Текст книги "Повесть о Воронихине"

Автор книги: Константин Коничев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Царь одобрил весь проект ансамбля Горного корпуса, особенно похвалил фасад с колоннами и широкой лестницей, удачное ее сочетание с гранитным спуском к Неве. Когда Воронихин начал докладывать Александру о том, как он планирует расположение комнат, устройство ярусов и балконов наподобие кунсткамеры петровских времен, император, отмахнувшись, сказал:

– Делайте, как того требуют удобства для обучения юношей, и согласовывайте такие мелочи с инспектором корпуса. Нас же интересует общий вид здания.

Обращаясь к графу Строганову, Александр спросил:

– Как полагаете, Александр Сергеевич, не нужна ли при Горном корпусе своя церковь? И не кажется ли вам, что в столице мало храмов? Какая-нибудь Вологда имеет их полсотни, а в Петербурге все церкви по пальцам перечесть можно?..

– Едва ли есть в этом надобность, ваше величество, – возразил царю старый граф. – На Васильевском острове церквей достаточно. В воскресные дни учащиеся Горного корпуса могут под командой ходить в Андреевскую церковь…

– А каково мнение архитектора на сей предмет? – опросил император.

– Ваше величество, позволю себе сказать, что церковь при корпусе отняла бы слишком много полезного для учащихся места. Весьма справедливо замечание вашего, величества о том, что в Петербурге храмов немного. Но зато какие храмы! Александро-Невская лавра, Петропавловский собор. Полагаю, и наш Казанский собор займет а столице должное место. Опять же полезно сослаться на Альберти Леона Баттиста, который в своем трактате о зодчестве замечает, что чем меньше будет богов, тем больше их будут почитать. Им же сказано: «строгие лики величайших богов с бородой и нахмуренными бровями неуместны рядом с нежными лицами святых дев…» Что нами и учитывается при заключении контрактов с живописцами, работающими над украшением Казанского собора.

– Что ж, – сказал Александр, – мысль Альберти не лишена дерзости, остроты и правильного вкуса. Итак, Горный корпус можете начинать строить. Слава богу, что денег на это здание потребуется немного. Но церковь, пусть хотя бы и мало занимающая места, при корпусе должна быть! Как же без церкви? Более того, мы намерены перестроить старые придворные конюшни в цельное здание Конюшенного ведомства. И там полагаем в центре здания построить церковь…

– Будет исполнено, ваше величество, – ответил граф на высочайшее замечание. – Поищите, Андре, местечко под церковь в стенах главного здания.

– Не смею ослушаться, будет исполнено, – склонив голову, проговорил Воронихин, складывая чертежи и рисунки в сафьяновую папку.

Выходя из дворца, граф и архитектор молчали. Молчали и сидя в карете, на коротком минутном перегоне между Зимним дворцом и домом Строганова на Мойке. Лишь когда они вошли в вестибюль, граф заговорил:

– Андре, тебя государь любит. Как легко и скоро он принял твой план Горного корпуса. Ему нравится строгий греческий стиль. А мне более по душе легкий, как птица перед полетом, Казанский собор со всем его предполагаемым великолепием.

– Различие вкусов в зодчестве, ваше сиятельство, зависит от стремлений определенных кругов общества. Это давно замечено. И в древней Греции, и у нас теперь на Руси к торжественной строгости монументальности стремились и стремятся неограниченные властители – владыки… Изящество, блеск и модная роскошь – это то, к чему склонна наша несколько ограниченная в правах, но вполне независимая от нужды аристократия.

– Справедливо сказано, – заметил граф, поддерживаемый под руку Воронихиным, ступая по устланной ковром лестнице. – И примеров тому, Андре, очень много… А церковушку в Горном корпусе приладь где-то внутри, сбоку. Во избежание недомыслия учти, что алтарь все-таки должен выходить на восток по религиозным требованиям.

– Постараюсь, ваше сиятельство.

