Текст книги "Одинокие"

Автор книги: Константин Кубанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Часть 3. Starring

Второй план. Глава 1. Жмурины

Михаил Жмурин в свои пятьдесят три был переполнен разочарованиями – переполнен, как сосуд: до краев. Неловкое движение, наклон, дрожь, что передается прикосновением, и содержимое разольется, и, возможно, оно, освобожденное, окажется совсем не той прозрачной и чистой субстанцией, что витает как ореол над непокрытой головою мученика, а разнесет вокруг себя зловоние и мерзость.

И весть о том, что он смертельно болен, отвлекла его.

* * *

Прошлое: декабрь, 1995.

Дни накатывали один на другой, будто бэтээры на колею. Они были не просты, но монотонны в своем неблагополучии.

Некстати, наступила оттепель. Пошел мокрый снег. Он падал и падал, и его непрерывное кружение – белая липкая паутина – сковало и без того небыстрое продвижение дивизии. Но вот грохот мощных орудий разорвал пасмурное безмолвие. Началось наступление! Первый залп раздался двадцать девятого в двадцать два ноль-ноль и потом уже не смолкал в течение двух суток: тридцатого, тридцать первого. Город накрыла пелена – пепел и взвесь крошечных песчинок, некогда бывших частью строений, возведенных человеческими руками, а сейчас – пылью, и влажная порода, превращенная взрывом в дисперсию, – она висела над городом серым ядовитым туманом и, попадая в глаза и дыхательные пути, вызывала конъюнктивиты и приступы кашля.

Тридцать первого декабря федеральные войска вошли в город. Он казался покинутым.

На центральной площади Минутка танковая колонна в составе батальона разделилась по ротам. Роты – по взводам, и по три, по четыре, по пять машин – разъехались в разные стороны, рассекая город радиально и веерообразно, стараясь утвердить свое присутствие во всех его районах.

Танки шли впереди, сзади за ними двигалась мотопехота – небольшими группами по десять, двенадцать бойцов.

Игорь Михайлович Жмурин сидел на месте водителя головного танка, выбирая маршрут, прислушиваясь к голосу своего штурмана и своего закадычного друга, Петьки Гвоздева, и старался не разгоняться, чтобы ребята, следовавшие за ними, могли оставаться под прикрытием их мощной брони – самой мощной в мире, искренне думал он. Ревут, рычат мощные двигатели железных жуков, тревожа остовы убитого города. Мертвого. Пустые дома – одни стены.

Игорь притормозил и постарался объехать громоздкую бетонную балку, треснувшую посередине, что так неудобно легла поперек улицы. Заминка! И за ним, за ведомым, выстроилась очередь: второй танк, третий, четвертый, пятый – их вереница, похоже на многочленистое фантастическое насекомое: на гигантскую уродливую гусеницу, топорщащуюся стволами-усиками. И, вывернув вправо, на тротуар, медленно, не спеша, они двинулись дальше. Ведь танк – он, как ледокол: сначала буравит этот искусственно созданный липкий туман своею длиннющей пушкой, словно берет пробу, а потом – грудью как на финишную ленточку, и клочья материи отлетают по обе стороны его сильного тела, а пространство впереди раздваивается: часть остается справа, часть слева. Адский грохот, скрежет, искры, что гроздями сыплются из-под стали гусениц, когда они, будто жернова, перемалывают горную породу и вздыбленный асфальт. Машина ползет. Или несется. Как думать! Как считать.

Напряжение изнуряет. Задача – выявить очаги локального сопротивления и подавить огнем, а ребята из мотопехоты зачистят, кажется не выполнимой. Потому что очагов сопротивления нет!

– А жилые дома, многоэтажные, полуразрушенные, но, как крепости, как подводные лодки, скрывающие своих? А в каждом – засада?

– Да! Но на седьмой, на пятый, даже на третий этаж пятидесятитонный танк не заберется.

И они – ползут. Во все стороны от себя – комья земли с арбуз и брызги размером с тарелку, только уворачивайся, эй, если живой! Ползут. Без колеи, без дороги, без направления и цели, перемешивая грунт: черный талый снег, мокрую землю, кровь.

