Текст книги "1000 ночных вылетов"

Автор книги: Константин Михаленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Не помню когда, в какой периодике была напечатана заметка известного тогдашнего военного репортера К. Симонова, где он упоминал о нашей авиации, метко прозванной им – «чернорабочими авиации». Да, мы были чернорабочими по сравнению с современными скоростными бомбардировщиками, с элегантными истребителями и грозными штурмовиками. Естественно, мы им завидовали. Но не они, а мы в любую погоду, в ночь, за полночь, по первому зову пехоты, по зову наших соединений, рейдирующих по тылам противника, вылетали туда, где были нужны, где могли оказать помощь.

Соответственно и задания нам давали такие, где не могла справиться авиация другого типа.

Так и сегодня – не пошлешь же без проверки на вражеский аэродром, например, Ил-2, Як-9 или Пе-2! Это наша работа – чернорабочих!

Во второй полет мы направились всем звеном, но не плотным строем, а из-за предосторожности – разомкнутым, в пределах видимости друг друга. Как-никак, в люльках и в кабинах наших самолетов находились люди – обслуга для будущих полетов истребителей и штурмовиков, Подмогу, на которую надеялся Михаил, не дали – мест нет!.. И, конечно же, никаких истребителей для нашего прикрытия выделено не было. За линией фронта, в немецком тылу, мы были предоставлены сами себе.

* * *

Как мне показалось тогда, в оперативном отделе штаба по отношению к нам – «чернорабочим» – царило нескрываемое пренебрежение… Возможно, я ошибаюсь, но посудите сами – вот как об этом этапе рассказывает в своих воспоминаниях командующий воздушной армией («16-я воздушная». – Военное издательство Министерства обороны СССР. Москва, 1973):

«Конно-механизированная группа, войдя в прорыв и продвигаясь в направлении населенного пункта Старые Дороги, заняло аэродром «Пастовичи». Для поддержки боевых действий КМГ потребовалось посадить на аэродром «Пастовичи» штурмовиков и истребителей. Но было неизвестно, заминирован аэродром противника или нет. Для выяснения обстановки на двух самолетах ПО-2 были направлены минеры. Самолеты произвели посадку у соседней деревни. Минеры обследовали аэродром и, не обнаружив мин, выложили условный знак. Затем вылетело несколько транспортных самолетов. Они доставила на аэродром «Пастовичи» обслуживающий состав, необходимые средства обеспечения. Вслед за ними туда перебазировались две эскадрильи штурмовиков и истребителей. Они тут же приступили к поддержке КМГ. В последующие дни авиационная группа поддержки была усилена и некоторое время совместно с подвижными соединениями вела боевые действия, базируясь, по существу, в тылу противника».

Действительно, если судить по этим строкам воспоминания, работа летчиков на самолетах ПО– 2 в этом случае была настолько проста и безопасна, что о ней не следовало и упоминать.

К нашему возвращению в район аэродрома «Пастовичи» на летном поле не было выложено никаких сигналов, поэтому мы произвели посадку в том месте, где я садился первый раз.

Когда привезенная нами группа аэродромной обслуги покинула самолетные люльки, люди собрались у моей «семерки» (это хвостовой номер самолета), и старший бригады технарей обратился ко мне с вопросом:

– Старший лейтенант, а где же аэродром, куда нам топать?

– Вас проводит штурман. Только он знает безопасный путь, – ответил я и тут же обернулся к Николаю: – Лейтенант Ждановский! Проводите людей к землянкам. Трофейный автомат с вами?

– Так точно, товарищ командир! – ответил Ждановский. – Они у меня в кабине.

– Кто они? – не сразу догадался я.

– Да автоматы! – засмеялся Ждановский. – Подарок Михаила! Один тебе, один мне – так он велел.

– Доставай оба! Один тебе, второй отдай вот старшому, – показал я на старшего техника.

– Добро! – ответил Николай, поднимаясь на крыло.

– На переходе через лес старшим будет у вас лейтенант Ждановский, – продолжил я. – Его команды и советы выполнять беспрекословно! Не забывайте – мы в тылу у противника, на его аэродроме.

