Текст книги "Новоросс. Секретные гаубицы Петра Великого"

Автор книги: Константин Радов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Еще ранней весною я приказал венецианцу Франческо Марконато, пять лет назад оставленному в Англии для учебы, а больше – для шпионства за своими и чужими, отправиться в Италию на поиски "Святого Януария" и его команды.

Так вот, команду он нашел.

Судьба корабля, насколько удалось понять из сбивчивого письма Луки Капрани, оказалась печальна. Однажды ночью, пока матросы развлекались на берегу, он сгорел до ватерлинии прямо в порту Ливорно. Капитан, на грани безумия от великой потери, проклинал и самого себя за беспечность, и нового вице-короля неаполитанского Михеля Фридриха фон Альтханна вкупе со старым герцогом тосканским Козимо Третьим, коих подозревал в подкупе негодяев, спаливших судно. Более хладнокровный Франческо сообщил, что Лука позволил втянуть себя в политику, тайно перевозя оружие для строящих заговоры земляков. Ничего удивительного, если "Януарий" сгорел. Впрочем, нельзя исключить более простой вариант: возможно, вахтенные перепились и стали курить, где не следует.

Смирив гнев, я написал капитану, что дам отслужить вину, если он будет вести себя как мужчина, и вызвал погорельцев в Остенде, куда собирался в ближайшее время.

Английские газеты уже давно трубили о страшной угрозе правам и свободе британцев, исходящей из этого городка. Император Карл Шестой соизволил даровать свое высокое покровительство устроенной во Фландрии компании для торговли с Ост-Индией. Семь директоров были назначены для ведения дел; готовился выпуск акций: шесть тысяч паев по тысяче флоринов каждый. Дело выглядело серьезным, не чета бесславно лопнувшему пузырю «Южных морей». Фламандские негоцианты уже совершили десятка полтора плаваний на восток, основали две фактории в Индии и одну – в Китае. Ныне разрозненные начинания собирались подвести под общую крышу.

Ну и почему бы имперскому графу не стать акционером Императорской индийской компании? Момент в высшей степени удачный. Конечно, с большими деньгами можно перекупить долю в старых компаниях: английской или голландской, – но там цена неразумно велика. Могут возникнуть и препятствия, связанные с подданством. Здесь же меня готовы принять с радостью: жалованный титул свидетельствует о благосклонности императора и связях в высших сферах. В противность аристократическим снобам, негоцианты предпочитают новизну старине.

Ничто не благоприятствует коммерции сильнее, чем дружба с властями. Штатгальтером южных Нидерландов считался Евгений Савойский (впрочем, не покидавший Вену), а фактически правил глубоко ему преданный Эркюль-Луи Туринетти, маркиз де При. В Брюсселе я не упустил представиться маркизу и намекнуть в беседе, что графским титулом более всего обязан принцу Евгению.

Подписка имела успех: шесть миллионов собрали за полдня. Де При, услышав о моем участии, недовольно поморщился: его патрон с самого начала противился прожекту, не желая обострять отношения с морскими державами. Однако император на сей раз поддержал другую партию. Предвестие немилости? Истинное отношение Карла к лучшему фельдмаршалу империи ни для кого не было секретом, однако до сих пор коронованный педант терпел стареющего героя, не желая прослыть чудовищем неблагодарности.

В ожидании несчастного Луки и его команды, добиравшихся из Ливорно, стоило воспользоваться случаем и свести дружбу как с новыми компаньонами, так и с чинами имперского правления сей отдаленной от Вены провинции. Брюссель для меня, в некотором смысле, город не чужой: когда-то, давным-давно, я его сжег. Не в одиночку, конечно – в составе французской артиллерии, по приказу маршала Виллеруа. Это был мой дебют на военном поприще: немало времени прошло с той поры, когда шестнадцатилетний артиллерийский ученик снаряжал мортирные бомбы, а потом с детским жестоким любопытством разглядывал пылающие здания. Впрочем, городская ратуша на Гран-плас устояла, а расчищенным французами пространством горожане воспользовались, чтобы пристроить к ней два дополнительных крыла.

