Текст книги "Вечный сон"

Автор книги: Константин Карягин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

I.

Ещё один день. Его можно назвать трудным. Любой день имеет право носить такой лозунг, особенно если ты уже пятый год работаешь в полиции Лос-Анджелеса в самом лучшем отделе на свете – отделе трафика. Здесь каждый день сложен по-своему: начиная от попытки найти в себе желание встать с утра, чтобы увидеть всё то, что ты видел пять лет, и заканчивая возможностью вечером уснуть на своей кровати, не промахнувшись мимо неё от угара выпитого виски. За пять лет я так и не смог привыкнуть к расплющенным под грузом металла лицам, оторванным конечностям и превращённым в фарш телам. «Цена прогресса», – сказал бы мой знакомый университетский профессор, если бы я сношался с подобным контингентом. «Полная срань», – повторяю я себе под нос каждый день, видя подобные картины. А ведь все эти ошмётки когда-то носили гордое имя человека. Действительно, звучит гордо до тех пор, пока тебя не хоронят в закрытом гробу, по причине того, что ты не смог справиться с сотней лошадиных сил под капотом. Проработаю ещё двадцать лет в отделе трафика – всё равно не привыкну. Наверное, поэтому и пью. Хотя, будь жива моя дорогая матушка, она бы просто сказала, что я – алкоголик. Алкоголику не нужны причины для выпивки. Всё-таки осторожность – это не вежливые советы, а единственный способ сохранить себе жизнь. Тупость, непроглядная человеческая тупость. Упокой, Господь, их души.

Хлестанул дождь. Чёртово непостоянство погоды! А у меня, как назло, виски подходит к концу, а стейк почти переварен. Что, детектив Боровски, ещё по одной? Чувствую себя оправданным, когда поводом для очередной порции выпивки, служат независящие от меня вещи, вроде дождя. Я не хочу замочить свой костюм и шляпу за пятнадцать долларов. Впрочем, виски тут такой, что сомнение не вызывает только лёд в стакане.

Ещё один день, детектив Боровски, а сколько таких впереди? Сколько бы ни было, всё их содержание и количество полностью заслужены. Когда мои дед с бабкой, семья достопочтимых шляхтичей, бежали из-под гнёта России в поисках свободы, они вовсе не предполагали, что их сын, а впоследствии и внук, будут копами. Чужая, глухая, голая страна… белая, как пустая страница. Вот он, живительный глоток свободы! Чёрт возьми, я не знаю ни одного польского слова, да и мой отец, когда получал пулю от ребят Малыша Гарри, вряд ли матерился или молился на польском. Америка умеет вырвать тебя с корнем и перемолоть, как комбайн. Был ты свежим и вкусным овощем со своим названием, свойствами и полезностью, но через мгновение болтаешься вместе со всеми в банке супа Кэмпбелл, которую закрывает плотная жестяная крышка, под названием: «Американская Мечта». Что у меня осталось от предков? Имя Христоф Боровски, да родная католическая церковь. В общем, ничего стоящего. Нация… скопление голодных, беззубых, чумазых и с идиотскими лицами людей, поднявших на штыки своих грязных ногтей якобы возвышенную идею. Все нации такие и нет ничего в них великого. У меня в квартире хотя бы есть водопровод и электричество.

Мне принесли мой виски. Дождь усилился. Мрачное зрелище. Весь бульвар Сансет, не смотря на своё название, превратился в одно блестящее марево, скрывая за собой пороки. Здесь, в Лос-Анджелесе, даже дождь какой-то лицемерный: он не в состоянии смыть грязь и пыль, лишь всё изрядно намочив, уходит восвояси. Тусклый свет фонарей недовольно отражается на сером асфальте. Часы неумолимо показывают полночь, а я почти мертвецки пьян. Завтра рано вставать, очередная сверхурочная работа. Но с другой стороны, выходные нужны только тем, у кого есть семья. Мне безделье опасно – слишком мрачные мысли приходят на ум.

Я расплатился по счёту, надел шляпу и был готов нырнуть в льющийся поток. До машины добрых тридцать футов, но ждать милость небес – не моё жизненное кредо. Я ничего не жду, и тем более, ничего не хочу. Ненавижу сырость. С другой стороны, этот город никогда не спрашивал, что я люблю, а что нет. Он, как надменная голливудская актрисулька, снизошедшая до простого смертного, может тебе позволить купить выпить, но больше ни-ни. А что делать? Всё будет так, как захочет она.

