в зарослях. Тишина воцарилась в лесу. Георгий затрубил в рог, сзывая загонщиков и псарей.

Загонщики и псари спустились в овраг. Наконец гончие напали на кровавый след медведя в тростниковых зарослях. Но зверь бесследно исчез. Тщетно продолжали они поиски по всем теснинам, зарослям и кустарникам:. точно земля поглотила и медведя и Мамамзе.

– Сбежал самый крупный зверь, – шепнул Георгий спасалару.

– Я не смел противиться тебе, – сказал Звиад -но не следовало выпускать Мамамзе из замка. Замыслы его мне были ясны еще вчера. Он хотел выведать, каковы наши боевые силы. Он хорошо знал, что при царском дворе не тронут гостя. Знал также, что на второй день Нового года будет приглашен на охоту и тогда нетрудно будет скрыться.

Георгий насторожился при этих словах Звиада, но промолчал, горько упрекая себя за доверчивость.

Солнце склонялось к западу. Георгий успел убить трех оленей, семь волков, пять шакалов и трех ланей, но улыбка не озаряла лица удачливого охотника.

Оставалось последнее средство: спустить на поиски Мамамзе гончую царя – Куршай. Куршай была щенная, но, заслышав лай псов во время сборов на охоту, она так жалобно заскулила, что Георгий приказал взять ее с собой и в лесу водить на привязи.

Охотничий подвел Куршай к ясеню, где терялся след медведя. Куршай свернула влево, долго обнюхивала место, два-три раза обошла вокруг ясеня и лишь потом взяла направление. Доезжачий отправил вслед за Куршай трех псарей и трех стрелков.

Охотники пересекли тростниковые заросли и вошли в дубняк. Вдруг Куршай остановилась. Под дубом, валялся убитый медведь. Рядом со зверем в зарослях папоротника ничком лежал раненый Мамамзе.

В правой руке старик сжимал кинжал, его седая борода была забрызгана кровью. Капли крови темнели на утоптанной траве и помятом папоротнике.

Георгий был подавлен.

– Лучше бы Мамамзе сбежал, – признался он спасалару. – Трудно будет убедить Чиабера, что все это лишь случай во время охоты.

Долго терли виски Мамамзе. Он пришел в себя. Затем десять охотников с трудом донесли до дворца огромное тело старика.

Георгий приказал позвать Фарсмана Перса. Но этим не удовлетворился: из Фанаскертского замка был вызван лекарь Турманидзе.

– Где я?-опросил Мамамзе, придя в сознание. Глубокий вздох вырвался из его груди, когда он

узнал, что находится во дворце. Он провел рукой по глазам и сказал:

– Шкуру этого окаянного медведя я хотел преподнести царю, не пощадил себя…

Раненый зверь заманил его в чащу. Когда Мамамзе выпустил последнюю стрелу и попал медведю в живот, громадный зверь ринулся на него. Мамамзе отбросил лук и вступил с медведем в единоборство.

III

Несколько месяцев около Мамамзе находился лекарь Турманидзе. Каждую субботу царь или католикос навещали эристава, осведомлялись о его здоровье. Монах-постельничий бодрствовал по ночам у его изголовья, царский духовник читал ему псалтырь.

Мамамзе внимательно слушал старца, даже заучивал псалмы наизусть, издеваясь в душе над их наивностью.

Вечером в страстную субботу царь и Звиад пришли к больному. На этот раз посетители задержались. О прошлых войнах, о старинной охоте повел беседу Георгий.

– Хорошо бы сейчас поохотиться на журавлей в долинах Арагви!-сказал он.

В тот вечер царь был сердечней обычного. Но тревога все же не покидала Мамамзе. Каждую минуту он ждал, что вот-вот царь прервет беседу об охоте и заговорит о мятеже Колонкелидзе.

А дальше?

Дальше царь нежданно глянет на него своими большими карими глазами и скажет: «Ну и как же подло поступил ты, соратник моего отца и мой верный слуга!…» Что же ответит на это Мамамзе? Он приготовился заранее. Он будет упорно отрицать. Находился, мол, в то время в пути и ни о чем не ведаю. Бросят ли его в темницу, привяжут ли к столбу, выжгут ли глаза – при всех испытаниях он полагался на твердость своей воли.