Игорь, соизмеряя силу, скоростью и ландшафт, надавил на педаль газа – и стопа уперлась в бронированный пол. Мотор взревел как стадо диких животных. Танк, подпрыгнув, рванулся вперед. Руки наводчика на пульте прицела вспотели – мокрые, они скользят. Он обтер их об засаленную материю комбинезона. Башня и вместе с нею ствол пушки – жерло, из которого следует ожидать – только дайте команду – извержения, поплыла. Она рыскает в поисках врага: чуть качнулась вверх – примерилась к верхним этажам, и снова вниз – чтобы ударить в лоб.

Разведка боем! Противника не видно. Тридцать первое декабря – до нового, тысяча девятьсот девяносто шестого года восемь с половиной часов.

Стальной монстр в неизменно прочной броне, проверенной на удар и выстрел, воздействие взрывов и многотысячную температуру, на выносливость металла и его сопротивление – машина послушна Игорю. Она в эти минуты его часть. Его органы движения. Его инстинкт самосохранения. А он – её чувства: зрение, осязание, обоняние. Чувство равновесия и боли.

Развилка. Игорь сбросил обороты, и танк стал двигаться по инерции. Но обороты – почти на нуле. Налево? Направо? Приказ командира? Взять вправо. И левая ручка передачи – до упора. Машина стала загребать, и показалось, что движущаяся по тракту крепость накренилась… С высоты птичьего полета. Или с восьмого этажа.

За поворотом – обычное многоэтажное здание. Жилой дом. Да, когда-то в нем жили. Но стоял он не вдоль улицы, образуя привычную сторону, а прямо посередине, превращая улицу в тупик.

Игорь почти вывернул, но только почти. Танк, перекрыв движение в оба направления, под углом к огибаемому зданию – последнему на предыдущем перекрестке, практически замер. Этот угол составляет ровно сорок пять градусов. И не объехать его! Свернуть влево и уйти в отрыв или вправо – чтобы броситься в погоню? Нет, у машины, следующей за ним, не получится.

Ракета ударила в лоб!

Вторая ракета ударила в последний, пятый танк, когда тот, неспешно, но неуклонно подтягивался к своему взводу. Пехота, по счастью, отставшая от него, от последнего, успела отойти.

Не растерялся «второй». Резко бросив свою машину в сторону, он круто вывернул влево, смел угол противоположного дома, на секунды оказавшись погребенным под мусором: кирпичом, исковерканным металлом «несущих» конструкций и облаком силикатной пыли, которое на фоне тусклого серо-коричневого тумана выделилось вдруг неправдоподобно белым… будто взвился белый флаг, а в следующее мгновение вырвался – отряхиваясь и отфыркиваясь, разбрасывая осколки бетона, как мокрый пёс брызги, прибавляя в скорости до максимальной. Второй танк вырвался! Но помочь? Как помочь? Еще раз взревев, словно огрызаясь, машина ушла прочь с места завязавшегося боя. Нет! Он не удрал. Конечно, нет. Танку требовалось пространство, чтобы развернуться, а на той узкой улочке, как в каньоне, да под огнем – невозможно.

Время – вперед: минута, полторы, две…

Он несся, взяв разбег, недержимо. Снаряд ушел в казенник. Затвор. Стабилизаторы держат прицел. Верхние этажи… Пятый? Нет. Выше. Седьмой, восьмой. Залп! Еще, еще, еще. Многоэтажное здание рухнуло, как игрушечное. Теперь в нем не девять этажей, а три, и те – засыпаны тяжелыми балками, перекрытиями, обрушившимися лестничными пролетами и клетками, грудой перекрученной арматуры. Огневая точка подавлена, но три танка из пяти горели… И черный едкий дым – гарь, яд – наполнял собою пустую атмосферу.