Я быстрым шагом рванул к своему бежевому Форду. Да, Христоф, сейчас будет сыро.

Когда я почти приблизился к своей машине, мне почему-то захотелось глянуть в переулок между закусочной и жилым домом. В переулках на бульваре Сансет редко бывает что-то интересное, но неведомая сила заставила меня крутануть голову. Сквозь нагло лезущий в глаза дождь я различил две женские фигуры. Они были неестественно увлечены друг другом, в самый раз, чтобы ими заинтересовался отдел Нравов. Одна без остановки целовала в шею подругу. Складывалось впечатление, что девушка присосалась к спутнице намертво. Я на секунду замер, уставившись на них, словно старый пердун глядит из-за кустов на целующиеся парочки. Какое тебе дело до них, Христоф? Оставь их патрульным, которым нечего написать в своём рапорте. Девочки на вид взрослые, сами разберутся. Или ты переживаешь, что они могут простудиться под таким дождём? Нет. Но моя интуиция говорила, что здесь нечисто. Слишком долго одна обхаживала шею другой. От такого может губы свести.

Я двинулся к ним. Никакой реакции – даже когда я подошёл на расстояние не больше ярда. Не смотря на дождь, я сумел отчётливо различить фигуры и одно лицо, чью шею так страстно обхаживали. Эти глаза… Они как будто были высечены из органического стекла. Пустые. Выключенный светильник. Кто-то забыл вдохнуть в них жизнь.

– Полиция Лос-Анджелеса! – громко крикнул я, перекрикивая стук капель, – дамочки, вы кажется выбрали неподходящее место для своих утех. Езжайте-ка в мотель…

Не успел я договорить фразу, как девушка, целовавшая подругу, оторвалась от своего занятия и взглянула на меня хищным взглядом. На мгновение мне показалось, что у неё слишком длинные зубы. Нечто мелкое и красное капнуло на асфальт, навсегда растворившись в воде.

– Что за чертовщина… – пробормотал я и машинально сунул руку во внутренний карман пиджака. Вот он, надёжный холод, что по моей команде становился таким горячим. Смертельно горячим. Кольт образца 1911 года, с восемью жужжащими смертями на борту. Твой выход, мой старый друг.

Я резко выхватил пистолет и направил точно в голову девахи со странными зубами. Её подруга покачивалась будто без сознания, но стояла на ногах. Происходящее её не волновало.

– Стоять, вы арестованы! – произнёс я фразу, такую заезженную и истрёпанную. Её частенько приходилось использовать, но в подобной ситуации – впервые. В этот раз едва узнаваемая дрожь страха пронеслась по телу.

– Ох, какой ты забавный! – рассмеялась незнакомка, – прости, но я не играю с такими, как ты. Мужчины мне претят. У вас кровь слишком спиртом отдаёт. Такое вредно для кожи.

Она двинулась на меня. Вспышка молнии, затем грянул гром. Небеса разверзлись. На мгновение осветив для меня лицо незнакомки. Красивая, но не в моём вкусе. Рыжие волосы.

– Ни с места! Предупреждаю, я буду стрелять. Повернитесь ко мне спиной и держите руки так, чтобы я видел, – командовал я, пытаясь оставаться королём положения. Всё-таки у меня в руках пушка. Но некое чутьё мне внутри подсказывало, что я могу оказаться шутом.

– А ты действительно забавный! – оскалилась рыжая, – но я не такая! Как я могу повернуться к незнакомому мужчине спиной? Мы же только встретились!

– Мэм, это последнее предупреждение!

Девушка бросилась на меня. Вспышка молнии, затем хлопнул гром. Ещё раз. Мой Кольт сорвался с цепи, как бешеная собака. Попал? Не знаю. Но через секунду я почувствовал, как ударился головой о мокрую твердь. Рыжая незнакомка наклонилась надо мной, встав на мои руки. Верный Кольт отлетел в сторону. Каблуки въелись в ладони, словно гвозди. Тупая боль. Пахло влажной свежестью и могилой. Я почувствовал себя Христом на распятии.