Атмосфера не благоприятствовала светским досугам. Маркиз де При, утверждая в новоприобретенных землях власть императора, стяжал открытую ненависть аристократии, избалованной слабым правлением испанских королей. Даже некоторые из его подчиненных заняли сторону местной знати; самый видный из них – генерал-фельдцейхмейстер граф де Бонневаль, великолепно себя показавший в последней войне с турками. Обе партии я интересовал лишь как потенциальный рекрут в междоусобной борьбе; убедившись в моем нежелании принимать чью-либо сторону, они почти перестали замечать пришельца. Единственное исключение – Бонневаль, с коим мы сдружились на почве обмена военными воспоминаниями. Он не оставлял попыток наставить приятеля на верный путь.

– Пойми, Александр, – внушал собеседник (мы обращались по-солдатски, на "ты") – права благородного сословия святы! Устанавливать произвольные налоги даже Его Императорское Величество не вправе…

– Клод, вы тут привыкли к вольностям и льготам в своей Европе: царя Петра на вас нет! Поверь, после многих лет службы ему – то, что здесь именуют несносным тиранством, кажется детскими шалостями.

– Если не сопротивляться угнетению, мы скоро превратимся в таких же рабов, как царские подданные. Сколько славы стяжал принц Евгений воинскими подвигами, столько же позора принесут ему нынешние попытки уравнять дворян с сервами…

Мой новый друг обладал прекрасным даром убеждения – но его аргументы годились для тех, кто родился во дворце. У меня слишком хорошая память, и слишком многое в этих краях побуждало вспомнить бесприютную юность. Вспомнить привилегии высокорожденных задниц перед нетитулованною головой. Вставши на позиции простолюдинов – можно найти у тирании множество достоинств. Знаете, кого из прежних русских царей народ до сих пор помнит и любит? Ежели не знаете, легко догадаться: Иоанна Васильевича, кого же еще!

Судя по некоторым последующим шевелениям вокруг, Бонневаль оказался не единственным слушателем резких суждений о царе. Поговорку о стенах, имеющих уши, иногда стоит понимать буквально. Иначе непонятно, с какой стати мне в единомышленники стали набиваться явные мерзавцы. Некий аббат, с именем столь же невзрачным и незапоминающимся, как и его внешность, беспрестанно отиравшийся в приемных важных людей, испросил у меня аудиенцию и зашел издалека, начав толковать о благотворительности. Моего терпения хватило ненадолго.

– Святой отец! Я приехал из страны, которая многократно беднее Брабанта или Фландрии. Не вижу причин раздавать деньги, добытые для меня русскими работниками, здешним нищим. Если даже мной овладеет mania religiosa, жителям Нидерландов не стоит вставать в очередь на раздачу милостыни.

– Ваше Сиятельство, можно сделать и так, чтобы ваши пожертвования достались русским, гонимым несправедливой властью…

– О-о-о! Вот это уже интересно…

Первая мысль была о староверах – хотя вообразить, чтоб они приняли иезуитское покровительство, трудновато. Теряясь в догадках, я из чистого любопытства попросил аббата устроить встречу с его подопечными.

Это оказались мазепинцы. Точнее, орликовцы – по избранному в турецких владениях новому гетману. Ходили слухи, что некоторые из них перебрались в Швецию, другие в Саксонию. Теперь вот и до Брюсселя добрались.

– И почему ж вы думаете, панове, что я стану вас кормить?

– Ясновельможный граф, вы ведь тоже за европейскую вольность, против московской кабалы…

– Ах, вот оно что! Теперь понятно, зачем пан Орлик татар на Украину водил: чтоб малороссиян из оной кабалы в Европу вытащили! На аркане. Добром-то, глупые, не желают! А их там ждут, в Польше особливо… Хлопами величают, быдлом…

– Неправда, иных и офицерскими чинами жалуют…

– Только главных иуд. А говорить от имени Европы… Будь у Искариота столько наглости, как у вашего гетмана – купил бы на свои сребреники пергамента и написал еще одно Евангелие. Ступайте вон, пока целы.

