Текст книги "Военно-морские рассказы"

Автор книги: Константин Изварин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

О месте подвига в жизни каждого матроса

Слыхали? Нас решил осчастливить своим прибытием Главный Начальник. Самый Главный. Главней его нет. Во всем Союзе нет. Это, конечно, приятно. Да-а. Но хлопотно-о-о!

Ну вы же знаете конечно, что Самые Главные в делах службы разбираются ничуть не лучше чем бурундук в законах баллистики. Зато любят пожрать вкусно. И порядок любят. То есть слова: «...Все параллельно и перпендикулярно, все подстрижено, поглажено, заасфальтировано и посыпано песком...» рождены скорее всего именно в период ожидания визита кого-то из Самых Главных.

Черт с ним, что корабли наши дают по шесть узлов. В час. В первый. А во второй – и трех не натягивают. (– Это ведь наши корабли! «Ы-ы-ы!»). Все равно в наших местах супостата днем с огнем не сыщешь. Черт с ним, что наш героический флагман на последнем выходе «яйцо» потерял. Не то яйцо, что определяет половую принадлежность, а то, которое гидроакустическая станция. Хотя ощущения от потери весьма схожи. Черт с ним, что наша героическая дивизия находится на самом краю света, дальше, по слухам, только Особый Арктический. Самому Главному это не интересно. А интересно ему, что у нас на камбузе. А на камбузе у нас икра и рыба. Красные. И территория наша Самого Главного очень интересует. Не сама территория, то есть, а порядок на ней. А территория наша, хоть и не английский парк, но умелые матросские руки приблизят ее к этому состоянию почти вплотную. За какие-то сутки. Только приказать. А что? И приказали.

К вечеру: пирс вымыт, дорожки выметены, бордюры выбелены, трава подстрижена... Корабли... Корабли выкрашены. Стоят, блестят – грозные защитники рубежей Родины. Те, что еще хоть что-то могли, ясное дело, в море выгнали. А остальное – если не спрятать, то, хотя бы, в божеский вид привести. Все! Готовы! Пусть едет Самый Главный.

И тут как гром с ясного неба – трап! Трап! Трап-то не покрасили! То ли забыли о нем в суматохе, то ли не приказали впопыхах. В общем, стоит он, железный, и дико оскорбляет своим советско-ободранным видом английский пейзаж.

– А-а-а! – сказал комдив. – Растакую вашу мамашу! Я вам где, сказал?! Я вам куда-зачем?! Почему?! Почему, спрашиваю?!... Завтра, завтра здесь будет Самый Главный, а он!... Немедленно, немедленно, я вам приказываю!

Поскольку приказал комдив сразу всем, никто конкретно трапом заниматься не собирался. Тем более, что Самый Главный приехать должен был только послезавтра. А до послезавтра еще много чего может произойти.

– А-а-а! – сказал комдив завтра утром распорядительному дежурному, который заступил вечером и ободранный трап воспринимал как нечто раз и навсегда данное нам Родиной. – Почему?! Почему, я спрашиваю?!

Комдив тыкал и тыкал пальцем в сторону трапа, а дежурный его все не понимал и не понимал.

– Почему трап до сих пор не покрашен?! – наконец снизошел до объяснений комдив. И, поскольку ответа от бледного капитана третьего ранга, коему злою волею судьбы выпало дежурить в столь исторический момент, ждать было бесполезно, комдив, не переводя дыхания, продолжил: – Я вижу, по-хорошему вы не понимаете. Я, лично я, сам, приму у вас трап. Вечером. Все. Выполняйте.

И каждый из многочисленной свиты, комдивы, как известно, в одиночку по части не ходят, посчитал своим долгом грозно посмотреть на дежурного и головой покачал осуждающе. Мол, что ж вы так, товарищ дежурный. Мы на вас дивизию оставили, боевые корабли, а вы... Доросли тут, понимаешь, до капитана третьего ранга.

И ушли они, оставив дежурного, уподобившегося каменному идолу с острова Пасхи, наедине с поставленной задачей.