Царь нарушил молчание, в упор взглянул на него и сказал:

– А ведь какая ловкая собака – Куршай! Мамамзе вздохнул свободно и просиял. Он оживленно подтвердил слова царя.

Георгий опустил голову, уставился в кирпичный пол, словно что-то выронил и теперь ищет.

– Да, собака очень преданное животное…

Острием вонзилось в сердце Мамамзе слово «преданное». Было ясно: от разговоров о преданности собаки легко перейти к предательству Мамамзе и Чиабера.

Мамамзе приподнялся, хотел что-то сказать, но Георгий перебил его.

– А вот мы, люди, несчастные создания, для спасения собственной жизни часто предаем верного нам человека,-растягивая слова, сказал он. Потом замолк и снова уставился в пол.

Не оставалось сомнения, что он сейчас назовет Мамамзе, Чиабера и Колонкелидзе, но вместо этого пораженный эристав услышал следующие слова:

– Помнишь, как греки заперли нас в Фанаскертской крепости, лишили воды и как на третьем месяце осады к нам стал подбираться голод. Мы зарезали тогда мою любимую гончую Кудай и съели ее… Облегченно вздохнул обрадованный Мамамзе.

– О да, великолепная была собака Кудай, как же не помнить, она была даже лучше Куршай.

Царь неожиданно встал.

– Спокойной ночи, – небрежно сказал он и собрался уходить.

Мамамзе приподнялся на постели. Он попросил у царя разрешения уехать домой.

От взгляда Георгия не укрылось, что нижняя челюсть Мамамзе при этом чуть-чуть выдвинулась и задрожала.

– Не лихорадит ли тебя?-спросил он.

– Все еще недомогаю, но, если будет на то воля царя, я бы поехал домой, верховая езда меня ободрит.

– Ты ведь мой гость, не мог же я сам заговорить о твоем отъезде, – произнес Георгий и обратился к спасалару: – Пусть конюший к утру оседлает коней, и пусть еще арба сопровождает гостя. Раны могут открыться в пути, ехать верхом ему будет трудно.

Оставшись один, Мамамзе встал, прошелся по покоям, разминая больные суставы, затем вышел на террасу башни и обвел глазами город.

Зубчатые черные стены крепости окаймляли бледно-синий небосвод. В церквах ударили в било, сзывая народ к вечерне. Из дворцового храма доносилось хоровое пение. В ограде монастыря кишело черное воинство монахов. На башне Арагвских ворот перекликались дозорные. Медленно спускалась ночь на сгорбленную спину Сарки-нети. Яблоневый и алычовый цвет легким снежным покрывалом раскинулся над садом католикоса. В кустах щелкали соловьи.

Прислонившись к перилам террасы, стоял эристав Мамамзе. Радость завтрашнего отъезда приливала к сердцу. Он взглянул на восток– месяц поднимался над Крестовым монастырем. Вдруг на мосту Звездочетов заметил он огненное сверкание. Через мост шли ратники, закованные в латы. Мамамзе вспомнил, что и третьего дня дружина ратников проскакала в сторону Херкской кре-, поста. Старик взором следил за сиянием шлемов. Ратники скрылись за горой и вновь появились на подъеме. Молча проехали всадники. Только топот копыт да фырканье коней нарушали тишину. Затосковал Мамамзе по битвам и верховой езде. Всадники между тем пересекли площадь Самтавро, и гарнизонная стража открыла им северные ворота.

Наступила полная тишина. Почернели островерхие купола церквей, на небе зажглись звезды, Беспокойство овладело Мамамзе в обступившем его безмолвии.

Много месяцев Мамамзе находился в Мцхете. Ни царь, ни католикос, ни спасалар за это время ни словом не обмолвились о мятеже пховцев и арагвинцев. Гнев и угроза бушевали за их внешней предупредительностью. Прошлый месяц царь со свитой провел в Уплис-цихе:

По ночам войска передвигались между Херки и Уп-лисцихе. Все ночи слышал Мамамзе топот копыт. Во дворце царила какая-то суматоха. Быть может, царь готовился к войне с кесарем или с тбилисским эмиром?