Хреновый выбор, но между изменой и деспотизмом я предпочту деспотизм. Свобода ничего не стоит без чести. Лука Капрани, прибывший наконец во Фландрию, наверняка бы со мной согласился. На него жалко было смотреть.

– Ваше Сиятельство, прикажите умереть за вас…

– Не надо умирать. И каяться не надо. Вернешься из Индии – прощу. Принимай "Савватия", он в Амстердаме. Матросов перетасуем: вместе решим, кто с тобой пойдет, а кто здесь останется.

– Из Индии?

– Или из Китая. Директоры будут решать: корабль у новой восточной компании в аренде. Может и купят, по рассмотрении. Так или иначе, идти за мыс Бона Эсперанца.

– Если "Святой Савватий" будет их – не поставят своего капитана?

– Мое слово имеет вес. К тому же хороших моряков не хватает катастрофически. Генеральные Штаты грозят всем голландцам, которые будут иметь дело с соперниками, публичной поркой; а осмелившимся ходить в страны Востока на чужих судах – смертной казнью. Британское правительство тоже приняло меры.

– Ну, эти всегда вели себя по-свински. Считают своими все моря от Зунда до Гибралтара…

– Разве не до мыса Финистерре?

– Могут и за мысом корабль обшарить: бывали случаи, в нынешнее мирное время. Если возить железо в Ливорно – не получится ли из Архангельска, в обход их поганых островов?

– Не получится. И вообще – тебе выходить из Остенде. Ближайшей зимой. Об этом заботься.

– Позабочусь, Ваше Сиятельство. А еще… Знаете, я каждый день молил Деву Марию, чтобы смягчила сердце императора Петра и он освободил вас.

– Сердце? Хм, сердце… Его больное место – кошелек. Полагаю, он меня выпустил только потому, что нужда в деньгах отчаянная. Помощников, умеющих облегчать казну, у него довольно. Тех, кто способен оную наполнять, гораздо меньше.

– Ах да, еще о деньгах… Ваше Сиятельство желали найти применение своим кораблям на время зимы: в Медитерранских морях это вполне возможно.

– Каким образом?

– У греков и прочих левантинцев суда большей частью мелкие и не слишком мореходные. Зимой они из гаваней носа не кажут. Фрахт из Ливорно в турецкие порты дорожает.

– А крупным судам зимняя навигация насколько опасна?

– Англичане ходят. Зимнее время и от пиратов спокойней.

– Тебе видней: сам пиратствовал. Ладно – магометан, а греков-то зачем разбивать?

– Так они ведь тоже грабят турок и христиан без разбора. У острова Патмоса, где я промышлял – самые отчаянные негодяи там и обитают. Не считая самосцев, те еще хуже.

– Стало быть, летом разбивал разбойников и грабил грабителей, а остальное время… Ты где прятался, когда корабль найти не могли? Не иголка, все же.

– Есть места. У африканского берега, у албанского. А всего лучше – остров Лампедуза.

– Погоди-ка, он же необитаемый. И пресной воды нет.

– Зато бухта отличная. Воду приходится из других мест привозить, это верно. Дожди редки даже в сезон, и сразу впитываются: камень очень пористый.

– Значит, источников не нашли. Колодец копать не пробовали? Не на берегу, а ближе к середине острова? Сколько он шириною?

– Пол-лиги, в самом широком месте – лига.

– Должна быть вода. Просто не искали как следует, лентяи.

Безводный и безлюдный остров, пользующийся дурною славой (там часто прятались от непогоды берберийские пираты) известен был каждому венецианскому мальчишке. А вот пригодность бухты для семисоттонных кораблей – нежданная радость! Глава сицилийской фамилии Томази именуется "principe di Lampedusa", однако сей княжеский титул представляет скорее словесную побрякушку, чем действительное право владения. Ни один настоящий монарх не заявлял своих прав на бесполезный клочок суши. Сейчас этим рано заниматься, но на будущее – запомню. Может получиться неплохая корабельная стоянка. Конечно, если воду найти.