– Да где он, этот аэродром? – раздраженно спросил техник. – Зачем вы в прятки играете, старший лейтенант!

– Однако, рядом! – воскликнул Ждановский, спрыгивая с крыла на землю. – А ты, паря, – взглянул он на старшего техника, – передай этот автомат замыкающему. – И продолжил, обращаясь ко всем: – Пойдем друг другу в затылок. Ступать осторожно – след в след. Тихо! Не разговаривать, не курить! – и повернулся ко мне:

– Разрешите выполнять, товарищ гвардии старший лейтенант?

– Идите! – приказал я и тихо добавил: – Осторожно, Коля, береги себя и ребят.

Мы втроем смотрели вслед удаляющимся, пока они не скрылись в зелени берез, и тут же приступили к маскировке своих самолетов. Кстати, у нас в полку на каждом самолете, по приказу командира, обязательно должны были находиться топор, саперная лопатка и пила-ножовка – маскировка самолетов входит в обязанности экипажа.

Развернув самолеты хвостом к лесу и, насколько возможно, затолкав их под деревья, мы прикрыли их спереди срубленным березняком и присели на траву передохнуть, но тут вернулся Николай в сопровождении лейтенанта и двух саперов.

– Разрешите доложить, товарищ гвардии старший лейтенант! – приложил руку к пилотке Михаил.

– Перестань! – оборвал я его. – Рассказывай, что сделали, что еще надо сделать.

Рассказывай, Михаил.

– Не обижайся, старлей! – улыбнулся он. – Ты же у нас все-таки командир. А сделали немного, сам знаешь – народа у нас маловато. И все же – здешний гарнизон из 12 человек: девять плюс раззява часовой, взяли в землянке, где у них столовая или кухня, еще два шофера – один в кабине бензозаправщика, другой в грузовике. Взяли тепленькими, еле разбудили. Видимо, издалека пригнали. Бензозаправщик полон под горлышко, в грузовике – ящики с патронами и с продовольствием. Есть еще две землянки для жилья, но там никого. Судя по следам заправщика и грузовика, они неслись друг за другом и с запада пересекли часть лётного поля. Этот кусок мы проверили – мин нет. Осталась большая часть поля. Сейчас вместо своих ребят поставил твоих технарей на охрану пленных, а мы всей бригадой пойдем обследовать остальную часть поля. Потом проверим все вырубки леса, где стояли немецкие самолеты. Закончим работу и, как приказано, тут же выложим сигналы. Мы и пришли, чтобы доложить тебе и забрать полотнища для сигнала.

– Погоди, Михаил! Я не вмешиваюсь в вашу работу, но мне кажется, что выкладывать сигналы пока не стоит. Немецкие разведчики тут же их засекут и могут опередить нас, выслав свой десант. Что мы можем сделать против них? Полтора десятка автоматов и пистолеты. Это не оружие для защиты аэродрома! Ваши соображения, коллеги?

– Ну, во-первых, не полтора десятка автоматов, – возразил Михаил. – С трофейными автоматами их будет больше двух десятков. А во-вторых, полковник приказал сразу по окончании работы выложить сигнал. Наши пролетающие соколики увидят его и тут же передадут в штаб! Я обязан выполнить его приказ!

– Можно мне? – как школьник, поднял руку Тесленко.

– Командир звена лейтенант Тесленко, – представил я его. – Слушаем, Алексей.

– Согласен с тобой, командир! Выкладывать сигналы сейчас значит обнаружить себя. Мое предложение: ты, командир, вылетаешь немедленно в штаб и докладываешь ситуацию. Свою часть задания мы выполнили!

– А что скажет лейтенант Казюра? – спросил я.

– Та що тут балакать! – ответил Казюра. – Согласен с тобой. Тильки ось што – если не выкладывать сигналы, могут и под трибунал отправить хлопцев, да и нас за компанию. Думаю зробим так: минеры заканчивают свою работу, а сигналы выкладываем не на летном поли, а ось там за узгорочком, – показал рукой Казюра. – Там чи ставок, чи болото – вода! Хай думают фрицы, што бабы холсты сушат!

– Ну, как товарищи военный совет, – засмеялся я. – Принимаем такое предложение?