Да… но что стало с Чиабером и какая судьба постигла Колонкелидзе?

А что, если им обоим выжгли глаза, а крепости Корсатевела и Кветари уже сравняли с землей?

Что станется тогда с Мамамзе?

Ему, по– видимому, дадут оправиться от болезни… Постельничий-монах подозрительно молчит. Возможно, что он соглядатай.

Нет, ясно, дожидаются лишь выздоровления гостя, и, кто ведает, не последняя ли это ночь в жизни эристава Мамамзе?

«О ночь, поведай мне тайные помыслы твои!»

Куда направляются те всадники, что проехали недавно через мост Звездочетов? Быть может, Чиабер и Та-лагва уже находятся в Мцхете, брошены в темницу, и в одну из ночей они все трое будут обезглавлены?.

Разве не так поступил Георгий с цота-эриставами из Цхратбы? Сначала позвал отца в гости, заставил преклонить голову, потом по вызову отца забрал сына из крепости Цхвило. Три месяца держал обоих в Санатлой-ской темнице. На страстной неделе послал к ним своего духовника, велел причастить их и затем, обезглавив отца и сына, бросил их трупы в Арагву. Так покарал он эри-ставов за измену.

О этот царский духовник, этот чернорясый ворон! Всегда ненавидел его Мамамзе. Воистину – он соглядатай!

К нему, "почетному узнику, приставил его царь Георгий. Его карканье– верный предвестник смерти. Первые месяцы, когда Мамамзе боролся со смертью, духовник каждое утро совался к нему в спальню, вглядываясь своими прищуренными глазами в Мамамзе, словно спрашивая: разве все еще теплится в тебе душа?

Приговоренному к позорному столбу узнику он поднесет причастие, расскажет о том, как Христос на свадьбе в Кане Галилейской обратил воду в вино…

Встрепенулся погруженный в свои мысли Мамамзе. Два всадника неслись из крепости Мухнари. Сверкающие мечи держали они в руках. Проскакали через площадь Самтавро, миновали дворец и исчезли в направлении к мосту Звездочетов.

Что это – привидения? «О ночь, как и душа моя, темная, поведай мне тайные помыслы твои!»

До слуха Мамамзе донесся топот копыт. Но почему дозорные неподвижно стоят на башнях? Может быть, зрение и слух изменили Мамамзе?

Нет, это не привидения, это всадники с огненными мечами в руках! Мамамзе участвовал в битвах почти столько раз, сколько ему было лет, но страх перед смертью был неведом ему до сегодняшнего дня.

А сегодня вдруг смутился многоопытный эристав Мамамзе. Колени подкосились, и, беспомощно согнувшись, он ухватился за каменные перила.

Потом он набрался мужества, выпрямился и снова обвел площадь глазами. Еще трое всадников мчатся через площадь, за ними еще трое, а за этими – целая дру-жина. Летят они со страшной быстротой, сверкая мечами.

Молчали всадники, только топот коней стоял в воздухе. Всадники поравнялись с дворцом, и перед глазами Мамамзе в свете месяца промелькнули их суровые лица, сверкающие шлемы и кольчуги.

Что, если те первые два всадника и есть Чиабер и его молочный брат Тохаисдзе? Возможно, что победив войско, вечером выступившее из Мцхеты, они проникли в город.

Если это верно, то почему бездействует стража? А разве не могли они заранее подкупить ее?

Но эти мечи, огненные мечи?… Быть может, Чиабер привез из Византии тайну ковки таких мечей?

Да, но почему же, почему он тогда не открыл эту тайну отцу? Возможно, он хотел сначала сам испытать их?

Вспомнил Мамамзе рассказ Чиабера: византийский кесарь захватил в плен одного багдадского турка; тот был мастером по ковке мечей, рассекающих кость и железо. Бросили его в темницу, пытали, но и тогда узник не выдал своей тайны.

…Да, но как же сдались Чиаберу без боя крепости Мухнари и Гартискари?

Если Чиабер и Тохаисдзе и вправду ворвались в город, то не так легко удастся им овладеть мцхетским дворцом; и лишь только начнется осада крепости, Мамамзе будет обезглавлен.

«О ночь, поведай мне тайны твои!»

