Текст книги "Эйнштейн без формул"
Автор книги: Константин Кедров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
«Эта причина толкает людей с тонкими душевными струнами от личного бытия вовне, в мир объективного видения и понимания. Эту причину можно сравнить с тоскою, неотразимо влекущей горожанина из окружающей его шумной и мутной среды к тихим высокогорным ландшафтам, где взгляд далеко проникает сквозь неподвижный чистый воздух, тешась спокойными очертаниями, которые кажутся предназначенными для вечности».
Созерцание «вечности» объективного бытия – вот что такое для Эйнштейна научное открытие. Во-первых, вечность есть. Во-вторых, она объективна, как горный пейзаж. Чтобы увидеть ее, надо возвыситься над суетой жизни.
Таким возвышением было для него угадывание и созерцание неведомых ранее законов и тайн мироздания. Закон, красота и тайна для Эйнштейна – три неразрывных понятия. Красота природы и красота научной гипотезы – это, по Эйнштейну, знак подлинности и достоверности.
Для ученого умозрительная красота есть явление того же порядка, что и красота природы, которую можно видеть. Недоступное для зрения и слуха доступно разуму; но для постижения высшей умозрительной красоты мироздания нужно обладать чувством красоты и гармонии моцартовского масштаба.
Такую гармонию Эйнштейн находил в музыке Моцарта и в «Этике» Бенедикта Спинозы.
«Выйти из города» для Эйнштейна означает воспарить разумом над повседневной суетой и приобщиться к высшей гармонии мироздания, часто превосходящей пределы разумения. В этом есть позитивная сторона: человек стремится каким-то адекватным способом создать себе простую и ясную картину мира, и не только для того, чтобы преодолеть мир, в котором он живет, но и для того, чтобы в известной мере попытаться заменить этот мир созданной им картиной. Этим занимаются художник, поэт, теоретизирующий философ и естествоиспытатель – каждый по-своему.
Здесь совершенно ясный план духовного совершенствования и познания, что для Эйнштейна почти одно и то же.
Первое – преодоление мира, в котором мы живем, – свойственно всем религиям. Эйнштейн не был религиозен в общепринятом смысле этого слова, но, в целом признавая высшую гармонию и высшую красоту скрытою и познаваемою реальностью, он называл интуитивное предощущение красоты и гармонии чувством мистического. Путь эйнштейновского преодоления мира близок к христианскому порыву: «Не любите мира, ни того, что в мире». В житейском смысле это означало толстовский отказ от излишеств материальных благ: простоту в одежде, равнодушие к внешним признакам роскоши. Такая аскеза не была самоцелью. Быт не должен мешать душевному равновесию и работе мысли. Эйнштейн любил катанье на яхте, был весьма неравнодушен к женской красоте. Ему не удалось достичь семейной гармонии с единомышленницей и верной помощницей Милевой Марич. Прибежищем от семейных и бытовых передряг была для него умозрительная научная гармония мира. Любой открытый закон был важен как знак незамутненного суетой порядка мироздания. Выйти к созерцанию этого высшего плана можно только путем пре– одоления прежней картины мира. Это можно сравнить с пророческими видениями автора «Апокалипсиса»: «И увидел я новое небо и новую землю».
Преодолев мир, ученый должен создать новую картину мира. Это второй виток познания, самый трудоемкий и требующий гигантских творческих усилий. Создавать новое может не каждый. Сам Эйнштейн признавал, что многое зависит от интуиции, а интуиции, как сердцу, не прикажешь. Дух дышит, где хочет. В то же время озарение ничего не даст в научном познании, если не будет оформлено в стройную научную теорию. На эту картину и ее оформление человек переносит центр тяжести своей духовной жизни, чтобы в ней обрести покой и уверенность, которые он не может найти в головокружительном круговороте собственной жизни.
