Текст книги "Петр Первый на Севере"

Автор книги: Константин Коничев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Но «доброму отправлению» помех было еще и еще немало. Когда Виллиму Геннину стало известно, что из приписанных к его заводу заонежских погостов крестьяне отправляют ходоков-жалобщиков в Петербург, он, пользуясь правом распоряжаться людьми, как ему заблагорассудится, писал Апраксину:

«А ныне слышно стало мне, что Олонецкого уезду заонежских погостов мужики многие без моего ведома пошли в Петербург к царскому величеству и к вашему сиятельству на меня бить челом. Поволь приказать таким учинить наказание, бить их кнутом и прислать сюда скованными, дабы впредь не своевольничали».

Петр высоко ценил Геннина, был доволен итогами его работы.

За первое трехлетие, докладывал Геннин Адмиралтейству, при его бытности изготовлено пушек и всяких железных припасов на 181 232 рубля, да казне прибыли от кабацких и прочих сборов 28 927 рублей – огромные по тем временам суммы. Солдатская фузея – кремневое ружье, выпущенное Петровским заводом, ценилось в сорок пять алтын, шпага, качеством стали не уступавшая немецкой золингенской, стоила двадцать алтын.

Петрозаводские пушки в изобильном количестве гремели и громили врагов на суше и на море. Но Петру хотелось большего: побывав несколько раз на заводе, он решил отправить Виллима Геннина на металлургические заводы в Германию, Голландию, Англию и Францию посмотреть, как и что там делается, и привезти оттуда модели и планы.

Отправляя Геннина за границу, Петр, в присутствии приближенных, наградил его своим эмалевым портретом в золотой оправе с бриллиантами и сказал:

– Вот человек, Виллим Иванович, так его возвеличаем, Геннин, во младости появился в России и здесь обрел себе вторую родину, стал верным сыном ее. Помните, какие пушки у нас были в сражениях? Забыли? Скажу: из трехсот, бывало, уходило на разрыв шестьдесят три, да совсем негодных тридцать шесть. Единое достоинство у тех олонецких пушек было, что шведы, захватив их у нас, стрелять из них робели, как бы самих не побило… А якори? Как закинем, глядишь – двух лап и нет. А что содеял Виллим Иванович? Он соединил разные материи ископаемых руд и произвел металл не хуже шведского. Теперь и пушки не лопаются, и якори, не ломаясь, удерживают корабли… Надеюсь, Виллим Иванович не праздно проведет время в чужих землях…

Надо полагать, Геннин справился с поручением Петра.

Когда Геннин вернулся из поездки за границу, Петр приказал ему возглавить на реке Сестре строительство плотины и оружейного Сестрорецкого завода.

Петербург тогда уже прочно основался.

Миновали трудные боевые годы, Россия вышла победительницей. В 1721–1722 годах Геннин по-прежнему руководил заводами Олонецкого края и одновременно строил Сестрорецкий.

В скором времени первенство от олонецких заводов перешло к Сестрорецкому.

Большинство мастеровых – 457 человек – были переведены из Заонежья на новый усовершенствованный завод.

Однажды предприимчивый государь вызвал Виллима Геннина во дворец, положил перед ним карту России и, прочеркнув ногтем линию от Москвы к верховьям Волги, сказал:

– Польза была бы и Москве, и Петербурху, и прочим местам, если бы связать каналом и шлюзами реку Москву с Волгой. Опричь тебя некому поручить такое дело. Действуй усмотрительно. А заводы теперь обойдутся и без тебя…

Выполняя поручение Петра, Геннин с группой помощников в лето прошел, тщательно изучая трассу будущего канала, через Яузу на Клязьму, с Клязьмы на Яхрому и к селу Рогачеву…

Проект Геннина предусматривал на этом пути сто двадцать три шлюза.

– Сия работа будет зело велика, – докладывал Геннин Петру.

– Не токмо велика, но и непосильна, – согласился с ним Петр, рассмотрев представленный проект.