Наш капитан третьего ранга еще около минуты смотрел им вслед, а потом захлопнул рот и схватился за то, что ему ближе. За телефон.

Вот с этого-то места и начинается наша история. Поскольку позвонил он не куда-нибудь, а именно к нам – бездельничающему в ожидании отправки в город-герой Керчь, личному составу МЭОНа.

Сейчас стоит рассказать, что же такое наш трап.

На самом краю света ландшафт, как вам наверняка известно, разнообразием не отличается. То есть – сопки, сопки и... сопки. Попадаются, правда, и вулканы. Потухшие, в большинстве. Но бывают и действующие. Так вот, часть наша живописно расположилась на склонах нескольких, весьма и весьма крутых, сопок. Корабли внизу, командование и береговые службы вверху. Это себя оправдывает. Особенно при получении продовольствия. Потому что бочки, в которых мы получаем большинство нашего военного питания, в соответствии с законами физики под горку катятся сами. Так что усилий при их транспортировке почти не прилагают. Если не брать во внимание то, что сами бочки не останавливаются. А инерция – она тоже из физических законов.

Учитывая вышеизложенное, вы можете сделать неправильный вывод о том, что получение продуктов для нас – нечто вроде веселой игры, этакая разновидность если не футбола, то уж регби точно. И будете в корне не правы. Ибо получение боепитания есть ответственная и сложная задача по охране Родины, а то, что выполняем мы ее по принципу «ой, держите меня семеро» является ни чем иным как практическим применением военно-морской смекалки.

Но, как всем вам известно, из школьного курса все той же физики, кратчайшее расстояние между двумя точками – прямая. И то, что годится для бочки с солониной, человеку не слишком подходит. Поэтому, в ознаменование торжества науки над слепыми силами природы, прямо в склон сопки врезан длиннющий трап, созданный профессионалами металлоконструкций и напрямую соединивший штаб и боевые корабли. Трап тянется метров на двести и состоит из двух половин. И это не прихоть конструктора, а суровая флотская необходимость. Потому как редкий капитан третьего ранга добежит до середины. Да в гору, да на одном дыхании – да ни в жизнь. Что же тогда говорить о адмиралах?

А вот о адмиралах мы с вами говорить не будем. Во-первых, потому что адмирал должен прибыть в дивизию только завтра, а во-вторых, как же мы его встретим, если наша главная гордость – трап – до сих пор не покрашен. Какая же это гордость, если не покрашена? Это даже не гордость, а черти что.

Итак, командир, переведенный к нам месяц назад из Находки и мыслями присутствующий уже на Черном море, переадресовал приказ старпому, который, как известно, для того и существует, чтобы выполнять всяческие приказы и бдить организацию.

Старпом, мысленно уже догоняющий командира в его стремительном полете на юг, в очередной раз был вынужден вернуться на землю и заняться службой. Ему, в отличии от командира, прекрасно было известно, что такое наш трап. Поэтому, первое, что он сделал – это как следует выругался, вложив в свою краткую, но эмоциональную речь множество пожеланий вышестоящему командованию.

Облегчив таким образом душу, старпом лично отправился по боевым частям. Назначать крайних, которым предстояло повторить подвиг старшего матроса Иван Карпыча Голубца – ценой своей жизни спасти дивизию. Поскольку личный состав боевых частей свято чтил неписаный закон военной службы, гласящий, что лучше всех служит тот кого начальство никогда не видит, старпому предстояло продемонстрировать не только командирский голос, но и недюжинную практическую сметку и знание устройства корабля. Старпом был способным офицером (иначе какой же из него старпом?) и всего лишь через полчаса на пирсе выстроились шестеро «героев».

Старпом нахлобучил фуражку до самых бровей, отчего сразу стал похож на захватчика и торжественно поставил задачу. Начал он так:

– Работа трудная, грязная, но почетная.

Ну, это он еще слишком мягко... выразился. Шесть матросов второго года службы должны до темноты покрасить двухсотметровый трап – не имея ни краски, ни кистей, ни, тем более, желания. Сюрр! Или, говоря военно-морским языком, подвиг.