Быстро вернулся Мамамзе в свои покои. Монах-постельничий мирно спал, положив голову на руки. Мамамзе надел латы и шлем, опоясался мечом и по потайной лестнице спустился в сад. Две тени прошмыгнули мимо и молча скользнули в темноту. Он прошел Самтавройскую площадь, не встретив ни души. Трое копьеносцев нагнали его. Всадники казались уставшими. Шлемы их сверкали в лунном свете,.медленно шагали кони.

Они проехали мимо.

Мамамзе обернулся: за ним шел караван верблюдов. Он свернул в сторону. У дороги заметил часовню и подошел к ней.

У порога часовни лежали люди. Он приблизился к ним, но не мог понять: не то нищие, не то паломники. Они крепко спали. Лишь один старец сидел одиноко на камне и бормотал псалмы. Перед кивотом мигали восковые свечи. Лицо спасителя показалось Мамамзе странно перекошенным. Ему стало неприятно.

– Добрый вечер! – приветствовал он старика. Старец поблагодарил и ответил тоже приветствием.

Взглядом указал на место рядом с собой и потеснился на камне.

– Почтенный старец, – обратился к нему Мамамзе, – не хочешь ли ты поменяться со мной одеждой?

Старик встал, подвел незнакомца к кивоту, перед которым горели свечи, и оглядел его с ног до головы. Он понял, что перед ним знатный человек, и с удивлением спросил:

– Какую же беду ниспослал на тебя господь, бедный брат мой во Христе, если ты возмечтал о лохмотьях странника?

– Я был язычником, брат, в Мцхете меня крестили, я переменил веру, – начал Мамамзе, – и отныне хочу следовать примеру спасителя. Хочу избавиться от благ земной жизни и ходить по миру как странник, бездомный и бесприютный. Разве не так скитался в мире господь наш, спаситель наших душ?

Старик глянул на лицо неизвестного и на благородную его осанку. Слова показались убедительными. Сняв свою изорванную одежду, он протянул ее Мамамзе, потом присел на камень, разулся и отдал ему лапти.

Мамамзе снял с головы шлем, бросил его на землю, расстегнул латы и дорогое платье из аксамита и передал старцу. Сел и снял сафьяновые сапоги с загнутыми кверху, как у греческих галер, носками и положил перед странником.

– Откуда вы и куда держите путь? – спросил Мамамзе старца.

– Мы плотники и каменотесы, идем из Квелисцихе. Католикос Мелхиседек посылает нас для восстановления придворной церкви в замке Корсатевела, которую, сказывают, разрушили язычники.

У Мамамзе сжалось сердце при упоминании Корса-тевелы. Ему хотелось узнать, что еще говорят о замке, но он сдержал себя.

Мамамзе переоделся и собрался идти дальше. Старик хотел в свою очередь расспросить его, кто он, откуда, но не успел и слова– вымолвить, как неизвестный, пожелав ему доброй ночи, скрылся в темноте.

На темной улице Мтаварта Санатло Мамамзе нагнал караван, который шел из Джавахети и вез провиант для гарнизона Херкской крепости.

– Можно бедному страннику присоединиться к вам? – скромно спросил Мамамзе караванного вожака. – Страшно ночью одному.

– Откуда ты?

– Паломник из Тао, иду пешком из Артануджской крепости в Гудамакари собирать подаяние для церкви.

Беседуя таким образом, они миновали Мтаварта Санатло. В пригороде было тихо. Мамамзе время от времени оглядывался назад. Его никто не преследовал. Значит, во дворце не заметили его отсутствия. Он успокоился. Еще немного – они пройдут крепость Мухнари, и тогда он спасен… Темная ночь, как крепость, защитит его. Ворота Мухнари были заперты.

Караванный вожак пояснил, почему запирают крепость: эриставы Чиабер и Талагва Колонкелидзе подняли мятеж аланов и дзурдзуков, царь опасается их нашествия с севера.

Караван приблизился к воротам. Дозорные выступили из темноты.

Караванный вожак приветствовал начальника крепости и попросил пропустить караван.

– На рассвете мы вышли из Уплисцихе, но дорогой пал верблюд, и, пока перегружали вьюки, нас застигла ночь, – объяснял вожак.

