Текст книги "Число зверя"

Автор книги: Константин Ситников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

В этом было что-то от иррационального детского поведения, когда ребенок поспешно закапывает в пыль изувеченного им кузнечика, чтобы скрыть следы своего маленького преступления – прежде всего от самого себя. Торопливо обтерев липкие ладони о шершавый асфальт, я снизу вверх испуганно поглядел на брата – и встретил в его глазах отражение моих собственных чувств. Осторожно, чтобы кишки снова не выпали из живота, мы положили женщину на тачку, поверх собачьих трупов (за каким чертом она тащила их на восток?), – так, что ее шея легла на заднюю стенку, а ноги свесились спереди (при этом брат содрал с нее порванные, окровавленные трусы, зацепившиеся за застежку туфельки, и с отвращением отбросил их на обочину). Женщина лишь хрипела и смотрела на свои вывороченные внутренности с непреходящим ужасом.

Удивительно, но, несмотря на смертельную рану, она была жива. Она не потеряла сознания, хотя и потеряла большую часть крови. Похоже, она даже не чувствовала боли – только ужас от случившегося и от своего теперешнего состояния. Мне подумалось, что отныне на Земле нет смерти, и поэтому она не умрет. Она была молода: ей не было и тридцати... Но, черт возьми, кто был этот подонок? Этот черный человек с огненным знаком на лбу? Не о таких ли было сказано: "И положено будет начертание на правую руку или на чело их"? Не знаю почему, но он предпочел убраться – и, надо сказать, слава Богу! Сомневаюсь, что я с ним справился бы...

– Не волнуйтесь, – сказал я женщине, – все будет хорошо. Теперь все будет хорошо.

Женщина посмотрела на меня со смешанным чувством пережитого ужаса и благодарности.

– Я отвезу ее на восток, – сказал брат, не глядя на меня.

Мне почудилось в его словах облегчение. Он был явно обрадован нечаянному – пусть и страшному! – поводу повернуть назад, хотя и старался не подать виду. Его тяготило это бессмысленное путешествие на запад когда вся душа его рвалась на восток. Кроме того, не могли же мы бросить эту несчастную женщину посреди дороги, а кто из нас двоих более подходил для того, чтобы позаботиться о ней наилучшим образом? Что ж, меня только порадовало его решение.

– Ты правильно мыслишь, братишка, – сказал я. – Справишься один?

Он молча кивнул и с робкой надеждой на примирение взглянул на меня. Вся моя злость к нему испарилась в одно мгновение. С ним ведь я тоже расставался навсегда... Мы крепко, по-братски обнялись.

– Удачи тебе, – сказал он.

Я кивнул головой, принимая его пожелание, хотя больше не верил в удачу.

Повернувшись, я пошел дальше на запад. За ушами у меня неприятно похрустывало при каждом шаге: похоже, вывихнул челюсть... В хребте тоже ощущалось какое-то неудобство, как будто сместился один из верхних позвонков. Интересно, чем это он меня огрел? Если локтем, то локти у него железные. Я не чувствовал ни малейшей боли – скорее всего, физическая боль исчезла из этого мира вместе со смертью. Я просто ощущал себя не в своей тарелке. А каково той женщине – видеть свои выпущенные наружу внутренности?!

Впрочем, что мне до нее? ТЕПЕРЬ все это не важно. Я чувствовал удовлетворение оттого, что наконец остался один. Брату просто незачем было идти со мной, и теперь я был искренне рад за него: скоро все плохое для него кончится. И для этой женщины. Они чисты, они не отмечены ЧИСЛОМ.