Зимой в семьсот двадцать втором году Виллим Геннин, в генеральском звании, щедро и многократно отмеченный наградами, по приказу Петра отправился на Урал разбирать склочное дело между Татищевым и Никитой Демидовым. Но это меньше всего входило в его компетенцию. Задержался он на Урале на двенадцать лет. Строил заводы и с помощью лучших заонежских умельцев обучил уральских рабочих мастерству литейного производства.

В конце своей жизни, спустя уже десять лет после смерти Петра, Геннин составил полезную книгу, в рукописи она называлась «Абрисы о горных заводских строениях и о прочих куриозных вещах». Целый век труды Геннина изучались по рукописным спискам. Затем сокращенно печатались в «Горном журнале» в 1828 году. И полностью изданы в 1937 году. Итоговый документ деятельности опытного строителя и металлурга не лишен исторического и практического интереса.

Так голландец по происхождению, Виллим Геннин, выросший в России, стал деятельным слугой Петра Первого и оставил по себе добрую память.

С именем Геннина непосредственно связано создание в России первого лечебного санатория. Но об этом поведаем в следующем фрагменте повествования…

Первый санаторий в России

Крепка земля Карелии. Камень на камне, да камень сверху!.. Хороши и надежны неразбитые пути-дороги в Карелии; ехать по ним в любое время года одно удовольствие, а смотреть по сторонам и любоваться замечательной природой тамошних мест – другое, еще большее удовольствие.

От Петрозаводска на север ведет добрый утрамбованный тракт к примечательному историческому месту, называемому Марциальные Воды.

Здесь в петровские времена возник первый в России санаторий. И сам Петр со своими близкими и женой четырежды приезжал сюда лечиться.

Красота здешнего края привлекательна, и кажется, что она со времени мироздания неизменна. Там, где когда-то находились Кончезерские рудные промыслы, вид на восток раскрывается, удивления достойный. Голубые озера, зеленые лесистые острова за болотистой долиной чередуются ступенчатыми террасами и уходят куда-то вдаль и в глубь северо-западной оконечности Онежского озера.

Одна из деревень носит название Дворцы, потому что красота мест, железнозаводские промыслы и, наконец, обнаруженные целебные источники привели к тому, что при Петре Первом, по его соизволению, здесь были построены бревенчатые дворцы для самого царя, для больных и лекарей.

Прежде, до открытия марциальных вод, Петр Первый прибегал к врачебной помощи за границей. Но он предполагал, что лечебные источники могут быть и у нас, в тех местах, где находится железная руда. Не случайно в 1713 году, в один из своих приездов на заводы, Петр поручил иноземцу доктору, Шуберту отыскать в Карелии минеральные воды. Шуберт не проявил усердия, да, возможно, и не был в этом заинтересован. О здравии простых людей беспокоиться он не почел нужным, а царь и богатые особы имеют достаточно средств на лечение и «прополаскивание» себя за границей.

Однако чаяния Петра Первого осуществились. Целебные источники в Карелии нашлись.

Поводом к их открытию послужил такой случай: один из молотобойцев, приписной к Кончезерскому заводу крестьянин Иван Рябоев, долгое время страдал желудочными и другими заболеваниями и, как он заявил в челобитной грамоте, «еле ноги волочил». После неоднократного употребления воды около мест, где добывалась железная руда, к удивлению своему, Рябоев быстро поправился и, не видя в том никакой божьей благодати, заявил своему заводскому начальству.

Было это в 1714 году.

Об исцелении Рябоева стало известно Петру, который распорядился немедленно исследовать химический состав воды и узнать ее целебные свойства.

Тогда другой доктор, Блюментрост, исследовал воду, нашел ее марциальной, то есть железистой, – способной излечивать многие болезни.

И поныне надпись на чугунной доске, находящейся в павильоне на месте открытия первого источника, гласит:

«Сей источник исцелительной марциальной воды сыскан для пользы его царского величества Петра Первого императора всея российского и для прочей всенародной пользы тщением и искусством его величества всенижайшего раба артиллерии полковника и коменданта Олонецкого господина Георгия Вильгельма Геннина рождение его в Насосиген и помянутой источник объявлен в прошлом 1716 году».