– Зачем тебе стрелять в то, что всего лишь мираж, маленький сон? Нужно было просто сделать вид, что ты ничего не заметил. Я знаю таких, как ты, детектив Боровски. Не стоит вот так направо и налево палить из своей пушки во сне, ведь кроме иллюзии можно задеть что-то живое. Ох, mein lieber, не знаю, как ты с этим будешь разбираться.

Девушка с хихиканьем поцеловала меня в губы, и всё тело проняло кладбищенским холодом. Я не мог пошевелиться.

– Было приятно с тобой познакомиться, Христоф. И да, в следующий раз, не лезь в чужие дела, будь ты хоть трижды полицейским, а то можно закончить, как твой достопочтимый отец. Аuf Wiedersehen!

Миг. Девушка исчезла. Растворилась в ночной мгле, что так подробно заполонила всю округу. Я с трудом поднялся на ноги. Голова и руки болели. Нет возможности прийти в себя. Да, костюм придётся отдавать в химчистку. Меньше повезло девушке, которая стала жертвой: сначала жертвой рыжей незнакомки, а затем жертвой двух пуль из моего Кольта. Стреляя в мираж, действительно есть шанс убить кого-то настоящего.

Я лихорадочно соображал, пытаясь справиться с мыслями о рыжей незнакомке – с этой разберёмся потом. Надо что-то делать. С трупом беззащитной девушки на руках у меня могут возникнуть проблемы. Да кто, чёрт побери, эта рыжая чертовка? Нет, всё потом. Сейчас – насущие дела. Поднял свой верный Кольт и быстрым шагом приблизился к трупу. Бегло его оглядел. Два пулевых отверстия: в левое плечо и точно в сердце. Хорошо стреляешь, Христоф, точно и эффективно. На шее две едва заметные отметины, будто след от шприца. Струйка крови. Стеклянные и пустые глаза. Нужно срочно придумать, почему я её застрелил. На моём счету не много невинной крови, но она есть, и никакой, даже самый мощный ливень её не смоет. Что в карманах? Билет в кино на завтрашний сеанс. «Верёвка»? Ну, юная леди, у вас и вкус! Читательский билет на имя Алегрии Ливорно. Какая-то мелочь. Прости, малышка, ты оказалась не в том месте, не в то время. А, может, вот он – лик судьбы?

– Эй, мистер, отойдите от девушки! – позади меня раздался резкий, но с нотками страха голос, – полиция уже едет, без резких движений!

Я медленно встал и развернулся. На меня направили ствол. Это был официант из закусочной, а я ему ещё на чай оставил!

– Приятель, спокойнее. Опусти ствол. Я сам из полиции! Если позволишь, я достану жетон из кармана.

– Руки! – визгнул официант. Мне это начинало надоедать. Дождь, сырость, труп, да ещё какой-то молокосос держит меня на мушке. Трудный денёк, Христоф? Кто же знал, что трудные деньки могут не заканчиваться.

– Приятель, не делай ничего такого, о чём можешь пожалеть. Я – детектив Боровски. В кармане у меня жетон, номер MT 27-46. Опусти ствол, или дай мне достать грёбанный жетон.

– Медленно, мистер.

Я почувствовал страх и тревогу мальчишки. Он – славный парень. Выглядит, как славный. Пушка ему не к лицу. Я аккуратно вынул жетон из кармана, а после толкнул ногой, чувствуя, как мой значок царапается об асфальт. Не могу сказать, чтобы я им сильно дорожил. Пока паренёк изучал мой жетон, из забегаловки прибежали ещё двое: бармен с дробовиком, и ещё один официант с битой.

– Оу, ребята, у вас тут уже целый карательный отряд собрался, – ухмыльнулся я, – на кого охотитесь?

– Ты задержал его, Вилл? – обратился бармен к парню, державший мой жетон.

– Похоже, что нет. Он – полицейский.

– Браво! Наконец-то, вы сообразили. Удивлён, что для этого вам понадобилось столько времени и аж три человека. Что же вы всех не позвали из кафе, может, дело быстрее бы пошло?

Ребята не опускали оружие, но я смело подошёл и забрал свой жетон.