– Лука, вот еще что. Тебе, полагаю, Франческо не понадобится на Востоке?

– Обойдусь.

– Вот и хорошо. Корабли пойдут в Китай, Индию и Аравию. Мне нужны верные люди в разных местах.

– Он же не моряк.

– Устрою судовым лекарем: ужели при случае кровь пустить не сумеет?

– С легкостью! Что кровь, что кишки выпустить – этому парню раз плюнуть.

– Замечательно. Там, вполне возможно, практика будет.

Между Индией и Азовом

– Мадагаскар?! Господь с тобой, князь Борис Иванович! Самое бесполезное место к востоку от Капштадта.

Что сказать: удивил меня Куракин! И развеселил. Позвал на чашку кофею и завел речь… Вот именно! Дескать, не помогу ли ему коммерцию с этим островом завести. Много лет обретаясь в Гааге, ни малейшей склонности к торговым аферам он доселе не выказывал.

– Там же покупать совсем нечего – кроме красного дерева да ракушек какой-то особой породы. А отвезти твоего, как говоришь, приказчика навряд ли кто из капитанов согласится. Потому что не по пути.

– Значит, не хочешь пособить, Александр Иваныч?

– Хочу, княже! Но не могу. Ты, небось, поглядел на карту – "ага", сказал! "Как раз на дороге в Индию!" Не тут-то было. Пускаешься в дальнее плавание – забудь, что прямая линия кратчайшая.

– Неужто, дорогой граф, ты решил Евклида опровергнуть?

– Не я, а творец мира сего. Ветры морские в такую геометрию закрутил – спаси и помилуй! В индейских морях они дуют строго по регламенту, не как у нас дураков. От Бона Эсперанца курсом норд-ост не ходят! По крайней мере, опытные капитаны. Сначала идут на ост, лиг этак тысячу, только потом к норду забирают.

– Зачем не сразу к норду?

– Чтоб не получить ветер в морду! Извини, морская поговорка. На обратном пути угол отчасти срезают, но к Мадагаскару попадают только неумехи и неудачники, поелику тем, кто слишком уклонился к весту, приходится потом лавировать.

– По-твоему, мимо острова никто морем и не ходит?

– Ходят, но мало. Только в Йемен, вот за этим. – я приподнял тонкую, как бумага, чашку с божественным напитком. – И совершенно верно ты изволил заметить, что мимо. Стараются обойти подальше. Ибо пиратское гнездо.

На лице Куракина легкою тенью промелькнуло борение страстей: открыть карты или продолжить игру втемную? Он задумчиво поглядел в окошко. С голландских небес изливался бесконечный осенний дождь. Я еще отхлебнул из чашки. Хорош кофеёк у князя! Надо ему помочь.

– Борис Иванович, мы с тобой люди военные и тайны хранить умеем. Так имей решпект хотя бы к чину: в дураки меня не верстай. В России только одному человеку могла прийти на ум коммуникация с Мадагаскаром, и этот человек нам с тобой хорошо известен. Тебе даже сродни, как свояк по первой жене.

Дипломат с тревогой оглянулся; но слуга, минуту назад подходивший поворошить угли в камине, уже ушел.

– Как ты узнал?

– Ex ungue leonem. По когтям! А то, что морская вольница, когда англичане стали ее на реях развешивать, принялась покровителей искать – давно не секрет. С конца испанской войны ко всем монархам в Европе стучатся. Безуспешно. Никто не берет под свою руку. Почему, сам знаешь.

– Поодиночке можно бы принять на службу…

– А они пойдут? Собственно, раньше-то им кто мешал?

Посол, думаю, не хуже меня чувствовал непрактичность идеи государя. Умный и смелый слуга, иной раз он даже спорил с хозяином – но неуклонно исполнял его волю, если убедить не удавалось. Даже когда внутренне был не согласен. Я тоже лишь однажды нарушил это правило…

Сейчас просто так отказать нельзя. Куракину не останется ничего, кроме как переложить вину на меня. А царский ум пойдет по накатанной дорожке – и шиш я в Россию больше попаду! Разве в Якутск или Березов. Одно спасение: предложить лучший способ проникновения на Восток, нежели мадагаскарская авантюра.