Я опасался, что за время, проведенное мной в могиле, Козельск исчез с лица земли. Однако он оказался на месте. Внешне он даже не сильно изменился, во всяком случае возле дороги. Я миновал магазин автоматического оружия и углубился в узкие, запутанные улочки. В голову мне пришла запоздалая мысль: ЖИВЫЕ. Где живые люди? Неужели все они вымерли за эти десятилетия? Или прячутся? – и за этими неподвижными стеклами сейчас множество бледных, искаженных ужасом лиц? Каково это жить во времена, когда воскресают мертвые?! Но, сколько ни вглядывался я в слепые окна домов, я никого не увидел. Город был пуст. Пуст до жути. Нигде ни души, ни бродячей собаки, ни даже птиц. Это напомнило мне крошечные городки в Англии, которые можно пройти насквозь – и не встретить ни одного прохожего. Только – шур, шур! – проносятся мимо легковые машины. В этом все отличие: здесь-то не было никакого движения. И ни одного автомобиля на улице. Зря я сюда пришел, подумалось мне, напрасная трата времени. Я повернул на середине улицы и возвратился на шоссейную дорогу, твердо решив больше не сходить с нее.

И потянулись бесконечные и однообразные часы. Я не чувствовал ни усталости, ни голода, ни жажды. Должно быть, обновленное тело не требовало ничего этого. Я шел быстрым размеренным шагом двадцать четыре часа в сутки. Впрочем, Земля больше не знала суточных колебаний, словно бы период ее вращения вокруг собственной оси совпал с периодом обращения вокруг Солнца, как это некогда было с Луной по отношению к Земле. Не было больше ни времени суток, ни времени года, ни перемен в погоде. Но только ровные красноватые сумерки под низкой багровой пеленой стремительно несущихся туч. Я даже не знал, солнце было за этим сплошным покровом или другая, не знакомая мне, звезда.

Порой мне чудилось, что кто-то большой и добрый смотрит мне в спину, сожалея о моем безрассудном решении, но когда я оборачивался, я не видел ничего, кроме багровых туч, уносящихся за горизонт.

Увы, очень скоро я убедился в том, что мое знание автомобильных дорог безнадежно устарело. По-видимому, наземный транспорт давно и окончательно сменился воздушным: большая часть асфальтового покрытия была разрушена... Я не узнавал ни шоссейных дорог, ни городов вдоль них. А потом мне припомнились лекции по теории градостроительства, которые я слушал в институте. Их читал нам сухонький старичок архитектор с седой козлиной бородкой. Он говорил, что в древности на холмистой равнине средней России города обязательно строили возле рек: хорошо защищенный берег в излучине, холмистый треугольник между рекой и ее притоком – здесь зачинался новый город. С развитием цивилизации реки утратили свое былое значение, уступив свои функции железным дорогам: в конце второго тысячелетия именно железные дороги определяли облик большого индустриального города. Разумеется, полный переход к воздушному транспорту устранил эту зависимость, однако подобно древним городам на берегах рек – города, возникшие в конце второго тысячелетия, по-прежнему стояли на пересечении железных путей – устаревших и заброшенных, но еще не успевших полностью исчезнуть с лица земли. Вот ими-то и решил я руководствоваться в своем путешествии. И вскоре вместо однообразного полотна шоссейных дорог подо мной потянулся не менее однообразное полотно дорог железных – шпалы, шпалы, шпалы... Как в тумане проплыли мимо меня грязные заводские районы Москвы – и навсегда остались позади...

А потом вновь протянулись леса, леса, леса, изредка прерывавшиеся крошечными белыми городками с незнакомыми мне названиями на круглых, как воздушные шары, знаках... Не было никаких ориентиров: ни солнца, ни звезд – все скрыто сплошной пеленой туч. И все же я знал, что не сбился с пути, что иду в верно, как перелетная птица, безошибочно угадывающая дорогу на юг... Во мне проснулось новое чувство... Возможно, теперь я воспринимал излучение магнитного поля – и, как стрелка компаса, безошибочно выбирал нужное направление? Правильность моего направления подтверждали и группы людей, шедших мне навстречу, то есть на восток. Они попадались постоянно, и по их одежде можно было судить о том, как быстро продвигается воскрешение в глубь времен: одежда на них была совсем ветхая и какого-то старинного покроя. Один раз я видел даже широкополую дамскую шляпку с темной вуалью, какие носили еще при царе... Ужасная мысль наполняла меня внутренней, кишочной слабостью: неужели я опоздаю? ИЛИ – УЖЕ ОПОЗДАЛ? Я гнал ее прочь от себя, но уже не мог сомневаться в ее истинности.

