Текст книги "Империя в огне"

Автор книги: Константин Кураленя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– Иди ко мне, урус. В такие времена не бывает родины, в такие времена каждый смелый и отважный сам создаёт свои улусы.

– Согласен, – склонил я голову.

Что мне оставалось, мне не оставили выбора! И как бы это цинично ни звучало, хан был прав. В своих снах я воевал на стороне чжурчжэней, но ведь это только сны…

«А принцесса Адзи, а Диландай и Угудай? Не всё так просто, парень», – подумал я.

– Определить нового воина в один из десятков ке– шиктенов33
  Кешиктены – личная гвардия Чингисхана.


[Закрыть], – распорядился меж тем Угэдэй. – Я буду следить за твоими успехами, воин, как тебя звать?

– Женя, – сдуру ляпнул я и покраснел.

– Я буду следить за твоими успехами, Джучи, – повторил хан и пошёл прочь.

«Хорошо хоть Жучкой не назвал», – посмотрел я ему вслед.

– Ну, что встал, окаменел от счастья, что ли? – дёрнул меня за руку кривоногий скуластый человечек, мой теперешний начальник сотник Байрам Кривой.

Вот его внешность была стопроцентно азиатской. Своё прозвище он получил из-за сабельного шрама, который наискось пересекал его лицо. Шрам делал его похожим на постоянно ухмыляющегося клоуна.

За время пребывания в войске монголов я обратил внимание, что народ в те времена был шибко мелковат. По меркам современников, богатуром считался человек ростом мне по грудь. Поэтому, в то время как мне хотелось стать как можно меньше и незаметнее, я, наоборот, здорово выделялся из общей массы и привлекал внимание окружающих. Хотя и среди воинов попадались такие ребята, что можно было хоть сейчас в роту почётного караула. Как ни странно, они-то и были коренными монголами.

– Ты где откопал этого верблюда, Байрам? – то и дело слышались вопросы проходивших мимо воинов.

Мы шли прочь от могильника, где слышались предсмертные крики обречённых и радостно-исступлённый вой толпы. Я, человек двадцатого века, повидавший немало смертей, был в шоке от того, как деловито и по– будничному у наших далёких предков решается вопрос жизни и смерти. Толпа просто таки упивалась видом крови и предсмертных мучений себе подобных. А самым интересным было то, что ни один из обречённых не сделал ни малейшей попытки обрести свободу. Они шли на смерть с тупым равнодушием к собственной жизни. От такой картины меня чуть не стошнило, и я с облегчением покидал пропахшее кровью и страданиями место жертвоприношения.

– Саблю и щит десятник тебе подберёт, а вот броню сам добудешь, – на ходу деловито бубнил Байрам. – У чжурчжэней справа знатная, богатая. Скоро на них пойдём, там и разживёшься, если в первом же бою не прихлопнут.

Я понял, что сотник не видел моего представления с лопатой, а то бы не стал судить так категорично.

«Не обольщайся, – зло подумал я. – Тебя-то уж точно переживу».

Байрам поглядел мне в глаза и ухмыльнулся:

– Злой? Это хорошо, в бою это первое дело.

Я промолчал и крутанул в воздухе выданной саблей. Всё бы ничего, но именно этим оружием я владел слабовато. Когда-то в одной из прошлых жизней, когда я был есаулом, я мог ею сносно орудовать, но по сравнению с ребятами из тринадцатого века это действительно было слабо, хотя в моём казацком арсенале наверняка найдётся несколько приёмчиков, не известных степным воинам. Возможно, Байрам на все сто процентов прав в том, что меня похоронят после первого же боя.

«Стоп! – чуть не хлопнул я себя ладонью по лбу от осенившей догадки. – Ведь носитель моего тела кем-то был в этой жизни? И, судя по мышцам и размаху плеч, явно не бухгалтером. Ведь зачем-то он приехал к тангу– там в такое смутное время и, наверное, не пряники привёз, а с какой-то миссией. Но с какой?»