Такой покой Эйнштейн обретал в своей жизни дважды, когда создал сначала специальную, а позднее общую теорию относительности. Однако двадцать лет его жизни были посвящены так и не состоявшейся единой теории поля, хотя временами казалось, что цель достигнута. Эйнштейн переживал тяжелейший духовный разлад между основами его теории и вновь открытыми законами микромира, где понятие «объективная реальность» полностью утратило свою былую четкость и основательность. Эйнштейн считал такое положение дел всего лишь временным переходным состоянием, однако время показало правоту Копенгагенской школы. «Современная физика – это драма. Драма идей», – заметил Эйнштейн.
Отказаться от понятия объективной реальности для микромира Эйнштейн не мог. В то же время опыт и теория демонстрировали зависимость результата эксперимента от так называемых искажений, вносимых любым прибором, каким бы точным он ни был.
Эйнштейн видел в этом какую-то «хитрость» Бога и надеялся на преодоление неразрешимой дилеммы.
Какое место занимает картина мира физиков– теоретиков среди всех подобных картин? Благодаря использованию языка математики эта картина удовлетворяет наиболее высоким требованиям в отношении строгости и точности выражения взаимозависимости. Но зато физик вынужден сильно ограничивать свой предмет, довольствуясь изображением наиболее простых, доступных нашему опыту явлений, тогда как все сложные явления не могут быть воссозданы человеческим умом с той точностью и последовательностью, которые необходимы физику-теоретику. Эйнштейн ясно очерчивает пределы возможного и невозможного в науке. В принципе этих пределов нет, но подлинная сложность мира от физика всегда ускользает, поскольку ради точности и предсказуемости он должен отсекать многие стороны реальности, предельно упрощая явления.
Предсказуемость и точность научного познания – результат упрощения и обеднения картины мира.
Приведем хотя бы такой пример, физика и космология фактически не берут во внимание такую «мелочь», как воздействие на мир живых и мыслящих существ. Оперируя массами, полями, частицами, физик не может отвлекаться на непредсказуемые действия живых существ, обладающих собственной волей. На эту тему блистательно пошутил однажды один из физиков: «Признаться, физика меня кое-чему научила. Раньше, когда я садился на стул, сохранивший тепло от того, кто сидел на нем ранее, мне становилось немного грустно: человек ушел, а теплота от него осталась. Но теперь физика научила меня, что теплота – это нечто не зависящее от конкретного субъекта».
Можно привести и другие упрощения. Физика объясняет, как устроен мир, но никогда не может объяснить, почему он именно так устроен. Задав вопрос «почему», физик и космолог обязательно уйдут в область теологии или философии. Зато физику удается достичь полной ясности в той области, которая этой ясности подвластна.
Именно Эйнштейн, посвятивший жизнь физике, ясно видит, что «реальность» и «физическая реальность» – это отнюдь не одно и то же.
Не говоря уже о том, что и в физике на уровне микромира понятие «реальность» становится расплывчатым и неопределенным, подчас сливаясь с понятием «вероятность». С последним моментом Эйнштейн смириться не мог и надеялся до конца дней, что ему удастся преодолеть ситуацию. Однако шансов на это становилось все меньше и меньше.
«Высшая аккуратность, ясность и уверенность – за счет полноты. Но какую прелесть может иметь охват такого небольшого среза природы, если наиболее тонкое и сложное малодушно и боязливо оставляется в стороне? Заслуживает ли результат такого скромного занятия гордое название „картины мира“? Я думаю – да, ибо общие положения, лежащие в основе мысленных построений теоретической физики, претендуют быть действительными для всех происходящих в природе событий».
Здесь Эйнштейн выступает как верный ученик и последователь Спинозы. Он твердо верит в превосходство мысли над всеми другими видами реальности. Мысль не опровергается опытом. Общие законы мысли охватывают все слои мироздания и не могут быть отменены. Они могут только расширяться, углубляться и совершенствоваться. Стройность и красота теории не может быть опровергнута или отменена, как не может быть опровергнута или отменена гармония музыки Моцарта.
