Текст книги "История германского фашизма"
Автор книги: Конрад Гейден
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Почивший в бозе родитель его величества
В этот момент вошел в комнату также Людендорф с Шейбнером-Рихтером. Не глядя по сторонам, ни о чем не спрашивая, он сразу заговорил: он также не ожидал случившегося, как и другие, но речь идет о великом национальном деле, он может дать всем троим только совет не отказываться от участия, он протягивает им руку и предлагает ударить по рукам. Все это стоило Людендорфу некоторого усилия над собой: он был рассержен тем, что Гитлер самовольно распределил обязанности, причем ему, Людендорфу, досталось только командование армией, не больше. В продолжение всего вечера он игнорировал Гитлера, не сказав с ним и пяти слов. Разгоряченный и самоуверенный Гитлер вначале ничего не заметил. «Возврата нет, – воскликнул он, – все это уже стало историческим событием».
Лоссов первый превозмог себя; в конце концов, не мог же он оставить Людендорфа стоящим с протянутой рукой. Он пожал руку и пробормотал сквозь зубы: «Ладно». Его примеру последовал Зейсер. Кар все еще боролся с собой; ведь он монархист, он не может принять участие в такого рода восстании, он чувствует себя представителем короля.
Гитлер со сложенными молитвенно руками упрашивал Кара: «Вот именно, ваше высокопревосходительство, необходимо загладить великую несправедливость по отношению к монархии, павшей в 1918 г. жертвой позорного ноябрьского преступления. С разрешения вашего высокопревосходительства я немедленно после собрания отправлюсь к его величеству (принцу Рупрехту, находившемуся тогда в Берхтесгадене) и сообщу ему, что германское восстание загладило несправедливость, причиненную почившему в бозе родителю его величества». Эта изумительная тирада дословно засвидетельствована Непером, который тем временем тоже вошел в комнату. Кар нашел теперь выход и холодно произнес: «Хорошо, я вижу, в конце концов, мы все здесь монархисты. Я принимаю на себя наместничество только как наместник короля».
Клятва на горе Рютли[87]87
85 Клятва на горе Рютли, скрепившая союз швейцарских лесных кантонов Швиц и Ури в их борьбе за независимость. Эта клятва представляет один из эпизодов в легенде о Вильгельме Телле. Подлинное историческое событие (образование союза лесных кантонов) относится к несколько более позднему времени.
[Закрыть]
С именем своего короля на устах баварский диктатор вышел в зал. Публика лихорадочно волновалась. Диктатор вышел на трибуну с каменным лицом. Людендорф был бледен как смерть; по выражению одного из очевидцев, на нем лежала печать смерти. Только Гитлер был весел – по выражению того же свидетеля, весел, как дитя. Он еще раз обратился к публике, повторил уже сообщенное раньше распределение функций и прибавил:
«Теперь я исполню то, в чем поклялся пять лет назад, лежа полуослепший в военном госпитале: я не успокоюсь до тех пор, пока не будут повержены в прах ноябрьские преступники, пока на развалинах нынешней несчастной Германии не восстанет великая и мощная Германия, свободная и счастливая. Аминь!»
Это веселое дитя не знало в тот момент никаких сомнений. Голос инстинкта его не предостерегал. Счастливая Германия и баста, аминь! Он не заметил двусмысленного оттенка в словах Кара: «В минуту величайшей опасности для родины и отечества я принимаю на себя руководство судьбами Баварии в качестве наместника монархии, разбитой дерзновенной рукой пять лет назад. Я делаю это с тяжелым сердцем, надеюсь, к благу нашей баварской родины и нашего великого германского отечества…»
С тяжелым сердцем диктатор пошел на участие в этом деле. Но Гитлеру волнение Кара было в этот момент столь же безразлично, как и гнев Людендорфа. Последний мрачно произнес: «Преисполненный величием момента и застигнутый врасплох, я в силу собственного права отдаю себя в распоряжение германского национального правительства». Когда впоследствии прокурор спросил его, что означают слова «в силу собственного права», Людендорф ответил: «Собрание могло подумать, что я повинуюсь Гитлеру; я хотел этим сказать, что поступаю так не по приказу Гитлера, а самостоятельно».