На крик души, раздавшийся из строя: «Товарищ капитан-лейтенант, а где ж мы возьмем краску? Где ж мы возьмем инструмент? Или если... то как же мы без всего этого совершим подвиг, в конце концов?», старпом справедливо заметил, что на корабле есть все. Кроме баб.

Тут он прав. На корабле есть все. И даже бабы иногда бывают. Но что прикажете делать, если корабля, на котором все это есть, у нас как раз и нет? То есть он у нас есть, конечно. Но на Черном море. И только еще строится. И сами мы душой уже там. Только телами здесь задержались.

– Не знаю... я. Не знаю... – ответил старпом. – И вообще, что вы мне... расписываетесь тут... Кораблей много. – Он щедро взмахнул рукой, не то имея в виду просторы Тихого океана, не то просто указывая на стоящие у пирса боевые единицы, которые, по слухам, еще Курилы у японцев отбивали. – Действуйте, – торжественно закончил свою речь старпом. И удалился.

Старпома в экипаже уважали. Поэтому, наши герои понуро отправились побираться.

Кистями разжились довольно быстро. На первом же корабле каждый получил бывалый, вымазанный во все цвета солнечного спектра и растерявший шевелюру в десятках авралов, инструмент. На флоте, который, как мы знали из репортажей особо левых журналистов, является точным слепком с нашей действительности, все – от заклепки и до человека – служит до упора. Причем, упор этот обычно раздвижной. То есть уперся и раздвигай. А раздвинуть мы можем о-го-го на сколько. А если журналисты не врут и флот на самом деле – слепок с действительности... Хреновая у нас с вами действительность. Зато кисти есть. Пусть и послужили уже... упорно.

Итак, кисти добыли. С краской было сложнее. Но, как говорится, кто хочет – тому больше других надо. Правдами, неправдами – где выпросили, где стянули – но две банки сурика добыли.

И как, скажите, размазать эти две банки по двумстам метрам равнодушного металла? Наши герои служили второй год, а потому такая мудрость как «на Флоте все, в конце концов, решается» была им не только известна, но даже неоднократно опробована. Поэтому, решено было действовать по Наполеоновски – ввяжемся в бой, а там видно будет.

Лето, даже на краю земли – пора жаркая. Ну и кто, скажите, работает на Флоте летом? Правильно, только герои.

Когда наши герои, одетые во что похуже, ибо, как известно, невозможно размазать сурик по железу не вымазавшись самому, прибыли на место жаркое солнце весело освещало легендарный трап и десяток береговых героев, которые, ввиду того, что побираться им не пришлось, уже вовсю совершали свой подвиг. Итак, давний флотский закон «На Флоте все, в конце концов, решается» в очередной раз получил практическое подтверждение.

Как гласит украинская пословица «Гуртом і батька бити легше». Поэтому, то, что для шестерых было подвигом, для шестнадцати стало боевой задачей. И большую часть трапа они закончили как раз до окончания рабочего дня. До восемнадцати часов. После чего береговая команда, которая, как оказалось, «видала этот подвиг аж на другом берегу Ледовитого океана», собрала свои причиндалы и отправилась на ужин. А оттуда в казарму. Наши же герои такого позволить себе не могли. Тем более, что старпом, обязавший самого себя контролировать лично, пришел и ободрил.

– Не знаю, – сказал он. – До темноты должны справиться. Это приказ. И нечего мне говорить, что краска кончилась. Делайте, что хотите.

Ну с таким напутствием, да до темноты... И осталось всего ничего. Метров тридцать... всего...

Краску добыли на удивление быстро. Правда, густотертую. И зеленую. Зато в комплекте с растворителем. Справедливо рассудив, что ни уставом, ни приказом командования не определено какого именно цвета должен быть трап, а темнота все ближе и ближе, наши герои щедро разбавили густотертую краску растворителем и продолжили подвиг.

Они явились одновременно – темнота и старпом.