И я стал внимательнее прислушиваться к телу, в котором на этот раз поселилась моя душа. Звериная лёгкость и непринуждённость, с которой я передвигался, говорили только об одном – тело было тренированным, и тренированным для боя. Остальное зависело от меня и удачи.

– Что бы ты ни увидел, не обращай внимания, – загадочно произнёс вечером следующего дня Байрам. – А если хочешь остаться в живых, держись рядом со мной.

Я ничего не понимал, но расспрашивать сотника подробнее мне было не по чину, поэтому я молча кивнул головой.

Я не знаю, сколько пленных тангутов было принесено в жертву на похоронах Чингисхана. Говорят, что в посмертной воле хан приказал покарать предателей и вырезать всё население тангутской столицы. А волю покойных выполняли свято. Поэтому вслед за мужчинами приняли свой крест женщины. Но это были пленные, тут всё понятно. Я пришёл в полное недоумение ночью, когда проснулся от тычка в плечо.

– Т-сс! – сверкнул в темноте зубами Байрам. – Следуй за мной.

То, что я увидел этой ночью, полностью перевернуло в моей голове понятия «свой-чужой». Восемьсот кешик– тенов Чингисхана, орудуя ножами, вырезали две тысячи воинов охраны. Кровь лилась рекой. По-видимому, на ужине в пищу обречённых было подмешано снотворное, потому что они спали беспробудным сном. Столько понапрасну пролитой крови, как на похоронах Чингисхана, я не видел никогда. Казалось, что сам воздух пропитался густыми испарениями человеческой боли.

– За что своих-то? – не смог удержаться я.

– Хан завещал, чтобы место его захоронения осталось в тайне.

А мне вспомнились секретные объекты, которые строили военнопленные во время Отечественной войны. Немцы точно таким же способом сохраняли полную секретность. И тут меня осенило!

– Постой, а мы, мы ведь тоже свидетели?

– Мы кешиктены хана, – гордо приосанился Байрам, судя по имени, он был татарин. – А, согласно законов Чингисхана, один кешиктен приравнивается к войсковому тысяцкому.

«Ну-ну, – усмехнулся я про себя. – Старо предание, да верится с трудом. У монголов под пятой полмира, найдут где новых кешиктенов набрать, если для них жизнь человека ничто. Только вопрос, когда начнут убивать нас?»

Убивать нас начали на обратном пути, когда мы ехали по узкой горной дороге. Бабье лето – это такая пора, когда умирать совсем не хочется. Хотя, если быть совершенно честным, умирать следует в преклонном возрасте и естественной смертью, а лучше всего жить вечно. Но у монголов отношение к жизни и смерти совершенно иное, чем у нас. Поэтому когда нас начали закидывать стрелами, для всех, кроме меня, это оказалось полной неожиданностью. Но, поняв, что их убивают свои же братья по оружию, воины отбросили прочь щиты. Окончание трагедии под названием «похороны Чингисхана» проходило в полной тишине, под лёгкий посвист стрел и сдержанные стоны умирающих. Ни проклятий, ни яростных потрясаний кулаками, всё просто и обыденно. Восемьсот кешиктенов из личной гвардии Чингисхана принимали как должное назначенное им судьбой. Изо всех присутствующих только один я был не согласен с данной постановкой вопроса и лежал, укрывшись между камнем и трупом лошади. Одни стрелы с противным чмоканьем впивались в бок несчастного животного, другие, высекая искры, отлетали от закрывавшего меня камня. Я представил, что с таким же звуком они начнут дырявить моё тело, и меня аж передёрнуло. Мне не довелось быть подданным хана, поэтому умирать особого желания не имелось, хотя я всё-таки получил лёгкую рану в левое плечо. Когда всё стихло, я затаился и стал ждать, что же будет дальше? А дальше было совершенно обыденное для таких мероприятий дело: среди тел, распростёртых по камням, пошли ребята из убойной команды. Они лихо добивали подающих признаки жизни кешиктенов ножами, в среде воинов называемым «избавитель», а я, как тот Колобок, мечтал о невозможном – уйти и от лисицы.