Строительство здания Горного кадетского корпуса началось в то время, когда Казанский собор был уже возведен, но требовались еще годы для внешней и внутренней его отделки.

Много поработал на постройке Горного корпуса подрядчик каменотес Суханов с артелью подобранных один к одному каменотесов. Из пудостского камня он делал обе скульптурные группы, поставленные у наружного входа. Он же выполнил на фризах барельефы по модели скульптора Василия Ивановича Демут-Малиновского. Одна из скульптур «Геркулес, задушающий Антея» в модели была изваяна другим скульптором – Степаном Степановичем Пименовым. Оба ваятеля в те годы отличились на многих декоративных работах в Петербурге. В частности, ими изваяны фигуры, поставленные в ниши северного портика Казанского собора. Две из них: статуи Владимира Киевского и Александра Невского созданы Пименовым Андрей Первозванный в полуобнаженном виде изваян Демут-Малиновским.

Кроме строения Казанского собора и Горного корпуса, у Андрея Никифоровича было много других забот. Став академиком и профессором архитектуры, он уделял немало времени преподаванию зодчества в Академии художеств. То ему надо было находиться на строительстве собора, следить за отделкой, принимать работу, выполненную лепщиками, штукатурами, художниками и ваятелями; то наблюдать за постройкой Горного корпуса. Последнему придавалось немаловажное значение.

Воронихин всматривался в будущий ансамбль с противоположного берега; не раз выезжал на лодке и глядел с Невы, как вырастает это новое классическое здание.

В архитектурном классе Академии художеств Андрею Никифоровичу приходилось немало затрачивать сил на подготовку к преподаванию уроков.

Давно устарели книги, когда-то составленные для Московского Пушкарского приказа, по которым он учился в «Архитектурной команде» в Москве. То были наставления с длинными заглавиями, вроде: «Книга, в ней писаны образцы всяким немецким городам земляным и каменным, и чертежам учить чертить», «Книга, в ней писаны образцы столбов церкви, или в Палате, или у Мостов каменных». На смену этих книг появились в переводах труды знаменитых зодчих-классиков. Готовясь по их книгам к занятиям с будущими строителями, Воронихин постигал многое и для себя. В числе тех трудов были архитектурные каноны Виньолы и Палладио, Альберти и Витрувия и новые наставления по архитектуре Ивана Лема и других. Но главным являлась строительная практика, в которой не было недостатка в растущем Петербурге в годы первой четверти девятнадцатого века.

Когда шла обработка стен Казанского собора и начал строиться Горный корпус, трудно было определить, чем больше занимался, чему больше уделял внимания Андрей Никифорович.

Он успевал везде. Даже на дому занимался с крепостными даровитыми ребятами, готовил их для поступления в Академию художеств. То были молодые строители Шаров Петр, Мичурин Иван, Садовников Петр и другие мужицкие дети из крепостных Строганова и Голицыной, впоследствии ставшие архитекторами у своих владельцев. Их способности были примечены Андреем Никифоровичем на работах при возведении Горного корпуса и Собора.

ЕЩЕ О ПАВЛЕ СТРОГАНОВЕ

До смерти Екатерины Второй Павел Строганов с женой и ребенком Сашей вернулся из Братцева в Петербург. Давно уже прошли революционные парижские увлечения «Поля Очера». Молодой граф решил бесповоротно встать на другой путь, занять положенное ему по званию место в общественной жизни России.

Внук Екатерины, будущий император Александр Первый стал близким другом Павла Строганова. Они нередко встречались и весело проводили время в подмосковных и новгородский: дачах-особняках. В то время поговаривали в дворцовых кругах – эти слухи доходили до великого князя Александра Павловича и Павла Строганова – о том, что Екатерина обещает, минуя Павла, передать российский престол внуку-любимцу Александру, если тому не воспрепятствует Сенат.