– М-мать... – только и смог сказать боевой офицер, своими собственными действиями благословивший наших героев на подвиг.

В ярком свете фонарей трап масляно блестел и напоминал светофор, на котором одновременно зажглись красный и зеленый цвета. Шестеро уставших героев сидели на траве и устало изображали желтый цвет.

– Да-а, – сказали комдив и свита, сопровождаемые дежурным офицером.

Наши герои по мере сил и возможностей приняли строевую стойку – заляпанные краской, с кистями в руках, а старпом отдал честь.

– Тьфу! – оценил героизм комдив. С чувством оценил, смачно так. – Вольно. – И рукой махнул. – Свободны.

 –

Вы спросите, чем все кончилось? А ничем. Не приехал Самый Главный.

Человеческий фактор

Если вы меня спросите, что на Флоте главное, я вам обязательно отвечу: Люди. Люди на Флоте самое главное. И самые главные. А на нашем Военно-Морском, Героическом, Легендарном, а также Гвардейском и Краснознаменном – тем более. Нет, есть у нас, конечно, умные торпеды, которые сами летят, сами бегут, сами находят и поражают. Есть у нас и сверхсовременная электроника, которая позволяет не только видеть интимную татуировку на задней части вражеского президента, но и слышать секретные переговоры турецкого Генерального Штаба, в котором говорят по-турецки, поэтому наши герои-моряки все равно ни черта не понимают. Есть у нас и корабли – надводные и подводные, умеющие не только всплывать и погружаться больше чем полтора раза, но и поражать противника. Как своим внешним видом, так и посредством управляемого ракетного оружия. Есть. Все это у нас есть. Но все эти последние слова отечественной техники так и будут стоять бесполезным ломом, без наших опытных, подготовленных и патриотично воспитанных матросов. Ибо Флот это не только корабли, Флот это еще и Люди. Или даже нет. Флот это Люди и корабли. Ни один корабль, даже самый современный, без людей не то, что не является боевой единицей Флота, с места не сдвинется. Не верите? Так вот вам:

Дело происходило в тот краткий период ежегодного круговорота природы, что по традиции именуется весной. Даже здесь – на Курилах. А весна на Курилах (на северных, я имею в виду) начинается не раньше чем в конце апреля. Да именно к тому времени прибрежные воды очищаются ото льда, сами берега от снега, а температура воздуха несколько повышается. До такой степени повышается, что днем можно даже снять надоевшую шубу и побродить по берегу в толстом свитере, ватных штанах и резиновых сапогах. Ну, то мирное население. А матрос, особенно палубной команды, круглый год ходит в штормовой форме одежды – куртка-реглан с меховой подстежкой и такие же штаны. Сверху все это прикрывается черной шапкой с красной звездой или беретом, в зависимости от времени года.

И вот такой скупой и северной весной наш ПСКР занял боевой пост по охране Государственной Границы на северокурильском направлении. Как полагается, отдали якорь и разбрелись «бдить вахту». Все буднично, рутинно даже. Но вот, когда наш Штаб решил, что в этом месте мы уже наохранялись и пора сходить поохранять где-нибудь еще, вот тогда-то все это и случилось.

По команде «Пошел шпиль!», эта зараза рода человеческого, это электромеханическое чудо даже не фыркнуло.

– Да что они там?! – прорычал командир. – Поохренели все?! – Он высунулся из-за рубки и не доверяя «Каштану» проорал еще раз: – Пошел шпиль! – И рукой махнул «Пошел, пошел!».

Боцман с чувством передал шпилю, что «пошел!». И даже ногой пнул, для верности.

«Хрен! – подумал шпиль». И остался недвижим.

– Боцман! – крикнул командир. – Что у вас происходит?

– Ты че эта?! – рявкнул боцман, обращаясь к электрику. И добавил еще несколько употребляемых повсеместно слов, из коих ясно свидетельствовало, что единственным выходом для электрика будет чтоб «пошел!».

Электрик очень хотел чтоб «пошел!». До дрожи в пальцах хотел. Он нервно крутил штурвальчик управления. Крутил и крутил. А шпиль молчал и молчал.