Где-то совсем рядом послышался приглушённый вскрик. Кто-то с помощью избавителя очистил от чьего– то присутствия нашу грешную землю. Мне стало горько и обидно. Только попаду в такие интересные времена – как меня тут же пытаются убить. «Вот сейчас и твоя очередь…» – будто о ком-то постороннем подумал я.

– Привет! – сказал я склонившемуся надо мною.

Но тот оказался некультурным и не ответил на приветствие. Наоборот, попытался полоснуть кривым засапож– ником по шее. Ну, это мы уже проходили и подставлять жизненно важный орган под сталь не пожелали. Вместо этого мы сами некультурного мужчину превратили в потерпевшего. Он удивлённо вскрикнул и, обильно фонтанируя хлынувшей из горла кровью, завалился на меня.

«Вот только этого мне сейчас и не хватало!» – выругался я нехорошими словами, пытаясь выбраться из-под трупа.

Наверное, видок у меня был ещё тот. С головы до ног в крови убитого врага. С диким оскалом буйнопомешанного. В одной руке нож, в другой подобранная с земли сабля. Кровавый маньяк, да и только!

Монголы были людьми войны, и непредвиденные обстоятельства составляли непреложную часть их жизни. Долго удивляться и растерянно покачивать головой они не стали, а дружненько бросились ко мне. Их можно понять, они ведь не видели моего сольного выступления с лопатой, а зря. Орудовать саблей, как нападавшие, я не умел и отбросил её в самом начале заварухи. В моих руках неведомо как очутилось копьё с толстым древком, такие ещё называют рогатинами. И тут я разгулялся. Минут через десять ребята поняли, что со мной надо как-то по-другому, душевнее что ли? Они отошли «посовещаться». Может быть, решили предложить мне какие-нибудь льготы или там ещё чего, даже, может быть, бесплатную путёвку в Приморье? Ничего нового придумать так и не смогли: пошли старой натоптанной дорогой – позвали лучников.

«Люди другие, а методы те же», – подумал я философски, прекрасно понимая – наступает мой последний и решительный бой… Тут вмешался внутренний голос: «Не торопи события! А то кто же за тебя напишет рукопись?»

– Сам напишу, – произнёс я вслух, отбиваясь от летящих со всех сторон стрел.

Боевой транс, в котором я находился, позволял мне это делать легко и играючи. Надолго ли меня хватит? Хватило ровно настолько, чтобы услышать знакомый голос:

– Довольно! Подойди ко мне, урус, – приказал Угэ– дэй.

Я был не в том положении, чтобы скромно отнекиваться и строить из себя буку, поэтому взял и подошёл.

– Второй раз своим мужеством ты доказываешь, что имеешь право на жизнь, – произнёс хан, пристально вглядываясь в моё лицо. – Ты запомнил то место, где похоронен Великий Чингисхан?

– Откуда, я же не местный, – ответил я, преданно глядя в его глаза. – Да и не люблю я похорон там всяких, кладбищ. Боюсь мертвецов!

– Дать моему кешиктену чистую одежду, – сверкнув зеленью глаз, расхохотался хан.

И я понял, что моя жизнь делает очередной поворот.

Глава 2

ПОВЗРОСЛЕВШИЙ ЛЬВЁНОК

– …карается смертью, ибо предавший единожды предаст и в другой раз, – по приказу сотника Берку, десятник и мой непосредственный командир Менге по прозвищу Волчья Пасть обучал меня основным положениям Ясы. – Смерти достоин тот, кто мог, но не оказал помощь своему боевому товарищу, – продолжил он противным голосом.

«И почему сержанты всех времён и народов такие нудные и сволочные?» – подумалось мне с тоской, но затем я встрепенулся и перебил отца-командира:

– Я о таком слышал. Это если в бою побежит один трус, то будет казнён весь его десяток, если побежит десяток, казнят сотню?

– Умей слушать, ты, навоз под ногами верблюда! – по-настоящему взъярился Менге. – Например, если ты встретишь в пустыне человека своего племени, то ты обязан предложить ему попить и поесть, потому что если он умрёт по твоей вине от голодной смерти, то ты будешь обвинён в убийстве и казнён.