По мнению Эйнштейна, из общих законов мира, уловленных мыслью, можно последовательно вывести всю картину мира. Одним словом, из объединенной и упрощенной картины мира можно методом чистой логики и эксперимента составить картину общую и полную.
«Путем чисто логической дедукции можно было бы вывести картину, т. е. теорию всех явлений природы, включая жизнь, если этот процесс дедукции не выходил бы далеко за пределы творческих возможностей человеческого мышления».
Это весьма существенное ограничение Спинозы – Эйнштейна. Логика всеобъемлюща, но ограниченны возможности человеческого мышления. Это означает, что вслед за Спинозой Эйнштейн признает существование Высшего разума, который охватывает все мироздание. Однако там, где пасует человеческий разум, ему на помощь приходит интуиция.
«Отсюда вытекает, что высшим долгом физиков является поиск общих элементарных законов. К этим законам ведет не логический путь, а только основанная на проникновении в суть опыта интуиция».
Теперь перед нами не только последователь Спинозы, но и ученик интуитивиста Бергсона. Спиноза доверяет только логике. Эйнштейн, как человек XX века, видит ограниченность рациональной мысли и вслед за Бергсоном дополняет логику интуицией.
«Теоретическая система практически однозначно определяется миром наблюдений, хотя никакой логический путь не ведет от наблюдений к основным принципам теории».
«Между опытом и теорией пролегает ничейная земля интуиции».
В этом – суть того, что Макс Планк назвал «предустановленной гармонией». Горячее желание увидеть эту предустановленную гармонию является источником настойчивости и неистощимого терпения. Душевное состояние, способствующее такому труду, подобно религиозному экстазу или влюбленности.
«Специальная теория относительности, разрушив понятие об абсолютной одновременности, исключила возможность существования сил дальнодействия».
Это важнейшее из открытий Эйнштейна. Нет никакого единого времени и единого пространства, которые, как призрачный студень, связывали, согласно Ньютону, вселенную в единое целое. Время возникает или исчезает вместе с пространством там, где существуют для него системы отсчета. А эти системы в свою очередь возникают и исчезают в зависимости от масс, энергий и скоростей. Единственная устойчивая величина в этом хаосе – скорость света в вакууме. Она предельна и непреодолима.
Если было бы возможным путешествие со сверхсветовой скоростью, это было бы путешествием из будущего в прошлое. При этом причина стала бы следствием, а следствие – причиной. Именно последнее обстоятельство не позволяло Эйнштейну признать даже гипотетическую возможность преодоления барьера скорости света.
Как заметил Павел Флоренский, свет, преодолевший барьер скорости света в вакууме, становится «тем светом». Но потусторонний мир – это уже не физика, а метафизика. Новая метафизика стала возможной благодаря открытию Эйнштейна, хотя сам он был строгим рационалистом, избегающим мистических построений.
«Мы привыкли пренебрегать различием между „одновременно увиденным“ и „одновременно наступившим“, в результате чего стирается разница между временем и местным временем».
Это означает, что время может быть только местным. Никакого абсолютного времени, разлитого по всей вселенной, просто не существует.
«Я убежден, что чисто математическое построение позволяет найти те понятия и те закономерные связи между ними, которые дают ключ к пониманию явлений природы…
Математические понятия могут быть подсказаны опытом, но ни в коем случае не могут быть выведены из него. Таким образом, я в известном смысле считаю оправданной мечту древних об овладении истиной путем чисто логического мышления».
Эту мысль Эйнштейн повторяет неоднократно. При всем несовершенстве логики и мышления они достаточно совершенны, чтобы открывать истину, что само по себе Эйнштейн называл чудом.
«Одновременность двух пространственно удаленных событий не является инвариантным понятием, а размеры твердых тел и ход часов зависят от состояния движения».