– Ну, давай же, давай, – шептал электрик.

– Давай, давай, – шептала баковая группа с боцманом во главе.

Не помогало. Не хотел шпиль выбирать якорь. Не хотел и все тут.

– А-а-а! – закричал командир! – Механика сюда!

И пока механик добирался, кэп разъяренным тигром метался по мостику, мечтая сожрать механика живьем, без соли и перца.

– Почему шпиль не работает?! – заорал командир, едва только черная пилотка механика появилась из двери.

Механик был стар. И мудр. И в этой мудрости он был непобедим.

– Сгорел, наверное, – предположил он со спокойствием истинного философа.

– Вы!... – кэп поперхнулся очередным пожеланием. – В-ва!... Почему сгорел?!

Механик был мудр. И поэтому не сказал ничего. Он только пожал плечами. И кто его знает, почему они горят, шпили-то.

– Ах, т-ты!... Так! И еще так! – И далее командир затейливо и витиевато описал то место, где по его мнению следовало бы находиться всей электромеханической боевой части и ему, механику, в том числе.

Механик терпеливо дождался последнего трехбуквенного сочетания, а потом сказал:

– Ремонтировать надо.

– Ремонтировать! – сказал командир. – Так ремонтируй, раз надо! А сниматься нам как?!

Еще одно философское пожатие плечами. Мол, ты командир, ты и думай как сниматься.

– Уйди, – сказал командир механику, и яростно сунув «соску» «Каштана» в рот, проревел: – Боцман! Снимаемся вручную!

Целую секунду боцман смотрел в чистые и ясные глаза электрика, а потом сказал ему одну весьма распространенную формулу. Ту где икс, игрек и еще что-то из высшей математики

Вручную так вручную. Унылая баковая группа окружила шпиль, напоминая ансамбль гуцульских народных танцев. Сходство усиливало то, что каждый из них в руке держал длиннющую вымбовку, могущую с грехом пополам заменить гуцульский топорик.

– А ну, моряки, – сказал боцман, осуществляющий общее руководство, – на-ва-лись!

И они навалились. Под массу бодрых выражений, восемь человек делали то, что отказался делать электромотор. Они крутили шпиль. Как пираты из приключенческого фильма «Остров сокровищ» они наваливались грудью на вымбовки и поминая чью-то мать, шли по кругу. Цепь медленно ползла, баковые тяжело дышали, а осуществляющий общее руководство боцман ласково смотрел на электрика, представляясь самому себе древним римлянином. Чувствовалось, что будь у боцмана в руках кнут, он бы им обязательно воспользовался. И бедный электрик, который по большому счету ни в чем виноват и не был, вряд ли сохранил бы свою шкуру.

– На клюзе сто метров, – докладывал боцман. – На клюзе семьдесят метров. Якорь встал.

– Ы-ы-ы! – дружно взвыли баковые перед последним рывком. Теперь уже немного.

Весь экипаж на это время разделился на две половины. Одна участвовала в подъеме, а вторая горячо за это болела. И в то время как росла радость у второй группы, на первую все сильнее и сильнее наваливалась усталость.

– Якорь чист, – доложил боцман.

– Стопора наложить, – ответил кэп.

– Х-хху! – сказали баковые, валясь на залитую холодной водой палубу. Хотелось, конечно, сказать намного больше, но сил хватило только на это «Х-хху!».

– Средний вперед, – сказал командир. А электрики начали ремонтировать.

Ремонтировали долго. И тщательно. И даже опробовали. И вот, в конце концов, механик доложил:

– Шпиль в строю.

– Ну смотри, – ответил командир и приказал готовиться к постановке на якорь.

Шпиль не подвел. Цепь с него ушла идеально.

– Заступить на охрану Государственной Границы, – сказал кэп и оставив корабль на вахтенного офицера, отправился в каюту. Отдохнуть ото всех этих волнений.

И целый день все у нас было спокойно и размеренно. Но вот очередное снятие...

