Текст книги "Военно-морские рассказы"

Автор книги: Константин Изварин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

О картошке, розыгрыше и вьетнамцах

Быстов бежал, звонко щелкая подошвами тропических тапочек по палубе, залитой некогда кузбасслаком и приобретшей в последствии тот самый «радикальный черный цвет», столь любимый сатириками и нашим командиром.

– Ты куда? – поймал я его за рукав.

– За картошкой, – лаконично ответил Быстов, переводя дух.

Быстов, он, вообще, человек честный. Со своими, я имею в виду. Этим, кстати, он выгодно отличается от своих отдаленных предков, в искусстве дипломатии собаку съевших. В буквальном смысле тоже. Родом Быстов из Читинской области. Из той ее части, которую китайцы настойчиво именуют своей исторической территорией. Черт его знает, быть может, они и правы. А если посмотреть на Быстова, то наверняка. Ибо в лице старшего матроса Быстова явственно просматривается азиатское происхождение. Этакий железнозубый Чингисхан в тропических шортах милитаристски-синего цвета. И в силу азиатской мудрости своих предков, Быстов никогда не обижается, если мы говорим: «...после войны границу перенесли. А так бы ты китайцем родился...».

Так что если Быстов заявляет, что сбежал с вахты за картошкой, значит, так оно есть на самом деле. Но зачем?

Я замер, раззявив рот в немом удивлении, глядя на Быстова как бедуин на кофеварку.

– За картошкой, – повторил Быстов. – Командир послал.

И скрылся, растворяясь в сумерках, наступление коих в южном Вьетнаме сравнимо с кирпичом, летящим тебе на темечко с высоты седьмого этажа.

– Интересно, – сказал я сам себе, спускаясь в прохладу внутренних помещений, – а зачем командиру картошка?

Перед глазами тут же встала картина: командир, голый по пояс, под проливным тропическим дождем, ежевечерне поливающим наш корабль, жарит картошку на крохотной электрической плитке, воткнув трезубую вилку прямо в розетку корабельного освещения. А старший матрос Быстов, действуя совместно со своим наблюдателем, прыгают вокруг, защищая сковороду от холодных тяжелых капель и уворачиваясь от шипящих брызг жира. Сюрр, бред, то есть. Но скажите мне, пожалуйста, зачем командиру, исполняющему в данный момент необременительную, но весьма необходимую должность обеспечивающего офицера и находящемуся, в связи с этим, на мостике, или поблизости, картошка? А если и нужна, вдруг, то неужели за ней сбегать некому? Кроме вахтенного сигнальщика?

– Быстов за картошкой пошел, – объявил я нашим, зайдя в кубрик.

– Угу, – ответили наши. Невозмутимые как могикане.

И снова зашлепали картами. На кону стояли целых два коробка спичек – сумма внушительная, для курильщиков, коих у нас хватало, в особенности.

На флоте, как известно, день считается напрасно прожитым, если ты ближнего невинно не натянул, не пошутил, в смысле. А пошутить мне хотелось. Еще как хотелось. Вообще-то я сам еще не знал, что придумаю, как совмещу Быстова, командира и картошку на мостике, но тема была весьма и весьма перспективной.

– Говорит, командир послал, – слегка поиграл я «наживкой».

– Ну? – сказали наши, отвлекшись на минуту.

– Черт его знает, – сказал я, присаживаясь рядом. – Сдайте на меня.

И кинул в банк пять спичек – обычную ставку.

Клюнуло! Клюнуло! – Я старательно прятал ликование, делая вид, что заинтересован раскладом.

А на их лицах, медленно, как изображение на фотографии, проявлялось сомнение. Пока еще только тень сомнения, но с каждой шлепнутой на стол картой оно крепло. Крепло! Не хуже чем наша оборонная мощь.

– Гм, – нарушил напряженную тишину Ванька Вишневецкий. – Упал. – И сбросил карты в колоду. – А зачем ему картошка?