– Что здесь случилось? Мы слышали выстрелы…

– Вы вызвали полицию? – перебил я.

– Да, они в пути.

– Отлично, – ничего отличного я не видел. Подкинуть что-то я девушке уже не успею. Нужно срочно придумывать, каким образом у неё в теле оказались две пули из моего пистолета. Мысли закручивались и отчаянно намекали мне на то, что отговориться не удастся. Сказать правду? Не знаю, что лучше: психушка или тюрьма. Что это была за клыкастая незнакомка?

– Вилл, там девушка лежит! Мистер полицейский, может, ей нужна скорая?

– Нет, боюсь, что скорая сильно опоздала.

– Но… господи. Кто это? За что?

– Сынок, – обратился я к Виллу, что держал меня на мушке, – а что у тебя за ствол?

– Старенький Ледисмит 22 калибра.

На что я понадеялся? Скинуть всю вину на этого паренька? Нет, Христоф Боровски, так просто не отделаешься.

Вскоре принеслась кавалерия. Начался предварительный опрос и осмотр. Люди в серо-синих плащах оцепили место жёлтой лентой. Такие молодчики успешно отгоняют назойливых репортёров и зевак. Можно сказать, это – их основной функционал. Но дождь и позднее время сегодня с этой задачей справлялись лучше. Бедные ребята, жизнь их не сладка. Когда-то и я был патрульным. Очень странные ощущения. У тебя, вроде бы есть перечень обязанностей, довольно мирный. Но почему-то ты всегда мог словить шальную пулю, непонятно за что. Прямо как эта бедная девчушка Ливорно. Зато на службе детектива шанс получить огнестрельное ранение увеличивается троекратно, но перед смертью ты хотя бы будешь знать, за что и по какому делу.

Подъехал двухместный зелёный «Паккард». Знакомые лица! О’Доннели и его напарник, не помню, как его имя. Ребята серьёзные, из отдела убийств. Быстро же они.

– Привет, Крис, – кивнул мне О’Доннели, – ну, что скажешь? Осматривал труп? Видел убийцу?

– Привет, Джим. Видел так же живо, как вижу тебя сейчас. Пойдём внутрь. Я уже устал от дождя.

О’Доннели на меня пристально посмотрел, а затем кивнул своему напарнику.

– Осмотришь тело пока? И опроси персонал.

– Эй, Вилл, – крикнул я официанту, – налей нам с детективом по стопке! Только безо льда. А то эта ночь невообразимо холодна. Холодна, как смерть.

Пока неторопливым шагом мы шли внутрь забегаловки, я осознал всю тщетность своего положения. Придётся говорить правду, ведь любая ложь останется до вскрытия, до того момента, как увидят две моих пули. Ты не любишь правду, Христоф, верно? Мы присели около входа. С меня текло ручьём. Складывалось впечатление, что я и сам стал частью дождя. Я залпом выпил стакан, ради того, чтобы почувствовать, как напиток обжигает горло. Заказал ещё. Детектив из отдела по расследованию убийств в вопросах выпивки не спешил.

– Ну так что, Крис? Кто девушку пристрелил?

– Я. Я её убил по ошибке.

О’Доннели нахмурился.

– Вышел из закусочной, Джим. Дождь льёт. Смотрю, в переулке две девушки занимаются непристойным. Сделал им внушение. Но те, как-то странно отреагировали. Начали хамить, проявлять агрессию. Я предупредил, достал ствол, хотел арестовать за оскорбление. Одна кинулась на меня и…

– И ты открыл огонь по безоружным, Крис?

– Да. Я два раза пальнул навскидку. Не хотел попадать. Не думал, что попаду.

– Но попал. Только в одну?

– В одну. Два раза стрелял, два отверстия. Я осматривал труп. В плечо и сердце.

– Почему ты не выстрелил в воздух? Ты должен был сделать предупредительный.

– Должен был, Джим. Но не сделал.

– У тебя Кольт?

Я молча кивнул и отпил из стакана виски. О’Доннели резко вырвал тару.

– Хватит! Чёрт, Боровски, ты по уши в дерьме. Давай ствол.