И тогда уже Павел Строганов помышлял использовать свою близость к Александру в целях служебной карьеры. Что ж, если не пришлось стать русским Мирабо, то не потеряны шансы быть министром при императоре, благо шансы увеличиваются частыми встречами и доверительными беседами и возникшей дружбой с великим князем.

Но случилось так, что воцарился Павел. С первых же дней царствования Павел чувствовал себя одержимым манией величия, помноженной на манию преследования.

И недаром в те годы даже его прямой наследник Александр писал во Францию одному из павловских изгнанников, своему бывшему наставнику Лагарпу:

«Мне думается, что если когда-либо придет и мой черед царствовать, то, вместо добровольного изгнания себя, я сделаю несравненно лучше, посвятив себя задаче даровать стране свободу и тем не допустив ее сделать в будущем игрушкой в руках каких-либо безумцев. Это заставило меня передумать о многом, и мне кажется, что это было бы лучшим образцом революции, так как она была бы произведена законной властью, которая перестала бы существовать, как только конституция была бы закончена и нация избрала бы своих представителей. Вот в чем заключается моя мысль. Я поделился ею с людьми просвещенными, с своей стороны много думавшими об этом…»

В числе четырех лиц, «много думавших об этом», Александр назвал и Павла Строганова. И когда после убийства Павла Первого стал императором Александр, Павел Строганов с первых же дней его царствования оказался одним из приближенных царя, когда-то рассуждавшею о даровании «свободы» сверху, дабы она не пришла, наподобие французской революции, снизу.

Строганову Павлу была поручена забота о народном просвещении.

Влияние Жильбера Ромма, длительная жизнь за границей помогли молодому советнику государя внести предложение о преобразовании учебных заведений на французский лад – ввести общее образование в стране, строить училища, где бы учили детей наукам, а не только простой грамоте. Резко нападая на министра просвещения Завадовского, Павел Строганов говорил о нем:

– Господь бог, создав вселенную в шесть дней, отдыхал седьмой, но наш министр поступает лучше: он ровно ничего не делает шесть дней, и тем не менее отдыхает и седьмой…

Примечательны для того времени рассуждения Павла Строганова по крестьянскому вопросу. Предупреждая молодого, еще неопытного государя о том, что дворян не следует бояться, он открыто высказывался на заседаниях комитета министров и приближенных к царю сановников:

– Дворянство – это сословие самое невежественное, самое ничтожное и в отношении к своему духу – наиболее тупое… Если в крестьянском вопросе есть опасность, то она заключается не в освобождении крестьян, а в удержании крепостного права…

Подобные взгляды Павла Строганова, взгляды, навеянные французской революцией, далеко не каждый из министров мог разделять. Александра, ставшего царем, подобные мысли, само собой, пленять не могли.

От нерешенных внутренних задач скоро отвлекла государя и его приближенных война коалиции государств против Франции Наполеона Бонапарта, «возымевшего властолюбивые виды на Европу».

Началась кампания 1805 года.

В Аустерлицкой катастрофе русского войска, как известно, были повинны штабы союзников и сам Александр Первый, не по разуму взявший командование на себя.

В день незадачливого аустерлицкого сражения Павел Строганов впервые оказался свидетелем и участником горячей схватки. Он видел терпеливость, преданность военному долгу, бесстрашие и героизм русских солдат. Видел трусость и продажность союзников и почувствовал слабость и неумение государя руководить делами войны. И, возможно, тогда, веря в силу, выносливость и беззаветную храбрость русского солдата, Павел Строганов решил посвятить себя военной службе. Как только возникла война, он, имея чин тайного советника и сенатора, поступил добровольцем в отряд казачьего атамана Платова.

В марте 1807 года он выбыл в поход против французов.

Платов поручил ему командование казачьим полком.

Первые же дни сражений в районе, расположенном между городами Гутштадтом и Алленштейном, принесли Павлу военную славу. Казачий полк под его командой разбил обозы маршала Даву, захватив при этом богатые трофеи и даже маршальский жезл.