Собеседнику надоела пауза.

– Откуда ты, Александр Иванович, такие тонкости навигации в восточных морях ведаешь? Или твои моряки не обо всем докладывают?

Похоже, князь усмотрел в моем молчании намерение что-то скрыть.

– Мои там пока не бывали.

– А чьи бывали?

– Известно, чьи. Ост-Индской компании.

– Дорого?

– Смотря что. Матросские россказни о морских приключениях – кружка пива. Копии судовых журналов и комитетских бумаг – вот это дорого. Очень. Добавочный кредит взял в Лондоне под залог товара. Но все расходы надеюсь оправдать.

Куракин понимающе улыбнулся.

– Значит, покупаешь тайны у англичан за английские же деньги?

– Да уж не за русские: в России двадцать процентов интересу ломят, а здесь или в Лондоне можно по пяти сторговаться. Если обеспечение надежное. Так вот, насчет тайн. Готов делиться – при условии, что на сторону не уйдут. Делиться бесплатно. Но кое-что взамен попрошу. Знаю, что Его Величество к тебе прислушивается…

– Сам, сам доложишь…

– Не буду. Государь горяч, и я тоже. Случается, от избытка сердца уста глаголят… всякое. А ты даже горькие истины в изящную дипломатическую форму облечь умеешь.

– И что за гадость ты мне предлагаешь в сию форму упаковать?

– Первое, что Россия собственным флотом до Западных и Восточных Индий добраться не может.

– Чем тебе нехорош русский флот? Шведов побеждал…

– Вот видишь, князь: и тебя заело. А представь, государю сказать? Хорош он, вполне хорош – для той цели, под которую строился. Хорош на шведов. Хорош для Балтийского моря. Ежели дальше… Ну, досюда, по крайней нужде, дойдут кораблики. Еще вдесятеро дальше – извини, Борис Иванович! Англичане смеются над шведами и датчанами: мол, балтийская лужа им впору. Доля истины в сих насмешках есть.

– Над нами тоже смеются?

– Нет, над нами рано. Одно дело, когда взрослый детина спотыкается, другое – младенец, вчера сделавший первый шаг. Но если не обретем уверенную поступь – начнут.

– А обретем – постараются ноги переломать.

– Как водится. Все морские державы прошли через это. Так вот, я хочу сказать простую истину, которую любой военный моряк – какого бы флота ни был – почтет ересью. Линейные корабли и фрегаты для дальних океанских плаваний не годятся.

– Это еще почему? Что же годится-то?

– Ты на военном судне когда-нибудь был? Не на шканцах, не в капитанской каюте – а на нижней палубе?

– Что там особенного?

– Там матросы спят. В две перемены, по четырнадцать дюймов в ширину на брата. В этакой тесноте полмесяца потерпеть можно. Месяц – уже с трудом, болезни начинаются. На второй месяц становятся повальными. Плавание в Индию занимает полгода в один конец.

– Постой, граф! Мы всю морскую науку взяли у англичан и голландцев, они в дальние моря ходят и доселе живы.

– Ходят торговые суда, коих у нас почти совсем нет. Военные – очень редко и с такими потерями в людях, что просто беда. На торговце народу меньше, по крайней мере, впятеро. Пространства довольно, хотя без излишества. Вода, провиант, амуниция – не стоит и говорить, насколько легче снабжение.

– Убавить команду на любом фрегате, то же и выйдет.

– Сразу не выйдет. Всех переучивать придется: малым числом с парусами совсем иначе работают. И вообще, суда для боя и для дальнего плавания… Как бы сказать… Эти два предназначения совмещаются плохо. Лучше изначально, на верфи, закладывать особую породу корабельную.

– Вот теперь понял, к чему клонишь. Ты ведь о своих судах?

– Между прочим, "Савватий" – лучший корабль у Остендской компании. И самый большой. Другие – тонн по двести-триста. Только один на шестьсот, в Гамбурге достраивается.