Загорелись волосы. Лопнули глаза – их влага тут же испарилась. Истлели в нагрудном кармане гимнастерки фотография – на ней лицо смеющейся девчонки в очках, и четыре странички в клеточку, исписанные почерком отличницы-старшеклассницы – её письмо. Затем вспыхнула одежда, промасленная, хорошо горючая. Потом кожа. Кровь закипела и остановилась.

Аутодафе!

Горит, хорошо горит внутри танка тело двадцатилетнего бойца, Игоря Михайловича Жмурина, старшего сына Михаила Жмурина.

Восемь часов до Нового года.

Михаил вместе с дочерью и женой на кухне. Рая и Вероника режут овощи, мешают салаты, а он, провожая Старый год, уже пригубил коньяку.

Что-то болит сегодня сердце.

Второй план. Глава 2. Роман и Ас

1998-й.

Роман проснулся, когда шум журчащей воды прекратился. Видимо, это изменение звукового фона и разбудило его. Вероники рядом не было. Тридцать секунд ему потребовалось на то, чтобы окончательно прийти в себя и разделить сумбур и мешанину из образов и действий, что заполняли его разум, на сновидения и реальность. Последняя показалась прекраснее самых фантастических и смелых снов. Он улыбнулся своим воспоминаниям о прошедшей ночи, перекатился на свободную половину кровати и уткнулся лицом в подушку, хранившую женский запах и женское тепло.

«Как хорошо! До смерти хорошо!» – пронеслось в голове.

Он почувствовал новый прилив крови к своему пенису. Да, желание. Но не только физическое, властно требующее механического удовлетворения, но и другое, исходящее из высокоорганизованного цивилизованного сознания человека современного: желание увидеть, прикоснуться, заглянуть в глаза – стало овладевать им, распространяясь по его телу со скоростью штормовой волны.

Он встал и, не стесняясь своей наготы, прошел в соседнюю комнату.

– Вероника, – позвал он вполголоса.

– Я здесь, – отозвалась она.

Дверь в ванную была не заперта, и он вошел. Он увидел её силуэт, и его зарождающаяся эрекция моментально приобрела объем. Отведя полупрозрачную пленку-штору, он потянулся к ней рукой… Тик-так, тик-так, тик-так. Мгновения. Они врезаются в друг друга, как автомобили в дождь и гололед – и неважно, кто виноват, тот ли, который притормозил, или мчащийся вслед. Белое облако лавины неслось прямо на него, заслонив все остальное. Что происходит? Где он? Защипало в носу, зарезало в глазах, сдавило грудь, перестало хватать воздуха, он почувствовал, как неимоверной тяжести груз потащил его на дно мутной реки. Неуверенно повернувшись, он сделал шаг назад и снова очутился в ванной комнате, переполненной влажным паром. Здесь, сейчас, в настоящем. Он огляделся. Взор уткнулся в зеркало. Его отражение? Да, его – это он. И все в порядке. Нагое тело пропорционально и здорово. Лицо? Обычное лицо, не искаженное злобой, не передернутое отвращением, не застывшее в ужасе. Значит, все в порядке? А Вероника?

– Вероника, – позвал он в полный голос. Но в этот раз ему никто не ответил.

Шаг вперед. А вот и полупрозрачная шторка. Он снова отдернул её… И снова – дежа вю. И снова – пелена! Мутная, липкая, густая, обволакивающая, прожигающая кожу, будто кислота, переполненная запахом паленых перьев и звуком. Звуком, которого не было раньше. Он ничего не видит. Но звук, что внезапно и врасплох настиг его, он узнал. То был двухтактный стук его собственного сердца.

Он остался стоять на месте. Он напряженно пытался сообразить, что же случилось, почему вдруг он оказался… словно замурованный в склеп, и куда пропала Вероника – ведь она только что была здесь, рядом, разговаривала с ним. Так почему же он не видит и не слышит её, а?