Я неохотно достал свой Кольт. Я чертовски не любил с ним расставаться, иногда даже клал его под подушку. Детектив из отдела убийств понюхал пистолет, убедившись, что из него недавно стреляли. Затем достал обойму и вытащил один патрон.

– Из восьми пять, Крис. Один выстрел был в воздух, но это не помогло, усёк? Молись, чтобы мы не нашли гильзы или не объявилась подруга. Завтра явишься на официальный допрос. Придумай что-нибудь более убедительное. Я сообщу твоему начальству, что ты числишься главным свидетелем. Старик будет просто в восторге. Завтра на службу не идёшь.

Я молча кивнул. Кинул купюру за виски. Побрёл к выходу, но всё-таки нашёл в себе силы сказать «спасибо».

– Мне твоя хренова благодарность к дьяволу не нужна! За мной должок, Боровски, я его возвращаю. Сделаю, что могу и на том покончим.

Я опять кивнул. В этом движении не было ни благодарности, ни признательности, лишь сухая констатация факта и согласие. Повезло, что О’Доннели помнил свои долги. Детская порнография не лучшее увлечение для детектива, расследующего убийства. Когда-то я прикрыл этого чёртового ирландца. Тогда он не был столь крут и резок; сидел, умолял, почти давил из себя слёзы. Я закрыл глаза. Ведь я не Господь Бог и не окружной судья, чтобы клеймить кого-то. Детей у меня нет и не предвидится, а поэтому – мне всё равно. Да, мне, правда, повезло, что О’Доннели помнит про свои долги. Но сколько ещё раз тебе повезёт, Христоф Боровски, сколько? У тебя появились хорошие шансы выбраться из дерьма, случившегося на ровном месте. А те пустые глаза бедной Алегрии Ливорно? Кому какое дело?

***

Мои роскошные однокомнатные апартаменты приняли меня с распростёртыми объятиями. Свет я решил не включать, погрузившись во мрак ночи Лос-Анджелеса. Чиркнула спичка, квартира наполнилась запахом табака и танцующим дымом. Может, ещё виски? К чёрту, завтра надо натянуть на себя хорошее лицо. Детектив-алкоголик и просто детектив, попавший в неприятную ситуацию – это два разных решения по одному уголовному делу. Кстати, Христоф, когда у тебя последний раз было свежее лицо? С другой стороны, какая разница, в каком виде меня сожрёт начальник или окружной прокурор. Дерьмо случается.

Кто была эта рыжая чертовка? Может, последствия выпивки и мне показалось? Чёрт, но до таких реалистичных видений невозможно допиться, как бы не хотелось. Если бы я был суеверным, я бы назвал её смертью. Вот только смертью чего? Моей карьеры? Подавитесь. Общественной жизни? Ну-ну. Моего существования? А чего, собственно, цепляться? У меня, кроме моего имени Христоф Боровски и веры, которые так невпопад достались в наследство, ничего нет. Америка – это страна протестантов. Мы, поляки, сильные. Привыкли жить под давлением и в духоте оков. То Российская Империя, то нацисты. Но я уже не поляк. Или ещё? Рыжая что-то знала про моего отца, вряд ли они были знакомыми. Мой папаша помер от бандитской пули добрые семь лет назад, едва ли эта чертовка в том возрасте интересовалась чем-то, кроме кукол.

Раздался телефонный звонок. Никак не привыкну к треску, как чёрт к псалмам. Я снял трубку.

– Привет, дорогой. Тебя не упекли за решётку? Впрочем, мне до этого дела нет. Звоню сказать тебе, что я тебя прощаю. В знак доброй воли, может, помогу в твоём ночном фиаско, mein lieber. А ты взамен забудешь о том, что видел на бульваре Сансет. Я знаю, Христоф, что ты не особо любопытный и в чужие дела не любишь лезть.

Женский голос хихикнул. Моё тело в ответ пробрала мистическая дрожь.

– Кто говорит?

– Ой, а мы ведь толком не познакомились сегодня! – мне показалось, что собеседница хлопнула себя по лбу, – неловко вышло. Голова прошла? Меня зовут Элизабет Бастори. Ты – Христоф Боровски, детектив из транспортной полиции. Живёшь в Санта-Монике, такой милый домик, прямо süßes Zuhause, недалеко от пляжа. Но мне кажется, там слишком сильно воняет рыбой. Не очень романтическая обстановка, да? Четвёртый этаж и апартаменты номер сорок. Приятное сочетание цифр. Сам выбирал или так получилось?

