Текст книги "Новоросс. Секретные гаубицы Петра Великого"

Автор книги: Константин Радов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Адмирал отвечает? Дай сигнал "пушки зарядить".

– Слушаюсь.

Флагман подтвердил. Выпустив заряды по перебирающимся через вал неприятелям, отправились вниз последние стрелки.

– Сигнал "пали"! И за мною!

То на заднице, то на четвереньках, не заботясь о благородстве манер и целости штанов, скатились с обрыва – в тот самый момент, когда по нашему прежнему пристанищу ударили двадцатичетырехфунтовые ядра. На минуту корабельные пушки внесли замешательство; но азарт атаки победил страх. Увидев, что гяуры ускользают из ловушки, турки сплошною толпой вывалились на край обрыва, и каждый счел себя обязанным в нас пальнуть. Столь плотного огня не помню даже в больших баталиях. Убитые падали десятками. С трудом удалось выстроить в линию тех, у кого еще остались заряды, и попытаться отогнать врага. Куда там! Что разъяренного медведя колоть перочинным ножичком! Пока остальные грузились, линия растаяла наполовину. Ксенидис получил пулю в грудь и кашлял, захлебываясь кровью. Екимова, раненного в ногу, солдаты силой уволокли в лодку. Второй залп "Старого Орла" – и тот не поправил положение. После недолгой паузы стрельба возобновилась с новой силой. В стороне осмелевшие враги спускались к морю, заходя с фланга. Матросы на последних шлюпках (им тоже доставалось) затабанили, не достигнув берега, и что-то кричали.

– Прекратить огонь. Уходим!

Оглядываясь, оскальзываясь, оступаясь, хромая и волоча раненых, поредевшая кучка солдат заторопилась к спасению. Вот еще один вскрикнул, зажимая свежую рану; другой рухнул замертво в неглубокую воду… Черт, как же его звали… Далеко мне до Александра Македонского: тот пятнадцать тысяч своих ветеранов помнил в лицо и по имени, а я унтеров-то не всех… Густо летят пули, взметывая фонтанчики. За мной – последний выстрел. Пистолеты заряжены, не пропадать же добру. Зайдя по пояс, разрядил оба в бегущих к берегу турок, выбросил и поплыл. Моряки, видя, как мы гибнем, набрались храбрости. Подошли вплотную, выхватили уцелевших – и ходу! За пределом ружейной досягаемости встал в полный рост, оглядел волны за кормой. Ни одной головы не видно, на берегу – только мертвые и умирающие. Feci, quod potui…

Обернулся к рулевому:

– Держи на флагман.

– Благодарение Пресвятой Деве, живой! Говорил же тебе: разве можно так рисковать?!

Змаевич, обыкновенно сдержанный, кинулся с объятиями. Я предостерегающе выставил ладонь:

– Погоди, Матвей Христофорович. Изволь объясниться.

В глазах обида. Но чуть-чуть наигранная. Всё понимает, спаситель хренов. Еще позавчера я не мог бы себе позволить так говорить с ним. На равных, самое большее.

– В чем, Александр Иванович?

Прости, дорогой – сам напросился на оплеуху. Моральную, конечно. Последние тридцать шесть часов переменили многое, и чем скорей вице-адмирал осознает новую расстановку сил, тем лучше.

– Ваше Превосходительство. У меня просто нет слов, чтобы выразить величайшую признательность за спасение остатков моего отряда – но я был бы еще более благодарен, если бы сия радостная встреча произошла на сутки раньше и на пятнадцать верст западнее.

Надо сразу расставить точки над i. Формально он не обязан мне отчетом – но по иному, высшему порядку отказаться не может. Суровое лицо багровеет от раздражения.

– Смею вас уверить, господин генерал-майор: мои люди сделали всё, что в человеческих силах.

– Считая и капитана, коему поручено было крейсировать у северного входа в пролив? Уступку позиции без боя слабейшему неприятелю вы считаете честной службой?! Понеся напрасные потери, едва избегнув собственной гибели – я вправе требовать разбора дела. Считаю своим долгом уведомить, что буду искать справедливости у государя, если не найду оной у вас.

Об адмирала можно фитиль зажигать. Он не любит сдавать подчиненных, предпочитая наказывать собственной властью. Но деться ему некуда.

– Александр Иванович, давай по-хорошему. Чего ты хочешь?