– Быстову? – подыграл я и бросил в банк еще пять спичек. – Дал дальше.

– Кэпу, – пояснил Ванька, пытаясь заглянуть в карты соседа.

– Ну-у... – старательно протянул я, надеясь, что не переигрываю. – Быть может, жарить будет.

Все дружно хохотнули. Очевидно, каждый в этот момент представил сам процесс жарки. И вправду, смешно.

– А может и пожарит, – снова сказал я. Теперь уже задумчиво, так, мне казалось, будет правильнее. – Он такой.

Я ждал. Ждал, когда вступит в разговор Вовка Ряузов – человек, твердо уверенный в том, что знает все. И лучше всех. Откровенно говоря, я всегда завидовал таким уверенным. Как здорово было бы думать, что всегда прав. Эх, был бы я таким...

Дождался. Вовка Ряузов сделал соответствующее моменту лицо и сказал, старательно выдерживая пренебрежительный тон:

– Картошка, матросу третьего года службы необходима для... – Он набрал в грудь побольше воздуха, готовясь, видимо перечислять, а я мысленно возликовал. Уж если Ряузов принялся за глубокомысленные размышления... Это значит все. Значит, день прожит не зря.

М-да-а! Теперь, даже захоти я повернуть процесс вспять, это уже будет невозможно. Теперь меня уже никто не слушает, ибо каждый по самую макушку проникся идеей того, что картошка командиру действительно нужна. А на мостике в особенности. А доверить ее транспортировку кому-то, кроме Эдьки Быстова будет попросту преступным.

– Вскрываемся? – предложил я, бросая в банк последние свои спички.

– А? – сказали наши, чьи мысли были целиком заполнены Быстовым и картошкой.

Быстов появился в кубрике как по заказу, то есть абсолютно неожиданно. Пройдя между коек и шкафчиков, безмолвный как привидение, он медленно опустился рядом с нами и тяжело вздохнул. А с лица его тем временем сходило выражение «видывал я всякое».

Карты были забыты. Все молча смотрели на Быстова, выискивая на его азиатском лице подтверждение своим догадкам.

Выражение «видывал я всякое» дошло до своей критической точки и плавно перетекло в «но такого...». Губы Быстова разомкнулись...

– А он сказал «картошки принеси», – промолвил наш герой неожиданно.

Все тут же поняли кого имеет в виду Быстов, говоря «он».

– Я думал... – продолжил Быстов. – А он взял картошку и начал во вьетнамцев кидаться.

Наши расхохотались.

– А ты думал жарить будет? – спросили у Быстова сквозь смех.

Нет, конечно же, Быстов не думал, что командир будет жарить картошку. (Как же, делать ему больше нечего). Но и такого не ожидал.

Вот тут необходимо кое-что пояснить. Как только наш героический ПСКР вошел в бухту, со всех сторон к нему кинулись местные жители – на длинных и узких как ножи моторных лодках. Были они мелкими, желтокожими и одетыми с поистине милитаристской роскошью. Кто в бушлате, кто в шинели, кто в КЗИ – этом химическом противозачаточном средстве. И все эти не пойми какого флота воины орали, когда хором, когда в разнобой: «Корифана, корифана! Длинный пальто, длинный пальто давай!». «Длинный пальто» – это шинель. Взамен предлагали всякую ерунду – от духов местного разлива (на кой они черт?) до каких-то разукрашенных сумок. Менялы, если им отказывали, не сильно отчаивались, а ждали ночи. Ночью они, используя опыт многолетней войны против оккупантов, сначала французских, потом американских, проникали на корабли и воровали все, что плохо лежит. Причем, то, что у товарищей по соцлагерю, нас, то есть, патроны холостые – они сообразили в один момент. И автоматов не боялись. Пожарная система – шланги, брансбойты и все, что к этому прилагается – себя тоже не оправдала.

Вот тогда и родилась в, прикрытой тропической пилоткой, голове командира идея о картошке.