Память Геннина увековечена этой надписью.

Видимо, кто-то надоумил первооткрывателя марциального источника Ивана Рябоева обратиться с челобитной к государю: «За прииск оной воды… милостивый указ учинить» (полный текст этой челобитной находится ныне в музее при Марциальных Водах).

Петр, приняв челобитную, освободил Рябоева и его потомство от крепостной зависимости и от всех тягловых работ и податей.

Первый санаторий в России открылся в 1716 году. Но Петр не спешил на своей персоне испробовать силу и пользу марциальных вод, хотя результаты испытаний вполне оправдали его надежды.

В указах Петра имеется своего рода сводка «подлинных дознаний о действе марциальные кончезерския воды разными человеки изыскано, херугвием [хирургом] Равелином, 1718 году, в месяце генваре».

Из этих дознаний явствует, что на первых порах отнюдь не знатные персоны, а простолюдины и солдаты проходили лечебные испытания.

«Барабанщик Нижегородского полку Иван Шарапов имел кровавый понос 6 месяцев, зело отчего изнемог, и был бессилен, к тому же и цвет в лице изменился и стал блед. И от 27 генваря тех вод повседневно до 18 февраля пил и получил себе от того полное здравие.

Семен Лихачев, солдат Олонецкого баталиона, имел 6 месяцев болезнь во утробе и удушье, и все тело его было желто, и когда 18 дней оной воды пил, получил совершенное здравие.

Иван Елисеев имел некакую в правом боку извнутри жестокость три года, и немалое колотье в левой холке, и когда оной несколько дней пил, и та жестокость изошла вся, и не услышал более болезни…»

После перечисления подобных фактов добавлено, что и многие иные получали здравие благодаря употреблению оной воды.

Через год, в январе 1719 года, Петр с женой Екатериной и сановными особами выехал из Петербурга на марциальные воды. Благо к тому времени было уже все приготовлено к приезду, за исключением деревянной церкви, которую Геннин, по указанию Петра, начал строить позднее.

Пробыл Петр на излечении с 19 января до 13 марта. Лечился, по совету докторов, марциальной водой, занимался игрой в бирюльки и шахматы, работал на токарном станке. И в то же время не оставлял дел государственных.

Возвратившись в Петербург после удачного лечения, он приказал сделать объявление «о лечительных водах, от каких болезней и как при том употреблении поступать, тому дохтурское определение».

В определении подробно рассказывалось, от каких болезней излечивают марциальные воды:

«А имянно цынготную, ипохондрию, желчь, бессильство желудка, рвоту, понос, чечуйную, каменную, ежели песок или малые камни, и оные из почек гонит, от водяной, от запору… от апелепсии, выгоняют глисты, а также лечат килы [грыжу] и от прочих болезней силу имеют…»

Дальше следовали докторские правила, состоящие из тринадцати пунктов поведения, принятия лечебных вод, пищи и пития по весьма тщательно разработанному рациону.

В одном из правил говорится, что «после принятия вод, перед обедом полагается чарка водки тем, которые обыкли, или которым смутится, позволяется, а особливо анисовой, а за обедом рюмки 2 вина бургонского или реншвейну… а которые для скудости бургонского не имеют, тем другую чарку водки выпить полагается, а не больше, а квасу и кислых штей весьма запрещается…»

Как видно из этого пункта, мера водки исходила, не иначе, из личной потребности самого государя, охочего до анисовки.

Объявление о водах и докторские правила Петр скрепил указом 20 марта 1719 года:

«Мы сами с своей фамилиею и многих знатных персон присутствием и употреблением оных вод все пользу получили. И могу сказать, что паче других вод, которые мы двои, а имянно пирамонтские и шпаданские употребляли, от сих пользу получили…»

Приток больных увеличился.