– Того, что по регламентам положено: военного суда над виновным. А для начала вызови того капитана, я ему в глаза посмотрю.

– Вызвать недолго, только…

– Не трону. Обещаю, что пальцем к нему не прикоснусь. Тем более шпагу пачкать не стану.

Умывальный таз с горячей водой, зеркало, бритва, свежее белье, одежда без дыр, сухие башмаки, завитой парик, сытный завтрак и крепкий кофей… Что еще нужно, чтоб выглядеть вельможей, а не бродягой? Разве выспаться – но сия роскошь все еще недоступна. Пока доставленный на флагман Гришка-денщик приводил меня в цивилизованный вид, в отдалении гремели пушки: там посланные Змаевичем корабли превращали в щепу турецкие галеры. Юный мичман прервал досуги сибарита:

– Ваше Превосходительство, господин адмирал приглашать изволят…

– Иду.

Отступившая было после завтрака хладная злоба вновь накатила при виде согбенной фигуры, с видимым страхом ожидающей своей судьбы.

– Ты кто? Представься.

– Капитан майорского чину Л…й Данила Степанов.

– Что у тебя за судно и какой приказ имел на вчерашнее утро?

– Шнява "Лебедь" о четырнадцати пушках. Велено было от господина адмирала чинить обсервацию между мысами Хроня и Хилеон…

– Где ты был в конце моргенвахты?

– Как полагается, на шканцах…

Уловив, что плотина моего терпения может и не выдержать, Змаевич вмешался в допрос:

– Господин генерал-майор желает знать, где находилось судно и почему не на предписанной позиции.

Приняв пояснение за поддержку, капитан бодро затараторил:

– Так по всему казалось, что у Керчи никто не уцелел. Пушечная пальба слышалась зело частая, потом струг выскочил из пролива – всего один, за ним шебеки турецкие гнались. А допрежь сего сигнал отступать был дан, фейерверком…

– Постой-постой. При чем тут фейерверк? Мои приказы не тебе отдавались.

– Из уважения к Вашему Превосходительству я все равно исполнил.

– Дурачком прикидываешься? Хочешь девятый артикул на десятый переменить? Дескать, преступил повеление без умыслу, по глупости?

– Истинно по глупости, Ваше…

– Врешь, вор! Измена твоя несомненна! Никакого разжалования, только смерть! Пуля или петля, пусть суд решает. Говори, с кем в Санкт-Петербурге корреспонденцию имеешь?!

– Ва-ва…ство… помилуйте… дети…

Бухнувшись ниц и заливаясь слезами, сукин сын слякотью расплылся по палубе. Брезгливо подобрав ноги, я покосился на Змаевича:

– Вели увести.

Версия заговора не выдержала испытания. Скудоумия и трусости в этом шматке дерьма хватало, чтоб не искать иных причин бегства при первом движении неприятеля.

– Чья родня, Матвей Христофорович? По собственным достоинствам выше профоса он бы не поднялся: всё, на что способен – палубу отскребать, если больной в кишечной горячке обгадит.

– Сам по себе – ничья. А вот супруга Федору Матвеевичу двоюродной племянницей доводится. И дети есть, четверо…

– Рожать от такого – только породу портить. Больше ста душ зря погибло, у них тоже дети. Ладно. Если опасаешься поссориться с генерал-адмиралом, на казни настаивать не буду. Отошли с аттестацией о негодности или что иное сделай, только убери отсюда. Другой раз увижу – за себя не поручусь. Давай лучше о деле. Ты уже думал, как турецкий флот вернее добить?

Коммерческим взглядом на жизнь мои земляки-венецианцы одарены от природы. Змаевич – не исключение. Впрочем, любой мог понять: я захочу что-то получить за невынесение сора из избы. Труднее догадаться, что компенсация будет состоять в праве равного голоса при распоряжении линейным флотом. Вице-адмирал охотнее сделал бы одолжение личного характера, нежели вытерпел такое вторжение в свои права, однако для человека чести моральный долг бывает столь же несомненным, как банкирская ассекурация. Он смирился, хотя и не сразу.

– Добить бы неплохо, но мне важней свои корабли сберечь. За них перед Его Императорским Величеством я в ответе, а не ты. Хоть один сядет на мель в виду турецких бастионов – знаешь, что будет.