– Прожектор, – продолжал Быстов, размахивая руками. – Один светит, а остальные – картошкой! Как на войне – брызги, свет, а если попадешь...

Мы, то есть сигнальщики тут же воспылали желанием своими глазами увидеть и поучаствовать. И, правда, как на войне. Прожектор, брызги. Весело. Не знаю как вьетнамцам, но нам очень.

– Второй боевой смене на вахту заступить, – торжественно произнес вахтенный офицер. Корабельная трансляция разнесла его слова по всем закоулкам нашего «дредноута».

Мы – я и Вовка Ряузов – изображающие сигнальную вахту, весело ввалились на ГКП, собираясь доложить вахтенному офицеру, что Быстов может идти спать.

Старый вахтенный офицер – минер, передавал в тот самый миг свои обязанности новому вахтенному офицеру – помощнику. Мы, ожидая своей очереди, с удовольствием выслушали обрывок их диалога.

– Менялы к кораблю подходят, – говорил равнодушный минер сонному помощнику. – Сигнальщики в них картошкой кидают.

Услышав последние слова, помощник заметно оживился. Он встрепенулся как большая птица и писклявым голосом поинтересовался:

– А картошку где берут?

Ну еще бы, вся имеющаяся на корабле картошка принадлежит помощнику. И если она есть у сигнальщиков, то это прямое посягательство на его, помощника, монополию.

– У тебя воруют, – так же равнодушно ответил минер. И плечами пожал. «Глупые вопросы задаешь, товарищ капитан-лейтенант».

Помощник поглядел на нас как на десяток крыс сразу. И только после этого поднял руку к виску, принимая доклад.

Успех

Лето – это хорошо. Даже на флоте – хорошо. Лето на флоте – это то веселое время года, когда твое суровое начальство стремится... кто сказал в море? В отпуск. В отпуск стремится начальство. А ты, брошенный и покинутый, оставленный без отеческой опеки командира, лишенный недреманного замовского ока, сидишь, забравшись куда повыше, опершись спиной о нагретую ласковым солнцем переборку, просунув босые ноги между перекладинами лееров... и чувствуешь как по капле наполняешься истинно восточной мудростью. Великое слово «Кайф» не зря было придумано арабами. И означает оно вовсе не «удовольствие», а великое познание удовольствия, его получение. «Давно здесь сидим...».

И мозги твои от расслабленного созерцания размягчаются и медленно стекают куда-то на самое дно черепной коробки, разливаясь там бесконечным серым озером. Севан, Байкал, Титикака!

И уж вовсе напрасно твои действия именуются послепоходовым осмотром и ремонтом оборудования. Кто же на настоящем флоте работает летом? И кто же на настоящем флоте хочет работать... летом... в особенности?

Солнце клонилось к горизонту. Жаркий июльский день благополучно перетекал в теплый и ласковый вечер. Спокойная вода Севастопольской бухты, густой и неподвижный воздух, приглушенный расстоянием шум береговой жизни – все это создавало тот, столь необходимый любой флотской душе ансамбль, ради которого, собственно, можно стерпеть и бесконечные зимние вахты в ледяных широтах, и многобалльные шторма, и душу выматывающие учебные тревоги, которые, бывает, плавно перетекают одна в другую...

Сигнальщики весьма успешно занимались ничегонеделаньем. Рядком, усевшись прямо на узкой палубе второго мостика, раздевшись, по случаю жары, до трусов, они изредка перебрасывались словами, стараясь сполна уловить порции света, испускаемые солнцем лично для каждого. Двое держали на коленях те самые Архимедовы зеркала, коими он, по слухам, подпалил вражеский флот. Но использовали их, не в пример мудрому геометру, исключительно в мирных целях, посылая жарких зайчиков на стоящий рядом круизный лайнер. Лайнер участвовал в акции «Детям Чернобыля» и сигнальщики искренне недоумевали; если в радиоактивном Чернобыле выросли такие длинноногие, длинноволосые, синеглазые и крутобедрые, то чем недовольны их родители?