Я подошёл к окну и выглянул на улицу. Эта сучка могла быть где-то здесь и звонить из аппарата. Она следит за мной. Но откуда у неё столько информации и мой номер? Почему я не заметил хвост за собой? Дождь или просто слишком устал. Я недостаточно пьян.

– Послушайте, мисс…мисс Бастори. Вы играете в опасные игры.

– Ха, какой же ты душка! В общем, мы договорились, Христоф? И зови меня Лиззи. Это так чудесно!

Прежде чем я успел что-то сказать, она бросила трубку. Что за хрень происходит? Во что ты ввязался, Боровски?

Я всё-таки пошёл на кухню за виски. За окном дождь лил пуще прежнего, хотя казалось бы, куда сильнее? Совсем чуть-чуть содовой, а то горечь уже надоела. Мне почему-то вспомнилась история об одном моём деле. Всё начиналось достаточно невинно: по всем признакам случайный наезд, а всё закончилось кровавой сектой, пожирающей людскую плоть во славу какого-то тумбы-юмбы. Истинные психи. Кто эта чёртова девчонка? Очередная городская сумасшедшая? Да, тебе везёт, Христоф, на психопатов! Нет, нет сил больше думать. Последний глоток. Ещё один тяжёлый день уступал своё место новому тяжёлому дню. Спокойной ночи, детектив Боровски.

II.

Утро добрым не бывает. Проснулся от странного ощущения, как будто вчера пил. Этого не может быть, я алкоголь уже полгода в рот не беру. Хоть у меня жизнь такая, что здесь только пить. Но, то ли я слишком ленивый, то ли предпочитаю быть с ужасом действительности один на один и ясно ощущать боль. С другой стороны, чего пенять на жизнь, если она – дело моих рук?

В мышцах ломающая резь. Как будто тошнит. Беременный? Очень смешно, почти как та отечественная говно-комедия с таким же названием. Похмелье. Чёрт, да откуда? Разве может уже так сдавать организм в двадцать семь лет?

Я встал с кровати и пока в раскоряченном бреду брёл до душа, по дороге включил телевизор и компьютер. Включил бы и радио, но, к счастью, его у меня не было. Прошлый век. Сейчас радио слушают только особенно имбецильные водители, которым не хватает мозгов нарезать любимую музыку на флешку.

Душ не помог. Стало только хуже. Будто попал под дождь, и он смыл с меня остатки жизни. Снилась рыженькая секси-баба, стволы и убийства. Надо заканчивать с сериалами про гангстеров. Очередной способ борьбы с одиночеством, когда само одиночество – это борьба с самим собой. Хочется женщину. Любую. Срок перевалил за полгода, момент, когда мастурбация вытекает из любого воспоминания о женском поле.

Я посмотрел в зеркало. Ну и рожа! С таким лицом только в Государственной Думе вступать. Впрочем, всё тот же двадцатисемилетний паренёк, Бодрин Толик. С таким лицом можно и на митинг несогласия идти. Наверное, у меня такое состояние от творящегося вокруг, среди общества, едва подающего признаки жизни. С похмельем без алкоголя. Чёрт, а ведь так нечестно! Я за то, чтобы каждый поступок нёс за собой последствия, а глупость – возмездие. Но последствия без поступка? Так не честно! Старость кладёт на меня свои костлявые и морщинистые руки. Хоть какое-то женское внимание.

Надо что-то съесть. Холодильник, могу предсказать, что пуст; а нет, у этого скряги кое-что, да завалялось в закромах. Предвкушаю невкусный завтрак. Нет ничего ужаснее для современного человека, чем удовлетворение своих потребностей без удовольствия. Даже помочиться нужно так, чтобы хоть чуть-чуть кайфануть. С другой стороны, когда я последний раз испытывал нечто отдалённо напоминающее удовольствие?