По Ньютону, мерой движения были пространство и время. В теории относительности само время-пространство подвержено изменениям в зависимости от скорости. Тут важно понять, что время-пространство, открытое Эйнштейном, не имеет ничего общего с нашими бытовыми представлениями. Скажем, средний срок человеческой жизни – семьдесят лет – выглядит таковым только в данной системе отсчета. При определенных высоких скоростях, близких к скорости света, 70 лет могут превратиться для наблюдателя в 3 года. Открытым остается вопрос, есть ли такие околосветовые наблюдатели во вселенной. Одним словом, «для Бога один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день». Такой Бог видит мир глазами Эйнштейна.
«Разум, несомненно, кажется слабым, когда мы думаем о стоящих перед нами задачах; действительно слабым, когда мы противопоставляем его безумству и страстям человечества, которые, надо признать, руководят почти полностью судьбами человечества как в малом, так и в большом. Но творения интеллекта переживают шумную суету поколений и на протяжении веков озаряют мир светом и теплом».
С точки зрения Спинозы, «аффекты» затуманивают мысль и мешают человеку ясно видеть свое бессмертие в уподоблении вечному божественному разуму. Вслед за Спинозой Эйнштейн удостаивает вечности не чувства, «аффекты» и страсти, а мысль.
[править] С фонарем Диогена
Представьте себе очень желательную, но маловероятную возможность: мы живем вечно. Ну, пусть не мы, а информационный сгусток нашего жизненного опыта – душа. Миллионы людей в такую возможность верят и даже создают своеобразные, порой гениальные, проекты «вечной жизни». Первым таким проектом стала «Божественная комедия» Данте, с адом, раем, чистилищем, построенная по аристотелевской и птолемеевской космогонии. Здесь есть центр мира, есть его вершина и дно. Следующим таким же всеобъемлющим жилищем для бессмертной души стала все– ленная гениального Ньютона. В ней может быть бесконечное количество центров, поскольку такая все– ленная бесконечна. О такой вселенной замечательно сказал Ломоносов:
Открылась бездна, звезд полна.
Звездам числа нет.
[править] Бездне дна
Однако уже Гегель заметил, что любая бесконечность содержит в себе самоограничение. Если бесконечна любая область вселенной, то одна бесконечность ограничивает другую. Одним словом, самих бесконечностей бесконечное множество. И тут космогония Ньютона должна была бы смениться космогонией Эйнштейна, которая блистательно иллюстрирует слова Христа: «В доме Отца моего небесных обителей много есть». Это ответ Учителя на вопрос апостолов, где разместятся бесконечные количества умерших в миг всеобщего воскресения.
Во вселенной Ньютона всех воскресших ждало бы унылое однообразие пустого пространства и растянутого, безразмерного времени.
В пространстве-времени Эйнштейна – Минковского воскресшие и обретшие новое тело души обретут и бесконечно разнообразное мироздание, а если они будут мчаться со скоростью света или со сверхсветовой, то вся вселенная станет лишь частью их тела. Пылкие мистические фантазии оказались недостаточно пылки, а евангельское изречение «для Бога один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день» вдруг обрело физическую достоверность в космогонии Эйнштейна. Строго говоря, сбылось пророчество Апокалипсиса: «И голос был, что времени больше не будет». Все думали, что речь идет о вульгарном «конце света». Ведь конец света и конец времени означает одно и то же. И действительно, конец света, вернее, граница скорости света означает конец времени, вернее, пространства-времени. Оно «обнуляется», но, как видим, вселенная при этом не исчезает.
Если бы Данте отправился в путешествие не по вселенной Аристотеля – Птолемея, а по вселенной Эйнштейна – Минковского, ему пришлось бы написать «Алису в стране чудес». Все волшебные превращения, происходящие с Алисой Льюиса Кэрролла, заимствованы из высшей математики. Здесь можно бежать, оставаясь на месте, и, пробежав гигантское расстояние, оказаться в исходной точке, где финиш и старт совпадают. Можно играть в крокет клюшками, которые извиваются в руках, мяч, точно зверек, бежит куда хочет, а правила меняются как угодно и ежесекундно. Тогда сказочник-математик не предполагал, что уже через три десятка лет эта математика станет физикой и космогонией.