И настал тот миг, когда я начал узнавать знакомые здания. Я даже не поверил своим глазам: эти заводы... этот железнодорожный вокзал... Господи, да это же Рига! Сердце во мне забилось сильнее, я бросился вперед, побежал... Я не был здесь сто лет! (И теперь это не было преувеличением.) Подземный переход, глубокая лестница, пустой зал ожидания – все это промелькнуло мимо меня в одно мгновение. Я вышел на вокзальную площадь. Электронные часы на высоком столбе были мертвы. У остановки стоял автобус на воздушной подушке. Через полчаса под ноги мне легли темные булыжники Старой Риги. Улицы были пусты. Старый город не менялся со временем – разве что подновлялся и восстанавливался – но в основном оставался прежним. Меня охватила радость узнавания. А когда я вышел на ратушную площадь – настоящее ликование. Во время Второй мировой войны ратуша в Риге была разрушена бомбами, а затем окончательно снесена советскими оккупантами. После отделения Латвии ее начали восстанавливать, хотя я этого уже не застал: к тому времени Сандра была уже мертва и путь в Ригу для меня был закрыт, хотя меня по-прежнему волновало все, что происходило на родине моей жены, а значит и моей второй родине. И вот теперь я воочию увидел эту заново отстроенную ратушу с длинным черным шпилем...

Как в тумане пересек я старый город и ступил на последнюю дорогу, ведущую к загородному кладбищу. Раньше туда ходили трамваи, а теперь я брел по трамвайным путям пешком. Чем ближе подходил я к старому кладбищу, тем сильнее было мое волнение. Такое волнение я испытывал, лишь идя на первое наше свидание...

Я понимал, я видел, что безнадежно опоздал. Нескончаемые венерианские сутки близились к концу. Багровые сумерки сгустились и потемнели. Поднялся ветер. Он налетал сильными порывами, толкал меня в грудь, словно пытаясь удержать, хлестал в лицо мокрыми брызгами. Но я уже не мог остановиться, как не может остановиться маньяк, стиснувший пальцы на горле своей жертвы. Все могилы были разрыты и пусты, даже самые старые из них, относящиеся к началу века, под тяжелыми скульптурными памятниками. На этом кладбище не прослеживалось четкого временного деления: новых покойников хоронили возле давно умерших родственников, и на одном клочке земли можно было найти людей самых разных поколений. Сандра лежала рядом со своей матерью, и я знал, что увижу пустую могилу. Я опоздал. Все мое долгое путешествие было напрасным. И все же я продолжал идти вперед, углубляясь в этот огромный некрополь, покинутый своими обитателями, словно бы еще надеясь на какое-то последнее, самое последнее чудо. Если можно надеяться безо всякой надежды. И я уже смирился с этой полной безнадежностью, но все-равно шел и шел вперед, потому что больше мне было некуда идти.

И когда я остановился, багровые тучи сгрудились надо мной, изливая на землю бордовое сияние, отчего все вокруг казалось черным, как запекшаяся кровь. Ветер достиг своей предельной силы и едва не сбивал с ног. И тогда увидел я могилу моей утраченной возлюбленной. И была она нетронута. Среди разверстых рвов, окружавших ее со всех сторон, среди зияющих ран земли то была единственная цельная и непотревоженная могила. Словно бы спящая в ней ждала меня, словно бы я своей волей задержал ее воскрешение, так же, как своевольно ускорил воскрешение брата. И она дождалась меня, но это меня почему-то не обрадовало: душа моя сгорела и превратилась в горстку холодного пепла. Что-то страшное было в этой недвижной могиле – некая ужасная тайна. Вся моя жизнь, вся моя вторая жизнь после смерти, состоявшая из одного нескончаемого – и бессмысленного! – путешествия на запад, пронеслась перед моими глазами. Мне казалось: еще один шаг к этой могиле – и я проникну в ее тайну, но разгадка будет ужасна. И мне совсем не хотелось делать этого шага – что-то (помимо сбивающего с ног ветра) останавливало меня. Но как мог я – после такого долгого пути – отступить ни с чем?! И, преодолевая сопротивление ветра и этой, неведомой мне, силы я уже занес ногу для последнего шага...