Через год Петр снова приехал подкрепиться марциальными водами, пробыл там шестнадцать дней. На обратном пути в столицу осматривал заводы. Тогда он заставил своих приближенных подносить уголье и раздувать мехами огонь, взял в руки молот и обработал кусок железа в полтора пуда. (И поныне этот кусок железа находится в Эрмитаже с надписью: «Сей кусок отсечен от крицы трудами его царского величества, собственными руками под большим кричным молотом на Олонецких Петровских железных заводах 1720 г.».)

В этот приезд к марциальным водам Петр был весьма раздосадован на некоторых невежд и нарушителей лечебных правил. В следующем указе он упреждал: «Ежели кто намерится для пользования к тем водам ехать, объявили прежде о болезнях своих докторам, и когда они присоветуют, то к тем марциальным водам ехать и пользоваться…»

Еще дважды побывал Петр в здешних местах (1722–1724). После его смерти марциальные воды оказались в запустении. И хотя по соседству Кончезерские железные и медноплавильные заводы существовали долгое время, первый санаторий в России перестал существовать. Знатные и богатые жители Петербурга со своими болезнями (и без оных) предпочитали транжирить деньги на поездки за границу. Простолюдины же пользовались марциальными водами самостоятельно и лечились по методу Ивана Рябоева – «как бог на душу положит».

Более двухсот лет марциальные воды были в забытьи. От построек того времени уцелела и сохранилась скромная деревянная церковь на возвышенности возле самого тракта. Да нерушимая мать-природа остается в прежней красоте. Впрочем, Карелия везде предостаточно одарена подобными красотами.

В нескольких минутах езды на автобусе соседствует с Марциальными Водами знаменитый водопад Кивач.

Не очень давно, в послевоенное время, здесь открыт музей-заповедник, в котором собраны материалы, отражающие кипучую жизнь здешних мест в бурную эпоху Петра.

В феврале 1964 года на базе лечебных источников открыт всесоюзного значения круглогодичный санаторий «Марциальные воды». Ежемесячно сюда приезжает 160 человек. Лечатся, отдыхают в прекрасных условиях карельского климата и разъезжаются в полном здравии, с благодарностью вспоминая тех умом пытливых людей, кто в давние времена открыл эти здравницы, и тех, кто их возобновил в наше время.

Забытый приезд Петра Первого в Вологду

30 августа 1721 года со Швецией был заключен Ништадтский мир. «Петр… завладел всем тем, что было абсолютно необходимо для естественного развития его страны», – писал К. Маркс.

В начале 1722 года Петр приехал в Преображенское и пребывал некоторое время там в своем царском дворце. Встречен он был москвичами с достойным блеском и торжеством. И, как свидетельствуют современники Петровы, государю-императору наиболее всего понравилась иллюминация около дома герцога Гольштинского, зятя Петра Первого. Искусные мастера изготовили к приезду императора художественную арку, освещенную разноцветными огнями. А по сторонам арки изобразили Ивана Грозного и Петра Первого. Под одним подпись гласила: «Начал», под другим: «Совершил».

Над вратами, в когтях двуглавого орла, щит с вензелем Петра. И тут же символические статуи, долженствующие означать характерные черты императора: бдение, разум, храбрость и правосудие. Кое-кому из москвичей не приглянулось сравнение Петра с грозным царем и слышался ропот:

– Да не всуе ли будет нашего государя, отца отечества, ставить рядом с жестоким и грозным царем? Справедливо ли сие изображение?

Забеспокоился было и герцог Гольштинский: а вдруг да не угодил его величеству? Во время проезда Петра герцог вышел его встречать; изъявив чувства любезности и преданности, выразил и извинение:

– Простите, ваше императорское величество, по причине поспешности и недостатка ваятелей и живописных дел мастеров, не смог я изобресть более лучшую и более достойную красоту ради вашей встречи. Помилуйте и рассудите, так ли совершено?