«Нельзя идти на подобные вещи»
Быть может, если бы удалось вырвать руководство путчем из рук Гитлера, Кар попытался бы продолжать его самостоятельно и придать ему некоторое лицо – кто знает! Когда генеральный государственный комиссар через полчаса оставил помещение, в толпе к нему подошел и заговорил один из окружных начальников из окружения министра-президента фон Книллинга. Кар шепнул ему: «Коллега, я чрезвычайно огорчен. Как вы сами видели, меня заставили сказать «да». Нельзя идти на подобные вещи!» В этих трех фразах сказался окружной начальник Верхней Баварии, с разрешения которого Гитлер собирался делать революцию.
Гитлер как-никак все же догадался арестовать всех баварских министров, оказавшихся в помещении, во главе с министром-президентом фон Книллингом. Среди задержанных был также граф Соден, начальник канцелярии принца Рупрехта. Замечательный улов! Ведь Гитлер собирался отомстить за почившего в бозе родителя принца! Очевидно, Гитлер хотел отомстить за то, что в свое время Соден не допустил его к принцу. «Однако хорошие же вы монархисты, нечего сказать!» – воскликнул разгневанный граф при своем аресте.
Вскоре после сцены единения в зале пришло известие о стычке между отрядом союза «Оберланд» и солдатами рейхсвера, пытавшимися его обезоружить. Оказалось, Гитлер слишком поспешил с заявлением, что казармы в руках «Боевого союза». Под видом братания штурмовики сделали несколько попыток занять казармы, но эти попытки не увенчались успехом. Слишком велика была разница между скоропалительностью Гитлера и Шейбнера-Рихтера, с одной стороны, и военными приготовлениями Крибеля – с другой.
Гитлер поехал в казармы улаживать конфликт; вероятно, он думал, что по своем возвращении застанет Людендорфа и Лоссова за обсуждением плана похода на Берлин, т. е. застанет, так сказать, военный совет в полном разгаре. Но Людендорф разрешил трем свежеиспеченным членам правительства разойтись по домам. Когда Шейбнер-Рихтер позволил себе скромное возражение, генерал прикрикнул на него: никто не смеет сомневаться в честном слове германского офицера.
Взбешенные генералы
Рассказывать подробно о том, что побудило Кара и Лоссова приступить к подавлению путча, не входит в нашу задачу. Упомянем лишь, что версия о вмешательстве принца Рупрехта и кардинала фон Фаульгабера является вымыслом. Если в эту ночь что-либо поддержало триумвиров в их далеко не твердой решимости оказать сопротивление, то это в первую очередь была позиция мюнхенских генералов, оставшихся в стороне от событий. Комендант города, генерал-лейтенант фон Даннер, в разговоре с третьими лицами обругал Лоссова «бабой»; когда Лоссов вернулся, он резко спросил его: «Надеюсь, все это было только блефом?» Теперь сказалось все раздражение офицерства против партизанщины; в сцене, разыгравшейся в пивной Бюргерброй, генералы видели позор для армии. После истории с револьвером Гитлер, по традиционным понятиям об офицерской чести, должен был быть зарублен на месте. Этого не учел бывший ефрейтор.
Еще прежде чем сговориться с Лоссовым, Даннер, Кресс фон Крессенштейн и майор Леб, впоследствии начальник воинских сил Баварии, сошлись на совещание и приняли меры, чтобы войска были приведены в боевую готовность. Надо думать, они не преминули бы также послать их против Лоссова. К тому же стало известно, что президент Эберт передал генералу фон Секту всю исполнительную власть в империи, а Сект дал знать в Мюнхен, что он намерен подавить путч военной силой. Взбешенные генералы были хозяевами положения.