Далее я узнал, что не только за серьёзные преступления, но и за любое мало-мальское прегрешение виновные наказывались смертью. К таким преступлением, как убийство, приравнивались блуд мужчины, неверность жены, кража, грабёж, скупка краденного, сокрытие беглого раба, чародейство, троекратное невозвращение долга. Менее весомые прегрешения карались ссылкой за озеро Байкал, то есть в Сибирь.

Я вспомнил своё путешествие в двухтысячный год. Мне довелось работать опером в отделе по раскрытию тяжких преступлений. В то время широко практиковался такой вид преступления, как «кидалово». «Кидали» все кто кого мог, и на очень большие суммы. Дружелюбный и честный некогда народ словно сошёл с ума, в его организме появился новый ген – ген алчности. Все хотели иметь сейчас и много, и для достижения этой цели забыли про элементарную совесть и порядочность. И потерявшие деньги люди не могли вернуть их назад. Погрязшее в коррупции и воровстве государство бессильно разводило руками, беззастенчиво подбирая крошки со стола этих самых «кидал». А учиться законотворчеству следовало у Чингисхана. Надо сказать, что и исполнение наказаний у Великого хана проводилось регулярно и в сжатые сроки. Никаких тебе расследований, доказательной базы на не одну сотню страниц, приговоров, постановлений, мутных разглагольствований о нарушении прав человека. Вывели перед народом, озвучили все его прегрешения, выслушали пару свидетелей, и тут же «подвели пятки к затылку» (сломать хребет). И пускай теперь в последующей жизни он перерождается в порядочного человека. Уже тогда тёмные и безграмотные правители понимали, что государство, в первую очередь, обязано соблюдать права законопослушных граждан, которые стали жертвами жуликов и бандитов, а не наоборот.

– О красивых наложницах мечтаешь, сын ослицы? – отвлёк меня от размышлений о правильном устроении государства не слишком приятный голос моего нового наставника.

– Никак нет! – дёрнулся я от неожиданности.

– Мешок с песком между колен! – последовала команда десятника.

Было у монгольских нукеров44
  Нукер – дружинник на службе знати в Монголии.


[Закрыть] такое упражнение, как бег по пересечённой местности с удерживанием между ног мешка с песком. Упражнение очень полезное, так как оно помогало тренировать мышцы на ногах. Монгол родился на коне, жил на коне, ел и пил на коне, и даже справлял нужду не покидая седла. А это упражнение помогало воину, не прибегая к узде и шпорам, ставшими словно железо коленями направлять движения коня в бою, причём обе руки у него были свободны.

Такая же фишка была и у нашего сержанта, когда я проходил срочную службу в учебной части, только бегали мы с тракторными траками в руках, а в перерывах между бегом до кровавого пота в глазах отжимались на руках от этих самых траков. Ну что ж, солдатская служба была нелёгкою во все времена, а обсуждать приказы командиров меня отучили ещё в Советской армии, и я, покорно сунув меж колен мешок с песком, потрусил вокруг лагеря. Очень неудобная это штука, бежать, пытаясь удержать постоянно выскальзывающий мешок. Приходилось идти на хитрость и, озираясь по сторонам, придерживать злополучное наказание руками. Натёртые ляжки саднили и жгли огнём, но, в отличие от моего времени, санинструктор здесь предусмотрен не был. По совету старого конюха кровоточащие раны я смазывал дёгтем. Через месяц службы хану Угэдэю я вонял точно так же, как любой кочевник. А если учесть, что мыться в течение всего лета монголам категорически запрещает их вера55
  Считается, что мытьё вызывает грозу и молнию, а молния может кого-нибудь убить. Согласно Ясы, моющийся человек за такое возможное убийство должен быть казнён.


[Закрыть], то можете представить какое амбре я источал. В глубине души я радовался тому, что сделать замечание по этому поводу мне было некому. Кроме того, Чингисхан запрещал подданным стирать своё бельё. Истинный монгол надевал халат только один раз, и снимал его для того, чтобы выбросить расползающийся вонючий балахон и облачиться в новый. Оказывается, вода для этих людей была святой и поганить её чистоту своими грязными лохмотьями под угрозой смерти не имел права ни один из людей.