Сам Эйнштейн не подозревал, что окажется в такой вселенной, пока на основе его же открытий не возникла Копенгагенская школа квантовой физики с принципом неопределенности Гейзенберга и принципом дополнительности Бора.
Правда, все эти чудеса происходят лишь в микромире, где элементарные частицы способны мчаться со скоростями, близкими к скорости света.
Эйнштейну так и не удалось создать единую теорию поля, чтобы связать единой закономерностью макро– и микромир. Теория относительности хотя и привела к открытию квантовой физики, но не объяснила многие странности микромира, с которыми до конца жизни не мог смириться даже Эйнштейн.
Время доказало правоту Копенгагенской школы, что заставило Эйнштейна назвать современную физику «драмой идей». Но разве не такую же драму пережили все физики мира, когда на смену Ньютону пришел Эйнштейн? Как шутили они сами:
Был этот мир великой тьмой окутан.
– Да будет свет! – и вот явился Ньютон.
Но сатана недолго ждал реванша:
Пришел Эйнштейн, и стало все как раньше.
Затем такое же потрясение пережил сам Эйнштейн, когда выяснилось, что поведение волн-частиц или частиц-волн подчиняется не столько физике, сколько теории вероятностей. «Наши взгляды развились в антиподы. Вы верите в играющего в кости Бо– га, а я в закономерную упорядоченность мира. В Бога, играющего в азартные игры, я не верю», – пишет Эйнштейн математику Максу Борну. На это Макс Борн справедливо заметил: «Откуда вы знаете, в какие игры играет Бог?»
Вряд ли можно говорить о приверженности Эйнштейна какой-либо религии. Его «религиозное чувство» полностью воплотилось в красоте теории относительности. Нечто подобное чувствовал он, созерцая красоту альпийских пейзажей или исполняя либо слушая музыку Моцарта. Среди источников вдохновения были названы Моцарт и Достоевский (известно, что Эйнштейн читал роман «Братья Карамазовы»).
Какая связь между этим романом и теорией относительности? Самая прямая и непосредственная. Вспомним знаменитую сцену беседы математика Ивана Карамазова с чертом. Речь идет о грешнике, коего после смерти черти поволокли в ад. Однако тот не растерялся и заявил чертям, что они не имеют права на его душу, поскольку он, как атеист, не верил ни в Бога, ни в черта, ни в ад ни в рай. А во что верил? – спрашивают черти. Атеист отвечает, что верил в бесконечную, безжизненную вселенную. Одним словом, все по Ньютону: бесконечное время и бесконечное пространство. Черти услужливо предложили ему замену: вместо ада – вселенная по Ньютону. Через несколько миллиардов световых лет атеист взмолился: хоть в ад, хоть в рай,– только уберите меня из этой скучищи!