А может, там и чернобыльцев не было?

Откровенно говоря, сигнальщикам было глубоко наплевать откуда родом соседские красавицы, главное внешность, а не прописка.

Красавицы, кстати, прекрасно осознавали какими глазами смотрят на них моряки, и по палубе ходили, старательно покачивая едва прикрытыми бедрами, по кошачьи переставляя стройные ноги на высоченных каблуках и выпячивая то, что уже вполне могло вдохновить Сережу Есенина.

Наши махали руками, а они делали вид, что их это не касается. Но, на самом-то деле, обе стороны прекрасно понимали друг друга, и если красавицы наслаждались вниманием, то наши включали это самое внимание на «самый полный» и глядели во все глаза. Споря и обсуждая.

Сигнальщики были людьми солидными, вечер жарким и спорить не хотелось. Поэтому они лениво созерцали как грациозно перемещаются по деревянной палубе лайнера загорелые красавицы. Изредка кто-нибудь, собрав все силы и с трудом превозмогая лень, одобрительно взмахивал рукой.

Такое пренебрежение к их красоте привело девушек в недоуменное состояние. Никак не могли понять дети Чернобыля, что же такое случилось в природе, что их появление на верхней палубе в более чем откровенных нарядах не производит на соседей ну абсолютно никакого впечатления. Они шушукающейся стайкой сбились у борта и, наваливаясь декольте на леер, уставились на наших ленивых сигнальщиков. Наши глядели на них, они глядели на наших.

Это увлекательное занятие было прервано сигналом на ужин.

Быстов медленно встал, широко зевнул, потянулся всем своим тощим телом, широко разводя в стороны руки...

И вот, в тот самый момент, когда в его, широко раззявленной, пасти блеснул железный зуб, когда вдох «А-а-ах» плавно перешел в выдох «И-и-иэх!», когда плечевые суставы чуть слышно хрустнули...

В этот самый момент хулиганистый Вовка Ряузов подкрался к нему сзади и одним махом сдернул с Быстова военно-морские трусы.

Девки восторженно взвыли. И даже зааплодировали. А вот Быстов был вовсе не рад такому своему успеху у прекрасного пола и очень обиделся на Ряузова. С лица его мгновенно слетело выражение блаженства, он сложился как швейцарский армейский нож, и так стремительно натянул трусы, что резинка щелкнула где-то в районе подбородка. После этого он сказал Вовке Ряузову ровно пятнадцать слов, из коих в приличном обществе можно употребить только «в» и «на».

Остальные сигнальщики хохотали во все горло, тычась лицами в те самые архимедовы зеркала. И долго еще вогнутые стекла с серебряным слоем отражали их искаженные, содрогающиеся от громового хохота, рожи.

Напугай товарища

На флоте принято пугать друг друга. Напугал – пол дела сделал.

А. Покровский

Ночные вахты в тропиках – вещь, несомненно, необходимая. Но скучна-а-я. В песне правильно поется: только небо да море вокруг. Больше ничего. Небо сверху, море снизу. Небо – тяжелое, черное, с огромными, яркими, густо вкрученными в себя звездами. Море – спокойное, неподвижное, в разноцветных искрах планктона и ночесветок. Оно с тихим шорохом расползается длинным разрезом, разваливаясь на две половины от равнодушного форштевня. И долго еще вспыхивает за кормой морская мелочь, разбуженная внезапно железным чудовищем.

Корабль держит экономичный ход. Приглушенно ворча турбиной, перемалывает теплые воды Индийского океана. Освещение погашено, и путь освещают лишь ходовые огни. Темно, тихо, жарко. Сигнальная вахта откровенно скучает. Два, разомлевших от жары, с надетыми задом наперед тропическими пилотками из-под которых медленно протекают головы, героя-моряка, лениво скользят взглядом по звездному небу, гладкому морю и ждут, не дождутся вечернего чая. Того краткого времени, когда старший матрос Быстов, вздохнув тяжело, взберется по трапу и можно будет хоть на несколько минут спуститься в кондиционированную прохладу внутренних помещений, оставив небо и море на раскосые глаза верного товарища.

