Текст книги "Повесть о Воронихине"

Автор книги: Константин Коничев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

ДАЧА НА ЧЕРНОЙ РЕЧКЕ

Классический стиль архитектуры упрочился в Петербурге в те годы, когда престиж Франции, охваченной революцией, упал в глазах русской аристократии. Архитектор Камерон, прибывший в невскую столицу, образованный теоретик зодчества и строитель, скоро приобрел признание в дворцовых кругах, стал любимцем Екатерины. Он был одним из зачинателей этого стиля, уходившего своими корнями в далекие века античной культуры. Камерон построил в России немного, но его влияние отразилось и на творчестве Воронихина. При жизни Екатерины к Царскосельскому дворцу, построенному Растрелли, Камерон сделал известные пристройки – агатовые комнаты в висячем саду для императрицы, баню с Камероновой галереей и отлогим спуском в сад к искусственному озеру. Там же по его проектам построены колоннада на высоком постаменте и лестницы к озеру. В Павловске Камерон строил дворец для наследника царицы Павла и его семьи.

Угождавший новым вкусам высочайших заказчиков, шотландец Камерон привлек к себе внимание петербургских зодчих и не в последнюю очередь удачно начинающего Андрея Воронихина. К этому времени относится и воронихинский проект дачи Строганова на Черной речке, при впадении ее в Большую Невку. Желание ли самого графа или влияние нового зодчего, а всего скорей и то и другое подсказало Воронихину при составлении проекта дачи едва уловимые внешние черты Камероновой галереи. Но это было только внешнее, кажущееся сходство. При внимательном рассмотрении и сопоставлении этих зданий общие черты их как бы исчезали. Это была первая самостоятельная работа зодчего Воронихина, от проекта до звершения строительства. Дом княгини Голицыной в Городне по чертежу Воронихина строился без его надсмотра.

Граф Строганов, желавший провести остаток дней в уютной обстановке, в тишине загородной дачи, следил за составлением чертежей, не нарушая своим вмешательством творческого замысла зодчего. Одновременно, работая над проектом, Воронихин был озабочен составлением плана и устройством сада на обширном участке в районе дачи. Когда все было Воронихиным на бумаге расчерчено, графом облюбовано и утверждено, сразу же на строительстве дачи и сада появились сотни вологодских землекопов и строителей из отдаленных северных волостей, где не было помещиков и крепостного права, где люди поселились с незапамятных времен на «черносошной» государевой земле и откуда они могли свободно уходить на тяжелые земляные и другие работы в город. Они-то и начали по проекту Воронихина копать в саду пруды, проточные канавы, укреплять и поднимать берега Невки и Черной речки, чтобы место для дачного дома было краше, нежели оно досталось графу при покупке участка на этой заброшенной Мандуровой мызе.

К удивлению Воронихина, подрядчиком у землекопов оказался не северный вольный крестьянин, а крепостной дельный мужик из строгановской вотчины, который и набирал «вольную рабочую силу» из приходящих в Питер сезонников по цене гораздо более выгодной, чем запрашивали дворяне при сдаче внаем своих крепостных. Подрядчик и десятники сначала осмотрели место, назначенное для выемки земли под фундаменты, и решили расспросить Воронихина о проекте дачи, посоветоваться с ним, прежде чем начать вынимать землю под каменный фундамент. Зодчий удивился мужицкой любознательности, хотел им возразить, но решил, быть может любопытства ради, выслушать их – как-никак у этих людей имеется опыт и глаз наметан на земляных работах.

– Так вас интересует проект дачи?

– Да, барин, надо бы посмотреть, что-то вы нам большую задачу задали: и рыть глубоконько – и булыжнику понадобится многонько, как бы вам не было лишнего расхода. Давайте вместе на план поглядим?..

– Разве я против? Давайте посмотрим, – согласился Воронихин, – только условимся: не называйте меня барином.

– А как же прикажете?

– Андреем Никифоровичем, согласно записи при крещении. Я хоть и зодчий, но из простых.