Надо ли объяснять, что во вселенной Эйнштейна атеисту не было бы скучно: он с легкостью преодолел бы все свое пространство-время, мчась со скоростью света, а за световым барьером его ждали бы все те же метафизические проблемы, которые он безуспешно пытался решить на земле. Те же проблемы, которые сегодня не способна решить и квантовая физика вкупе с новейшей космологией, а потому для объяснения все чаще обращается к человеку. Вселенная такова, потому что только в такой вселенной возможен человек,– гласит антропный принцип мироздания, своеобразный итог теории относительности и квантовой физики. С ним согласны далеко не все ученые, однако о теориях такого рода хорошо сказал Сергей Капица: «Такие теории нужны. Для того и мыши, чтобы кот не дремал». Кот в данном случае здравый смысл и строгая научность. Для того чтобы наука не погрязла в самодовольстве, внутри нее вызрел еще и сильный антропный принцип, который гласит: «Вселенная такова, потому что в ней есть человек». То есть своим восприятием человек так воздействует на вселенную, что она имеет именно такие свойства. Эйнштейн сформулировал эту проблему в вопросе: «Как воздействует мышь на гору, когда на нее смотрит?» В рамках физики Ньютона такие вопросы просто бессмысленны, поскольку в ней слабые взаимодействия не учитываются, ими можно пренебречь. Однако теория относительности вкупе с квантовой физикой создали такую модель вселенной, где самые слабые взаимодействия обладают наиболее сильным влиянием. Именно в первый момент возникновения пространства-времени нашего мира из сгустка света размером с булавочную головку возникли все ныне действующие физические константы, которые сделали возможным и даже предопределенным образование Солнечной системы с планетой Земля и возможностью на ней жизни.
Заметим, в частности, что свет, который может проявлять себя в зависимости от условий опыта либо как частица, либо как волна, существует для нашего взгляда в волновом варианте. Если бы глаз, как некоторые приборы, выявлял фотон как частицу, наш мир был бы невидимым, т. е. его бы попросту не было. Для нас не было. А стало быть, и нас в таком случае не было бы. Это еще одно из проявлений сильного антропного принципа здесь и сейчас. Неизвестно, как отнесся бы Эйнштейн к сильному антропному принципу. Скорее всего со свойственным ему ироническим скептицизмом предложил бы авторам еще раз проверить, «не водит ли здесь нас Бог за нос». Он употреблял это выражение, когда считал, что наши знания пока недостаточны для полного решения проблемы. Впрочем, слова «нет иной Вселенной, кроме Вселенной для нас» тоже принадлежат Эйнштейну…
Над камином в кабинете Эйнштейна в Принстоне высечена надпись: «Господь Бог утончен, однако в Нем нет злого умысла». Утонченность, в подлиннике – «рафинированность», Господа Бога, согласно Эйнштейну, вовсе не означает, что он «злонамеренно» прячет себя от людей. Отсюда уверенность гения в том, что любые проблемы можно и нужно обсуждать, не нагромождая тех или иных табу и запретов. Он не согласился с Кантом в его критике чистого и практического разума. Кант считал философски доказанным, что есть вопросы в принципе не решаемые разумом из-за его ограниченности. Для Эйнштейна человеческий разум есть часть всемирного разума и всемирной гармонии. Отвечая главному раввину Израиля на вопрос «Верите ли вы в Бога?», Эйнштейн был лаконичен: «В Бога раввинов и священников не верю». Когда раввин прислал телеграмму: «Верите ли вы в Бога? Ответ в 40 слов оплачен», Эйнштейн ответил более пространно, но с предельной ясностью: «Знать, что на свете есть вещи непознаваемые, но которые, тем не менее, познаются нами и скрывают в себе высшую мудрость и высшую красоту, – вот что, по-моему, означает верить в Бога».
Именно в этом смысле Эйнштейн был верующим. Познаваемость мира в принципе непознаваемого рассматривалась Эйнштейном как чудо. «Самое удивительное в этом мире, что он познаваем, хотя это в принципе невозможно». Чувствуется, что в период создания теории относительности Эйнштейн весьма основательно штудировал Канта. В принципе – непознаваем, а тем не менее познается. И это настоящее чудо.
Можно сколько угодно рассуждать о жизни и смерти вселенной и о миллиардах световых лет, однако в финале жизни любой мыслитель задумывается о собственной смерти. Однако Эйнштейн и задумался по-эйнштейновски. Во-первых, он написал, что смерть не может зачеркнуть жизнь, поскольку с точки зрения чистой физики прошлое, будущее и настоящее составляют единую плавную непрерывность на линии мировых событий. Во-вторых, Эйнштейн утверждал, что настолько слился с жизнью вселенной, что собственные жизнь и смерть «не кажутся чем-то существенным».