Он вспомнил, как вчера днем, благополучно сдав последний экзамен, он заехал за Вероникой домой, дабы торжественно и официально просить её руки у её родителей, и как Михаил и Рая, хотя они и показались ему бесконечно печальными, ответили ему хором «да», а Рая еще и перекрестила его, и как весело хохотала в это время сама Вероника, наблюдая за ритуалом, и как они приехали сюда, в квартиру, что Роман снял неделю назад, потому что они с Вероникой решили начать жить вместе, сразу же после окончания сессии, и как началась их первая ночь любви…

Он набрал в грудь побольше воздуха и задержал дыхание, словно для того, чтобы прополоскать плевральные полости, омыть их чистым кислородом, и – выдохнул. И отдернул занавеску.

На этот раз он поднялся на поверхность. Он преодолел мертвую зону, когда нечем дышать и кажется, что легкие вот-вот и разорвутся, преодолел и увидел, как она лежит… перекинув через край чугунной ванны ноги, так, что они свешивались, будто ей захотелось ими поболтать. Круглые гладкие колени – две слепящие фары на фоне черного кафеля стен. Голова, грудь, живот, руки – где-то там, за ними.

Роман нагнулся – через её бедра, таз, живот – и заглянул ей в лицо.

По странной прихоти мгновенная смерть мало изменила её черты. Она почти не тронула их, не лишила привлекательности, не исказила гиппократовой гримасой. Лишь кожа побурела и натянулась. Но он все равно подумал: «Нет, это не Вероника. Но где же Вероника? Она – исчезла. Верони-ка-а… А это кто? Не помню».

Роман вышел из ванной комнаты. Он еще раз прошелся по квартире: кухня, зал, спальня, прихожая. По пути подхватил с пола тренировочные брюки и рубашку и натянул их на себя, в прихожей сунул босые ноги в легкие разболтанные сандали, открыл дверь…

Ни ключа, ни денег, ни документов.

За спиной автоматически защелкнулся замок.

Резиновые подметки заглушили звук шагов. Четвертый этаж, третий, второй, первый. В подъезде позади него полная тишина. Он толкнул тяжелую металлическую дверь – и солнечный свет резанул по глазам, как бритва по запястью.

– Вероника, ау.

* * *

Неведанная сила и цель, о которой он никак не мог вспомнить, вместе подталкивали его вперед. Но городу, погрузившемуся с рассветом нового дня в трудовые будни, вязнувшему в них с каждой проходящей мимо минутой все глубже и глубже, не было до него дела.

Он не шел, бежал. Не быстро и не по-спортивному, не разгибая колен и, в целом, нелепо, подергиваясь, подпрыгивая, но – бежал, останавливаясь лишь тогда, когда ему казалось, что кто-то зовет, прорываясь сквозь царившую в нем тишину.

– Роман, Роман, Рома.

На свое имя он реагировал! Как собака. Как кошка. Как лошадь. Ему хотелось на него отозваться. Приостанавливаясь, он растерянно озирался, но, не найдя глазами того, кому мог бы принадлежать голос, произнесший только что – «Ром-м-ма», тот голос, что прозвучал у него в голове, он снова начинал бег, будто кто-то опять завел его, закрутив против часовой стрелки ключик, что незаметно торчал в боку, до отказа.

Вскоре он понял, что звук зовущего голоса – галлюцинация, и что он – в существующей реальности – одинок. Это знание пришло в него без принуждения. Оно влилось в его распахнутую душу естественно, как в опорожненный сосуд, заброшенный в океан с острова. Он ощутил это, синхронно мобилизовав все органы чувств, свои и предшествующих поколений тоже, что в виде генетического кода, в виде насечек на спирали ДНК, присутствовали в нем, он ощутил это всей человеческой запрограммированностью на выживание, всей памятью эволюции, спрессованной в глубинных слоях его воспаленного мозга, и тотчас понял, что одиночество, овладевшее им, не сравнимо ни с чем: ни с одиночеством снежного человека или голодного волка; ни с одиночеством Робинзона, еще не повстречавшего Пятницу; ни с одиночеством матроса, запертого в отсеке подводной лодки, легшей на грунт; ни с напряженным одиночеством хирурга, склонившегося над обнаженным телом больного; ни с горьким одиночеством скрипача, потерявшего смычок. Нет, его одиночество было космическим и неизмеримым – таким, с каким не поспоришь, чей круг не разорвешь. Он догадался – он единственный человек на Земле.