Шпиль снова не «пошел». Не пошел, хоть ты режь его.

– Ведь работал же! Работал! – чуть не плача причитал электрик.

– А-а-а! – закричал боцман, предчувствуя новое путешествие в средние века.

А командир стоял на мостике, упираясь в палубу широко разбросанными ногами, чернея лицом и вспоминал родню механика аж до седьмого колена.

Будучи истинным философом, механик не стал суетиться, заламывать руки, обещать, что больше такого не случится. Он просто посмотрел куда-то вдаль и сказал задумчиво:

– Опять сгорел, зараза.

Глядя как унылые баковые разбирают вымбовки командир сказал механику, что в следующий раз очень хочет его увидеть на баке. С вымбовкой.

И восемь матросов, действуя вымбовками и непрестанно матерясь, снова сняли с якоря боевой корабль, по самый клотик набитый ракетами, торпедами и хитроумной электроникой.

И в каком месте был бы наш Флот, не будь на нем таких Людей, а? А вы говорите...

О швартовке

Отыскав немного времени для разговора, хочется спросить у вас: Без чего не могут существовать наши с вами боевые корабли? А? Что вы говорите? Без флага? Могут, поверьте. Еще как могут. Тем более, что этих самых флагов теперь развелось...

И практически без всех них боевые корабли могут прекрасно существовать. Без якоря? И без него могут. Без командира? Ну, это вы загнули. Да корабль, если он, конечно по-настоящему боевой, без командира существует раз в пять лучше. Чем с командиром. Ну, еще без чего? Не трудитесь, все равно не угадаете. На самом-то деле ни один боевой корабль не может существовать без берега. Без той земли, от которой он отходит и к которой возвращается. Ведь если боевому кораблю некуда возвращаться, не к чему привязаться, соединить себя и ее тонкой ниткой блестящего сизальского троса, на кой черт, спрашивается, он вообще нужен? Я имею в виду, конечно же, корабль. Так вот, сегодня я предлагаю поговорить о том самом, о торжественном ритуале возвращения, о соединении с берегом, или о швартовке, что будет и точнее и правильнее.

Так вот, чем всегда силен был наш «Кедров», так это швартовкой. «Мы сильны своей швартовкой, – говорили штатные корабельные диссиденты». И улыбались. Иронично, как им казалось. И тем не менее, где еще так сильно проявляется подготовленность команды, слаженность экипажа, общий нравственный климат и воинская дисциплина? Где еще двести полосатых защитников Родины работают слаженно как единый механизм, держатся как винтики, крутятся как шестеренки и торчат как гвозди. Все делается ловко, точно и прекрасно: Полный назад, малый назад, отдать якорь, флаг перенести, подать бросательные, малый вперед, стоп машина, заступить по швартовному. Вот так! Если, конечно, не найдется какая-нибудь мелкая сволочь, что сумеет невзначай опошлить весь этот торжественный ритуал. И неважно сколько звезд у него на погонах, неважно играет он главную роль, или просто стоит в сторонке. Вот, казалось бы, крикнул команду – и ту команду, и вовремя, и громко крикнул – а глянешь со стороны – не то. И весь ритуал коту под хвост. Комбриг на пирсе геморройно кривится, швартовная команда слаженно ахает, на соседних кораблях тычут пальцами, а командир нахлобучивает свою роскошную фуражку на самые глаза и смотрит... не волком даже – динозавром – кого бы с дерьмом сожрать. Поскольку матросов на мостике только пятеро и все, вроде бы, делом заняты, доставалось обычно старпому, который ко всяческим разносам относился с таким истинно самурайским спокойствием, что командир, «пожевав» его несколько минут, терял всякий интерес на это дело, или кому-нибудь из офицеров, так некстати высунувшемуся на мостик. А офицер, чтоб вы знали, если он еще не успел стать старпомом, к критике относится болезненно. Он краснеет, потеет, пыхтит и машинально принимает строевую стойку, что командира только раззадоривает. Дело усугубляется еще и тем, что рост нашего командира около полутора метров. Согласитесь, вдвойне неприятно когда тебя со вкусом «дерет» вот такое, которое в гражданской одежде тебе и до плеча не допрыгнет.