Первый аргумент полностью в духе Германа Минковского. Под вторым мог бы подписаться Спиноза. Соединить оба аргумента вместе сумел только Эйнштейн, ибо в этом соединении и кроется суть теории относительности.
[править] Физика вечной жизни
Все началось с Эрнста Маха. Это он первый задал вопрос, относительно к чему все движется и вращается согласно Ньютону. Выяснилось, что мысленный опыт не дает возможности представить себе, как, например, житель Земли определит свое местоположение относительно самой дальней галактики. Ведь для правильного ответа необходимо, чтобы сигнал от вас и обратно передавался мгновенно. Иначе у вселенной нет единого связующего отсчета времени. Отсчет появляется только там, где две системы могут видеть друг друга, мгновенно обмениваясь сигналами. Таких проблем не возникает при земных масштабах и скоростях, но космос есть космос, и мы – его неотделимая часть.
В результате открытий Эйнштейна выяснилось, что есть предельная скорость передачи сигнала: около 300 тыс. км/сек., скорость света в вакууме. Только в этих пределах есть единое пространство-время. Но раз скорость не бесконечна, то абсурдно говорить об абсолютном пространстве-времени, пронизывающем всю вселенную.
Выяснилось, что по мере приближения к скорости света время как бы сжимается, пока не достигнет нулевой отметки. Что такое нуль времени и нуль пространства, не сможет объяснить никакой Ньютон. Все дальнейшие вопросы – к Эйнштейну. Но парадокс в том, что, совершив свои открытия, Эйнштейн не спешил давать им нефизическое толкование, поскольку был гениальным физиком, а не философом.
Возможно, что его любимый философ Спиноза, отождествивший разум и свет, помог Эйнштейну дать новое и совершенно неожиданное для всех истолкование мысленных экспериментов Эрнста Маха. В этом смысле специальная теория относительности (СТО) многим обязана этим философам.
Если бы Эйнштейн был сторонником Канта, считавшим, что время и пространство – это формы восприятия познающего разума, он никогда бы не совершил своих открытий. Он не смог бы само существование времени и пространства поставить в зависимость от скорости света, чисто физической величины.
На эту «слабость» теории относительности Эйнштейну указывали не раз. Но в этой «слабости» ее сила.
Вместо абсолютного пространства и абсолютного времени Аристотеля и Ньютона предложена совсем иная шкала отсчета – быстролетящий свет. Но что такое свет? Одни считали, что он состоит из частиц, корпускул, другие утверждали, что из волн. Правы и не правы оказались и те, и другие. Свет состоит из фотонов, которые в зависимости от условий опыта могут проявлять себя как частицы или волны. Если бы речь шла о богословии, мы бы сказали, что фотон един в двух лицах. Волна и частица – его ипостаси.
Вот такую «ненадежную» шкалу отсчета мы получили. Ведь о волне можно сказать, когда она появилась, но нельзя сказать где, а о частице можно сказать где, но нельзя – когда. Вернер Гейзенберг назвал это принципом неопределенности, который в сущности не может быть преодолен никакими самыми точными измерениями. Эйнштейн переживал это обстоятельство как трагедию…
Двадцать пять лет были потрачены Эйнштейном на безуспешную попытку покончить с неопределенностью. Прав оказался Вернер Гейзенберг. Неопределенность не результат несовершенства природы, а фундаментальное свойство микромира.
Ну и что? Мало ли что там, в микромире. У нас-то все связано законами причины и следствия. Никаких неопределенностей физика макромира не допускает. В том-то и дело, что основные фундаментальные законы вселенной возникли в момент ее рождения именно на уровне микромира. Кроме того, наше зрение возможно только благодаря двойной природе фотона. Если бы глаз «выбрал» корпускулярный вариант, мир стал бы невидимым, зрение стало бы невозможным.