– Ну, ваше счастье, что выучились. С циркулем да линейкой полегче работать, не то что лопатой да тачкой… А ведь и наше дело сноровки и головы требует.

Воронихин развернул перед ними свои чертежи, план дачи с фасадов, в разрезе, схему первого, каменного этажа и второго – деревянного, расстановку ионических колонн, опирающихся на цоколь первого этажа и поддерживающих крышу и купол дачи, объяснил, каким должен быть спуск к Большой Невке. Все показал как есть и с интересом смотрел на мужиков, внимательно, прищуренными глазами разглядывавших, казалось бы, совсем не понятные им расчерченные листы.

Бывшая дача графа Строганова (Архитектор А. Н. Воронихин).

– Легко. Красиво. Вид будет с реки и из сада тоже прелестный, – сказал подрядчик.

Десятники спросили Воронихина, какой толщины должны быть каменные стены первого этажа, велики ли будут разрезы окон, входов и выходов. Прикинув все это на глазок да в уме, они заговорили, не споря друг с другом, а больше соглашаясь. Воронихин молчаливо, но участливо слушал их. Потом, когда у подрядчика с десятниками кончился разговор, подрядчик обратился к архитектору:

– Вот мы так и кумекаем, Андрей Никифорович, послушайте нас, а делать можете и по-своему, дело ваше, как желаете. Мы работы не боимся, нам бы народу побольше да щей с говядиной погуще. Мы хоть насквозь всю землю до преисподней прокопаем, – сказал один из землекопов, а другой подхватил и продолжал недосказанное соседом:

– А наш совет такой, чтобы и вас не обманывать, себя зря не утруждать, и дело не удорожать, и лишней работой время не затягивать. Послушайте-ка: дача-то кирпичная с бревенчатым вторым этажом да с такими большими проемами для стеклянных окон и дверей будет не ахти как тяжела. А земля здесь плотная, выдюжит и не под таким строением, на этой земле хоть колокольню ставь. Ни подвала, ни погреба под низом по плану нет, значит, не надобен общий котлован, а надо прорыть лишь канавы соответственно толщине стен, а по глубине на целый аршин мельче, сообразуясь с легкостью здания…

– Сваи под фундамент тоже не просятся. Лишняя трата, – добавил третий спокойно и веско. – Тут хватит одного булыжного, скрепленного известью фундамента. А вот по берегу Невки, с передней части здания, сваи просятся в большой мере, и тяжесть лестницы, и статуи кентавров, и прочие фигуры держать, а главное, чтобы водой не подмывалась береговая стенка. Тут, Андрей Никифорович, и свайничка не жалейте и камня. А на выемке земли и на фундаменте под стены можно и выгоду иметь… Наше дело маленькое, но только и мы кое-что смекаем…

Воронихин слушал их и думал о том, что это первое его строительство. Здесь, столкнувшись с грубой черновой землекопной работой, с мужиками, чувствующими силу земли, он сразу же склонился на их сторону, доверяясь их опыту и честности. Поблагодарив их за дельный подсказ, Воронихин усвоил этот первый урок и решил, что и впредь не следует пренебрегать опытом простых людей…

Земляные работы, крепление берега, посадка деревьев в парке, подвозка камня, кирпича, распиловка выкатанных на берег бревен – все началось дружно. Многолюдье на строительстве походило на потревоженный улей. Землекопы отвозили на тачках землю на возвышение берегов Невки и Черной речки; каменщики укладывали булыжник под кладку цоколя, с барок сгружали на берег негашеную известь, гальку и песок.