По телеку вопило какое-то ток-шоу о наглухо поехавших родителях. Выбрасывают детей в мусорку, расчленяют и кидают в очко сельского туалета. Жесть какая-то. Неспроста всё это демонстрируют почти в прайм-тайм: видимо закостенелое и спящее общество можно расшевелить только подобной чернухой. Так я начинаю свой день. Господи, что хуже: чувство одиночества в пустой квартире или заполнение информационного пространства негативом? Оба хуже.

Я пересчитал свои оставшиеся деньги. Они улетучивались чуть быстрее, чем мне хотелось. Месяц прошёл, как я уволился, но месяц ещё протяну. Как же меня раздражала сфера обслуживания! Что в ней может быть не так? Работа, как работа. Какие-то действия за какие-то деньги. Отличный выбор для тех, кто так и не смог найти себя по жизни, а жрать всё-таки хочет. Если задуматься, то вообще вся существующая работа, за редким исключением, – это сфера обслуживания. Встаёт лишь один вопрос: сфера обслуживания чего? И мне давно уже непонятны все эти разговоры обиженных умом людей о том, кто лучше: гуманитарии или технари, айтишники или инженеры, лингвисты или филологи. Суть в том, что сотрудник на кассе в фаст-фуде по формальным признакам не сильно отличается от инженера на высокотехнологическом предприятии – все обслуживающий персонал. Суммы разные, но едва ли они кого-то делают лучше. Статус в обществе? Извольте. Кому к чёрту нужен статус в этом обществе, спящем вечным сном. Все творческие профессии туда же, одного сорта дерьма. В общем ключе выбиваются гении, но ни один университет подобной специальности не обучает. В вузе обучают, как быть обслуживающим персоналом. Лучше уж пойти в техникум или колледж, там хотя бы руками научат работать. Думаю, что высшее образование в современном обществе: раздутый мыльный пузырь, минимальны требования, чтобы была возможность похвастаться перед друзьями. А если повезёт и закончишь какой-нибудь именитый университет, то всё, считай, король жизни. На бумаге и в своих фантазиях, разумеется. Но сфера обслуживания в прямом её понимании – это настоящий мрак среди тьмы. Я не мог бороться с внутренним унижением, хотя уверен, что его испытывает почти любая должность из всего возможного профессионального разнообразия. Нет, тут не моя гордыня, это не делает меня лучше других… просто, как можно улыбаться в лицо ради достижения определённых целей, в противовес своей кипящей ненависти внутри. Современный человек – это существо противоречивое, в каких-то областях – это даже выглядит возвышенно, но не в такой ситуации. Лживые чувства. Лживые нормы поведения. Но всё-таки во мне ещё остаются барьеры, а иначе бы каждый второй клиент уходил бы с моей предыдущей работы с разбитым лицом. Каждый первый со следом ботинка на спине. Никто даже не подозревает к какой ярости приводят сто рублей, оставленные или не оставленные на чай. Эти сто рублей ультимативным барьером встают между людьми. Пока существуют чаевые, ненависть останется неисчерпаемым источником. Работа и так скотская, а она ещё и заставляет тебя чем-то там терзаться.

Лицемерный век. Ложь строится из грандиозных, многосоставных конструкций, вздымается к небу Вавилонской башней, чтобы однажды упасть и похоронить к чертям собачьим всё человечество. Правда же – она проста. Как дурачок. Ещё месяц я протяну. А потом что? Кормиться своими «возвышенными мыслями», питаться ощущением нонконформизма и святым духом? Или просто попросить денег у отца.

Кстати, об отце. Сегодня еду домой, в далёкие дали. Просил меня выбрать в интернете недорогой нагреватель для воды. Тяжёлое похмелье от ничего не собиралось уходить, поэтому мысли путались. Сегодня я еду к далёкому и недоступному отцу.