Совсем неожиданным последствием проникновения в микромир стала возможность атомной бомбы. Даже Эйнштейн этого не предвидел. Начиная с 1905 г. он самым решительным образом отклонял такие проекты как невозможные физически и недопустимые морально. И то, и другое было преодолено в Германии Гитлера, где даже автор принципа неопределенности неопифагореец Гейзенберг работал над созданием атомной бомбы. Эйнштейну волей-неволей пришлось писать письмо Рузвельту о необходимости создания бомбы.
После Хиросимы Эйнштейн пришел к выводу, что единственная возможность сохранить жизнь на Земле – это создание мирового правительства. Так возникла идея ООН. Соавтором и энтузиастом этого проекта вместе с Эйнштейном был Бертран Рассел. До появления фашизма Эйнштейн был убежденным пацифистом и во многом – толстовцем. В принципе его взгляды не изменились до конца жизни, хотя необходимость силы стала очевидной. Минимизировать зло, по мнению Эйнштейна, могло бы мировое правительство, зародышем которого он считал ООН.
Эволюция метафизических воззрений Эйнштейна от абсолютного атеизма к гностицизму, а затем к личной религии мирового разума очевидна. «Мне плевать, что попы на этом наживут капитал!» – воскликнул он в раздражении, когда его упрекнули за частое упоминание слова «бог». Бог Эйнштейна – это некая личность творца Вселенной, наделенная Высшим разумом, но полностью лишенная человеческих аффектов. Это Бог Спинозы, о чем сам Эйнштейн говорил неоднократно. «В Бога, который вмешивается в судьбы людей, я не верю!» – это высказывание опять же почти прямая цитата из «Этики» Спинозы.
Возможно, именно великий Спиноза «виноват» в том, что Эйнштейн не принял философские постулаты, проистекающие из принципа неопределенности Геизенберга. На квантовом уровне нарушилась причинно-следственная связь, лежащая в основе «Этики» Спинозы. Случайность, конечно же, допускалась, но лишь как частный случай закономерности. В квантовом мире, наоборот, закономерность и определенность – частный случай случайности. Этот мир был открыт по-настоящему на основе специальной теории относительности. Если бы мы жили в мире сверхсветовых скоростей, то прошлое и будущее могли бы рокироваться, а следствие – стать причиной. Эйнштейн такой возможности не допускал, однако сам неоднократно указывал на «рафинированность» разума Господа Бога по отношению к человеческому. Если люди додумались до такого (в частности, математик Курт Гедель), то вряд ли следует отметать с порога саму возможность другого мира, без причинно-следственной связи. Во всяком случае, уже создано множество логик, альтернативных логике Аристотеля. В физике сверхсветовых скоростей быть не может, но кто сказал, что реальность исчерпывается физикой. Мир мысли и духа может оказаться намного шире физической реальности. Не исключено, что и намного сильнее всех видов энергии, даже ядерной.
Физика Эйнштейна в момент ее появления казалась чистейшей метафизикой. Чистейшей метафизикой показалась Эйнштейну квантовая физика. Однако время раздвигает границы, и сегодня сомнения в истинности теории относительности носят скорее маргинальный характер. К сожалению, и сам Эйнштейн был гениальным «маргиналом», четверть века не приемлющим основы квантовой физики. И все же можно предположить, что ничего равного теории относительности человечество в ближайшие сто лет не создаст. Дело в том, что сама теория относительности вполне еще не освоена. Нет внятного истолкования многих фундаментальных терминов, которые переживают стадию интеллектуального обживания. Вот эти термины: относительное время, пространство-время или пространство-время – именно так, не через дефис, а вместе; световой конус мировых событий, линия мировых событий; нуль времени и нуль пространства; и, наконец, совершенно не понятно, что такое прошлое, будущее и настоящее с точки зрения новой физики. Сам Эйнштейн склонен был думать, что прошлое, настоящее и будущее – это всего лишь «человеческая иллюзия».