– Сколько всех погонщиков? – спросил начальник крепости.

– Нас всего двенадцать, но в пути к нам пристал странник, сборщик церковного подаяния.

Во время переговоров караванного вожака с начальником крепости Мамамзе заметил, что две тени присоединились к каравану. И когда по приказу начальника открылись ворота крепости Мухнари, один из неизвестных подошел к Мамамзе, положил ему на плечо руку и громко произнес:

– Этот странник – царский гость, мы не можем доверить его вам.

Во дворце Звиада-спасалара поднялась суматоха, Обнаружили, что Мамамзе бежал. Выбежали светиль-щики и зажгли факелы. Спасалар не спал еще, он замешкался в спальных покоях…

Мамамзе стоял бледный, с закрученными за спину руками, когда в комнату вошел спасалар.

Звиад сел на стул. Его заросшее волосами лицо было нахмурено. Он смерил взглядом стоявшего перед ним в нищенских лохмотьях Мамамзе.

– Кто ты? – спросил он небрежно, будто не узнана я его.

– Я эристав Мамамзе, – ответил узник, низко опустив голову.

Звиад– спасалар встал и придвинул ему кресло, Затем таком приказал стоявшим за ним копьеносцам развя-зать руки Мамамзе. Узник пробормотал что-то, выражая благодарность, и спасалар заметил: нижняя челюсть у эристава выступила вперед и задрожала.

– Тебя, кажется, опять лихорадит, эристав эриста-вов?

– Нет, теперь у меня жар, спасалар-батоно. Горькая улыбка исказила полные губы Мамамзе.

– А все же, почему ты так поторопился? Ведь царь повелел завтра с утра снарядить тебя в твои владения.

Эристав молчал. Затем, вскинув голову и взглянув на сросшиеся грозные брови Звиада, он произнес:

– Я и сам не знаю, почему все это произошло со мною, спасалар. Быть может, больное воображение или странное видение смутило меня… После вашего ухода я вышел на террасу крепости. Смотрел на город. Какие-то всадники проскакали мимо меня. Сначала их было только двое, затем дважды по три, и за ними пронеслась целая дружина. В руках они держали мечи, отбрасы-вавшие огненные искры. Много раз сопровождал я Баграта Куропалата в его битвах с сарацинами, плечом к плечу с царем Георгием бился с греками, но ничего подобного никогда не видел.

– А-а-а, ты, вероятно, имеешь в виду всадников с мечами? Тайна этих мечей известна лишь мне да царю, да еще мастерам нашим, но двоедушным тайна эта недоступна. Шествие это я устроил для того, чтобы испытать, другом или недругом явился ты к нам. Теперь нам все ясно. Завтра же, по повелению царя, отправишься ты в свое эриставство. Убедишь Чиабера и Колонке-лидзе вновь присягнуть на верность царю. Или мы сами придем туда, доберемся и до крепости Корсатевела, и тогда вы узнаете, кто были те всадники и что за мечи были у них в руках, – закончил спасалар и пожелал гостю спокойной ночи.

Всю ночь работали санатлойские кузнецы; снимали пламенеющие мечи с наковален, передавали их в руки ожидающим тут же всадникам, и те с бешеной быстротой -мчались на своих конях в лунную ночь, сверкая в воздухе индусской сталью, все еще дышащей пламенем горна.

До рассвета не отходил от окна Мамамзе в эту бессонную ночь. Только когда небо заиграло сизо-голубыми красками и погасли последние лучи Марса, он немного вздремнул.

На рассвете его разбудил амирчкари и доложил, что лошади готовы. Два копьеносца проводили его че-|рез двор и усадили на коня. Главный конюший подал плеть.

Мамамзе просил передать благодарность царю и Звиаду-спасалару. Он просил также передать католикосу его просьбу – посетить замок Корсатевела и прислать священников, и иконы для эриставства. Всадники проехали крепость Мухнари, и амирчкари повернул коня к северу. Только тогда Мамамзе поверил, что его сопровождают не на тот свет, а в собственное эриставство.

Весна подступала к горам. По берегам Арагвы зацвела алыча. Жаворонки возносили в небо радость обновленной земли.