Петр обнял герцога и тогда изрек известные по писаниям слова:

«Сия выдумка и изображение суть наилучшие из всех, кои я во всей Москве видел. Ваша светлость представили на оной мои мысли. Сей государь, – указал Петр на изображение царя Ивана Грозного, – есть мой предшественник и образец. Я всегда представлял его себе образцом моего правления в гражданских и воинских делах, но не успел еще в том столь далеко, как он…»

В те дни, находясь в Москве, Петр уделял трудам многое время, а торжествам и утехам короткие часы.

Император учредил тогда в Москве полицию во главе с полицеймейстером, утвердил табель о рангах, разработал перечень обязанностей фискалов – государственных чиновников, осуществлявших контроль и надзор за деятельностью административных лиц, учредил должность генерального прокурора. Указал вести надзор за заповедными корабельными лесами, а за самовольную посечку тех лесов строго наказывать виновных: вырезать им ноздри и высылать на каторгу.

Игуменам и архимандритам монастырским повелел собирать летописи монастырские ради составления истории российской.

Кто-то из ученых мужей сказал Петру, что о России уже много написано за границей.

Петр, возражая ему, ответил:

– Могут ли они что-нибудь писать о нашей древней истории, когда мы об оной ничего еще сами не печатали? Может быть, они тем нас вызывают издать что-нибудь об оной лучше. Я знаю, что истинные древней России источники скрываются везде по нашему государству, а особливо в монастырях у монахов. Давно уже я думал сохранить оные от совершенной утраты и хорошему историографу подать случай написать истинную Российскую древнюю историю, но всегда находил в сем намерении препятствие.

Тогда же, совместно с искусным литератором Феофаном Прокоповичем, Петр создал знаменитый печатный труд, именуемый «Правда воли монаршей о наследнике державы своей». По сути это был теоретически и исторически обоснованный устав о наследовании престола.

После многих больших и малых дел в Преображенском Петр заболел. Участились припадки. Однако в постель он не лег, а поехал для поправки своего здоровья испробовать минеральные воды, открывшиеся на железных заводах в Малоярославском уезде. Заводы находились за девяносто верст от Москвы по Калужской дороге и принадлежали купцу Вернеру Миллеру. Испытав на себе минеральные воды, Петр не только осмотрел железоделательный завод, но собственноручно вытянул полосу железа в несколько пудов.

– Почем платишь с пуда? – спросил он заводчика Миллера.

– По алтыну, ваше величество.

– Будь любезен, уплати мне за труд. Я на эти деньги башмаки себе куплю.

Два мастера – датчанин Марселиус и голландец Акем, видевшие, как в поте лица старался Петр над вытягиванием железа и как он ловко работал при этом тяжелым молотом, сказали:

– Такому кузнецу можно и подороже заплатить…

Заводчик предложил по червонцу с пуда. Петр отказался:

– Заплати наравне с другими…

По возвращении в Преображенское, среди прочих бумаг Петр обратил внимание на сообщение с онежских заводов об изготовлении тысячи фузейных стволов из олонецкого железа и тысячи из, железа сибирского, и что требуется на стрельбах испытать, кое железо крепче и каких зарядов пороха те фузеи не выдерживают.

Петр решил без промедления поехать на Север к онежским заводам через Вологду и Кириллов-Белозерский. Передав все текущие дела кабинет-секретарю Макарову, Петр в сопровождении небольшой необходимой в попутных делах свиты зимним путем выехал из Москвы в Вологду.

Через каждые тридцать верст Петру и его свите подавались сменные быстроходные лошади. Их запрягали в открытые обычные сани с надежными оглоблями и завертками. Только для самого государя от Москвы до Заонежья был несменяемый обитый кожей возок со слюдовыми оконцами и двуглавым орлом на двернице.

Вологда, по тем временам, была городом немалым, «первостатейным», входившим в разряд городов, в которых насчитывалось свыше двух тысяч дворов. В подобных городах полагалось быть во главе управления одному президенту и четырем бурмистрам.