Пробежав таким образом пару кругов, я стал усидчивым, внимательным и любознательным, благо, что самим Угэдэем было приказано заниматься со мной по усиленной программе и отвечать на все интересующие меня вопросы. А произошло это так. После похорон Чингисхана были назначены военные игрища. Там были и джигитовка, и бой с оружием, и стрельба из лука, и борьба без оружия, и многие другие состязания.

Я безо всяких нехороших мыслей сидел и наблюдал за тем, как ловкие ханские ребята пытаются на скаку отобрать друг у друга козла, полоснуть своего противника саблей или изловчиться и намять ему бока.

Вы заметили, что я уже не говорю, монгольские это или татарские воины? Войско Чингисхана было настолько многонационально, что сами монголы составляли едва ли десятую его часть. Чингисхан был мудрым политиком, и солдатами его армии становились все те, кого он победил или кто сдался ему по доброй воле. Так что ко мне уже давно относились как к своему.

– Джучи! Джучи, мать твою перетак! – вздрогнул я от дружеского тычка в плечо. Тычок был настолько дружеский, что я едва не свалился наземь.

«Оказывается, не врали люди, когда говорили, что мат на Руси пошёл от татаро-монгольского ига», – поморщился я, утирая ушибленное плечо. Русские как те дети: что хорошее, то ни-ни, а вот матерное слово запомнили на века, да ещё и присвоили его себе как великое достижение национальной культуры.

– Иди, разомнись, покажи, на что ты горазд, – ткнул пальцем в сторону борцов Менге.

Мне не очень хотелось в такую жару загребать ногами песок и натуженно пучить глаза в попытке свалить очередного соперника. Но я понимал, что таким образом десятник хотел проверить, на что я гожусь, и спорить не стал. Лениво переставляя ноги и расслабленно потряхивая руками, я вошёл в круг. Напротив меня стояла глыба на голову ниже меня, но в три раза шире. Глыба приветливо ощерила лошадиные зубы и утробным голосом радостно проржала:

– Не бойся, суслик, я тебя не до смерти заборю, а только немного покалечу.

– Закрой своё поддувало, мешок с дерьмом, а то из этого отверстия здорово несёт ослиным навозом! – в лучших традициях местных рамок приличия поприветствовал его и я. «Если противник сильнее тебя физически, то постарайся любыми способами вывести его из психического равновесия», – вспомнился при этом совет сержанта-инструктора. Хоть парень и был здоровым, но обиделся как ребёнок. Он запыхтел, словно паровоз, затем, разбрасывая по сторонам песок, провернул вхолостую колёсами и, издав свирепый гудок, рванул вперёд.

Я не испугался мчащегося на меня монстра, а, словно заправский стрелочник, перевёл стрелку в тупик. То есть спокойно отошёл в сторону и подставил мчащемуся локомотиву самую элементарную подножку. Пара центнеров веса, пропахав в песке изрядную борозду, недовольно загудела и, резво вскочив на ноги, бросилась на меня вновь. На этот раз я не стал уклоняться от схватки и, подсев под мчащегося парня, перехватил его руку и перекинул бойца через себя. Результат тот же – туча пыли и недовольный паровозный рёв. Я решил больше не испытывать его терпения, вспрыгнув воину на спину, ударом по шее вывел его из игры.

2 Империя в огне

33

По наступившему молчанию было видно, что с такими методами борьбы средневековые парни знакомы не были. Но я не стал огорчаться и комплексовать по данному поводу, а невозмутимо направился на своё место в зрительный зал. И только после этого послышались одобрительные крики почитателей моего таланта и негодующие – сторонников поверженного паровоза.

– Стоять! – перекрыл вопли зрителей голос моего любимого десятника. – А ну-ка тащите сюда куина Ди– ландая! Пусть урус попробует сразиться с ним.