Еще два-три удачных сражения, и Павел Строганов становится генерал-майором с Георгием в петлице…

Зимой 1808 года, командуя лейб-гренадерским полком, он выступает в одной из пяти колонн князя Багратиона на Аландские острова против шведов.

Трудный ледовый поход увенчался успехом.

Не прошло и года после воины со шведами, началась война с турками.

Снова Строганов в армии Платова и командует в первой линии шестью казачьими полками.

Разразилась Отечественная война 1812 года.

Павлу Строганову 38 лет.

В его распоряжении сводная дивизия из лучших полков – Павловского, Таврического, Петербургского, лейб-гренадерского и других, не раз отличившихся в боевых схватках. Его дивизия столкнулась с войсками Наполеона еще за Смоленском и отличилась под Бородином.

Вскоре Строганов стал командовать корпусом, и под городом Красным, действуя вместе с войсками генерала Милорадовича, его корпус разбил корпус маршала Нея…

Некоторое время Павел Строганов лечился и отдыхал среди родных в Петербурге. Но очень недолго. Захватив с собою восемнадцатилетнего сына Александра, он отправился в действующую армию преследовать противника.

23 февраля 1814 года почти у стен Парижа был убит его единственный любимец-сын. После этого несчастья Павел Строганов заболел, но и больной участвовал в сражениях и, казалось, был бы рад, если бы и его, потрясенного гибелью сына, постигла такая же участь…

Таков в кратких чертах служебный путь Павла Строганова, ученика Жильбера Ромма и друга юности Андрея Воронихина.

В эти суматошные годы Павлу Строганову редко и самое короткое время приходилось бывать в Петербурге. Участие в войнах, нахождение с дипломатической миссией в Англии и другие государственные дела отвлекали молодого графа, сенатора и генерала, от семьи.

Андрей Воронихин жил в то время безвыездно в Петербурге. Строительство Казанского собора, Горного корпуса, работы в императорских резиденциях – в Павловске, Петергофе и Стрельне – поглощали его время и силы.

В один из редких приездов Павла Строганова в Петербург им все же удалось встретиться однажды на строительстве в Павловске, и еще раз в летний тихий вечер на строгановской даче в собрании масонов.

Было это еще за несколько лет до наполеоновского нашествия.

Павел Строганов, невзирая на свои чины и звания, не пренебрегал встречами с простыми людьми, умел находить общий язык с ними и вызывать на откровенные высказывания. Да это и не было трудным делом: если русский мужик-строитель видел перед собой человека не заносчивого, чуткого, искренне желающего узнать что-либо о его трудовой и нелегкой жизни, он охотно – не без грубинки и хитринки – вступал в разговоры и выкладывал перед кем угодно свои сокровенные думы.

Однажды Павел Строганов переоделся в самую простецкую, невзрачную одежду и, поглядев на себя в зеркало, убедился, что он из генерала и графа обернулся в человека чиновного и притом невысокого ранга. В таком виде он вышел из Строгановского дворца и, затерявшись в толпе уличных пешеходов, прошел по Невскому проспекту до старой, тогда еще не сломанной церкви Казанской богоматери. За этой церковью, за высоким дощатым забором и был в своей основе от фундамента до купола возведен Казанский собор.

В послеобеденный час каменщики и штукатуры, плотники и других профессий рабочие люди отдыхали положенное им время: лежали в самых непринужденных позах, в каких застал их сон.

В летнюю пору, при короткой петербургской ночи, рабочий день строителей был слишком длинный, изнурительный, и после обеда сон одолевал всякого, стоило только прилечь, положив голову на булыжник или кирпич.

Грянул колокол. Не спеша, зевая и потягиваясь, люди поднимались с земли, стряхивали пыль с домотканой сермяжной одежонки, брались за инструменты и расходились по своим местам. Начинался после непродолжительной тишины стук и грохот, шум и лязганье, слышались выкрики штукатурщиков и кровельщиков, приступивших к делу на высоте, им одним доступной.