Граф Строганов был при закладке дачи. Он бросил под каждый угол здания по серебряному рублю с изображением Петра Первого и на длинной жерди водрузил деревянный крест в знак того, что и счастье с богатством в этой даче будет обеспечено навечно и с нечистой силон счеты сведены. Не верил граф в эти предрассудки, но для народа, для рабочих – каменщиков, плотников и землекопов – надо было соблюсти правило. Мужики, приметивши графскую щедрость, пожалели тех брошенных четырех рублей – хватило бы и по пятаку. Но не станешь же на глазах самого хозяина обменивать серебро на медяки!.. Так и ушли сверкающие белизной рубли под первые тяжелые камни фундамента. Графа от Мандуровой мызы на Мойку до дворца отвезли на раскрашенном быстром челноке. И больше на постройке дачи он не показывался…

У Воронихина было немало и других мелких работ на строительстве садовых павильонов и мостов в Павловском парке. Он часто отлучался туда к Камерону. И была тому и другая причина. На четвертом десятке лет пора всерьез подумывать о женитьбе. В Павловске же на строительстве, в Стрельне и Петергофе стала часто появляться пособница зодчего Камерона, чертежница Мэри Лонг, англичанка, дочь британского пастора. Знакомство Воронихина с ней заводилось не спеша и не сразу перешло в дружбу. Встречались они на совместных работах. Мэри Лонг несколько раз возобновляла в своем посольстве паспорт для проживания в Санкт-Петербурге. Не раз из Павловска Андрей Никифорович привозил ее на Мандурову мызу, где они вместе наблюдали за ходом строительства строгановской дачи. Мэри Лонг восхищалась, говорила комплименты архитектору и хвалила русских мужиков-строителей – трудолюбивых, выносливых и терпеливых.

– У нас в Англии, Акдре, таких дешевых и столь нетребовательных рабочих нет, – сказала однажды Лонг, наблюдая за вологодскими и других губерний строителями. – Какая-то слишком добросовестная, безмолвная, не ведающая устали силища…

– В России это не в диковину, Мэри, может быть, это оттого, что народ наш не принадлежит сам себе и поэтому мирится со всеми тягостями. Впрочем, русский человек не почитает труд за тягость.

– Как же можно не принадлежать себе? Разве это вес люди графа Строганова? Мне известно, что на севере России нет крепостного права и что Строгановы пользуются людьми вольными, беглыми и даже берут себе на службу пленных, искусных в мастерстве людей. Так ли это?..

– Во владениях графа на Вычегде и Каме – десятки тысяч вольных, бежавших и сто двадцать три тысячи крепостных. У графа всякие есть люди, – отвечал Воронихин, – надо полагать, столь владетельного человека, господствующего над людьми, нет у вас в Англии?

– Как сказать, у Англии есть собственные колонии… А там миллионы людей…

– Да, я упустил из виду, что ваша держава – хозяйка многих островов и владычица морей, – проговорил Воронихин, наблюдая, как строители бечевами и лебедками поднимали колонны на выступ первого этажа, уже вполне получившего свои очертания.

Они обошли вокруг строившейся дачи; наклонившись и осторожно ступая по доскам, проникли внутрь первого этажа.

– Здесь будет вестибюль, вход с реки от пристани и через зал в парк. В вестибюле при желании могут устраиваться балы и собрания. Верхний этаж, окруженный галереей из ионических колонн, будет весьма легок и почти весь из стекла. Там разместится графская библиотека. Для жилья будет в парке другой дом, неподалеку от этого главного дачного здания.

– Прекрасное место, – сказала Лонг, – две реки, парк, пруд, каналы, аллеи. Наш Камерон мог бы здесь применить свои фантазии.

– Кое-что и мы сделаем, – ответил Воронихин. – Поучимся и у Камерона, не отбросим и французской манеры, а у греков учиться я сам бог велел. А сделаем все-таки так, как русский вкус требует. Графу мой план полюбился, а его сиятельство видал на своем веку сотни всяких дач.

В тот раз, когда легко и умело строители ставили колонны, окружая ими верхний этаж, Мэри Лонг, плохо владевшая русским языком, пожелала, с помощью Воронихина, побеседовать с мужиками. Когда те во время перерыва уселись пообедать, они подошли поближе к одной из артелей. С завидным аппетитом, вприкуску с ржаным хлебом, мужики деревянными ложками хлебали что-то похожее на жидкое тесто.