На трех вологодских посадах – Верхнем, Нижнем и в Заречье – находилось тогда изб и избушек около двух тысяч, горниц да светлиц около семисот. Светлиц, в отличие от городских изб с большими светлыми окнами, было всего только сорок, и построены они были иноземцами.

Еще с первых приездов в Вологду Петр облюбовал для своих остановок светлицу каменную на берегу Вологды, около церкви Федора Стратилата. Остановился он здесь и в этот приезд. Но тогда уже не было в живых ни старика, голландского купца Иогана Гутмана, ни его сына, а хозяйничала, продолжая торговое дело свекра и мужа, вдовствующая дородная, красивая лицом и не бедная умом Катерина Ивановна, дочь Форколина. У нее в светлице и остановился Петр.

Дорого, ограничено спешными делами царское время. Не мешкая у вдовы Гутманши, Петр сразу же отправился в собор отстоять молебствие с многолетием.

В келье епископа Петр пил рейнское за собственное здравие и за процветание купеческой Вологды.

Стены архиерейской кельи были увешаны сплошь иконами в окладах и без оных. На передней стене, супротив сидевшего государя, висел портрет его величества.

– Зело хорош. Искусен, – похвалил портрет Петр. – Вот таким я был в Полтавском сражении. И кафтан тот самый. Только правая пола у меня не была тогда отогнута. В бою бываешь застегнут на все пуговицы. И почерк изографа будто знакомый, а кем портрет писан – не ведаю…

Епископ, довольный похвалой, улыбнувшись, ответил:

– Строгановского живописца работа – парсунника Степана Нарыкова. Восемь рублев заплачено. Почитаю, что даром.

– Как же, как же! – удивился Петр. – Теперь я вспомнил! Нарыков, мастер парсун. Когда-то писал он парсуну владыки Афанасия, епископа Холмогорского и Важеского. Жив ли тот Степан Нарыков?

– Жив-здоров, ваше величество, – ответил епископ радостно. – И ведомо нам, что ныне тот изограф обретается в вотчине Строгановых у Соливычегодской, и уже не парсунник стал, а иконописец. Зело борзо трудится над росписью иконостаса во Введенском монастыре. Там же, у Строганова. И чуял я от людей понимающих, что свихнулся Нарыков по малости. Нелепо стал писать Христа и богоматерь и святых праотцов наших: не утружденными, не сухонькими, а на лад европейский – тучными, веселыми, на витязей похожими, а богоматерь – полуобнаженной с голеньким младенцем. Да подобает ли, ваше величество, так-то, вопреки древним обычаям?..

– Подобает, – не задумываясь, ответил Петр и стал набивать табаком трубку. Хотел прикурить от висевшей над ним в переднем углу лампады, да тут же раздумал и сердито сунул трубку в кисет, завернул и положил в широкий карман темно-зеленого камзола. Повторил: – Подобает писать и вопреки старым уставам. Не требует господь бог от слуг своих придумывать, якобы в угоду ему, плотские мучения, издевательства и самоистязания. Не в том спасение. Хиленькие юроды и тунеядцы монастырские только и могут, что лбами о пол бить, а хребтами клопов давить. А богу и православному царю угодны такие слуги, чтоб кроме молитв и самоизнурения полезный труд любили, а случись быть напасти, так чтобы всей силой на врага рушились и били крепко, как то бывало в Троице-Сергиевой лавре. Глупо некогда поступили ваши прилуцкие монастырщики, позволив себя живьем в огне спалить в «смутное время». А надобно бы им зубом и ногтем, до последней капли крови отбиваться от ляхов, и литовцев, и русских воров. Не было, видно, средь них людей крепкого сложения и сильного духа. А хиленькие юродцы чем могли противостоять? Нужна сила-мощь и оружие. Вот я еду на онежские заводы новые пушки и ружья пробовать боевыми зарядами. Часть их придется и Окраинным монастырям выделить. В Соловки, например… Кто бывал там, знает, какую мощную твердыню из камня дикого поморские мужички воздвигли. Правду сказано: на бога надейся, а сам не плошай. Врагам та крепость не по зубам была и будет. Молитвой да крестом только от черта оборониться можно. Пусть так, не перечу. Но случалось мне еще в молодости из бесноватых дур беса изгонять не крестом, а кнутом. И ведь – помогало! Ибо у кнута хвост длиннее, нежели у черта!..