Впрочем, иные виды жизни сосуществовали вместе с ним.

По шоссе проносились – не часто – огромные жуки. Их крылья были спрятаны за спиной и покрыты блестящим разноцветным хитином. Они шуршали своими ножками, которых у них было по четыре, утробно рычали, а иногда что-то пронзительно выкрикивали, будто хотели напугать. Кого? Его, Романа! Они проносились мимо, не останавливаясь. Что ж, вероятно, у них своя жизнь, а у него – своя. Нет, он не боялся этой неизвестной ему формы жизни, нет, он вообще не боялся никого, вот только… ему кажется, он что-то забыл. Да. Но, когда он увидит, он вспомнит. Обязательно! Он уверен! А пока… Они испускали лучи из сфер, расположенных впереди. Возможно, это были их глаза – он не знал точно, но каждый раз, встречаясь с ними взглядами, он на короткое время терял часть своего зрения. В конце концов, привыкнув к этим вспышкам, этим мигам погружения в тьму, Роман перестал придавать им значения. Положившись на инстинкт, он опустил веки и, не замедляя темп, продолжал бежать в темноте.

Наконец, один из этих «зверей-жучков», из этих пленников скорости, подал ему сигнал, жук произнес… А потом еще и подмигнул.

– Что? Повтори! Что? – крикнул Роман, и сам своих же слов не понял, как не понял в ту минуту и того, что скрип тормозов и автомобильный гудок – звуки, присущие дорогам. Неотъемлемая часть движения упорядоченного.

Он бросился вперед, раскинув руки в крест, в распятие.

* * *

Положив руки на руль, Ас на секунду запрокинул голову назад и зажмурил глаза, и… Опухшие веки, расширенные зрачки; две дорожки на грязных щеках, что оставили подсохшие слезы; рот, размазанный по ветровому стеклу, будто отогревает с него иней – эта картина вновь пронеслась перед его мысленным взором.

Прошлое: 1998.

Человек, ведший машину, был худ… нет, скорее, жилист, потому что с первого взгляда становилось ясно, он силен, ловок и, возможно, даже опасен. Он был среднего роста, у него были светлые прозрачные глаза, но не голубые, но и не блеклые, а, пожалуй, золотистые, широкие, среднерусского типа скулы, прямой, без горбинки или крючка на кончике нос. Волосы он носил не короткие и не длинные, и казалось, что они выгорели. Все в его облике располагало к себе, только вот почему-то не запоминалось. Разве что глаза.

Молча и сосредоточенно он смотрел на дорогу, разматывающую перед ним свое серое однотонное полотно.

Он подумал, уже близко, и тут же произнес эту фразу вслух, словно проверял себя:

– Уже близко.

Он взглянул в зеркало заднего обзора, что располагалось в салоне, затем в наружное, в боковое, а потом, не доверяя зеркалам до конца, боясь пропустить что-то важное, то, что возможно находилось в мертвой зоне его обзора, быстро обернулся влево… Но не увидел ничего необычного. Дорога. По обочине – заросли высохшего кустарника, которые то здесь, то там резала колея. За ними, за этими ломаными кустами растений неизвестных видов и сортов – пустырь, заросший сорняком и низкорослыми деревцами, сбившимися в кучки по двое, по трое. Метрах в двухста – перекресток, от которого он стремительно удалялся.

Эта улицы, а точнее, отрезок её длиной в километр, сторона равнобедренного треугольника, что соединял в своих вершинах два новых микрорайона и больничный комплекс, напоминала загородное шоссе.

– Настоящая трасса, – подумал он и произнес, – четыре минуты.

Третья скорость, теперь – четвертая и снова – третья.

До поворота метров сто, прикинул он на глазок. Он еще раз посмотрел влево и, как и в первый раз, повернул вполуоборот голову. Улица по-прежнему оставалась пустынной.