– Я – за! – тоже засмеялся Михаил. – И волки сыты, и овцы целы!

– Ну, на овцу ты, Михаил, однако, не тянешь! – тоже со смехом поддержал Ждановский. – Однако форму сигналов следует менять: например: «можно» – полотнища выложены вдоль берега, «нельзя» – перпендикуляр к берегу. А сигналы посадочное «Т» и «крест» – они международные, любому летчику понятны и немцам тоже. Согласны?

– Хорошо, Николай! – поддержал я. – Возражений нет. Предлагаю – полотнища прямо сейчас перенести ближе к воде, оставить с ними одного человека, а лучше двух. Сигналы к выкладыванию полотнищ подаются с аэродрома ракетами. Согласен, Михаил?

– Так точно, старлей! – ответил Михаил. – Будет выполнено!

– Сколько времени еще займет ваша работа?

– Трудно сказать, но думаю часа три-четыре. Площадь для обследования большая. А тут еще пленные. Их охранять надо?

– Надо, – согласился я. – Договорись с технарями – пусть выделят пару человек. А сейчас вы все перелетаете на аэродром. Ты, Михаил, летишь с Казюрой – покажешь, где можно садиться, остальные – с Тесленко. Мы со Ждановским вылетаем в штаб. Ты, Иван, остаешься за старшего!

– От лышенько! – воскликнул Казюра. – А ну, хлопцы! Слушай мою команду – залазь у самолеты!

– По самолетам, друзья! – поддержал я Ивана.

– До побаченья, командир!

* * *

В штабе, когда я доложил полковнику обстановку на аэродроме и об изменении места и формы сигналов, разразилась буря.

– Мне поперек горла твоя самодеятельность, лейтенант! – начал полковник. – Наши самолеты уже в воздухе! Выполняют боевые задачи. Всем приказано при возвращении пройти над аэродромом «Пастовичи», разглядеть выложенные сигналы и сообщить в штаб армии. А что ты наделал своей дурью?! Вылетай обратно! Командиру минеров передай: ускорить обследование и показать результаты своей работы обусловленными сигналами! По прибытии в «Пастовичи» оба ПО-2 посылаешь сюда, в штаб. Сам остаешься дежурить по аэродрому. Иди!

Мне хотелось ответить полковнику какой-либо грубостью, но… я человек воспитанный.

Поэтому лишь молча поднес ладонь к пилотке:

– Есть, товарищ полковник! – и повернулся через левое плечо. У самолета меня уже ждали Ландин и Ждановский.

– Самолет готов к вылету! – доложил Ландин. – Извини, не успел заклеить пробоины на правой люльке и на крыле.

Я взглянул на правое крыло, где белыми шишками по зеленому полю перкали пулеметная очередь оставила свой жестокий след.

– Хорошо, хоть не зажигательными, – продолжил Ландин. – Тебе с Николаем повезло – там еще по правому борту пробоины…

– Это еще в первом полете на переднем крае нас обстреляли, из окопов – я видел.

– И ты не ответил своим пулеметом? – взглянул я на Ждановского.

– Так мы же шли тихонечко, чтобы не привлекать к себе внимания. Да и фрицев не хотел будить…

– Гений! – не унимался я. – Сейчас вылетаем. Это который раз за сегодня будем пересекать линию фронта?

– Если считать туда и обратно, то пятый, – ответил Николай.

– И опять потихоньку? – съязвил я. – Чтобы не будить фрицеков после обеда?

– Как прикажешь, командир, – с обидой ответил Николай, поправляя лямки парашюта.

– Прикажу – стрелять!

– Есть! – ответил Николай и поднялся на правое крыло.

«Обиделся, – подумал я, обычно занимать свои места в кабинах принято с левого борта, – ладно, взлетим, тогда извинюсь, а сейчас…» Я склонил голову за борт:

– От винта!

– Есть от винта! – ответил Ландин и тут же замахал обеими руками: – Стой! Не запускай! Посыльный из штаба!

Чтобы лучше видеть, я поднялся с сиденья. К самолету кто-то бежал, размахивая над головой листком бумаги.