Одним словом, у триумвиров была тысяча причин одуматься и как можно скорее прийти в себя после этого кошмарного вечера, в котором если не все трое, то уж во всяком случае Кар на минуту потерял рассудок. Приняв решение, Кар, Лоссов и Зейсер в следующую ночь и в течение следующих недель не без достоинства несли бремя событий и воспрепятствовали тому, чтобы их неосторожное поведение привело к опасным последствиям.
Виселицы и заложники
Тем временем Пенер и Фрик составили прокламацию, которая на следующее утро была расклеена по городу:
«Для суда над преступниками, представляющими опасность для народа и государства, учреждается национальный трибунал в качестве верховного судилища. Приговоры его будут гласить: виновен или не виновен. Во втором случае следует оправдание, в первом – смертная казнь. Приговоры приводятся в исполнение в продолжение трех часов».
Другой декрет объявлял вне закона «негодяев-верховодов» 9 ноября 1918 г. и провозглашал долгом каждого немца предать в руки национального правительства мертвыми или живыми Эберта, Шейдемана, Оскара Кона, Пауля Леви, Теодора Вольфа, Георга Бернгарда[88]88
86 «Георг Бернгард» – до прихода Гитлера к власти редактор «Фоссише цейтунг», директор ульштейновского издательского концерна и председатель имперского союза германской печати. От Демократической партии Бернгард в 1928 г. был избран в рейхстаг. После прихода фашистов к власти эмигрировал.
[Закрыть] и их «приспешников и помощников». Автор этого замечательного декрета, к сожалению, остался неизвестным.
«Национальный трибунал» Пенера и Фрика опирался на проект конституции, выработанный членом высшей баварской судебной палаты Теодором фон дер Пфордтен. Этот проект, – творчество одного из высших судей в Германии, – содержал тридцать один параграф, из которых каждый третий угрожал смертной казнью за то или иное «преступление». При этом «имперский наместник», который предусматривался этой конституцией, не был даже связан применявшимися до сих пор способами смертной казни; Пфордтен предлагал казнь через повешение или через расстреляние, но текст его конституции во всяком случае не исключал также колесования или сажания на кол. Никаких правовых гарантий! Имперский наместник и наместники в отдельных союзных государствах имели также право по своему произволу изменять вынесенные приговоры (параграф 29-й). Кроме того, они могли объявлять человека вне закона, т. е. предоставлять первому встречному право убить его; за помощь объявленному вне закона назначалась смертная казнь (параграф 27-й).
На другой же день было сделано несколько попыток применить к делу это новое правосудие.
Утром 9 ноября штурмовики ворвались в мюнхенскую ратушу и арестовали девять социал-демократических членов городской управы и первого бургомистра Шмида. Несколько главарей штурмовиков, в том числе будущий руководитель «защитных отрядов» Берхтольд, посадили арестованных на грузовик, отвезли их за город в лес, велели им здесь сойти и увели их в сторону. «Видно, пришел мне конец», – сказал седовласый бургомистр. Придя на прогалину, Берхтольд сказал заложникам, что имеет сообщить им нечто неприятное. Они были уверены, что это – смерть. Но это был только садизм. Штурмовики тем временем узнали, что путч подавлен; им теперь нужна была штатская одежда их пленников, которую они и отобрали.
Затем к ним подъехало несколько чиновников муниципалитета. Они рассказали штурмовикам, что арестованные нужны в ратуше, так как без их подписи не могут быть выплачены пособия безработным. Если их расстреляют, беднота не получит пособий и произойдут беспорядки. Неизвестно, поверили ли штурмовики этому обману или просто рады были случаю развязаться с арестованными, не роняя своего достоинства. Для арестованных важно было, что они получили свободу и могли хотя бы в одном нижнем белье вернуться с ближайшим поездом в Мюнхен.