– Слышь, Ряузов? – медленно говорю я. Говорить лень, в глотке пересохло и вместо слов получается невнятное бормотание.

Ряузов не слышит. Он мучительно пытается разрешить сложнейшую проблему: что лучше – сидеть на леерах подобно баклану, или все-таки решиться и сделать целых три шага. На дистанции трех шагов находится трехлитровая емкость с водой – теплой и противной, но, все-таки, питьевой. Несколько длинных глотков подарят ему минутное облегчение и позволят еще раз окинуть взглядом абсолютно неразличимую во тьме линию горизонта. На его лице так ясно отражается эта борьба с собственной ленью, что если бы мне не было так жарко, честное слово, я бы рассмеялся.

Наконец, жажда превозмогла, и Ряузов, изобразив всем телом титаническое усилие, отправился в дальний путь.

Ноги передвигает как свежеошпаренная черепаха.

Я, не меняя позы, наблюдал за его перемещениями. Так, наверное, смотрят на людей каменные идолы острова Пасхи, умудренные сотнями лет неподвижного созерцания.

За спиной внезапно послышался шорох. Я обернулся и...

Из темноты – как когти скрючив длинные пальцы, оскалив зубы ( железный блеснул) и вращая глазами – метнулось нечто. Так мне показалось в первое мгновение. Второе мгновение я встречал уже рядом с Ряузовым, шумно глотающим теплую воду и ничего, кроме этого, не воспринимающим.

– У-у-у, – сказал еще раз Быстов и рассмеялся.

Урод! Разве ж можно так пугать вахтенного сигнальщика? Но зато всю мою сонливость – как тряпкой мокрой кто-то стер.

Обижаться на Быстова было бы попросту глупо. Глупо обижаться на друзей. Поэтому, мы с Ряузовым обижаться и не стали. Но, когда на следующий день, из темноты снова выскочило что-то страшное и завывающее, мы вспомнили, что среди друзей принято шутить. И пугать друг друга.

Две, фигуры, почти неразличимых в густом мраке тропической ночи, пробирались по мостику вдоль бортов. Я – по левому, Ряузов – по правому. У Быстова не было ни единого шанса. Он должен был быть захвачен врасплох. И напуган! До дрожи в коленях напуган.

Осторожно-осторожно я пробрался на «крыло», картонными подошвами тропических сандалий отметив каждую балясину, обычно немилосердно скрипящего, трапа и, высунув голову над палубой второго мостика, огляделся. Тишина. Банкет, где в данный момент должен находиться Быстов, даже не подозревающий, что его сейчас будут пугать, залит густой темнотой. С противоположной стороны выглянул Ряузов.

Пора! Почти одновременно мы с Ряузовым преодолели три балясины скоб-трапа и в длинном прыжке взмыли на банкет. И замерли, повиснув на леерах, как гамадрил на лианах. Потому что банкет был пуст. И все наше «У-у-у!», вырвавшееся из свежесмоченных вечерним чаем глоток, пропало впустую.

– Ну? – сказал Вовка Ряузов, даже сейчас заполненный уверенностью по самые гланды. – И где он?

И посмотрел почему-то на меня. Со значением посмотрел. Так, будто это именно я отнял у него, Вовки Ряузова, святое право напугать Быстова.

Я открыл рот, собираясь сослаться на то, на что обычно принято ссылаться на Флоте в таких случаях. Ежечасно тысячи матросов ссылаются именно на это.

И только я открыл рот, только сказал первую букву алфавита, за которой должны были бы последовать и все остальные...

В этот самый момент из темноты к нам метнулось что-то страшное – со скрюченными пальцами и железным зубом в распахнутом рту, из которого вырывалось «У-у-у!».