– Приказано подождать с вылетом! – еле отдышавшись, прокричал посыльный. – Сейчас привезут обед для ваших ребят!

Передав бумагу Ландину, он побежал обратно, а Петрович поднялся на крыло и передал бумагу мне: «Тебе и твоим экипажам командующий объявил благодарность за выполнение задания. Твой сумасбродный план со сменой места и формы сигналов им одобрен.

Обед для всех возьмешь с собой.

Когда примешь первый транспортный самолет, можешь всем звеном возвращаться в полк.

Вашей дивизии поставлена интересная задача. Думаю, тебе, гвардии невежа, это понравится.

Прими мои наилучшие пожелания!

Полковник Наумов».

* * *

Разгром вражеских группировок, начатый в районе Бобруйска и Минска, привел к образованию в обороне немецких войск огромной бреши. Войска 1-го Белорусского фронта правым крылом продолжали наступление на Барановичи и Брест, встречая яростное сопротивление противника, войска которого пополнились несколькими свежими дивизиями.

Авиасоединения 16-й воздушной армии, взаимодействуя с войсками 65-й и 28-й армий и конно-механизированной группой, продолжали преследовать отходящего противника бомбоштурмовыми ударами, расчищая полосу наступления войск фронта. Наша дивизия уничтожала вражескую артиллерию на позициях, автотранспорт на дорогах, живую силу и технику в ближнем тылу противника, железнодорожные эшелоны на станциях Мацеюв, Лесна и разрушала переправы на реке Мышанка западнее Барановичей.

Сломив упорное сопротивление врага, войска фронта овладели укрепленным районом и городом Барановичи, а через два дня освободили город Слоним.

Наша дивизия помимо ночных бомбоштурмовых ударов в эти дни занималась доставкой горючего для войск и авиации на аэродром «Барановичи». Только за три дня было доставлено 50 т бензина, 19 т масла и большое количество различных боеприпасов.

В результате блестящих побед Красной Армии к концу июля 1944 года почти вся территория Белоруссии была освобождена от немецких оккупантов. И Ставка Верховного командования поставила задачу 1-му Белорусскому фронту развивать дальнейшее наступление на Варшаву, выйти на Вислу и Нарев и захватить плацдармы на берегах этих рек.

Пепел сожженных стучит в сердца

Где-то совсем недалеко Беловежская пуща – дремучие леса, непроходимые болота, заповедные зубры. Однажды под крылом моего самолета мелькнул старинный замок – охотничья резиденция польских королей. Говорят, сюда приезжал охотиться на зубров Геринг. Может, это и правда. Но не это сейчас занимает мои мысли. До границы Германии остались считаные километры – сотня, другая.

Полк еще в глубоком тылу, а наша эскадрилья вместе с комендатурой от БАО выдвинута вперед и уже ведет боевые действия с территории Польши.

Деревушка Водыне, где мы базируемся, находится близ Минска-Мазовецкого, что по нашему административному делению соответствует районному центру. Однако от этой близости Водыне не приобрела никакой «столичности». Задумчивые ивы над гладью заболоченной речушки, крытые соломой хаты… Лишь неподалеку от костела, в конце деревни, просматриваются сквозь зелень белокаменные стены панского маёнтка – помещичьей усадьбы. Совсем как в глухомани нашего Полесья, но старого, дореволюционного, – того Полесья, облик которого донесли нам талантливые стихи Янки Купалы и Якуба Коласа.

В центре деревушки стоит добротный дом под железной крышей. Это «склеп» пана Юзефа. Магазинчик, чайная, кабачок и… В общем, здесь можно приобрести любые необходимые мелочи, были бы деньги, а уж пан Юзеф не поленится подняться с постели и глубокой ночью, чтобы на настойчивый стук позднего посетителя протянуть в форточку пачку «юнака» или «махорковых» – излюбленных сигарет бедноты, а то и бутылку бимбера.[18]18
  Бимбер – самогон.


[Закрыть]

А еще в дом пана Юзефа посетители частенько приходят не столько для того, чтобы пропустить стопку бимбера и закусить свежими колбасами – изготовлять их пан Юзеф непревзойденный мастер, – но и выпить чашку горячей гарбаты,[19]19
  Гарбата – чай.