Надсмотрщики и десятники похаживали вокруг, сонливо поглядывали на подчиненных им артельщиков, и никто не обращал внимания на молодого переодетого графа, наследника того самого Строганова, который над всеми строителями собора и царь и бог.

– Где бы мне увидать зодчего Андрея Никифоровича? – спросил Павел Александрович одного из десятников, наблюдавшего за откачкой воды из подвалов собора.

– А бог его ведает, – ответил тот. – Он тут не каждый день бывает. У него хлопот много. А здесь дело налажено, идет и без архитектора. Вот разве Самсон Суханов про то знает.

Суханов следил за работой каменотесов – они выскабливали канеллюры – продольные ложбинки на коринфских колоннах, вытесанных из пудостского камня. Павел Строганов обратился к нему с тем же вопросом.

– Если Андрей Никифорович не в Павловске, – ответил Суханов, – то где-нибудь на Черной речке, на даче у вашего батюшки фармазонит!..

– Как батюшки! Какого батюшки? – изумился Павел Строганов и смутился под острым взглядом Самсона Суханова. Его инкогнито было раскрыто на первых шагах и хитрить уже не приходилось.

– Простите, ваше сиятельство, по обличию вижу, что вы сын графа Строганова. И одежка на вас сидит не складно, да и не к лицу она вам. И от Андрея Никифоровича я наслышан, что вы теперь в генералах и находитесь на отдыхе в столице. Все совпадает. Так что господина Воронихина, пожалуй, надобно искать в Павловске.

– А что значит «фармазонить»?

– Виноват, ваше сиятельство. Да разве вам не ведомо, что Андрей Никифорович, хоть и божий храм строит, а тайком от добрых людей к другой, фармазонской вере привержен. Да будто и батюшка ваш тоже, и многие другие из господ, побывавших в неметчине… Это же, ваше сиятельство, такая проклятущая вера, раз вступил, принял ее, то твоя душа будто под заклад дьяволу отдана. Ни взад, ни вперед – никуда не денешься. И высвободиться никак не можно. Бывало, любопытства ради, взял у Воронихина одну книжечку фармазонскую и запомнил такие слова:

 
«Многие тому примеры, говорят, бывали,
Которые от веры отстать пожелали,
Но из оных живых нет на свете.
Ведь смерть у каждого заключена в портрете.
В портрет пальнут из пистолета, —
И „Фармазон“ лишится света…»
 

Вот как они, ваше сиятельство, своих отступников изничтожают. Андрей-то Никифорович и рад бы от них прочь да дальше, но куда от них, проклятых денешься! И за тыщу верст будь от них, стрельнет в портрет – и был таков, скоропостижимая смерть – и душа к дьяволу… Да кому я говорю, вы лучше моего знаете. Одно только и радует, ваше сиятельство, хоть и фармазонит Андрей Никифорович, а своего-то бога не забывает. Молится, свечи ставит, на исповедях бывает… Может, хотите взглянуть, как у нас работка идет? Могу показать и без архитектора вас провести и порассказать. Я тут не последняя спица в колеснице. Мы с земляками немало дел наворочали.

Павел Строганов не спешил, потому охотно принял предложение подрядчика-каменотеса и вместе с ним обошел вокруг собора, зашел посмотреть, что делается внутри, поднимался на леса и долго там любовался, как рабочие-строители прилаживают к колоннам прочные из камня капители. Показал ему Самсон Суханов и «многолюдный» законченный барельеф над алтарной абсидой, работы скульптора Рашета, изобразившего «вход господень в Иерусалим», и барельеф Мартоса над восточным проездом колоннады. Под резцом искусного скульптора Ивана Петровича Мартоса серые пудостские камни и обыкновенная глина превращались в бессловесный, но картинный рассказ о том, как, согласно библейской легенде, Моисей добывает из камня воду для жаждущих в пустыне. Многие другие скульптурные работы, как и эти две, еще не были завершены, и Павел Строганов не особенно ими интересовался.