Я воспользовался тем, что рот у меня уже открыт и первая буква сказана. И кратко указал Быстову направление, в котором ему надо двигаться. «Там такие шутки пользуются очень большим спросом, – сказал я в дополнение».

Нет, Быстов не обиделся. Он рассмеялся. И ушел. Спать. А мы с Ряузовым занялись разработкой Хитрого Плана, который уж наверняка поможет нам напугать Быстова.

Назавтра, один из нас предпринял «атаку с воздуха». Ряузов, ловкий как влюбленный орангутанг, влез на третий мостик и начал красться оттуда. Я же исполнял отвлекающий маневр – шел, сколь возможно громко шаркая картонными подошвами по дюрали, успевшей за время плавания уже вступить в реакцию с морской водой и покрывшуюся не то патиной, не то окисью.

В темноте и молчании мы обошли все три мостика и банкет по кругу и уставились друг на друга подобно баранам узревшим, что ворот-то на самом деле и вовсе не существует.

– Ну? – сказал на этот раз я. – И где он?

Ряузов пожевал губами. Похоже, его уверенность дала трещину. Крохотную, едва заметную, но именно с таких трещин обычно начинаются глубокие сомнения.

Наши взгляды синхронно переместились в направлении четвертого мостика. Может быть, но... Ведь не совсем же он дурак – Эдька Быстов.

Когда сзади, и на этот раз, неожиданно послышалось «У-у-у!», мы с Ряузовым даже не вздрогнули. Человек не блоха, ко всему привыкает.

Но отомстить все-таки следовало. Дело чести как-никак.

И назавтра мы выбрались на мостик через внутренние помещения.

Все! Финиш! Вот она – месть!

Стоявший к нам спиной, Быстов был попросту обречен, когда две фигуры одновременно вынырнули из мрака и крикнув «У-у-у!» схватили его за руки.

– Что вы как дураки... – сказал Быстов. Абсолютно ровным голосом. – Делать вам больше нечего.

И нам стало стыдно.

Тоже выход

Натяни ближнего своего прежде чем ближний натянет тебя.

Натяни дальнего, ибо дальний приблизится и натянет тебя прежде.

Военно-морская мудрость

Новые корабли нам нужны? Конечно, – скажете вы. И я с вами соглашусь. Да, новые корабли нам нужны. Несомненно. Но. Но? Вот именно «но». Как гласит древняя пословица: «Лес рубят – щепки летят». Сия истина с годами ничуть не утратила своей актуальности и точности, что неоднократно подтверждалось.

Если мы с вами хотим иметь на самом краю света новые и современные корабли, могущие защищать Родину в любую погоду, грозить супостату и вообще производить впечатление, мы должны понимать, что все эти груды металла, тонны солярки и километры электропроводки не явятся пред нами сами собой. Не в сказке, чай.

Поняли? Раз мы не в сказке, значит, нам нужен завод. И не простой, а кораблестроительный. Ага, есть такой. В Керчи.

М-да-а, далековато. А поближе нет?

Ну... есть... поближе. В Хабаровске.

Где?

В Хабаровске.

Нет, Хабаровский завод нам не подходит.

Тогда только Керчь.

Ба-а-лин!

С заводом определились. Черт с ним, пусть строят. В Керчи. Корабль он на то и строится чтоб по морям... А там... Четырнадцать морей... два океана... и дома. Рукой подать... всего. А, вот, экипаж...

А что... экипаж?

Так ведь сам по себе наш корабль сквозь все эти моря и океаны не пройдет.

А-а, вот вы о чем.

Именно.

А специально для этого у нас с вами существует Морская Экспедиция Особого Назначения. Они и перегонят наш корабль к месту постоянного базирования.

Гм. Это, конечно же, хорошо, но...

Да что вы меня постоянно прерываете своими «но». Будет экипаж. Кораблей много.

Ну... тогда ладно.