– Вижу, что о собственной компании для индийского торга возмечтал. Да с монопольными правами. Подумай, сколько будет завистников: не боишься?

– С завистниками охотно поделюсь. Если деньги вложат. Люди, в чьем содействии нуждаюсь, тоже не пожалеют. Будет ли монополия, не важно: соперники из русских купцов, где они? Большие деньги стоят на кону. Очень большие. И казне хватит, и всем остальным.

Борис Иванович взглянул испытующе. Я улыбнулся:

– В Остенде у меня смешная доля: один процент. Когда люди переймут необходимый опыт…

– Есть у кого?

– Там служат якобиты, ходившие на компанейских судах. На "Савватии" из них штурман и еще трое. Остальная команда – русских чуть меньше половины, неаполитанцев треть, немного немцев и всякой портовой изгари. Вплоть до малайцев. Сии нации никто не зрит себе соперниками, учиться дают. Посему вторая весть для Его Императорского Величества: за несколько лет можно выучить моряков, коих не страшно будет посылать вокруг света.

– Петр Алексеевич так долго ждать не будет.

– Если беременную принуждать, чтобы разрешилась пораньше… Впрочем, на всё его царская воля. Теперь просьба. Люди нужны. Хотя, нет. Не так: он поймет превратно и даст, которых не жалко. Нужна привилегия нанимать, кто мне годен. Матросов и навигаторов. Обдумать кондиции для кончивших курс Морской академии. Ежели до Рождества состоится о них высочайшая резолюция – успею пристроить на суда, уходящие в феврале.

– В Индию?

– И в Китай тоже. А неугодно государю – не буду настаивать.

Через неделю, исполняя обещание поделиться английскими коммерческими тайнами, я передал князю Куракину обширную промеморию, рисующую правдивую и соблазнительную картину восточной торговли. Самому интересно было составлять: неожиданные связи открывались. К примеру, зависимость военной мощи морских держав от поставок индийской селитры. Смогла бы Британия обеспечить хоть четверть потребности флота в порохе внутренними средствами? Сомневаюсь. А Голландия? Хитрые бюргеры накапливали ценное сырье в мирные годы, продавая во время войн буквально втридорога – с прибылью в двести процентов! Только чай умножает деньги в близкой пропорции; всяческие ткани (в которых я, к тому же, не разбираюсь) – гораздо меньше. Кстати, в России пороха почти всю войну не хватало, и Матвеев, помню, хлопотал о покупке селитры у тех самых голландцев! Царя это должно зацепить.

Стараясь, в видах проникновения на Восток, пополнить русскими моряками экипажи фламандских судов, я не забывал о своей главной коммерции. Со сбытом железа продвинулся неплохо. Потеснил шведов в обоих Нидерландах, даже в Льеже встал твердой ногой. Для тех, кто не знает здешних особенностей: расторговаться в Льеже с таким товаром – все равно, что привезти дрова в лес и продать с прибылью. Надо подстраиваться под запросы местных мастеров, чтобы поставлять именно такой металл, который идет в работу.

С завода писали, что лужение по способу Реомюра испробовали: результаты отменные, белая жесть выходит лучше саксонской. Распорядился делать в запас, а сразу в продажу не пускать. В торговом соперничестве внезапность нужна не меньше, чем на войне; да и не помешает сначала перед царем похвастаться.

Пока я занимался в Европе коммерцией, на южных границах России дела оборачивались все хуже. Восьмидесятилетнему хану Аюке сил недоставало, чтоб удержать в дрожащих старческих руках власть над калмыками. Его старший сын и соправитель Чакдоржап прошлым годом помер. Оставшись без пригляда старших, внучата степного патриарха передрались меж собой: Дондук-Омбо с двадцатитысячным войском принялся разорять улусы чакдоржаповых детей. Где могли спастись побежденные? В крымских владениях, конечно! На Кубань потянулись тысячи кибиток. Ногаи тоже воспользовались смутой и во множестве выбежали из-под калмыцкой власти. Между тем старый мой неприятель Бахты-Гирей, прозванный соплеменниками «дели-султаном», сиречь бешеным, вопреки прозванию показал себя расчетливым политиком. Женившись на черкесской княжне, сей лихой джигит обрел поддержку ее воинственных родственников. Приняв бежавших с русской стороны степняков, он стал главою многочисленного войска из черкес, ногаев, калмыков и казаков-некрасовцев. Тех, которые помнили экзекуцию за прошлый набег, вождь успокаивал: дескать, Шеремет-паша умер, а Шайтан-паша то ли казнен, то ли за границу бежал – теперь бояться некого. Так, по крайней мере, рассказывали перебежчики.