Пишу эти строки и надеюсь, что командир наш теперь уже комбриг. Кто его знает, пусть уж лучше Флотом командует, раз с отдельной его боевой единицей ни черта не выходило.

Итак, я думаю, что размеры командира как нельзя более соответствуют определению «мелкая», ибо главную роль во всех наших швартовках играл именно он.

Впервые он заявил о своем недюжинном таланте швартоваться в Севастополе. Когда наш героический и новенький, полгода как из завода, ПСКР размотал обе якорь-цепи до жвака-галса и притулился к пирсу уголком, самым краешком. То есть швартовы-то поданы. И даже закреплены как следует. И даже сходню подать можно. Если изловчиться. Вот только положение наше у пирса непонятно как назвать. Не то мы лагом швартовались, не то кормой. Хотя зрители оценили нашу швартовку несколько иными словами. Не слишком цензурно, зато весьма точно.

Тогда мы еще не знали, что это талант. Тем более, когда командир нас всех построил и популярно объяснил, что на самом-то деле командир он хороший («Всем бы такого»), корабль прекрасный («Последнее матерное слово отечественного гения») и если бы «...не эта хлебная будка...» на корме (это он так наш вертолетный комплекс поименовал) командовал бы он нами еще лучше. А, что касается швартовки – так тут же пирсы кривые! И разошлись мы по боевым постам просветленные. И готовились к перешвартовке, поглядывая в сторону берега, на пирсы. «И правда, кривые, – думали мы тогда. – А командир не виноват». И не был командир виноват. В том, что пирсы кривые. Не поколебали нашей веры и два командира соседских СКРов, что пришли нам на помощь. Эти двое, не переставая смеяться, разогнали корабль и без всяких там переходов от «полного назад» к «малому назад» так идеально притерли корабль с «хлебной будкой» на корме к пирсу, что мы и ахнуть не успели. Еще бы: корабль летит «полным назад», бетонная стенка пирса стремительно приближается, ютовые начинают нервничать, в случае чего так саданет ... И тут, как гром с ясного неба: «Подать бросательные!». И не переводя дух: «Полный вперед!». Ну надо же предупреждать, товарищи офицеры. Народ к такому еще не готов. Им надо медленно, осторожно. Что-нибудь вроде: «По готовности подать бросательные». И наш метатель крутнется, прогнется и запулит эту самую выброску куда подальше. А так – он и замер – рот открыт, в глазах недоумение – какой «Полный вперед», когда он еще не махнул? Но тут все запрыгали, руками задергали: «Бросай, бросай!». Бросил, успел. Вот так и швартанулись.

Но это было только начало. Последующие швартовки, происходившие, как им и полагается, довольно часто, заставили нас поверить: Талант, несомненно. Талантище! Кстати, этот свой талант, командир продемонстрировал и «дома» в родном Петропавловске, куда мы вернулись через год. Родная дивизия встречала нас цветами, оркестром и ледяным ветром. Поставили нас сначала на самый край пирса, там обычно стояли большие корабли. Но, когда оркестр отыграл, жены разошлись, а буксиры, наконец-то, вернулись, решено было перебазировать нас в глубину бухты. Тот, кто был на Камчатке, знает как там весело в ноябре. Кто не был, пусть представляет. Ночь, холод, ветер. У корабля парусность огромная, буксиры не справляются, рулевой зубами скрипит, командир вяло потеет, старпом как всегда невозмутим, матросы недоумевают. И вправду, чего это мы здесь вертимся, когда должны, вроде бы, перешвартовываться. А это и есть перешвартовка. Командир, как и положено всякому гению, видит по-своему. И то, что мы называем суматохой, он считает порядком. Бегает он по мостику, руки заламывает, причитает нервно в «Лиственницу»: «Вперед! Назад! Малый! Самый малый!». Или выдернет «соску» громкоговорящей связи и завизжит на всю Авачинскую бухту: «Буксиры! Буксиры! Давай!».