Потом по устойчивым бесконечным стремянкам они поднялись на купол собора. С тридцатисаженной высоты Павел Строганов с нескрываемым интересом смотрел во все стороны Петербурга.

Редко и недолго бывая в столице, он еще ни разу не видел город с такой высоты. Самсон Суханов отлично знал город и оказался полезным для графа собеседником.

– Как много воды и садовой зелени в Петербурге! – дивился Строганов, осматривая через крыши домов город и его уходящие на юг и север окрестности. – Хорошее место Петр выбрал. Жаль только, что ни Петр Великий, ни кто другой не в силах изменить здешнюю суровую, хмурую природу с ее сыростью и холодами Эх, кабы сюда киевский климат!..

– Совершенная правда, ваше сиятельство, в долгое да теплое время и дома и все строения выглядят краше и не хиреют. А от худой погоды даже камни и те слезы проливают, – заметил Суханов. – Поди-ка, наш Питер скоро и Парижу не уступит?

– Пожалуй, если так дело пойдет, – улыбнулся Строганов. – Ведь Париж – старик, а Питер – младенец по сравнению с ним. Скажите, что это там строится? Не манеж ли?

– Точно, ваше сиятельство, конногвардейский манеж господин Кваренги строит. Тот самый зодчий, что на Садовой улице великолепный банк соорудил. А в устье Невы Горный кадетский корпус строится. Там и мне, и моим людям дела много. Я, ваше сиятельство, у Андрея Никифоровича на первом счету, порасспросите о Самсоне Суханове – каменотесе, плохого слова обо мне не услышите. Живу и тружусь не корысти ради. Что наживу, с собой на тот свет не возьму. Было бы что на себя надеть да чем брюхо напитать – и слава богу. Нам капиталы наживать ни к чему. После мертвого медведя шкура останется, после богача нарасхват наследство, а после доброго человека и посмертно доброе имя живет. И Андрей Никифорович тех же мыслей человек… А там, ваше сиятельство, на стрелке острова против Петропавловки на бирже у зодчего Томона мне работка тоже предстоит. По колоннам да по береговым креплениям, пожалуй, лучше Суханова-то нынче и в городе нет. А биржа вся будет в колоннах. Как бывало древние греки строили. Тоже вот и Адмиралтейство заново будет Захаровым перестраиваться. Больше полста лет без переделки стояло. А теперь быть Адмиралтейству еще краше…

Суханов, идя впереди по лестницам и помостам, вел за собой Павла Строганова. Тот смотрел на крепкий, испещренный мягкими складками затылок каменотеса, на широкие богатырские плечи, на играющие под выцветшей рубахой мускулы, смотрел, завидуя здоровью могучего мужика, и думал, глядя на него и на работных людей, терпеливых, неунывающих трудолюбцев:

«Счастье России иметь таких силачей и умельцев. С таким народом, если его не обижать, жить не страшно…»

Итак, не найдя Воронихина на строительстве Казанского собора, Павел Александрович на четверке сивых, запряженных в графскую тяжелую, но удобную для дальних переездов карету, выехал в Павловск, где и нашел Андрея Никифоровича, занятого восстановлением дворцовых комнат и оборудованием их по его собственным рисункам.

Старые друзья, по обычаю русскому, сняв головные уборы, обнялись, расцеловались. После первых радостных восклицаний и обоюдных расспросов Воронихин, заперев комнату, в которой работал над чертежами переустройства дворцовых комнат, пошел показывать Строганову бывшую резиденцию императора Павла.

Строганов побывал во всех залах дворца, в уголках парка, осмотрел все, что сделано в них по плану Воронихина, даже мебель, изготовленную по его рисункам. Затем Воронихин водил Строганова в парк к небольшому мосту, украшенному кентаврами.