Бургомистры и купцы угодливо засмеялись. Епископ соблюдал окаменелое спокойствие.

После трапезы Петр сказал купцам, что он в Вологде задержится самую малость времени, осмотрит город, выслушает подьячих, а также купцов, у которых есть к нему дела докучливые. И поедет дальше. На что купцы вологодские ответили государю:

– Вологда хиреет из года в год, многие купцы и работные, смышленые до разных дел, люди подались и ушли навсегда в новую столицу Санкт-Петербург. Такова воля божья и государева.

– Не жалуемся, ваше величество государь, жить можно. В Вологде все есть в достатке. Только свободного торга нам не хватает, – начал свое слово от купечества Сидор Овсяников и подсунул Петру челобитную грамоту, а в ней изложена была просьба:

«Я, купец Сидор Овсяников с товарищи, прошу у Вашего Величества дозволения покупать всякие товары, кроме пеньки, в других городах и уездах, кои вокруг Вологды, а рогожи в Пучеге и отправлять в Архангельск…»

Петр бегло взглянул на грамоту и, вернув ее просителю, сказал:

– Отошли в Преображенское своему земляку, кабинет-секретарю Алешке Макарову, да пусть он от Коммерц-коллегии потребует учинения резолюции на сей предмет. Разрешаю…

При выходе из кельи Петра и его свиту сопровождали купцы. У ворот стояли солдаты-часовые. Петр хотел было шагать к царскому возку, но увидел у ног своих упавшую на колени женщину и рядом с ней парня лет шестнадцати. Остановился.

– Государь! Выслушай, не вели моего мужа казнить, оборони его от мучений и пыток!.. – возопила просительница.

– Не место здесь! Не место! – заворчал на бабу подьячий из судейской избы. – Вот ведь какая, бросилась на пути мешать его величеству. – И, взяв за плечо, потащил ее в толпу.

– Подожди, в чем суть да дело? – спросил Петр женщину.

Женщина рыдала, не в силах больше слова сказать. Тогда сам епископ Павел, заступаясь за нее, сказал:

– Это дьяконица, жена бывшего протодьякона Матвея Непеина, коего по доносу, закованного в цепи, увезли в Москву в тайный Преображенский приказ.

– В чем же его провинность? – спросил Петр.

– Ваше величество, – вмешался тогда бургомистр Овсяников, – мне ведомо, в чем дело: Матюха Непеин, будучи протодьяконом, в нетрезвом виде, дозвольте мне не повторять его гнусных слов, звание императорского чина толковал во вред и в поношение государева величества с упоминанием слова «антихрист». За то он расстрижен, следствию, суду и наказанию подвергнут…

– И отправлен в Преображенский приказ?

– Так точно, ваше величество.

Тогда отрок-подросток Родион, сын заключенного Непеина, упал перед царем на колени и, соблюдая выдержку, смело заговорил:

– Ваше государево величество, царь-батюшка, именем покойного предка нашего Осипа Непеи я и моя матушка молим вас – не казните моего отца. По дурости он, по пьяному делу страдает… А вспомните, ваше царское величество, какие славные дела совершал прадед отца моего Непея, будучи при Грозном-царе первым послом в Англии, какую пользу принес он отечеству… Ради его светлой памяти не велите, государь, казнить моего отца. Накажите, коль виновен, но живым на покаяние оставьте…

– Встань, парень, встань, я запретил всем подданным на коленях излагать свои слезницы и всякие докуки. Понял я твою просьбу. А что, владыко, – обратился Петр к епископу, – вправду ли под следствием находящийся есть потомок того самого Непеи?