И Родная Дивизия, поднатужившись, формирует экипаж, отнимая у кораблей, коих много, одного-другого. И строит их всех в две корявых шеренги. На пирсе.

– Ну? – говорит Родная Дивизия, вглядываясь в Личный Состав, теперь уже, МЭОНа. – И что мне с тобой делать... теперь?

А, поскольку, Личный Состав МЭОНа заинтересованно молчит, пытаясь, видимо, угадать, что именно Родная Дивизия намерена с ним сделать... еще... теперь, дивизия продолжает:

– Где вас селить прикажете?

Личный Состав саркастически хмыкает. Им-то, каждому, доподлинно известно где именно лучше всего селить.

– Но-но, – строго говорит Родная Дивизия. – Ты, это мне брось... тут.

И Личный Состав бросает. Бросает, тяжело вздохнув.

– Ну, ты, эта, Родная Дивизия... Мы в тебе служим... ты и решай... – коряво говорит он.

– А что? – обрадованно говорит Родная Дивизия. – И решу. Я такая. – И набрав в грудь побольше воздуха, командует: – Напра-аво! – И чуть слышно добавляет: – Ать-два.

Личный состав, выдрессированный службой, дружно щелкает каблуками.

– То-то, – хмыкает Родная Дивизия. – Шагом марш!

И Личный Состав шагает. Или марширует, – это кому как больше нравится. Шагает, привыкший ничему не удивляться, навстречу своей судьбе, покорный как бараны в стаде, гордые тем, что все дружно и в одном направлении.

А знаете ли вы, что в Америке военнослужащие даже именуются «государственное имущество»? Ну, правда, им за это платят. И кормят. Но, с другой стороны, если бы нашим военнослужащим платили столько, сколько американским – все бы желали связать свою судьбу с Непобедимой и Легендарной. И подорвали бюджет страны к чертовой матери. А, что касается еды, так если армию кормить, на кой черт, спрашивается, она вообще нужна? Вот так и служим – безденежные, и голодные. Так зато на все готовые, политически грамотные. И дисциплинированные. Сказали «Направо» – так мы и есть направо. Сказали «Есть направо» – и мы будем есть «Направо». И люто ненавидеть американское «Государственное имущество». Лютой классовой ненавистью.

– Стой, – командует Родная Дивизия. – Вот здесь и будете жить до отправки в Керчь.

Глянул Личный Состав где ему жить предстоит и: «Мать моя, женщина!». В каютах диваны кожаны, занавески шелковы, одеяла верблюжьей шерсти. Душ, сантехника, унитаз финский – в каждой каюте. Краны никелерованы, вода горячушча – сутки круглые. Хошь мойся, хошь так смотри. Смотрит Личный Состав и только в затылке чешет «Неужто все, неужто коммунизм объявили?».

Погоди, Личный Состав, в затылке чухать. Ты еще столовой не видал.

– А, что... столовая? – навострил уши Личный Состав.

У того, кто исполняет почетную обязанность каждого гражданина СССР более двух месяцев, на слово «столовая» выработан рефлекс. Ну, как у Павловской собачки. Ты ему «столовая», а он тебе «Гав!» и слюна потекла.

– Ну, гляди, Личный Состав, – делает Родная Дивизия барский жест, – вот она какая – столовая.

Глянул Личный состав и только ахнул. Столы мраморны, стулья со спинками. У каждого. Палуба – аж блестит, музыка – колонки в каждом углу. И цветы, цветы в стаканах на каждом столе.

И от такого изобилия дурно становится Личному Составу. Падает он за стол мраморный, на стул со спинкою, и глядит как дежурный по столовой, в белоснежную голландку одетый, обед ему несет.

Ну, – думает Личный Состав, – хоть здесь-то как обычно. Небось РБУ (это перловку так именуют), да бурда какая-нибудь мучная.

Ан, нет, – картошка жареная. И котлета... котлета из настоящего мяса.