– Не приведи Бог! Однако, думается мне, государь непременно призовет нас с тобой к ответу не только за то, что сделали, но и за то, чего НЕ сделали. Могли врага в ничто обратить, да поленились либо испугались… Вот так будет выглядеть бездействие! Превосходство теперь на нашей стороне…

– Не слишком значительное. Смотри: у них остается девять кораблей…

– Восемь. Один разоружили – видимо, собирались кренговать. Шквал не прошел бесследно.

– Пусть восемь. Добавь фрегаты и прочие суда: всё еще немалая сила. Выйти против нас в открытое море не решатся, но при поддержке береговых батарей способны отразить атаку. Через неделю, много – через две из Константинополя пришлют подкрепление и восстановят превосходство.

– Добавочный резон торопиться. Жаль, если мои труды пропадут даром. Не думаю, что пушки Еникале так уж опасны: прамы и малые суда могут обойти крепость в трех верстах, а корабли по нескольку пробоин выдержат.

– Форсировать пролив под огнем? Не забывай: дальше их ожидает бой. Повреждение рангоута на одном лишит маневра всю эскадру. На прамы тоже плоха надежда, они в этом отношении заведомо кораблям уступают.

– Маневр, Матвей Христофорович, можешь не принимать в расчет. Бой будет на якоре. Фарватер загроможден утопленниками, мачты и реи торчат из воды, как великанские рогатки. Проход между ними затруднен и не при всяком ветре возможен. Кстати, мысль в голову пришла: чем старые корабли на дрова пускать, не лучше ли употребить для заграждения? Ну, если доведем до Керчи? Еще четыре-пять положим на дно у мыса Ак-Бурун, и южный вход в пролив закупорим, как бутылку! До самой зимы, пока шторма их не разломают.

Бедный Змаевич! Сколь тяжко, думаю, было ему терпеть бесцеремонные суждения дилетанта о морской тактике! А затопление кораблей – вообще покушение на святое. Как пехотинцам предложить сделать бруствер из трупов товарищей. К чести вице-адмирала, он сдержал горячий нрав: в итоге долгого (и временами бурного) обсуждения мы пришли к согласию. Эскадра принялась лавировать против слабого норд-веста.

Кеч «Миротворец» содрогнулся от киля до клотика. Пузатая бронзовая мортира рявкнула, выплюнув среди дыма и пламени чугунную сферу с крупный арбуз величиной. По высокой траектории бомба устремилась в направлении бастиона. Вот под стеною вспухла пушинка разрыва; и только через пять или шесть секунд донесся слабый, приглушенный расстоянием звук. Еще раз громыхнуло: в полусотне сажен выпалил «Агнец», во всем подобный собрату. Считалось, что суда построены кумпанством Троице-Сергиева монастыря еще в прошлом веке. Им бы не дожить до нынешней войны, если б не две тимберовки; первая – на английский манер, с полной разборкой и выбраковкой негодных частей. У британцев нередко случается, что годными признают носовую фигуру да мебель из кают-компании; и все же корабль продолжает числиться в Адмиралтействе по старому списку. Парламент легче ассигнует средства на ремонт, нежели на новое строение. В России, за неимением парламента, Козенцу приходится считаться с привязанностью царя к лично ему памятным судам. «Миротворец», или, по-голландски, «Вредемакар», принадлежит к этому кругу. Услышав о бомбардировании крепости с моря, Петр непременно спросит: как Макарка себя показал? Азовские матросы в своем кругу именуют кеч не иначе, как «Вредным Макаром».

Лейтенант Торвальдсен, командующий судном, что-то прокричал – по-русски, однако со зверским акцентом. Матросы (как только они его понимают?) налегли на кабестан, корпусом нацеливая жестко встроенные мортиры. Команды Апраксин прислал неплохие, но меткость вырабатывается только практикой и привычкой к своим орудиям. Палить же таким калибром весьма накладно. Ладно, пока можно упражняться, ведя беспокоящий огонь – чтобы не дать легкой жизни крепостным сидельцам, кои тоже стреляют. Не по нам. Их цель гораздо важнейшая: вереница кораблей и прамов, осторожно пробирающихся по дальнему от крепости краю фарватера. Бьют пока не слишком точно и даже не слишком часто. Мурад-паша переправил на Тамань большую и лучшую часть гарнизона, а обратно вернуть не успел. Великое дело случай. Какой военной хитростью можно такого добиться, чтобы крепость в Европе, а гарнизон – в Азии?!