С появлением новой враждебной силы война полыхнула сплошным тысячеверстным пожаром от Шемахи до Азова. Ахмед Третий имел основания радоваться: он в этом формально не участвовал и всегда мог отговориться своевольством вассалов, а русские войска на юге оказались связаны. Петр попал в положение медведя, разорившего даже не улей – ибо сладостей в недрах Кавказа не обреталось – а осиное гнездо. Терпеть больно, а бежать стыдно. Передавить злобную мелюзгу? А ты ее поймай сначала! Выказывать бессилие опасно: крымцы давно точат сабли и кормят коней, им днепровские городки поперек горла. Без воли султана по-крупному воевать вряд ли посмеют – но ведь Ахмед и его визирь Ибрагим-паша тоже поглядывают, не даст ли царь слабину. Оплошает – быть войне!

По крайней мере, одно преимущество перед Россией турки имели: полную казну. Ибрагим отрубил столько вороватых рук и хитроумных голов, что изрядная часть налогов стала достигать оной. Раньше там всегда было пусто – один Аллах ведает, с каких времен. Ходили слухи: султанское величество по ночам вместо гарема заглядывает в сокровищницу любоваться блеском золота. А у нас? Полный финансовый крах: в военной службе задержка жалованья приближалась к году, в гражданской – превосходила этот срок. Усиливаясь свести бюджет, Петр урезал на треть плату офицерам и чиновникам (кроме военных иноземцев), но дефицит не одолел. И это при том, что по всей Руси стон стоял от беспощадного взыскания податей!

Нелепость новой налоговой системы вышла наружу. Обычно деньги собирают с тех, у кого они есть; вздорная идея разложить содержание войска по душам, не глядя, у кого что имеется за душой, обернулась бы голодной смертью для сотен тысяч семей, если бы крестьяне своей волей не делили бремя по силам. Собирать подать при посредстве самих воинов оказалось не более уместно и удобно, чем резать хлеб шпагой: и стол пошкрябаешь, и сам порежешься, и шпагу испортишь. Не всякий завоеватель так бесчинствовал в покоренной стране, как русская армия – в собственной.

Самый же тяжкий порок нового устройства (уж не знаю, какое затмение ума посетило государя, что он о том не подумал) – неправильное расположение сил на случай войны. Полковые дистрикты плотно нарезаны вокруг Москвы, где народу погуще – а к югу от Воронежа пустота. Надо как раз наоборот, чтобы ландмилицию, казаков и гарнизоны надежно подпереть полевыми войсками. Писал я из Азова, в последнее пребывание там… Может, критикой любимого царского замысла отчасти себе и навредил? Ослабил доверенность Петра. Если б, как все, громко восхищался его мудростью и глубокомыслием – мог бы Господь чашу сию и мимо пронести.

При такой диспозиции армия обречена потерять несколько месяцев на утомительные марши, а инициатива в первой кампании заведомо отдается неприятелю. Еще хуже, что нет уверенности – не взбунтуются ли доведенные до крайности поселяне, как только полки покинут места постоянного расквартирования. Хоть вовсе их на войну не выводи!