Машину вел ас. Каждый раз, садясь за руль, ему приходилось сдерживать себя, потому что правила, требующие своего соблюдения, были для него, как железная клетка. Ему нужна была погоня. Да. Погоня! Именно её жаждали его душа и тело. Скрип тормозов, визг раздираемой резины и соприкосновение бамперов, отдающееся глухими ударами не только в голове, но и в сердце. В такие секунды, а в свое время ему довелось их испытать, он чувствовал себя хорошо. Легко. Будто вопреки закону тяготения, терял часть своего веса – парил, слившись с металлическим болидом в единую тень, избавившись от своей материальной оболочки – туловища, ног, рук, головы, превратившись в сгусток чистой энергии, в протоплазму. И такое ощущение не имело для него аналогов в повседневной жизни. Об этом ощущении он мечтал. Но не в этот раз. Сегодня он старался быть только осторожным и с этой целью мобилизовал все свое мастерство и хладнокровие. И удача уже грезилась сквозь кратковременность распланированного действия.

Мизинцем левой руки он ударил по рычажку, расположенному под рулевым колесом, опуская его вниз, и сигнал о предстоящем повороте влево затикал и одновременно замигал зелененьким огоньком.

Два эти действия его и отвлекли.

Человеческую фигуру по правому краю дорожной разметки Ас заприметил давно. Человек двигался легкой трусцой, только вот как-то неровно, спотыкаясь, оглядываясь, и немного забирал вправо, на проезжую часть, но затем – выравнивал, продолжая прокладывать себе путь по обочине, усыпанной мелким гравием. На дороге он возник внезапно.

Ас вильнул влево. Он, по сути, продолжал тот же маневр – поворот налево, но соприкосновения избежать не сумел.

Тело, подброшенное вверх, опустилось на капот с глухим стуком, но рев двигателя перекрыл этот шмякующий, чмокающий…

Лоб, сломанный нос, щека, прильнувшие к ветровому стеклу, вдавленные в него центростремительной силой инерции, струйка крови от виска…

Мгновение человек находился на капоте. Автомобиль продолжал разворачиваться. Вектор приложения инерционных сил изменился согласно изменению направления движения и приобрел центробежный характер. Отброшенное в сторону безжизненное тело покатилось по грязному пыльному асфальту.

Ас, действующий в секунды столкновения на полном мышечном автоматизме, – его кисти, сжимающие руль, превратились в тиски, успел заметить, как сбитый им человек упал и, кувыркаясь и перекатываясь с боку на бок, пересек пространство проезжей части и скрылся в неровной ленте придорожного кустарника. Он не остановился. Сбросив скорость и перейдя на вторую передачу, он свернул на грунтовую дорогу, и только по прошествии двадцати, тридцати секунд, а, возможно, и целой минуты, принялся анализировать произошедший эпизод и скоро пришел к выводу – его вины в этом происшествии нет. Вернее, он виноват в одном: не остановился, не помог.

– Полторы минуты, плюс две минуты, чтобы вернуться к парню, – он посмотрел на часы, – в запасе у меня минут десять.

Поставив машину в гараж, он вернулся к месту происшествия, как и рассчитывал, ровно через три с половиной минуты. На дороге никого не было. Пусто!

«Пустынно даже, – меланхолично, невпопад подумал он, – …туманным одиночеством степных разъездов на рассвете, когда встречный – непременно задерживает, и приходится ждать, ждать… ждать… Вот так и сегодня. Но где же он, где?».

Ни на асфальте, ни на утрамбованном грунте обочины, усыпанной гравием, в тех самых кустах, ни за ними – никого! Ни мертвого, ни живого.

«Ну, и слава Богу. Значит – ничего серьезного», – решил Ас и, еще раз бросив взгляд на часы, широким решительным шагом двинулся в том же направлении, откуда несколько минут назад прибыл.

* * *

Прошло два часа. Роман пришел в себя.