– Что, мужички, кушаете? – поинтересовалась Мэри Лонг.

– Мы-то, барыня, не кушаем, – ответил один из сезонников, – а лопаем, то бишь брюхо набиваем… А пища наша хлебовом именуется, тяпушкой величается. Овсяная мука на голом квасе по всем постным дням. Обедаем – за ушами пищит, отобедаем – в брюхе трещит…

– Андре, поясните, что они говорят? Не понимаю.

Воронихин, смягчая мужицкую прибауточную речь, разъяснил ей. Тогда Мэри Лонг, осмелев, снова опросила:

– Из каких вы мест и кто ваш владелец?

На этот вопрос любознательной англичанки было отвечено другим, не менее речистым крестьянином:

– Мы из тех мест, откуда и каждый лез… а роду мы крестьянского из-за лесу да из-за гор, где недород да недобор. Из деревни мы из Надсадной, волости Неотрадной, уезда Насиловского, губерния наша Грабиловская. А хозяйка, наша владелица барыня Нуждакова. Она и пригнала нас в город…

Кто-то из сезонников засмеялся, кто-то сказал:

– Не надо бы так.

– Как красиво он отвечает. Но я опять ничего не поняла, чувствую в словах есть насмешливое, злое. Поясните, Андре…

– Пойдемте, Мэри, пусть они на здоровье обедают, а то еще не такое скажут. Они, эти вологодцы да архангелогородцы, на язык острые. И пока не наедятся досыта – злые…

Взяв Мэри Лонг под руку, Воронихин отвел ее в сторону аллеи. Там они сели против круглого пруда, аккуратно обложенного дерном и заселенного карасями и водоплавающей птицей.

– Аллея вся будет обставлена вазами. На берегу пруда будут сооружены два гранитных сфинкса. У малого пруда, как бы на страже, будет стоять Нептун с трезубцем. Здесь много воды, морскому богу в парке не зазорно, – пояснил Воронихин, показывая Мэри Лонг расположение и планировку сада. – Когда дача будет построена, – продолжал он, – сюда станут стекаться графские гости. Удобно здесь, в парковой тиши, собираться масонам. Потому и библиотека поместится в стеклянном зале за галереей для общего пользования всех посвященных в степень «мастеров» и «товарищей».

– А когда же себе будете строить виллу? – спросила Лонг Андрея Никифоровича, думая о чем-то другом.

– Граф дозволяет мне строить хоть сейчас. Место отведено недалеко отсюда. Моя дача будет скромна, для жития и работы. Ни пирушек, ни сборищ в ней не будет. Для чертежников и ближайших помощников построю флигель. Есть мечта для вас не тайная: хочу, чтобы чертежная мастерская при моей будущей даче была возглавлена вами…

– Она не возражает. Стройте скорее, не теряйте, Андре, дорогое время… – Этими словами было многое сказано, и застенчивому, под сорок лет, холостяку Воронихину оставалось только ответить ей счастливой улыбкой.

Наконец, в пределах предусмотренного планом времени, дача на Черной речке была построена. Как подобает, по приглашению графа благочинный поп с дьяконом отслужили водосвятный молебен. В верхнем этаже, в уголочке под лепным карнизом в окружении безбожных, обнаженных рельефных фигур повесили еле-еле заметный в серебряном облачении образок Иисуса Христа, и с этого часа дача на Черной речке стала местом привлекательным не только для друзей старого графа. Сюда приходили, как в своеобразный храм, на сборища петербургские масоны. На одном из первых же собраний в этом новом доме, построенном якобы для благовидных целей масонства, Воронихина поздравляли с удачей и пожелали ему еще более крупных успехов в зодчестве. Сам Строганов предложил из «мастеров» поднять Воронихина на ступень выше, то есть произвести его в «товарищи» и оказывать ему полное доверие, как равному среди равных высшего света. Старому графу построенная Воронихиным дача на Черной речке нравилась во всех отношениях. Во-первых, не была она похожа ни на одну из загородных дач других вельмож и сановников; во-вторых, она чем-то по стилю напоминала модную в то время, построенную для царицы, Камеронову галерею, хотя и на нее была мало похожа.