Ткнул Личный Состав ту котлету вилкой – блестящей, стальной – и шепчет тихонько: «Служу Советскому Союзу».

А Родная Дивизия говорит:

– Погоди, Личный Состав, ты еще камбуза не видел, ты еще в спортзале не был, ты еще...

– Хва-атит! – как умирающий поросенок визжит Личный Состав. – Хватит! За что мне все это?!

– А знай мою доброту, – говорит Родная Дивизия. И удаляется медленно. Теряясь меж окрестных сопок и грязной воды бухты Соленое Озеро...

Место, в котором мы разместились именовалось рейдовым судном обеспечения «Вега». Была это огромная «дура» финской постройки и повышенного удобства. Такие финны строят для наших лесорубов и даже не догадываются, что жить на них будут моряки-пограничники.

Ну, а пока они не догадываются, мы раз-два и разместили личный состав, теперь уже, МЭОНа.

Жили мы в каютах по четыре человека. Жили и даже не подозревали, что командование этой самой «Веги» уже руки потирает, готовясь списать на нас то, что уже украдено из кают и салонов. И то, что еще только будет украдено.

Тут я предложу сделать небольшой скачок. То есть пропустить пару теплых месяцев, заполненных благополучным ничегонеделаньем и перейти сразу ко времени нашего отбытия в город-герой Керчь.

Вот представьте себе: вещи уже собраны, на машины погружены, Личный Состав, счастливо улыбаясь, представляет себя на юге...

И тут, как гром с ясного неба:

– А кто нам ответит за разграбленные каюты? Кто возместит убытки? – спрашивает нас командование «Веги». И список протягивает.

А в списке чего только нет – и краны блестящие, и зеркала стальные, и даже один унитаз голубого цвета.

– Как-кие убытки? – пугается наше командование. И с похвальной быстротой опомнившись, переходит в атаку: – Что вы тут... развели, понимаешь?! Причем мы к вашим проблемам?!

Командование «Веги» раздирает пасть до упора и начинает выть в сторону вышестоящего командования. На Флоте, как известно, прав тот, кто громче воет в сторону Командования. Потому как Командование, вечно занятое собственными проблемами, никогда не вникает в суть дела. Кто громче, тот и прав.

– Вы что... там... себе думаете? – спрашивает откуда-то сверху Родная Дивизия. – Вы что... вообще?

– Есть, – говорит наше командование. И посылает «Вегу» к Бениной маме.

И в споре наступает то, что в боксе именуется «клинч». Они нас не отпускают, но нам на это как-то наплевать. Все равно ведь уедем.

Нашей каюте повезло. Ничего из нее как-то не пропало. Все было прекрасно. За исключением одного. Для удобства «лесорубов» финны предусмотрели на окнах, пардон, иллюминаторах, занавески из кожзаменителя. Удобно очень – потянул и темно. Еще чуть потянул – и она сама обратно сворачивается. Но есть одна беда – «еще чуть потянул» чуть сильнее, чем следовало и назад она уже никогда не свернется. Это как с зубной пастой – выдавить просто, а обратно – никак.

Вот тогда-то в нашей каюте и прозвучали слова, вынесенные в эпиграф этого рассказа.

Дождавшись ночи, диверсанты в лице двух специалистов второго года службы, протиснулись сквозь иллюминатор и героически влезли в такую же каюту палубой выше. Там они сняли занавеску, а на ее место поставили нашу.

И весь остаток ночи мы спали жутко довольные.

А утром...

Утро началось с рева. С начальственного рева, продолжавшегося добрых полчаса и проникавшего даже сквозь палубу. Причем, эпицентр этого рева находился прямо у нас над головой и ничего хорошего не сулил.

Весь день продолжались наши сборы и начальственные разборки. Родная Дивизия, кстати, почему-то поддерживала «Вегу», а взоры нашего командования нет-нет, да и задерживались на сигнальщиках. То есть на нас.

Ну кто же мог знать, что прямо над нашей каютой расположен кабинет комбрига?