[Закрыть] а главное, обменяться новостями. Новости человеку нужны как воздух. А сейчас, в это смутное время, особенно.

Войска 1-го Белорусского фронта, пробиваясь на запад, к Висле, стороной обошли Водыне, и уже неделю эта деревушка является глубоким тылом. Единственными представителями Красной Армии, а вместе и посланцами советского народа на освобожденной польской земле служим мы, летчики, мотористы, оружейники нашего полка. И поэтому каждый житель хочет почерпнуть новости из наших уст, а заодно и присмотреться к советским людям, понять нас, солдат-победителей из страны-соседа.

Пять лет находились поляки под кровавым сапогом гитлеровцев. Жесточайший террор, концентрационные лагеря смерти, массовые убийства и нищету принесли с собой оккупанты.

«Мы добьемся того, чтобы стерлось навеки само понятие «Польша». Никогда не возродится Речь Посполитая или какое-либо иное польское государство», – самоуверенно заявил генерал-губернатор Польши Франк. И гитлеровцы делали все для этого. Пять с половиной миллионов поляков уничтожили они, сотни тысяч угнали на каторжные работы в Германию. Еще не остыли печи в крематориях Освенцима и Майданека, еще многим людям снятся виселицы и тюрьмы, а тут уже новые тревоги! Их порождают приказы эмигрантского «правительства», бежавшего в Лондон, тайные инструкции и слухи.

О, каких только слухов нет в кабачке пана Юзефа!.. Мы квартируем у пана Юзефа, занимая две комнаты с обратной стороны «склепа». В редкую свободную минуту я забегаю в небольшой залик, где у стойки священнодействует сам пан Юзеф или его жена, худенькая, светловолосая пани Марыся, и пропускаю стопку неизменной «монополевой»[20]20
  Водка, изготовленная на государственных заводах.


[Закрыть] – ее пан Юзеф подносит только избранным посетителям – и, закусив куском домашней колбасы, выхожу во двор покурить. Тут же на огонек моей папиросы собираются посетители «склепа» во главе с самим паном Юзефом. Под дымок трубок и сигарет течет наша неторопливая беседа. И говорим будто о пустяках, но я-то знаю, как беспокоят эти пустяки каждого поляка.

Со мной мужчины держатся особенно. С одной стороны, их подкупает мой варшавский выговор, и они готовы верить каждому моему слову, а с другой – бросая испытующие взгляды, стараются понять, кто я – друг или враг?

Да, еще не скоро разберутся жители Водыне, как и все поляки, кто их друг, а кто враг. Еще будет литься кровь. И в их головах будут ворочаться мысли – тяжелые, как жернова, как кошмарные сны…

Польский язык я выучил случайно, без каких-либо особых усилий с моей стороны. Когда-то у нас в Гомеле была специальная польская школа. Одна из тех школ, что были созданы нашим правительством в Белоруссии для поселившихся там до и после Октябрьской революции польских семей. Потом эти школы были расформированы, а учившиеся в них дети поляков пришли в наши школы. Так бывший ученик польской школы Стасик Станкевич стал моим соседом по парте, а позже и большим приятелем.

Отец и мать Стася, гонимые нуждой, тоже эмигрировали из Польши и осели в нашем городе. Но русский язык оказался тяжеловат для пана Казимира, отца Стасика, и для пани Брониславы, его матери. Поэтому в их доме звучала только польская речь, да еще с настоящим варшавским акцентом.

Только на польском языке говорили дома и дети – Стась и его сестры Ирена и Алина. Я часто бывал в доме своего школьного товарища, благо, наши дома находились неподалеку, и не помню, когда произнес первое слово по-польски. И вот теперь варшавский диалект в одно и то же время подкупает моих собеседников и настораживает: уж не переметнувшийся ли я на сторону «москалей» поляк? Но даже эти сомнения не сглаживают остроты беседы.

– Пан Костусь, – начинает разговор пан Юзеф, который на правах хозяина доверительно обращается ко мне только по имени, – бывали ли вы в Сибири?