– Угодил, Андре, опять угодил… Построил то, что надобно, – хвалил граф Воронихина. А на одном из собраний масонов в светлом зале второго этажа граф, выслушав похвальные отзывы друзей об этой даче, сказал: – Не называйте эту дачу строгановской, зовите «воронихинской дачей». Пусть будет присвоено ей имя зодчего, а не владельца.

– Достоин похвалы и вознаграждений достоин! – сказал присутствовавший при этом глава ложи. – Умному человеку награды и поощрения голову не затемнят. Будем же, братья, называть дачу на Черной речке «воронихинской». По достоинству ее строителя и нашего товарища… Кстати, где сейчас Андрей Никифорович? – спросил он, оглядывая гостей, – почему его нет среди нас?..

– Он на плотах, – ответил Строганов.

– То есть как на плотах?

– На плотах подаренного ему для дачи леса, – пояснил граф и, распахнув стеклянную дверь, показал на противоположную сторону Большой Невкн. Там, у самого берега, на сплоченных сосновых бревнах босоногие бабы полоскали белье, скучающий, пригретый солнцем старичок удил рыбу, а на головной части плота, составленной из бревен толщиной в два обхвата, стоял за мольбертом Воронихин.

– Вот он, наш Андре. Пишет картину «Дача на Черной речке». У него и циркуль зодчего, и кисть художника из рук не валятся. Хорошо, друзья, быть человеком, для которого творчество превыше праздности и наслаждений. Андре из таких… – И чтобы не отвлекать его внимание, Строганов снова закрыл дверь, ведущую из библиотеки на галерею…

В те яркие солнечные дни теплого и бодрого Петербургского лета после окончания строительства дачи и устройства парка Воронихин был вправе считать, что его архитектурная работа – восстановление Строгановского дворца и особенно дача на Черной речке дают ему право на звание академика. Но в Академии художеств существовало строгое правило принимать в число избранных по назначению. Воронихин все еще числился «назначенным» кандидатом, но не по архитектуре, а по живописи, за картину «Строгановская картинная галерея». Подошел срок оправдать «назначение», выполнить следующую работу в живописи на звание академика. Вот почему искусный зодчий Воронихин, построив дачу на Черной речке, был вынужден писать с нее еще и картину, дабы пройти баллотировку по классу перспективной живописи. И это ему удалось.

ОСНОВАНИЕ КАЗАНСКОГО СОБОРА

Современники и сотоварищи Воронихина по зодчеству невольно спрашивали себя:

– Как же так могло случиться, что архитектор, построивший всего лишь какую-то дачу на Черной речке, мог взять на себя смелость строить одно из самых величественных зданий в столице и получить на сей счет высочайшее утверждение?..

Такой вопрос не был случаен еще и потому, что в составлении проекта Казанского собора соревновались и другие зодчие с громкими именами – среди них был Камерон.

Мысль о постройке в Петербурге нового собора возникла у Павла Первого еще до того времени, как он стал императором. Эта мысль появилась у наследника во время его путешествия по Европе в 1781–1782 годах. Павел побывал в Италии, восхитился собором Петра в Риме и захотел иметь нечто подобное в Петербурге. Разумеется, при жизни матушки Екатерины Павлу нечего было и думать об этом. Но желание будущего императора не держалось в тайне от Александра Сергеевича Строганова. Граф был близок к наследнику Екатерины, еще когда тот обучался у небезызвестного наставника Порошина. Желание Павла воздвигнуть собор нашло своего деятельного сторонника в лице Строганова. Заблаговременно знал об этом и любимец Строганова архитектор Андрей Воронихин. В это время Андрей Никифорович упрочился в звании архитектора-академика, и прошлое положение «крепостного» было навсегда позабыто.

В бумагах Воронихина уже давно бережно хранилась следующего содержания «отпускная грамота».