Вся планировка Павловского парка с его извилистыми тропинками, живописными берегами прудов и речки Славянки, с мостами, решетками, статуями и самыми неожиданными павильонами удивили Строганова изощренностью замыслов зодчих и садовников.

Больше всего из парковых построек понравился Строганову воздвигнутый в то лето Андреем Воронихиным «Розовый павильон». Это квадратное здание с легкими ионическими колоннами было окружено кустами цветущих роз. Небольшие фронтоны над четырьмя портиками расписаны красочными картинами. В полукруглых окнах под куполом были поставлены арфы. При малейшем дуновении ветра арфы мелодично звучали, словно тронутые рукой невидимого волшебника-музыканта.

Восхищаясь работами Воронихина, Строганов за обедом и умеренной выпивкой в небольшом кругу проживавших в Павловском парке вельмож сказал:

– Хорошо, Андре, очень вы преуспеваете в зодчестве. Но не слишком ли много работы? Так и надорваться можно. Казанский собор, Горный корпус, строения в царских резиденциях, – все это отнимает у вас столько сил. Да еще, как говорят ваши люди, вы и «фармазонить» успеваете. И теперь бываете на собраниях масонов?..

– Ну, это, Павел Александрович, со мной случается редко. Масонство меня привлекло, однако не увлекло. Есть дела поважней. А хожу я сюда и состою в их сообществе постольку, поскольку это потребно и в интересах той среды, в коей я бываю. Да и взгляды их мне не чужды… А что касается дела, то тут приходится успевать. В моей жизни много времени пропало впустую. Теперь догоняю сам себя. И надо спешить – жизнь коротка. Никак не сделать всего, что задумано, зарисовано да в чертежах расчерчено. И еще надо успевать пользоваться помощью вашего родителя, ведь и он, мой добрый покровитель, не два века проживет. А самое важнейшее, Павел Александрович, на что я имею виды и расчеты, – это до конца достроить Казанский собор, чтобы и с южной стороны была такая же колоннада, как и выходящая на Невский проспект.

– Понимаю и представляю… – отозвался Строганов. – Задача большая. Но разве есть в чем препоны?..

– В деньгах, Павел Александрович, и ни в чем более! Камня на колонны около Гатчины в карьерах сколько угодно. Рабочая сила в избытке. Одного недостает – денег!..

– И много надо?

– Миллионов около двух…

– Зная казну государеву, скажу: придется повременить со второй колоннадой. Под Аустерлицем нас проучили, воюем плохо. А в предвидении будущего расходы военные потребуются немалые. Государь знает это и не согласится строить вторую колоннаду. Нет, не согласится.

– Что ж, приходится скорбеть и сожалеть, если так. Добро бы догадались потомки доделать мои недоделки.

– Это другой разговор, Андре, такая возможность будет зависеть от художественного вкуса потомков и от благосостояния и богатства столицы.

В тот день в Павловске Строганов пробыл у Воронихина до позднего вечера. О многом было переговорено, многое вспомянуто добрым словом. Оба они изменились, дошли до широкой известности – один в политике, другой в искусстве.

Через несколько дней они еще раз встретились в Петербурге на островах. Воронихин был там с женой, наслаждался отдыхом в праздничный день, любовно осматривал сады и парки, разбитые на смешанный англо-французский манер около старой елагинской усадьбы, еще не тронутой зодчим Росси, и около дачи Строганова.

В светлые летние сумерки, какие бывают только в Петербурге, на дачу престарелого графа Александра Сергеевича стали собираться вельможи, состоящие в масонской ложе.

Любопытства ради приехали сюда и Павел Строганов с супругой. Оставив жен в доме, неподалеку от воронихинской дачи, что на Черной речке, Павел Строганов и Андрей Воронихин прошли через ворота нижнего павильона и поднялись по лестнице во второй этаж, где помещались библиотека и удобное для сборищ светлое колонное зало. Кроме библиотечного зала, имелась тут скрытая комната для масонских таинств. Эта тайная комната служила не для общих собраний, а для совершения процедуры приема и утверждения гранметром посвящаемых в деятельность масонской ложи.