«Диландай?! Хорошо знакомое имя, не правда ли?» – подумал я и с неохотой вернулся в круг. Рукавом смахнул текущий по лицу пот. Была середина сентября, но жара парила такая, что ей могли позавидовать любые летние деньки, хотя этим летом стоявшая засуха заставляла разбежавшиеся по степи тангутские отряды полумёртвыми от жажды выходить на верную смерть под сабли монгольских разъездов. Не зря сам Чингисхан, ведя боевые действия против осаждённого Чжунсина, не выдержал этой жары и отвёл монгольские войска в горы, а после её спада вернулся под стены города и захватил его.

«Так вот почему тот тангутский воин назвал меня куином», – подумал я, глядя на приближающегося к кругу атлета. Голубоглазый, светловолосый, ростом немногим ниже меня, только в плечах в полтора раза поширше, ни одной лишней жиринки. Мощный торс, словно канатами, перевит стальными мышцами. Геракл, да и только! Ну, Джучи-Женёк, держись!

Судя по тому, как средневековый культурист принял стойку, я понял, что борьба предстоит не из лёгких. Не факт, что умение применять современнейшие приёмы рукопашного боя сделают меня победителем. Нужен был неожиданный, и даже может быть нечестный приём из разряда уличных, а иначе нам победы не видать.

– Ну и чего ты топчешься, как таракан на сносях, – попытался я вывести его из равновесия.

Ноль эмоций. С психикой у нового бойца всё в порядке. Парень продолжает мелкими шажками приближаться ко мне. Я пытаюсь впасть в состояние боевого транса. Бесполезно. И я иду на сближение. Обманное движение, моя нога подсекает ногу противника, а резкий удар кулаком в лоб опрокидывает его навзничь. Но до гонга ещё далеко, здесь привыкли драться не до трёх минут, а до тех пор, пока кого-нибудь не вынесут за круг.

Получив первую оплеуху, парень легко вскакивает на ноги и стремительно приближается ко мне. Я даже не успел понять, как оказался в его жарких объятиях. А он просто стал сжимать свои руки. У меня спёрло дыхание и затрещали кости. Если вы никогда не попадали под каток, то и не советую. Голова стала воздушной, а веки прикрылись в сладкой истоме. В памяти всплыл эпизод из далёкой студенческой юности, когда мы, сжимая грудную клетку подопытного, вводили его в сон.

«Нет! – закричал голос из глубины сознания. – Не сдавайся!» Я напрягся из последних сил и, извернувшись змеёй, выскользнул из ловушки. Не задерживаясь на месте ни на мгновенье, я отскочил на другую сторону круга и обвёл помутневшим взглядом беснующуюся толпу. Мне стало очень обидно, что я не увидел ни одной сочувствующей рожи.

Видя моё плачевное состояние, Диландай, не обращая внимания на рёв толпы, благородно приостановился на месте.

«Ишь ты, ещё и законы милосердия соблюдаем!» – от такого великодушия мне стало обиднее вдвойне, и, взвившись в воздухе, я в два прыжка оказался рядом с противником. А этому вас не учили?

Такой прыти от меня никто не ожидал, а благородный Диландай, получив с двух кулаков по ушам, замотал головой, словно бык. Следующий удар, среди дворовой босоты называемый «взять на калган», смутил богатыря окончательно. Я же, помня о его благородстве, перекинул парня через себя и растянул руку на болевой. И тут же почувствовал, что поднимаюсь в воздух. Вот это силища, он поднимал меня растянутой на болевой приём рукой из невозможного положения!

«Не затягивай поединок, у этого паренька здоровья как у верблюда, не тебе с ним тягаться!» – предостерегающе завопил внутренний голос. И я его послушал. Отпустив руку Диландая, я вскочил на ноги и, выждав момент, когда противник начнёт подниматься, сложенными вместе кулаками что было сил ударил его по затылку. Руки богатыря безвольно разъехались, и он ткнулся носом в песок.

«Не по правилам», – скажете вы, и будете правы, но мне нужна была победа, а о цене я не думал. Дилан– дай был в этом мире свой, а я чужой, и мне надо было утверждаться в обществе этих полудиких людей, где сила и удача стояли на первом месте. В другом случае, чтобы справиться с ним, мне бы понадобился пистолет.