Он лежал на животе, уткнувшись лицом в полусогнутый локоть левой руки, и той причиной, что заставила его неосознанно напрячь силы и вернуться из блаженного небытия, был приступ удушья – следствие неудобного положения. В следующий миг он перекатился на спину и, широко открыв рот, сделал несколько вдохов. Несколько минут он так и дышал, часто и даже судорожно, всасывая в себя всё: воздух, выхлопные газы, пыль, мелкую мошкару, что роем вилась над его лицом, норовя забиться в ноздри и под веки, и только почувствовав, что ему не хватает слюны, чтобы смочить подсыхающий язык, он сомкнул губы и попробовал втянуть воздух через нос. Не получилось. Он расслышал булькающий звук, и это была кровь, сочившаяся из переломанного носа. Она медленно стекала по верхней губе и попадала в рот, давая время распробовать её солоноватый вкус, и дальше – по подбородку, и густея, будто прокисая, огибала шею и терялась где-то там, за затылком. А воздух через носовые ходы не проникал. Он снова открыл рот…

Теперь Роман попробовал встать. Первая попытка оказалась неудачной. Головокружение и острая боль в правом плече вновь бросили его на землю, заставив задуматься… Он сумел констатировать, что небо – безоблачное, что светит солнце, а он лежит на земле – на серой голой земле, давно не знавшей дождя и… и – все! И больше – н-и-ч-е-г-о. Чистая страница. Tabula raza. Кто он? Как его зовут? Как он попал сюда? Что произошло раньше, вот до этого момента, зло, с ненавистью вырванного из реальности, – нет, вспомнить не удавалось. Как он вышел из квартиры, оставив за захлопнувшейся дверью мертвое тело; как бежал, убегая неизвестно от кого; как его собственное бесчувственное тело ударилось об асфальт, ломая кости лица и правую ключицу; как он, придя в себя, полз и успел пересечь асфальтовое полотно, что по удивительному стечению обстоятельств было в тот миг свободно – два светофора с противоположных сторон дороги, уподобляясь игральному автомату, выкидывающему Джек Пот, оба высветились красным – он не вспомнил, и как вновь забился в кусты, инстинктивно прячась, но уже с другой стороны дороги, где и лежал сейчас. И он опять потерял сознание.

Два часа дня. Он снова очнулся.

Оберегая травмированную правую руку, отталкиваясь от поверхности земли одной левой рукой, перенося центр тяжести назад, он сначала сел, потом – встал на корточки, потом, зафиксировав свой взгляд на случайном камне, валявшемся неподалеку, так у него меньше кружилась голова, встал на ноги – ноги, спина, шея и, чувствуя, что равновесие в вертикальном положении не удержать, он накренился вперед и побежал.

Два пятнадцать. Павел Андреевич Родионов покинул здание больницы.

«Понедельник, – размышлял он, – день «неоперационный». Что делать хирургу на рабочем месте, если операции на этот день не запланированы? Обход больных? Сорок минут. От силы. Осмотреть больных в перевязочной? Еще столько же. Размножить свой «автограф» по историям болезней? Хм, все равно никто и никогда не станет читать – пусть это займет еще час. Выпить три, четыре, пять чашек кофе… А чем же занять еще целых четыре свободных часа? Интересно, как проводят свое рабочее время терапевты? Ведь они-то, в отличие от нас, хирургов, не заняты в операционной и в перевязочной, а число больных для курации – то же. У них, и у нас. Да, интересно».

Подобные рассуждения – были чистой тавтологией. Павел Андреевич – врач опытный и умный, и со стажем, превосходно представлял, чем заняты врачи-терапевты, что следует делать врачу-хирургу, да и большой когорте докторов, принадлежащих к иным, более узким специальностям. Он оправдывался перед собою за то, что сегодня, в преддверии недели, обещавшей стать насыщенной и занятой, он ушел пораньше. Они не разминулись!

Не дойдя до поворота, там, где дорога сворачивала к троллейбусной остановке, Павел Андреевич буквально столкнулся с молодым человеком.