Матвей Христофорович с тяжелым сердцем отдал приказ на форсирование пролива. "Старого Орла" оставили в Азовском море, затем что с его осадкой пришлось бы идти под самым крымским берегом. Вице-адмирал перенес флаг на сорокавосьмипушечник: эти смоллшипы похожи друг на друга, как утята из одного выводка. Матросы на шлюпках впереди всей колонны размечают буйками путь; авангардный корабль отдифферентован на нос, дабы при нужде сняться с мели; идущие следом разгружены до предела, как только возможно в трех днях пути от собственной гавани. У прамов другая беда: сносит сильно. После крепости надо идти в галфвинд, для них это почти предел. Плоскодонные суда плохо лавируют, даже с опущенными шверцами; если б и хорошо могли – сие немыслимо в опасной близости вражеских батарей. Коли ветер зайдет хоть на румб, будем буксировать. Остатки моей гребной флотилии рядом, в готовности – только сразу девять тяжеленных корыт они не утащат. Ну, а случись неудача и отступление – совсем худо придется, ибо добавится встречное течение. Так что дорога нам в один конец: надо побеждать. Побеждать опытных моряков, со времен Хусейна Мезоморто никому не уступающих по выучке и храбрости. Чертов калабриец! Жаль, что ни Дюкен, ни д"Эстре, ни сам Франческо Морозини не смогли убрать первую половину из его прозвища, означающего "полумертвый". Еникальскую крепость тоже строил итальянец-вероотступник. Горстка степных воинов тем и превратилась в многомиллионный народ, что давала приют ренегатам, отнимала детей и воровала женщин; один аллах ведает, какая кровь намешана в жилах нынешних турок. О прежнем султане, старшем брате Ахмеда, недовольные подданные шептались: дескать, надоело глядеть на эту русскую рожу!

Вдали занимают позиции еще три бомбардирских судна: каждое встает на два якоря, долго выверяя направление стрельбы. Это против южного приморского бастиона. Хотелось иметь побольше – но у нас, как обычно, не хватает всего: корабельного лесу, парусины, работников… Нет, вру! Пороха и бомбовых корпусов достаточно. Хотя литье на редкость кривое. Руки бы оборвать тем мастерам – и еще кое-что впридачу, чтоб такие больше не родились…

Следующая бомба ложится внутри укреплений; разрешаю датчанину перейти на огонь в два ствола, ибо разброс из-за дурного качества бомб все равно превысит погрешность прицеливания. В крепость попадем, а там – Божья воля… Чтобы сбить пушки, надо действовать не таким оружием и не с такой дистанции. Добавим пыли, дыма и страха турецким канонирам – и то хорошо.

Выстрел гремит за выстрелом; дюжины разрывов усеивают берег; но видимых повреждений у турок нет. У наших, впрочем, тоже – хотя попадания были. Только при очень большом невезении одиночное ядро способно причинить кораблю заметный ущерб. Караван весь прошел: надо сниматься, иначе огонь перенесут на мои кечи. Вот они как раз уязвимы: боевые припасы взяты с перегрузом, в крюйт-камеру не вмещаются. Становимся в хвост кильватерной колонны, как предусмотрено диспозицией. Когда пролив расширяется, убираем паруса и отдаем якорь. Матросы плохо вышколены: в лицах читается недовольство. Хотят драться – но сейчас черед линейной эскадры.

Суда, затонувшие позавчера, создают обоюдную помеху. Змаевич оставляет их между нашей линией и турецкой, избрав для боя дальнюю дистанцию. Обычно такой выбор свидетельствует о недостатке решимости, сейчас – о точном расчете. Кроме двух или трех, вооруженных по-европейски, неприятельские корабли на гондеке несут крупнокалиберные короткостволки под каменное ядро, способные причинить страшные разрушения при стрельбе в упор, но дальнобойностью много уступающие обыкновенным морским пушкам. Без них огневая мощь снижается примерно втрое – орудийные калибры убывают снизу вверх, и батарея верхней палубы много слабее нижней. Учитывая, что у нас шесть кораблей и девять прамов против восьми вражеских (фрегаты в линию не поставили), превосходство весьма солидное.