По-видимому, сегодня беседа примет чисто географическое направление. Это меня устраивает. В Сибири я бывал, но, к сожалению, ее разнообразной природы не видел. Да и что можно увидеть с высоты полета? Тем не менее я готов удовлетворить любопытство пана Юзефа.

– Был! – отвечаю ему.

– Это правда, что там страшные морозы?

– Как вам сказать… Сибирь велика, и там можно встретить различный климат. Но, как и всюду, – зимой морозы, а летом тепло.

– Простите, а что там растет?

– Лес, пан Юзеф! По-русски – тайга!

– И все? Кроме «тайга» ничего больше?

– Нет, почему же. У нас Сибирь называют второй житницей России. Значит, там растет хлеб.

– Простите, хлеб… Что вы понимаете под этим?

Действительно, что я понимаю под словом «хлеб»? И вообще, что означает выражение «житница России»? Черт возьми! Кажется, пан Юзеф неспроста завел этот разговор… Итак, что такое «хлеб»? Злаковые культуры. К ним относятся…

– Рожь, пшеница, ячмень, овес, пан Юзеф!

– И все это растет в Сибири?

Этот вопрос уже задает пан Курмановский, эдакий невзрачный старичонка в штопаных-перештопаных на коленях брюках, в пиджаке серо-грязного цвета и такой же шляпе, надвинутой на седые кустики бровей. Самый дотошный оппонент. Он всегда имеет наготове десятки самых неожиданных вопросов. А попробуйте что-либо спросить у него, он тут же прикинется глухим, приставит к уху заскорузлую ладонь и начнет переспрашивать:

– Цо пан муви, цо?[21]21
  Что вы говорите? (польск.)


[Закрыть]

А вот мне надо отвечать на любые вопросы. Я представляю Красную Армию, я представляю Советский Союз, Родину.

– Всё, пан Курмановский! – отвечаю ему. – И не только это! В Сибири, пан Курмановский, разводят еще скот: коров, лошадей, овец, свиней и… пчел!

Я вижу недоверчивые улыбки слушателей. Неужели сказал что-то не так?

– Пчел? – Пан Курмановский даже сдвигает свою видавшую виды шляпу на затылок. – А чем же, пану поручнику, питаются в Сибири пчелы?

– Тем, чем и у вас! – парирую я вопрос пана Курмановского. – Цветочками!

– Простите, пану поручнику. Какие цветы выращивают для пчел?

У-ух! Если бы я знал, какими цветами питаются эти чертовы насекомые! И вообще, какие названия цветов я знаю по-польски? Вот здорово! Хоть убей, ни одно название не идет на память. Хотя стоп, стоп…

– Розы!

Вместе со всеми смеется и пан Курмановский. Смеется до слез. Даже вытирает глаза пальцами, черными от въевшейся в кожу земли.

– О-хо-хо! – произносит он сквозь смех. – Не обижайтесь, пану поручнику. Мы же с вами знаем, что розы не пища для пчел!

Затем следуют расспросы о колхозах, о населении Сибири…

* * *

Два дня назад в Водыне перебазировался весь полк. Едва прилетев, командир тут же строго отчитал нас за отсутствие должной маскировки: наши самолеты стояли вдоль опушки, лишь слегка прикрытые срубленными ветвями. Так мы сделали совсем не от лени, как показалось командиру полка, а из «дипломатических соображений». По должности я заместитель командира эскадрильи. Командира эскадрильи у нас давно уже нет, но, несмотря на это, меня почему-то не утверждают в должности командира, хотя «фитили» я получаю едва ли не за двоих, успев уже привыкнуть к этому.

Мне и самому известно, что за нами активно охотятся не только вражеские самолеты-разведчики. Недавно в районе нашего аэродрома опять был задержан диверсант с портативным передатчиком, работающим на «привод». Если бы диверсанту удалось выполнить задание, не миновать нам разгрома. А так вражеские бомбардировщики опять утюжили фанерные макеты самолетов и зениток. Что и говорить, на войне маскировка совсем не последнее дело, и все мы это знаем твердо.

Перебазировавшись в Водыне, мы намеревались сразу же вырубить просеку и затащить туда самолеты. Уже сбросили гимнастерки, вооружились пилами и топорами и… Увлеченные работой, мы не сразу заметили странный экипаж, запряженный парой лошадей, что двигался к лесу со стороны деревни.