После победы над самым сильным борцом меня зауважали. Правда, вредный десятник отправлял меня на соревнования по стрельбе из лука, где я полностью опозорился; на скачки, где результат был немногим лучше. А на соревнованиях фехтовальщиков я разозлился и, отбросив в сторону саблю, перебил физиономии всем, кто решался на меня напасть. Соревноваться в этих видах боевых искусств с людьми, занимающимися с пелёнок воинским ремеслом, было верхом неприличия. Наблюдавший за состязаниями хан Угэдэй подозвал к себе сотника Берку и приказал:

– Из этого уруса выйдет великий воин. Дай ему хорошего наставника и обучи всему, чего он не знает.

Вот так я и оказался под пятой десятника Менге. Десятник был чистокровным монголом и воякой хоть куда. Он участвовал во всех походах великого Тэмучжина, ещё в те времена, когда тот был не великим. Вместе с ханом он пришёл с берегов реки Онон, где с незапамятных времён их предки пасли скот. От него я и узнал, что Чингисхан наш коренной забайкалец, только родился немного пораньше и дел наворотил таких, каких не удавалось сотворить ни одному человеку ни до него, ни после. Великий Александр Македонский по сравнению с ним был пионером-юнармейцем из игры «Зарница».

Выглядел Менге как чистопородный монгол. Высокий, жилистый, рыжеволосый, с длинной бородой и синими глазами. Неулыбчивое лицо словно вырублено из куска камня.

– Скажи мне, Менге, откуда пошло монгольское племя? – спрашиваю я десятника в короткие минуты перерыва, когда мне позволено, откинувшись головой на седло, возлежать у костра. Кроме костра, возлежать можно было на циновке и рядом с женщиной.

Менге, выдержав положенную в таких случаях паузу, начинает:

– Давно это было…

Я тут же вспоминаю нанайского проводника Григория, который спас от гибели писателя Ефремова, да и меня тоже, в третьем моём путешествии в прошлое. Он всегда начинал свои рассказы такими же словами.

– Жила вместе со своим мужем на берегах озера Байкал женщина Алан-Гоа. Было у неё два сына, рожденных от своего мужа, – продолжал меж тем десятник. – А вот ещё троих сыновей родила она от светло-русого юноши, приходившего к ней в полночь через дымовое отверстие в юрте. Уходил Буртэ-Чино (рыжеволосый) от неё рано утром, словно жёлтый пёс. Но зачатие происходило не обычным способом, а от луча света, исходившего из молодого воина и проникавшего в чрево женщины.

Так и родился от этой женщины богатур Бодончар – глава всех знатных монгольских родов. Но самое главное, что от Бодончара пошёл род Борджигинов, что значит си– неокие66
  Цвета синий и зелёный для монголов одно и то же.


[Закрыть].

– И чем же примечателен этот род? – поинтересовался я.

– Тем, что, благодаря Вечному Небу, этому роду принадлежит великий Чингисхан, – недовольно покосился на меня Менге.

«Так вот чем оправдывают измену их прабабушки историки семьи, – усмехнулся я. – Даже приплели непорочное зачатие, совсем как у Иисуса Христа. А мне кажется, предки куина здесь постарались. Не удивлюсь, если и Диландай тоже из этого рода».

Я сделал вид, что не замечаю его раздражения, и продолжил распросы. Одно дело прочитать такие вещи в исторической литературе, и совсем другое – услышать от человека времен Великого переселения народов.

– Расскажи мне о Чингисхане, – попросил я старого воина. – Как он стал тем, кем стал?

Менге опять недовольно покряхтел, и произнёс:

– Сдаётся мне, что воинским наукам ты предпочитаешь разговоры. Бери-ка, парень, лук и отправляйся стрелять. А о хане я расскажу тебе перед вечерней стражей.