К счастью, турки не торопились к бою: только грозили покамест. Оставалось время взяться за ум. Князь Михаил Голицын, назначенный командовать украинским корпусом, уже несколько месяцев сидел в Киеве, потихоньку стягивая войска из срединных губерний. Вести о России будили странное чувство: так иногда у выжившего после ампутации солдата начинает болеть отрезанная рука или нога. А у меня с уходом из службы будто ампутировали часть души. Манкируя неотложными денежными делами и перелагая оные на плечи помощников, я уносился мыслью в причерноморские степи. Проигрывал в уме варианты действий, как шахматную партию. Знакомый азарт горячил кровь. Драться хотелось. Раз уж война далеко – может, поблизости какой противник найдется?

Что меня сильно раздражало – это английские газеты. Насколько лондонские писаки считали нужным уделить внимание державе Петра, настолько они становились во враждебную позицию к ней. Русских рисовали самыми черными красками; симпатии всецело принадлежали туркам. Секрет пристрастности крылся не слишком глубоко: его то и дело выбалтывали простодушные памфлетисты, рассуждая о возможном соперничестве по части доставки в Европу азиатских товаров, ежели царь сумеет утвердиться в Персии.

На мой взгляд, восточные дела оснований для зависти вовсе не давали. Для опасений, что весь персидский шелк пойдет через Астрахань – тем более. Где появляется русский чиновник, там торговля мрет, задавленная поборами и мелочными придирками. Меня спасал от "крапивного семени" генеральский чин – но простым купцам, подобной защиты не имеющим, приходилось кисло. Теперь оказалось, что британское государство тоже не без греха: в парламенте раздавались голоса, требующие вовсе пресечь коммерцию с Россией и даже отобрать у нее балтийские провинции.

Я регулярно посещал Англию по делам (от фламандского побережья до Лондона лишь двести верст водою, при благоприятном ветре – сутки пути). Откуда сей яд истекает, было понятно. Однако, хотя ост-индцы всех подавляли богатством и активитетом, враждебность отнюдь не имела общего характера. Со времен Тюдоров существовала Московская компания, кровно заинтересованная в дружбе с царем. Семейство Кроули, через пятерых замужних сестер связанное с влиятельными аристократическими кругами, тоже не стоило сбрасывать со счетов. Наконец, Адмиралтейство не желало остаться без русской пеньки, леса и парусины. Составить пророссийскую партию нашлось бы, из кого. Но некому. Третий год в Лондоне отсутствовал резидент, после того как молодой Михаил Бестужев-Рюмин сделал политическую бестактность и был выставлен вон заносчивыми англичанами, словно нашкодивший мальчишка.

Пришлось его работу брать на себя. Директоры Московской компании – старомодные джентльмены, торгующие коноплей и кожами – не обладали шустростью ост-индских собратьев, однако необходимость инспирировать газеты не отрицали. Средства готовы были выделить. Джон Кроули тоже не подвел: не только деньгами поучаствовал, но и взял на себя связи с Адмиралтейством. Как монопольный поставщик якорей, он имел большое влияние в этом ведомстве. Вскоре пашквилям, изображающим царя так, словно он кушает печеных младенцев на завтрак, стали давать отпор – перегибая палку в другую сторону, но все же, на мой взгляд, более правдиво. Понимая, что к газетерам приличное общество относится в согласии с поговоркой "собака лает – ветер носит", я почел нужным употребить и более серьезный калибр. Слова продажных писак – мелкая картечь ближнего боя. Слова людей, коих ни за какие деньги не купишь – многопудовые бомбы. Но ввести этих людей в бой… Тут нужно политическое искусство. Тем более, когда ведешь дело с духовными лицами.

Мысль, что они мне понадобятся, первый раз явилась еще в Уэльсе, при обдумывании, как быть, если мои мастеровые восхотят жениться на местных девицах. Останутся жены в своей вере, или им позволено будет перейти в православие? Поскольку англикане, отвергнув папистские новшества, не увлеклись крайностями лютеранства, по догматике и обрядности они ближе к православным, нежели все прочие европейцы. Более того, со времен революции Вильгельма Оранского в здешней церкви образовалась многочисленная фракция "неприсягающих", то бишь не признающих короля главою иерархии. Среди них экуменические идеи чрезвычайно сильны. Вот уже несколько лет "неприсягающие" вели переговоры с петербургским Синодом и восточными патриархами о соединении церквей.