Не спеша выстроились, завели шпринги на якорные канаты, по общей команде открыли огонь. Турки давно уже палят – безо всякого толку. Им бы сблизиться, да "утопленники" не пускают: придется нарушить строй, и воцарится хаос. Время бежит. Обеим сторонам скоро становится очевидно, насколько действеннее русская артиллерия. Ущерб от нее пока не смертельный – но, если ничего не предпринимать, к концу дня турецкий флот обратится в руины. Отступить? Уход в Черное море будет окончательным признанием поражения, а падение Керчи и Еникале станет более чем вероятным. Реал-бей избрал другой путь. Замельтешили вдали шлюпки, натянулись якорные канаты: видно, как вражеские корабли верпуются ближе к берегу, выходя из досягаемости наших пушек. Теперь Матвею Христофоровичу решать, тянуться ли за ними, сломав линию, или смириться с нерешительным исходом баталии.

Положение бессильного зрителя мучительно. Лихорадочная жажда действия сжигает изнутри, в уме проносится множество вариантов, один другого нелепее. Впрочем… Не доверяясь памяти, разворачиваю карту с промерами глубин – точно! Наблюдаю в зрительную трубу вражеские эволюции…

– Перо и бумагу! Гичку приготовить!

С мичманом посылаю записку Змаевичу. Зову Торвальдсена.

– Лейтенант, вы очень меня обяжете, если выведете кеч вот сюда. Поднимите сигнал, предписывающий прочим бомбардирским судам повторять ваши маневры.

Датчанин с недоумением созерцает прозрачными северными глазами крестик на карте. Обойдется пока без разъяснений. Может, ничего и не выйдет.

Следующий час укрепляет в мысли, что выйдет. Из обширного пространства Керченской бухты судам, сидящим глубже пятнадцати футов, доступна лишь малая, по морским меркам, часть: три версты на полторы. Впадина изгибается полумесяцем вокруг мели, продолжающей под водою мыс Ак-Бурун. Здесь-то и происходят все главные события. Сейчас шесть из восьми неприятельских кораблей плотно набились в ближнее к городу ответвление фарватера. Достаточно плотно, чтобы вероятность попадания из мортиры поднялась до приемлемых значений.

Все тот же мичман привез ответ вице-адмирала. Понятно, что положительный: теперь такое решение кажется очевидным. Одновременно в нашу сторону начинают верповать арьергардные прамы, а группа небольших парусных судов пытается выйти на ветер относительно турок. Брандеры, несомненно. Тоже вариант.

Прамы – это хорошо. Защитят от фрегатов и шебек, если реал-бей прикажет мне помешать. Но дожидаться их не стану.

– Лейтенант, еще сажен двести ближе и чуть левее, чтобы корабли состворились.

Комбинируя сигнальные флаги с маханием руками, развожу свою маленькую флотилию таким манером, чтоб она сама не составляла удобную мишень.

– Ставьте кеч и начинайте пристрелку.

Сэр Джон Лик, британский адмирал, с большим успехом применял бомбардирские суда в эскадренном бою. Правда, использовал настильный огонь, а не навесной. Мортиры, насколько знаю, не употреблялись против флота. Слишком уж велика погрешность: судно представляет для них недостаточно крупную цель. Но шесть судов тесной группой, вытянутой вдоль траектории – другое дело.

Любопытно, какое действие окажет трехпудовая бомба? Палубы пробьет легко, бимс (если попадет) сломает, а дальше смотря по размещению груза в трюме… Может днище проломить, а может застрять и взорваться… Удача для команды, если льяльная вода или питьевая из разбитой бочки погасит запальную трубку, неудача – крюйт-камера, здесь всё ясно…

Виден только ближний корабль и еще один, который выбился сбоку. По ближнему и приказал целить, с малой прибавкой. Дальние за ним неразличимы. Как только стрельбу наладили, вызвал скампавею "Выжлец" (любитель псовой охоты имена придумывал) и перешел на нее.

С прицеливанием по направлению бомбардиры сами справятся, вот по дальности – надо помочь. Экзерциции в таком роде я им устраивал. Заняв позицию в стороне и чуть ближе к неприятелю, принимаюсь за дело. Мичман-сигнальщик и пятеро матросов при нем трудятся в поте лица, после каждой пары выстрелов поднимая флаги: свой для каждого кеча и к нему два для обозначения перелета, недолета или верного прицела по каждой мортире. Которая стреляла первой – флажок выше по штагу, второй – ниже. Для заряжания такого мощного орудия надобно от пяти до десяти минут, причем лучше не спешить (иначе последние остатки меткости пропадут). Так что не без труда, но успеваем за всеми.