«И полминуты назад на дороге никого не было, ни впереди, ни сзади, – подумал Родионов. А это означало, что прохожий выскочил из жиденькой «лесопосадки», которая тянулась вдоль шоссе неровным пунктиром, с проломами и просеками, что появлялись тогда, когда растения погибали. – Что он там делал?» – задал себе Родионов риторический вопрос.

Неожиданная встреча потребовала подобного и подробного анализа – не без причины. Неизвестный не шел и не бежал, а летел. Прямиком на Павла Андреевича, рискуя вот-вот потерять равновесие и упасть вперед, по ходу своего стремительного движения, и сбить при этом Родионова с ног. Кроме того, он был определенно не здоров.

«Избит, что ли, – первая мысль, что пришла Павлу в голову, но уже в следующую секунду он правильно определил причину повреждений – автодорожное, да, авария! Только вот почему он так странно одет».

И, сожалея о том, что придется измараться, он подхватил незнакомца под руку. И вовремя. Туловище того уже достигло критического наклона по отношению к плоскости земли, и только вмешательство извне предотвратило неминуемое падение.

«Поднимать было бы сложнее и грязнее», – философски подумал Родионов и спросил:

– Что случилось?

Ему было лет двадцать пять. Не больше. Лицо, густо покрытое потеками засохшей крови, обильно впитавшей в себя перед тем, как затвердеть и превратиться в коросту, пыль и грязь, казалось, непоправимо деформированным. Правая половина его отекла, и этот отек нарастал, и Родионов понял – сюда пришелся удар. Глаз с этой стороны уже не открывался. Левое глазное яблоко вращалось и закатывалось, и уводило зрачок в сторону, все дальше и дальше, в поле периферийного зрения, и казалось, что он ждет или ищет кого-то, кто должен появиться сбоку или, возможно, из-за спины… да, взгляд – блуждал и, скользя по Родионову, на него не реагировал, словно он, Павел Андреевич – плотный, отнюдь не маленький мужчина, стал прозрачным, бестелесным. Сломанный нос – распухший, неровный, он был синхронно сдвинут в том же направлении, куда был наведен зрачок уцелевшего глаза, и это было бы смешно, если бы… Изуродованный, грязный, одноглазый – он был страшен.

И, наконец, самое важное, что наспех сумел в этот момент отметить Родионов – на лбу справа, под коркой, покрывающей ссадины, вмятина! Она становилась особенно хорошо видна при повороте головы, когда природная выпуклость его лба – слева направо – уплощалась. Сначала до ровной площадки шириной несколько сантиметров, а потом – темнела, словно вбирала, всасывала в себя тень там, где было углубление в кости, которого в норме быть не должно.

«То ли фронтальная пазуха проломлена, то ли вообще, лобная кость», – решил Родионов и повторил свой вопрос, легонько встряхнув при этом незнакомца:

– Так что же случилось?

Бессмысленный взгляд, тремор, что передавался по плечевой кости, как по бамбуковому шесту, – в ответ.

– Ух, ты, как его, – мысленно посетовал Родионов. – Что-то надо предпринять.

До своей «родной онкологии» было, конечно, ближе.

«Э-э, нет, не по профилю», – рассудил Родионов и направился в сторону БЭМП44
  1 Больница экстренной медицинской помощи


[Закрыть]. До нее было дальше метров на триста.

– Да уж ладно, доберемся, – невесело усмехнулся Родионов и повел своего нежданного протеже туда: осторожно, побаиваясь не удержать его или упасть вместе с ним.

– Вот и добрались, – вздохнул Родионов с облегчением через несколько минут. В приемном покое БЭП, весело болтая друг с дружкой, курили сразу четыре медсестры. Он представился и в ожидании дежурного доктора занял единственный стул, что стоял рядом с кушеткой, на которую уложили пациента.

«Ушел пораньше, …мать!» – подумал Павел, втискиваясь в переполненный салон троллейбуса.

Прошло сорок пять минут и значительная часть сотрудников сразу нескольких больниц, расположенных неподалеку друг от друга, к этому времени освободилась. Наступил час пик.

И более этот эпизод для Павла Андреевича Родионова ничего не значил.