Другие группы грабили частные квартиры еврейских граждан и увели около двух десятков заложников; имена их они нашли в списке абонентов телефонной сети. Они арестовывали наобум тех, чьи имена казались им еврейскими. Таким образом, в число арестованных попал один граф и несколько националистов. Заложников отвели в подвалы пивной Бюргерброй, где под конец стража собиралась их пристрелить и уже направила на них винтовки; арестованные бросились ничком на землю, в этот момент ворвалась полиция и освободила их.
Не хватало двадцати четырех часов
В ночь на 9 ноября Гитлера бросало то в жар, то в холод, он пережил минуты ликования, отчаяния, разочарования и надежды. «Теперь настанут лучшие времена, – сказал он Рему, сияя от счастья, и обнял друга, – мы будем денно и нощно работать для нашей великой цели, для спасения Германии от нужды и позора». Часом позже он уже мрачно говорил, что хорошо будет, если удастся из этой истории кое-как выбраться; если же не удастся, придется повеситься. Прошло еще несколько времени, и он властно обращается к Пенеру: «Г-н министр-президент, – он произнес это слово величественным тоном, как Наполеон сказал бы своему маршалу: герцог Тарентский! – Г-н президент, мы дали вам в руки власть, используйте же ее! Мы должны теперь проявить инициативу. Когда наши патрули пройдут по городу с кличем: «выходите под знамена», посмотрим, не проявит ли тогда население энтузиазма!».
Действительно, несмотря на политическое фиаско, революционеры еще могли бы заставить военное счастье повернуться в их сторону, если бы только они были несколько лучше подготовлены. Вечером у них было восемьдесят человек, но за ночь к ним прибавилось много народу. Если считать всех тех, кто стоял на бивуаках в различных концах города, подходил к Мюнхену по шоссейным дорогам, подъезжал на грузовиках, у Гитлера, несомненно, было несколько тысяч человек. По своей численности силы «Боевого союза» превосходили правительственные войска. У союза не было также недостатка в пулеметах и орудиях, у него не хватило только двадцати четырех часов, когда время было так дорого. Поэтому он не мог занять казарм, отрезать вокзалы, захватить контроль над телеграфом, хотя для всего этого были выработаны точные планы. Какие возможности были тогда упущены, в этом пришлось в ту же ночь убедиться Кару и Лоссову в казармах рейхсвера. Им пришлось переходить из барака в барак, чтобы обеспечить себя от неожиданностей со стороны своих верных солдат. На другой день в одном батальоне офицеры двух рот отказались выступить, командир третьей роты «лишь скрепя сердце стал на военную точку зрения». Офицерство раскололось: между старшими и младшими офицерами прошла резкая грань, водоразделом можно было считать чин майора. Временами положение казалось столь тревожным, что Лоссов должен был забыть свое самолюбие и обратиться на следующий день к Секту с просьбой прислать еще три батальона и три батареи. Впрочем, их уже не пришлось пустить в дело. Генерал убедился, что против ожидания путч уже сошел на нет.
Осторожный революционер Фрик
Силы повстанцев были разрознены, и правительство разбило их по частям. Первой жертвой был Фрик. В десять часов он узнал от своего секретаря в управлении полиции, что он назначен полицей-президентом. Как он сам рассказывает, этот новый высокий чин внушил ему только страх. «Я буду вести дела, – заявил этот революционер Пенеру, – только в качестве заместителя арестованного в Бюргерброй полицей-президента Мантеля, предварительно же я должен иметь соответствующее поручение от Кара». Гражданское мужество полицейского советника Фрика в эту ночь оставляло желать многого.
Недалеко ушел от Фрика также один из его коллег по полицейскому управлению, которому принадлежит следующее классическое изречение о позиции высших чинов полиции в революционных ситуациях: «В таких случаях ничего не поделаешь, ответственного правительства не существует, и не знаешь, к кому обратиться». Сказал это человек с титулом «министерского советника».