Не то буксиры не туда «дали», не то снова «будка» помешала. Только после часа этого «балета» впилились мы своей вертолетной площадкой прямо под форштевень «Зоркому». Аккурат под звезду саданули. Корабль сделал «Бам-м!», а у всего экипажа одновременно отвисли челюсти. Мол, знали мы, что командир талантлив, но чтоб настолько...

Нам срезало леера на вертолетке и разбило антенну. «Зоркий» же отделался дырой в форштевне. Так и стояли потом в заводе – оба рядом. Но это еще не все. Нам же надо было возвращаться. И снова в глубину бухты. Что правда, на этот раз днем. Но ведь это же намного зрелищнее. Для чистоты эксперимента из бухты в Авачу выгнали чуть ли не всю дивизию. И прошлись мы – как на подвиг – оставляя справа и слева тех, кому ой как не хотелось повторять судьбу «Зоркого». И, казалось бы, одним пароходом, в почти пустую бухту – да проще задом мимо унитаза попасть. Буксиров, правда, не было. Зато был комбриг, который еще не знал насколько талантлив наш кэп. Поэтому, он ходил за командиром как привязанный, ожидая «ну, давай». И мы дали. Там рядом стояло рейдовое судно обеспечения – огромная дура финской постройки. Ей-то по борту мы прошлись, ломая леера и царапая многострадальную вертолетку. Комбрига перекосило, а кэп произнес гениальную фразу: «Бадалка. И лейтенант Манечкин у него зацикленный». Комбриг, конечно же, не знал, причем тут зацикленность какого-то лейтенанта Манечкина и что такое Бадалка, но от разноса воздержался. А наш командир снял фуражку, вытер лоб и заозирался в поисках жертвы.

Бадалка, кстати, это фамилия командира БЧ-2. То есть, артиллериста. А зацикленный Манечкин командовал у него зенитно-ракетным комплексом. Но, предоставим Манечкина самому себе. В данный момент нас интересует не он, а его командир. Бадалка. Ибо в сложном процессе швартовки он тоже принимает самое живое участие. Тем, что осуществляет ее непосредственно. Он командует ютовой группой. И время от времени тоже назначается на роль жертвы.

Если вы сможете представить холодильник в тельняшке, к которому кто-то приделал пароходный гудок, значит вы знаете как выглядит капитан второго ранга Бадалка. Как вы уже поняли, Бадалка знаменит своим голосом. Когда он начинал докладывать об обстановке за кормой, замолкали все остальные. Просто невозможно было перекричать этот Голос. Да, что голос? Слушая его вопли из динамика, каждый задавался вопросом: И на кой черт ему микрофон? Честное слово, когда он командовал на юте, дергались даже баковые.

Этот самый Бадалка однажды сосчитал швартовную команду. Как? А очень просто.

Швартовались мы тогда в Севастополе. На Северной стороне. Там не то, что у Графской пристани – ни тебе зрителей, ни тебе помощников. Поэтому, швартовную команду приходилось заказывать заранее. По радио. Но не всегда они выходили в срок. Бывало, что прет корабль задом, ютовые уже выброски крутят, а на пирсе одна собака и та бродячая. Так было и в тот раз. Не в смысле, что собака на пирсе, а в смысле, что швартовать нас некому. Командир начинает потеть, орет на радистов, «...затребуйте еще... ...что вы тут мне расписываетесь...», как вдруг Бадалка своим громовым голосом выдает фразу, которая вошла в историю.

– На пирсе один человек швартовной команды, – говорит он.

Все сначала не поняли, притихли. Ну а Бадалка, с неумолимостью флотского хронометра, продолжал:

– На пирсе два человека швартовной команды, на пирсе три человека швартовной команды, на пирсе четыре человека швартовной команды...

Он считал и считал, а взволнованный командир, невозмутимый старпом и вся верхушка МЭОНа (куда ж их деть) никак не понимали зачем он это делает.