Бомбы падают почти вертикально. Оценить шансы легко: отношение суммарной площади палуб в пределах фигуры рассеяния к величине сей последней. В грубом приближении выходит около одной двадцатой. И вот первое попадание! Снаружи не видно, велик ли ущерб – но туркам обстрел не нравится. Опять завозят якоря… Ну-ну, давайте: если своими руками корабли на мель посадите, тогда им точно не уйти!

Шлюпки барахтаются, словно вши, упавшие в умывальный таз. Суда медленно, как гигантские улитки, ползут из-под огня. Я направляю по линии этого движения смертоносный чугун. За столь азартным и увлекательным занятием часы бегут незаметно. Солнце клонится к закату, когда очередная бомба становится роковой для пораженного ею двухпалубника: сначала из нижних пушечных портов показывается едва заметный дымок, потом выбегают на палубу и сыплются в воду матросы, наконец в пламени чудовищного взрыва обломки корпуса и рангоута взлетают в воздух. Огонь забросило на близ стоящий корабль: кто-то мечется на палубе, пытаясь гасить, но уже бесполезно! Даю поправки, чтобы вернее накрыть оставшиеся жертвы – и вижу еще дым поблизости. Да не один! Целая стая горящих брандеров приближается с норда. Одни турки палят из пушек, другие спускают шлюпки, третьи кидаются вплавь… Последних с каждой минутой больше: но чертовы брандеры прошли насквозь или мимо, их несет прямо на меня. Только один зацепился за чужой такелаж и подпалил врага безо всякого противодействия.

– Уносим ноги, живо!

Счастливо избежав столкновения с объятыми пламенем бригантинами (распугавшими затем нашу собственную линию), возвращаюсь на место.

– Мичман, бомбардирским судам – сигнал прекратить огонь! Гребным – к абордажу!

В горячечном бреду мне не пришло бы в голову посылать людей абордировать линейные корабли, готовые к бою, особенно турецкие. У них команды на треть больше, чем в европейских флотах – больше за счет морских левендов, великих мастеров рубиться накоротке. Но похоже, что там никого нет. Все сбежали, когда пожары начались. Надо спешить: вон у Змаевича шлюпки спускают, поделить на команду десять тысяч рублей за взятый корабль всем охота. Ох, и прижимист государь: новый такой, вместе с пушками, не меньше сотни стоит… Офицерам и матросам линейного флота тоже добычи хватит. В гавани четыре фрегата, малых судов десятка два. А если турки сожгут или утопят, чтоб русским не достались – черт с ними, у нас и так в командах некомплект. Сколько ни сражаюсь с лихорадками, больных в Азове и Троицке полные гошпитали. Вот противник, воистину непобедимый!

Над бесхозными кораблями поднимаются ландмилицкие знамена. Пусть моряки скрежещут зубами от зависти: опять пехота опередила! Пора домой, на "Макарку". "Выжлецу" будет служба на ночь: патрулировать воды против Еникале, чтобы Мурад-паша не переправился. Под самыми стенами какие-то лодки спаслись, мы их оттуда не выцарапаем. Два корабля, что по другую сторону мыса верповались, тоже сумели улизнуть. Если Мурад выйдет к Черкесскому берегу, путь морем на Кафу свободен… Пока свободен. Завтра поговорю со Змаевичем, как бы пресечь. И сухопутные дела завтра обдумаю, голова совсем плохая. Прошлую ночь опять не выспался, третью сряду: кечи к бою снаряжал. А датчанин молодец, у него больше всех попаданий!

Усталость страшная. На борт "Миротворца" взбираюсь из последних сил. Приказываю лейтенанту построить экипаж, благодарю за службу. Надо будет в трофейную ведомость вписать, без них бы ни черта не вышло. На всех поделить, кто был в бою.

– Спасибо, Торвальдсен. Хорошая работа. Непременно упомяну в реляции государю.

– Великая честь для меня, Ваше Превосходительство!

– Можете отпустить подвахтенных. Я тоже намерен отдохнуть: позаботьтесь, чтобы не беспокоили впустую.

– Слушаюсь, Ваше Превосходительство!

Сейчас если не лягу, то упаду.

– Гришка, мою постель! Сюда, на палубу.

– Может, в каюту, Ва…

– Цыть! Поговори у меня! Будить только в бой или для адмирала. Не то шкуру спущу!