«Я, А.С. Строганов, в роде своем не последний, отпустил крепостного своего дворового человека Андрея Никифоровича сына Воронихина, который достался мне по наследству после покойного родителя моего барона С.Г. Строганова… И вольно ему, Воронихину, с сею моей отпускною записаться на службу, в цех, в купечество, или у кого он в услужении быть пожелает, и впредь мне, графу, и наследникам моим до него, Воронихина, и до будущих потомков его дела нет и не вступаться…»

Воронихин пожелал «в услужении быть» у Строганова, да иначе и быть не могло. Скрытое и в какой-то мере явное родство обязывало этому и графа и облагодетельствованного им «дворового» человека.

24 ноября 1800 года из Гатчине Павел Первый в своем указе предписал генералу фон дер Палену:

«Я поручил архитектору Камерону составить проект Казанской церкви в Санкт-Петербурге. Уведомляю Вас о сём для того, чтобы Вы оказали ему содействие, сделав распоряжение. Благосклонный к Вам Павел».

А между тем, независимо от этого императорского поручения, данного Камерону, Андрей Воронихин, не иначе как по подсказу Строганова, уже тщательно работал над различными вариантами проекта Казанского собора. И все они были преотменно оригинальны, каждый по-своему хорош, не подражателен. Со дня предписания Павла Первого о постройке собора и до момента утверждения проекта прошло всего лишь полтора месяца. Естественно, не за этот короткий срок Воронихин смог составить чертежи и детально, с внешней и внутренней стороны, разработать свои предварительные проекты, которые и были представлены Павлу графом Строгановым. Проект Камерона был забракован. Павел и Строганов сошлись во мнениях, что лучше принять план собора русского зодчего, нежели человека не православного, англичанина Камерона; к тому же проект Воронихина с колоннадой, выходящей на Невский проспект, напомнил Павлу римскую колоннаду Бернини. Одной из важных причин предпочтения, оказанного проекту Воронихина, было и то, что Камерон считался любимцем Екатерины, а Павел не жаловал ее любимчиков. Павел верил понимавшему и разборчивому в искусствах графу Строганову, а тот, в свою очередь, верил в способности Воронихина.

«Комиссия о построении Казанской церкви» – так именовала она себя – 8 января 1801 года, во главе со Строгановым, явилась к императору окончательно утверждать воронихинский проект.

Комиссия определила расходную смету в сумме 2 843 434 рубля и, подчиняясь повелению Павла, обязалась построить собор в три года. Павел согласился во всем, кроме постройки колокольни и дома для церковнослужителей. Вычеркнув эти расходы, он учинил надпись: «Кроме сих статей, быть по сему», и собственноручно определил жалование архитектору три тысячи рублей в год. По тем временам плата немалая, сообразуясь с тем, что рабочий каменщик получал не более трехсот рублей в год. Хотел было при этом граф Строганов сказать слово в защиту колокольни, но понял, что его соображение напрасно, так как Павел, словно предупреждая его, вычеркивая из сметы колокольню, пробурчал тоном, не терпящим возражений:

– В Риме у Петра нет колокольни, а нам она и подавно ни к чему!.. Что касается церковнослужителей – эти без жилья не останутся. Итого сто восемьдесят шесть тысяч и восемьсот восемнадцать рублей выгоды…

Две недели после утверждения проекта Андрей Никифорович составлял опись работ и реестры материалов, необходимых для начала строительства. Комиссия с первых же шагов работы доверила контроль над Воронихиным сочлену – архитектору Ивану Егоровичу Старову, как «производившему великолепные здания и знающему совершенно в практике укреплять строения».