Моя маленькая хитрость не удалась, и я побрёл на стрельбище. Стрельба из лука – это такое занятие, что не приведи господь. Если с саблей я уже обращался на уровне хорошего монгольского воина, помогла казацкая выучка, полученная во время Гражданской войны во втором путешествии во времени, то лук никак не желал посылать стрелы туда, куда хотелось мне. Скажу больше, научиться стрелять из огнестрельного оружия гораздо проще и быстрее. В луке же, начиная с колчана и заканчивая наконечником, всё имеет свой смысл. Не хотелось бы вас нагружать средневековыми оружейными терминами, но стрелять из лука хотя бы так, как здешний десятилетний сопляк, я не смогу научиться никогда.

Промучившись до вечера, а в итоге Менге заставил меня стоять с натянутой до упора тетивой, пока мои руки не ослабли, я с облегчением снял с лука тетиву и, сложив её в специальный мешочек, отправился к месту ночлега.

Менге был доволен, я не очень. Черпая из миски похлёбку, я хмуро поглядывал на наставника. Моё настроение почему-то веселило чингисхановского вояку.

– Ты ещё желаешь послушать рассказ о Великом хане или погрузишься в мутные воды сна? – спросил он меня, усмехаясь.

– Желаю! – строптиво ответил я, хотя глаза от усталости уже отчаянно слипались.

– Ну-ну, – ухмыльнулся десятник. – Тогда слушай, упрямый ишак.

Я никак не отреагировал на выпад Менге. Если честно, то я уже стал привыкать к его «сержантским шуткам» и старался не обращать на них внимания. А он между тем начал свой рассказ:

– Родился хан в кибитке Есугэя-богатура и жены его Оулэн, и назвали его Тэмучжин. Кроме Тэмучжина у Есу– гэя было ещё три сына и дочь от первой жены и два сына от второй жены Сочихэл. В девять лет Тэмучжина помолвили с красавицей Бортэ из соседнего племени хонкира– тов. Сам Есугэй возил сына на помолвку и оставил его там, чтобы дети привыкали друг к другу. А когда богатур возвращался назад, то в степи встретил сидящих у костра людей, которые пригласили его отведать с ними их пищи. Есугэй видел, что эти люди не кто иные, как их кровные враги татары, но гордость не позволила ему отказаться от приглашения. Отведав их пищи, он отправился домой, где в муках и скончался. Перед смертью он завещал детям отомстить своим отравителям, которые самым бесчестным образом попрали законы степного гостеприимства.

«А ведь Чингисхан придумывал законы исходя из собственного опыта, – подумал я, слушая десятника. – Предательство, степное гостеприимство и наверняка ещё многое другое, что пришлось выстрадать ему на собственной шкуре».

– После смерти Есугэя все воины покинули бунчук его племени и угнали скот, – продолжал рассказывать Менге. – Напрасно Оулэн пыталась устыдить уезжающих, не остался никто. Голодная смерть ожидала двух женщин и семерых детей. Но Великое Небо не позволило лишить жизни своего любимца. Не для того оно послало его нам. Матери, братья и сестра Тэмучжина остались живы, кроме брата Бектера, которого за предательство будущий хан собственноручно застрелил из лука.

– И как это восприняла семья?

– Предателю нельзя жить. Предательство – это зло. Если предатель живёт в чьём-то роду, то весь род уничтожается, – жёстко прихлопнул ладонью по кривым ножнам Менге.

– По-вашему, предательство – это как заразная болезнь? – удивился я.

– Как и трусость, и воровство.

«Вот так постановочка вопроса! – удивился я. – Выходит, они не зря убивали весь десяток, с жестокой наивностью полагая, что там все заразны. Но если брат Чингисхана был предателем, то, по его же логике, ген предательства должен сидеть и в нём самом?» Но я не стал озвучивать такие мысли, лучше пока поживём.

– Ну а что он сделал со своим вторым братом и мачехой? – задал я каверзный вопрос.

– Чингисхан не должен объяснять свои поступки, но мне кажется, он специально оставил их под своим приглядом, чтобы в любое время покарать, узнав, что зараза все же поселилась в их душах.

– Логично, – согласился я, потому что знал – начальник всегда прав.

Очень сложный для восприятия человеком с ограниченными умственными возможностями разговор закончился, и Менге, вытирая обильно катившийся по всем частям тела пот, облегчённо вздохнул.

– А мать, амангала, акем! – выругался он при этом.