Лишь когда экипаж поравнялся с нами, мы побросали инструменты и подошли ближе к дороге, остолбенело разглядывая это странное, сверкающее на солнце черным лаком сооружение с золоченым гербом на дверце. Впереди восседал кучер в белых перчатках, позади на мягких сиденьях покачивались три женщины. Одна из них, пожилая, вероятно, была матерью, две другие, совсем девочки, – ее дочерьми. Что это – бродячие циркачи или опереточная труппа? Наше любопытство требовало удовлетворения, и оно не заставило долго ждать. Едва экипаж остановился, пожилая дама ткнула длинной ручкой лорнетки в спину кучера, и он возгласил громоподобным голосом:

– Пани Рутковская желает говорить со старшим офицером!

Ну, чем не оперетта?! Лица ребят уже осветились улыбками, вот-вот разразится хохот.

Незаметно для дам, я показал им за спиной кулаки прошептал сквозь зубы:

– Черти, тихо! Мы в капиталистической стране… И представляем Родину. Держитесь.

Дав им время для размышления, я шагнул к экипажу и тут же ощутил взгляд пожилой дамы, скользнувший по мне сквозь лорнетку от запыленных сапог до потных вихров на макушке. Что и говорить, вид у меня далеко не парадный: брючонки ХБ,[22]22
  Сокращенно – хлопчатобумажная ткань.


[Закрыть] по голому животу под расстегнутой гимнастеркой грязные потеки пота…

Дама сжала и без того сухие губы в узкую щелку и презрительно процедила, обращаясь к девицам:

– И это русский офицер! Матерь божья, быдло!..

Девицы хихикнули, будто хлестнули по мне ивовыми прутьями. Эх, ответить бы им по-русски! Но, подавляя смущение и возникшую неприязнь, предельно вежливо, в духе истинного шляхтича – знай наших! – я щелкнул каблуками и склонил голову в традиционном офицерском поклоне:

– Простите. Старший офицер к вашим услугам, пани Рутковска.

– Вы… вы… – пани явно смущена, на ее блеклых щеках выступили пятна. – Вы поляк?!

– Простите, пани. Русский. Старший лейтенант Красной Армии, пани Рутковска.

Черт возьми, никогда не предполагал, что во мне таится столько галантности! Это тебе, пани, за «быдло»!

– Простите, пану поручнику. Сейчас смешалось все: языки, народы… – предприняла она слабую попытку извиниться. – Тераз война, пану поручнику…[23]23
  Сейчас война, господин старший лейтенант (польск.).


[Закрыть] – и без всякого перехода небрежно ткнула лорнеткой назад: – Мои дочери…

Вновь щелкая каблуками, кланяюсь, возможно, чуть ниже, чем пани Рутковской: все же девушки! В ответ получаю дружные улыбки. Но поджатые губы матери сдувают их с милых мордашек.

– Здесь все мое, пану поручнику! Все наше. Земля, лес. Ваши люди рубят мой лес. Даже германцы не позволяли этого! Понимаете? Мой лес!

– Простите, пани. Но вы сами сказали – «война…». Надеюсь, вы понимаете?..

– О-о! Я понимаю, пану поручнику! Война… Это страшно. Но вы могли бы известить меня, что вам нужен лес.

– Простите. Военная необходимость… Но мы готовы возместить убытки! – Вот те на! Интересно, чем же это я буду возмещать ей убытки?

– Нет-нет, война! – перебила пани Рутковская. – Война касается нас всех. И вас, русских, и нас, поляков. Мы все ненавидим немцев, мы все должны жертвовать… Пусть срубленный вами лес будет моим небольшим вкладом в нашу общую победу. Рубите, сколько необходимо!..

– Благодарю вас, пани Рутковска. Вы правы: немцы не только наши враги, но и ваши тоже…

– О, да! Да, пану поручнику! До свиданья!..

– До видзення, пану поручнику! – дружно прощебетали девушки. – До свиданья!..