В тот летний вечер на даче у Черной речки никого не «посвящали», а было самое обычное сборище.

Войдя в библиотеку с Андреем, Павел спросил:

– Скажите, Андре, что вас привлекает в этом, как говорят мужики, «фармазонстве»?

– Стремление к облагораживанию нравов в обществе и содействие просвещению народа… Таков основной пункт нашего положения, ну и, разумеется, прошу прощения за откровенность, требование времени и желание идти в ногу, плечом к плечу с нашей общественной средой…

– Благие цели, но не есть ли все это пустое? А впрочем, послушаем, о чем тут у вас сегодня будет речь.

Вскоре десятка два масонов заняли свои места в кривоногих креслах, украшенных бронзовыми виньетками, и замолкли, когда старик Строганов поднялся с кресла, стоявшего за столом, покрытым черным бархатом. Поглаживая левой рукой человеческий череп, находившийся рядом с массивной чернильницей посреди стола, а правой держа какие-то бумажные листки, несвойственным ему голосом, сухо и напевно, старик Строганов заговорил словами, заученными заранее:

– Други мои, «каменщики» и прочих степеней в ложу посвященные мужи и ученики!.. Собрания наши по уставу не часты, но ведомы ли вам, чтимы ли вами пресветлые труды высших учителей, указующих нам честные и нравоучительные правила, как-то: о воздаянии своему создателю должного, о благопристойной уступчивости нападающим, об учтивости, скромности, услужливости и приветливости… Храните ли вы, как подобает, данное слово, не нарушаете ли обещаний своих?.. «Путь счастья человеческого», книга сия премудрая, обязует нас, давших клятву, быть покорными начальникам своим, но без раболепства. Помогать притесненным, избегать роскоши и глупости… – (При этих словах своего отца, ставшего в позу проповедника, Павел Строганов не удержался от злой усмешки.) – Бережетесь ли вы, други мои, излишнего пития и ядения и готовы ли каждочасно к смерти по-христиански?.. Помните: великолепие света вдруг в ничто превращается! Ибо все в свете суета и тлен образуется. О том и в «Полезном увеселении» сказано: не постоянен свет, все в свете суета, проходит все, как дым, сон краткой и мечта. Нет в свете ничего, чтоб было непременно, нет постоянного на свете совершенно…

И долго, молча склонив головы, слушали туманную речь старого масонского мастера графа Александра Сергеевича Строганова.

Потом кто-то из присутствующих читал собственного сочинения, в этом же духе, стихи о ничтожестве телесных увлечений, кои суетны в мире здешнем, ибо всяческие нетленные ценности обретаются в потустороннем мире:

 
– Одна лишь красота телесна,
Приятность и очам прелестна,
Не может вечно нас зажечь.
Что в членах льстит и нас пленяет,
То наглость времени съедает.
И может вскорости пресечь…
 

Воронихин слушал скромно и молчаливо, подобно всем остальным участникам ложи, но рядом сидевший гость – граф Павел – ерзал в кресле. Он шепотом сказал Воронихину:

– Чушь какая-то!.. Дурачество! Пойдем отсюда, Андре, ради бога пойдем на свежий воздух, к пруду. Разденемся догола, будем купаться перед статуей Нептуна и воздадим честь и славу Бахусу, непереносно слушать это глупейшее кликушество.

– Я не имею права, – тихо отозвался Андрей Никифорович. – У нас собрания такие всего лишь четырежды в году. Обязан сидеть до конца и слушать.

Скоро все эти неестественные речи, заклинания и декламации завершились последним и кратким словом старого графа:

– Други мои! Шестая статья «всеобщих положений» гласит, что истинному свободному «каменщику» подобает усердно чтить и любить всевышнего, всесвятейшего и великого зиждителя вселенныя. А посему призываю вас всех здесь сидящих к общей молитве высшему существу…