Пока садился за компьютер, бросил небрежный взгляд на книги подле кровати. Томас Манн, Эмиль Золя, Марсель Пруст. Книги, как книги. Начатые когда-то и растворённые в бесконечном повествовании моей жизни. Такие произведения не заканчиваются. Странная у них любовь там, мне даже порой было смешно. Вздохи, охи, тонны писем, взгляды украдкой и обещание чувств до гроба. Странная любовь, не наша, не человеческая. Нет, может, герои этих книг и могли предугадать, где они будут через год, два, десять, предвидеть, в каких землях лягут их бренные останки. Наверное, поэтому они и клялись в вечной любви, не боясь святотатства. В нашем обществе в вечной любви клянутся только когда хотят снимать квартиру на двоих, потому что так дешевле. Мне странно от этих героев. Странно и завидно. Боюсь. Потому что знаю примерно, где буду завтра или через пять лет. Как бы я не смотрел на будничное, как бы плотно не занавешивал створки своих глаз, но оно всё равно маячит и мелькает насмешкой. Здесь вступает золотое правило в силу: хочешь жить, лучше ничего не видеть, не слышать и не чувствовать, а если уж имел неосторожность, то сразу же забыть или не замечать. Любовь же для меня – непозволительная роскошь или глупый идеал. Подобное в мрачных мыслях недостижимо. Любовь к женщине для меня – это слишком дорого. Или дорога? Да и вообще, люди переоценивают книги и писателей. В мёртвых буквах текста на самом деле очень мало толкового, а истины там и того меньше. Моё чтение – это высечение из пустых знаков книг небольшого количества знания. Его действительно там немного. Ведь писатель – это неумелый вор. Он крадёт у жизни, смерти, вдохновения… получается то, что получается.

Чёртовы думы! Опять решили меня закопать. Ладно, неважно, делайте, что хотите! И ты, фантазия, даю тебе полный карт-бланш. Какой нагреватель для отца? Вот неплохой, на восемьдесят литров. «ТермоМир». Что за идиотское название! Впрочем, я заметил, что для моего русского уха удачных брендов почти не бывает. На английском же, даже Cumshot звучит убедительно. Язык торгашей, сентиментальных песен и недурственной литературы. А русский? Пьяниц, безумцев и пророков. Если есть Бог в виде бородатого мужика, то он точно больше похож на Льва Толстого, чем на Хемингуэя. Только что толку. Так «ТермоМир», «ТермоМир». Надеюсь, отца устроит. А вот и он, лёгок на помине. Надо сменить сигнал вызова, а то я аж подскочил!

Голос отца был отрешённый, как и всегда. Когда отец спрашивал про мои дела, в нём не было и нотки участия. Отсутствовал и оттенок сочувствия, когда ты с ним делился бедой или радостью. Он всегда говорил так, будто не причастен к тебе и твоей жизни. Отец довольно сухо поинтересовался о времени моего отбытия к нему.

– Поздно, – заключил он, – слишком поздно.

Я мог бы постараться пораньше, но лучше я с радостью придумаю себе дела и сошлюсь на них.

– Поздно, – напомнил он, – слишком поздно.

Лучше же, чем никогда! Отец, «моё поздно» того гляди, хохоча пенистым смехом, превратится в никогда. Я удерживал «моё поздно» одной силой воли, а сила воли у меня никакущая. До тебя, отец, путь не близкий. Я уже не уверен, что помню, где находится родной дом. Может, его уже давно нет?

– Поздно, – роптал он, – слишком поздно. Толик, давай пораньше.

Отец, такой неизвестный и далёкий, положил трубку. Он любит меня, я в этом почти уверен. Очередные броски неуловимых мыслей клубящейся пустоте…

В ответ мне сразу грянули струны, вернее не струны, а соседи дали понять, что они проснулись. Играла их любимая песня, звучащая сейчас из каждой щели; песня от группы с хроническим алкоголиком в виде фронтмена. Да-да, про ваш музыкальный маразм всё понятно, дорогие соседи. Глинка, Мариинка, Ван Гог, Сартр, Мухина, Верхарн – просто набор букв и звуков. Я достаю из широких штанин, свой боди-позитив, напомаживаюсь феминизмом и борьбой за права меньшинств. Что там ещё сейчас модно? Деградация современного человечества в том, что вместо придумывания культурных и контркультурных явлений, они создают новые бессмысленные названия для старого. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под одноглазой луной. Если эта шлюха ещё раз споёт припев отвратительной песни, я разгромлю здесь всё, я уничтожу этот сраный мир, во главе которого стоит общество, спящее вечным сном.

Какие бы дела себе на сегодня выдумать? Когда денег нет, всё усложняется и облегчается разом. Количество паттернов поведения сокращается, а соблазны отпадают сами по себе. Если не хочешь голодать, то уж придётся немного поступиться желаниями.