За этим последовал подбор и наем помощников. Воронихин, в свое время поработав в Павловске у Камерона и на строительстве дачи на Черной речке и соприкасаясь с делами других зодчих Петербурга, знал многих искусных мастеров лично. В скором времени все основные помощники были подобраны и обязанности между ними распределены. Руководителем чертежной мастерской был назначен академик Михайлов, земляными работами ведал Чижев, каменными работами распоряжались поначалу иностранцы Руджи и Руско, проверкой добротности материалов было поручено заниматься академику Филиппову, на отливку воды и на забойку свай Воронихин поставил десятниками Железнякова и Попкова, на железную поковку – Кормалева. Все это были люди, испытанные на работах, зарекомендовавшие себя честностью и трудолюбием.

Началось дело с очистки площади под строение. На участке, где должен поместиться собор, теснилось одиннадцать мелких частных домиков, настолько мелких, что владельцам их при переселении было выдано всего лишь по 500 рублей. Зимой приступили к рытью рвов. Подрядчик Карпов обязался вынуть четыре тысячи кубических сажен земли. Не успел он со своей артелью землекопов и возчиков вынуть и первую сотню, как в жизни Петербурга произошли значительные перемены.

В Михайловском замке дворцовые заговорщики задушили Павла Первого. Плакальщиков о царе было немного, их числу не принадлежал, разумеется, и Воронихин. Одно лишь обстоятельство беспокоило Андрея Никифоровича: как бы новый император не изменил решения своего отца и не прекратил начатое строительство собора. Но и тут на него успокаивающе подействовал главный шеф строительства граф Строганов.

– Колесо вертится, остановить нельзя, – сказал граф, нарушая сомнения Воронихина. – Двести тысяч рублей пущено в расход. Отступления быть не может. И надо полагать, новый император будет после дворцовой встряски покладист, а в строении святыни и украшении столицы славным зданием – наипаче того. Нет причины для сомнений, Андре. Смотри лучше, чтобы нас вода не осилила и не вытеснила…

Вода просачивалась из Екатерининского канала и непрерывно заливала рвы. Опасность постоянного затопления тревожила Воронихина. Вода мешала выемке земли, мешала забойке свай и закладке фундамента. Воду отливали круглосуточно, и не было видно конца этой сизифовой работе. Отливали вручную, отливали водолейными колесными приспособлениями, архимедовыми винтами, приспособили к отливке конную тягу, а один из вологодских землекопов – Чусов, увидев несовершенство в архимедовых винтах, приладил к ним дополнительные колеса с шестернями и тем самым усилил откачку воды.

Воронихина поразила смекалка простого вологодского мужика. Он когда-то читал по-латыни десять книг Марка Витрувия об архитектуре. Запомнил чертежи тимпана – подъемного колеса для откачки воды, знал Воронихин и об улитке – архимедовой и прочих водоотливных приспособлениях, но никогда не приходила мысль о несовершенствах машин, созданных в древние времена гениальными людьми. А тут какой-то грамотей добавил от себя колеса и шестерни к архимедовой выдумке, описанной Витрувием еще до Рождества Христова! Увидев такие полезные новшества на откачке воды, Воронихин сначала снисходительно улыбнулся над простой мужицкой хитростью, потом одобрил эту затею и потребовал, чтобы его помощник Железняков показал ему этого диковинного мужичка Чусова. Изобретателя-самоучку вызвали в контору к самому архитектору.

Чусов явился без шапки, подпоясанный веревочкой, холщовая косоворотка застегнута единственной крупной кожаной пуговицей, на ногах непромокаемые, неуклюжие, измазанные глиной бахилы:

– К вашей светлости, господин барин, приказанием водолейного мастера Железнякова послан… – Чусов низко поклонился и снова выпрямился, готовый услужить архитектору.

Воронихин, отложив в сторону чертежи, вышел из-за некрашеного дубового стола, протянул ему руку:

– Здравствуй, дружище!..

– Не могу, барин, руку дать, обе оне у меня в глине. Пошел и вымыть не успел, не ведая о такой надобности…

Но Воронихин, взяв его за широкую пятерню, не смог ухватить ее своими пальцами, слегка, как-то неловко пожал ему ладонь, ласково проговорил:

– Это твоя выдумка, колеса и шестерни к отливным винтам?