И раздался Голос, подобный реву тысячи труб:

– ТЕБЕ ГОВОРЮ, НЕСЧАСТНЫЙ: ОСТАНОВИСЬ!

И обернулся я в страхе, и увидел я Ангела, ноги которого попирали землю, а голова возносилась до самых туч. Ослепительное белое сияние исходило от него, и даже не от него, а словно бы сквозь него: он был как открытая дверь в другой, неведомый, но блистающий мир. И в левой руке у него был огненный меч. И ударил он мечом о могильный холм, и разверзлась могила, словно бы взорвалась изнутри с грохотом и адским пламенем. И разлетелись щепки гроба, но не было там моей утраченной возлюбленной. Черный отвратительный спрут, десять лет питавшийся моей тоской и сомнениями, моим раскаянием и чувством вины, десять лет сосавший из меня жизненные силы, копошился на дне могилы, протягивая ко мне свои длинные, тонкие щупальца. И во второй раз взмахнул Ангел огненным мечом – и отсек спруту щупальца, которые, извиваясь, как змеи, упали на землю и разлитыми чернилами просочились сквозь нее обратно в бездну. И сморщил спрут свои острые, как клюв, губы, готовясь плюнуть в меня ядовитой слюной. И тогда в третий и в последний раз взмахнул мечом Ангел – и поразил спрута в черное сердце. И упала с души моей тяжесть и с глаз моих – пелена. И увидел я две фигуры, стоявшие по обе стороны от Ангела и облитые его белым сиянием. И слева, возле руки с мечом, стоял мой брат, а справа стояла женщина, лица которой я не мог разглядеть из-за ослепительного сияния.

Мой брат шагнул ко мне, и я шагнул ему навстречу, но тут же остановился: в глазах у меня снова поплыли огненные каббалистические знаки – и ЧИСЛО ЗВЕРЯ...

Но мой брат словно бы позабыл о том, что я отмечен.

– Радуйся! – воскликнул он. – Этот Ангел принес тебе прощение!

– А число? Как же число? – спросил я.

– Число? – удивился он, не понимая, но тут же с облегчением рассмеялся: – А, число... Число – вздор! Недоразумение! Сатана затмил наши глаза, когда мы читали надпись на твоей плите. Да, да, он все перевернул с ног на голову!

– Перевернул с ног на голову?

– Вот именно! Могильная плита была перевернута кверху комлем, поэтому самая обычная надпись показалась нам непонятной и грозной. Понимаешь?

Кажется, теперь я начал понимать... Таинственная каббалистическая надпись, плававшая огненными полосами в сумеречном воздухе, медленно повернулась на сто восемьдесят градусов и сложилась в знакомые слова:

Константин АНДРЕЕВ

1975-1999

Вот эти три девятки в перевернутом виде и принимал я за ЧИСЛО ЗВЕРЯ...

– Постой, постой, – растерянно пробормотал я, – это что же, получается, что я вовсе не проклят?

– Ну конечно же!

– ...и я снова смогу... УВИДЕТЬ САНДРУ?

Мой брат хлопнул себя по лбу.

– Ох, я дубина!

Он отступил в сторону, и я снова увидел женскую фигуру, стоявшую по правую руку от ангела. Было в ней что-то очень знакомое... что-то очень близкое... Не смея верить своей надежде, я стоял на месте и смотрел на женщину... И она смотрела на меня, тоже не двигаясь с места, по правую руку от Ангела... Ангел же окончательно перестал напоминать живое существо – теперь он был лишь потоком яркого света, вырывающимся из приоткрытой двери в другой мир... И в этом мире больше не было веры, потому что она превратилась в видение; и в нем больше не было надежды, потому что все надежды и чаяния осуществились. И я знал, что ТОЛЬКО ЛЮБОВЬ, ВЕЧНАЯ И БЕСКОНЕЧНАЯ ЛЮБОВЬ, НАПОЛНЯЛА ЕГО – ЛЮБОВЬ, КРЕПКАЯ, КАК СМЕРТЬ.