– Проверено, государь, по всей родословной, правда сущая, ваше величество…

– Тогда успокойте дьяконицу и этого отрока. А ты, – сказал Петр стоявшему вблизи от него офицеру-советнику, – дай знать моим именем в Преображенский приказ, чтоб при допросах того Непеина дурость от политики отличили и, не вырезая ему язык и ноздри, отослали навечно в Соловецкий монастырь. Пусть замаливает свои грехи да и без дела там не окажется.

Затем Петр простился с епископом, сел в приготовленные для него раскрашенные сани, с ним рядом бургомистр Овсяников, и поехали на паре вороных в объезд по всей Вологде.

Матерый кучер, натянув вожжи, тихонько посвистывал, сидел на передней беседке как вкопанный, не осмеливаясь обернуться на государя. У Соборной горки спустились на реку, на расчищенную по льду дорогу, и в сопровождении верховых стражников легкой рысцой помчались между берегов в сторону Турундаевской пригороды и Кобылина-села. По пути бургомистр на расспросы Петра пояснял:

– Городок-то наш, ваше царское величество, не последняя спица в российской колеснице. Кое-чем богат, кое-чем знатен. Да вот из-за долгой войны да ради возвеличения новой столицы по малости в упадок клонится. Однако мы на то не в обиде, ваше величество. И то добро, что есть: лавок торговых с полтысячи. Кожевенного заводу десятка три. Пивоварен да квасных заведений двадцать. Прядилен тоже столько. А гляньте по заречью – у самого берега кузниц да бань всех не счесть… Меленок-ветрянок по закраинам города не упомню и сколько…

– Было сорок, стало тридцать четыре, – не оборачиваясь, ответил кучер. – Шесть от сильного ветра рухнули.

– Церквей у вас больше, чем мельниц, – заметил Петр.

– Да, ваше величество, одних попов в Вологде на сей год значится вместе с дьяконами девяносто восемь.

– Густо. Можно бы и приубавить. У меня в Санкт-Петербурге столько их нет.

– Так ведь много ли годков Питеру-то, ваше величество? А Вологда Москве ровесница. Недаром Грозный-царь ее хотел столицей сделать в укор боярству…

– Эх, голова, голова, – усмехаясь, заметил на это Петр. – Да будь у Ивана Васильевича Балтийское море в руках, он о Вологде как о столице и не подумал бы…

– Оно пожалуй…

– Впрочем, на вологжан я не в обиде, – заговорил Петр, как бы вслух размышляя и к бургомистру не обращаясь. – Стойкий народ вологжане. И в боях отличались крепко, и крепости строить они добрые мастера, и колокольной меди на пушки собрали сверх меры. И доверять кому-кому, а вологодским всегда можно. В самом деле, не зря сегодня мне напомнили о Непее… Славен был первый Наш посол в Англии. А Савватеев – купец с Устюга? Молодец молодцом! До самого Китая пробрался с нашим товаром. Через всю Сибирь мягкую рухлядь и алмазы провез, с выгодой продал и дешево китайских товаров закупил. Более двухсот тысячей рублев дохода за одну поездку дал казне!.. Такого торга еще не бывало. Разумеется, Иван Прокопьев Савватеев и в свой карман положил немало. Не в укор ему будь сказано. Наше время такое: не бояре с духовенством, а купцы да промышленники украшение и подпора государства…

Купец Овсяников слушал царя и втайне завидовал устюжанину Савватееву, а что касается посла Непеи, то ни о нем, ни о его заслугах он даже смутного понятия не имел. Вроде бы чуял имя такое – Непея, а кто он, чем был заметен и знатен, неудобно и стыдно спрашивать об этом самого государя. «Потом уж от епископа или кого-либо разузнаю…»

По берегам реки Вологды вплотную бревенчатые, крепкие постройки: прядильни и мыловарни, амбары и конюшни, а повыше, вперемежку с церквами, – кельи, клети и дворы коровьи. В одном месте, вблизи села Кобылина, приглянулись Петру конюшни и сенники, расположенные, в отличие от других построек, аккуратно и в опрятности.