– Моя, барин…

– Хвалю за ухватку. И вот тебе двадцать пять рублей наградных от меня лично!..

– Не могу, барин, я за жалованье работаю. И в урочное время колеса и шестерни мастерил и деньги получал сполна двадцать рублей в месяц. Грешно мне брать вторые деньги за одно дело.

– Удивительный народ! – сказал Воронихин и, свернув ассигнацию, положил обратно в карман.

– Грамотный? – спросил он Чусова.

– Как же, в нашем деле не так аз-буки-веди знать надо, как цифири для подсчетов и обмеров надобны. Грамотный, читаю и подпись поставить могу.

– Да-а, – протяжно произнес Воронихин. – Смышленый ты, брат. Ведь ты о Витрувии и слыхом не слыхал, а вот колеса шестерни все это мог приспособить, да так удачно…

– Ну, как сказать, господин барин, ветродувье, нам оно знакомо, – не поняв архитектора, ответил Чусов. – Ветродувьем мужик испокон веков пользуется, опять же и водой. Так что это нам и видано, и слыхано, и себе на пользу делано много раз…

Воронихин хотел было поправить Чусова, вернее, дать понять, кто такой был Витрувий, но, скрыв улыбку, кивнул Чусову и, не прерывая его, слушал.

– Я, барин, на своем небольшом веку пять ветродувных мельниц построил в своих краях за Кубенским озером: одну в Ваганове, одну в Беркаеве, две в Зародове да еще одну у себя в Лахмокурье. И две водяных однопоставных: одну на речке Лебзовке, другую у Рукомойного брода на Меленке, так и речку прозвали – Меленкой… Шестерни и колеса – это, барин, себе на пользу многонько делал…

– Спасибо, спасибо. Прикажу жалованья тебе прибавить. Молодец!.. – похвалил Воронихин и, похлопав Чусова по могучему плечу, проводил его к двери.

И всем землякам в тот день Чусов говорил об архитекторе:

– Человек, ребята, Воронихин простой, ласковый, поговорил со мной по душам и спасибо за шестерни сказал. Для такого человека, ребята, постараться надо. Пустое дело вода, а сколько от нее помехи. Нажмем, ребята…

И народ действительно нажимал во всю силу. Вода из рвов отступала в запасные бассейны, стекала в Екатерининский канал. Как только в отдельных рвах обнажался грунт, девять чугунных баб грохали по сваям, закрепляя место под кладку бревенчатого в два ряда ростверга и каменного из береговой плиты фундамента.

Приближалось время торжественной закладки собора. Павел не успел до своей кончины произвести закладку, хотя медная с позолоченными литерами доска была заготовлена и слова на ней вещали о том, что «благочестивейший, самодержавнейший великий государь император Павел Первый всея России в царствование его пятое лето, а великого магистерства в третье лето, – основание святому храму положил…» Не сбылись слова, крытые позолотой.

Закладывать собор пришлось Александру Первому. Царь отнесся к закладке, как к важнейшему в жизни столицы событию. На торжествах, при великом народном стечении, присутствовала вся императорская фамилия, придворные, иностранные принцы и принцессы и столичная знать. Когда царь положил первый кирпич с вензелем и серебряной лопаточкой плеснул на него раствор извести. Воронихин перекрестился и вместо благодарения богу подумал:

«Ну, теперь-то не сорвется!.. Но в три года не построить… И сметы не хватит…»

Через две недели после закладки Александр Первый поехал в Москву короноваться в Кремле. Ни Воронихин, ни граф Строганов не участвовали в этом торжестве.

Для Андрея Никифоровича эти дни были отмечены другим немаловажным событием: в сентябре 1801 года состоялась его женитьба на Мэри Лонг.

Жениться на иностранке было не так просто. Петербургская консистория затребовала от Воронихина «сказку» – обязательство о невступлении в чужую веру и официальную от него просьбу на разрешение законного брака с «состоящей в реформаторском законе девицей Лонг, а от роду ей тридцатый год…» Воронихину тогда исполнилось сорок.