Об этом «дипломатическом» курьезе мне не хотелось рассказывать командиру полка, тем более что второе свидание с пани Рутковской так и не состоялось. Вскоре ясновельможная пани вместе со своими титулованными отпрысками отбыла в неизвестном направлении. И вовремя. Служба СМЕРШ установила, что ее сын – один из руководителей местного отряда Армии крайовой,[24]24
  Армия крайова – вооруженные силы эмигрантского правительства.


[Закрыть] организатор диверсионных актов против наших войск. Вот тебе и «мы все ненавидим немцев». Неувязочка вышла, пани Рутковская! Выходит, ненависть-то у нас разная…

Теперь понятно, откуда эти осторожные расспросы о Сибири, о колхозах, о том, какой будет теперь Польша! Это фашистские прихвостни, преданные идеалам старой панской Польши, истые враги народа, различные подонки всех степеней и рангов пытаются посеять раздор между трудовым людом Польши и нами, превратить национальные чувства в оружие борьбы с армией социалистического государства. Не выйдет, панове! Не запугаете вы своих крестьян россказнями о Сибири и дикими вымыслами о колхозах. Любая ложь имеет конец. Может быть, и нежелательный для вас, господа, но это уже от вас не зависит.

В новогоднюю ночь 1944 года была создана Крайова Рада Народова – высший представительный орган борющейся против оккупантов Польши. Это детище демократических партий и организаций появилось по инициативе Польской рабочей партии (ППР). Крайова Рада Народова заявила, что ставит своей задачей объединение всех антифашистских сил страны, демократизацию политического строя, экспроприацию помещичьих земель и передачу их крестьянам, национализацию банков, крупной промышленности и транспорта. Это заявление фактически явилось программой народно-демократической революции.

Одним из первых декретов Крайовой Рады Народовой стал декрет о создании вооруженных сил – Армии людовой. В нее вошли отряды Гвардии людовой, действующие под руководством Польской рабочей партии, и часть вооруженных отрядов других демократических партий. К лету 1944 года Армия людова имела одиннадцать бригад, активные действия которых против оккупантов особенно усилились с выходом сюда отрядов советских партизан. Теперь война велась во всем немецком тылу.

Размах и организованность демократических сил крайне встревожили эмигрантское «правительство» Польши и его сторонников как в самой Польше, так и в правительствах Англии и США. Боясь победы народа и его прихода к власти, реакция старается ослабить антифашистское движение и предпринимает действия, направленные на раскол этого движения и изоляцию Польской рабочей партии от народа. В ходу все: провокации, террор, панические слухи. Борьба между демократическими и реакционными силами за будущее Польши обострялась день ото дня. С вступлением советских войск и 1-й Польской армии в пределы Польши она еще более усилилась. По тайному приказу из Лондона Армия крайова активизировала действия против Советской Армии. В тылу наших войск участились диверсии, нападения на мелкие воинские группы и одиночек-военнослужащих.

Созданный 21 июля 1944 года Польский Комитет национального освобождения – центральный орган народной власти на следующий же день принял Манифест, провозгласивший восстановление всех демократических свобод и проведение важнейших социальных преобразований, в том числе и аграрной реформы. Манифест объявил незаконным эмигрантское правительство в Лондоне.

26 июля Народный комиссариат иностранных дел СССР сделал заявление об отношении Советского Союза к Польше, подчеркнув в нем, что Советский Союз не претендует на земли Польши и признает ПКНО – новый революционный орган народной власти. Далее в заявлении говорилось о том, что по мере освобождения территории Польши Красной Армией все освобожденные районы будут передаваться в ведение Польского Комитета национального освобождения.

Манифест Польского Комитета национального освобождения и заявление Народного комиссариата иностранных дел СССР не на шутку переполошили эмигрантское правительство Миколайчика в Лондоне. Боясь потерять власть в стране, польские реакционеры по воле эмигрантского правительства и при поддержке правящих кругов США и Англии решили поднять вооруженное восстание в Варшаве, объявив его целью освобождение столицы от немецких оккупантов силами самих поляков, а фактически желая предотвратить установление в Польше народно-демократического строя.

Первого августа – день начала восстания. Восстание ширилось с каждым днем.