Вскоре затем Фрик и Пенер были арестованы двумя полицейскими чинами, которые лишь два часа назад поздравляли их с назначением.
Медлительный Людендорф
Своим единственным военным успехом во всем путче «Союз обороны» был обязан Рему. Рем стоял наготове со своим «Имперским флагом» в пивной Левенброй; он якобы ничего не подозревал и пришел сюда под предлогом какого-то юбилея своей организации; потом по приказу Крибеля он занял здание командования рейхсвера, свое старое место работы. Людендорф, которому принадлежала идея этой операции, выразился о ней так: надо поставить почетный караул Лоссову. Почетный караул окружил здание проволочными заграждениями и выставил в окнах пулеметы. В продолжение этой ночи здание командования рейхсвера служило главной квартирой повстанцев.
Новые хозяева в командовании рейхсвера очень скоро сообразили, что что-то не в порядке. Они предполагали, что Кар и Лоссов захвачены в плен генералами; собственно говоря, это было не так далеко от истины. Они посылали в казармы одного за другим офицеров связи, но там их по приказу Лоссова арестовывали. Когда один из офицеров просил не оставить хотя бы Людендорфа без ответа, Лоссов крикнул на него: «В мятежников стреляют!»
Генералы действовали энергично, а противник обнаружил мягкотелость. Лейтенант из командования рейхсвера заявил Людендорфу со всем подобающим уважением, что если дело дойдет до боя, рейхсвер будет защищать свои казармы, пока не расстреляет все свои патроны. Людендорф ответил ему на это не так, как должен был ответить революционер: «Что ж, в лучшем случае вы погибнете лишь несколько позже, когда расстреляете свои патроны». Вместо этого он в товарищеском тоне меланхолически заявил: «Я вполне разделяю ваши чувства. Я никогда не отдам приказ напасть на казармы и на рейхсвер».
В этом отношении Гитлер вел себя иначе. Когда он впервые услышал, что в казармах оказано сопротивление, он пришел в ярость и закричал: «Подведите две пушки и палите в них вовсю, можете не оставить камня на камне». В пять часов повстанцы узнали через полковника Лейпольда из юнкерского училища, что Лоссов намерен стрелять. Как быть? Отвечать ему тем же? Многие собирались поступить так же, многие так и поступили. Но Людендорф, вождь, решил, что теперь для него настал момент показать себя: он хотел пойти прямо на дула ружей и заставить солдат опустить их.
Бой у Фельдгернгалле
Утро было потрачено на укрепление берега р. Изар для целей обороны; в некоторых местах были поставлены орудия. Около одиннадцати часов Гитлер и Людендорф с несколькими тысячами дружинников отправились на «рекогносцировку» в город. Очевидно, в целях рекогносцировки ружья держали наготове, частью с примкнутыми штыками; за первыми рядами ехал автомобиль с пулеметами.
Если революционеры хотели в точности знать намерения правительства, у них уже не было надобности в этой рекогносцировке. На стенах были расклеены плакаты следующего содержания:
«Честолюбивые проходимцы с помощью обмана и измены своему слову превратили манифестацию национального возрождения в сцену отвратительного насилия. Заявления, вынужденные у меня, генерала фон Лоссова и полковника Зейсера под угрозой револьвера, недействительны и не имеют силы. Германская национал-социалистическая рабочая партия, а также боевые союзы «Оберланд» и «Имперский флаг» распущены.
«Фон Кар, генеральный государственный комиссар».
Во главе колонны шли Гитлер, Людендорф, д-р Вебер, Шейбнер-Рихтер и Крибель. Несколько дальше шел с угрюмым видом лидер «фелькише» северной Германии Альбрехт фон Грефе. Он в это утро приехал в Мюнхен на зов Людендорфа – единственный представитель «господ с севера».
На мосту через Изар колонна натолкнулась на заградительный отряд полиции. Полицейские не опустили ружей. Будут ли они стрелять? Геринг вышел из строя вперед, приложил руку к козырьку и объявил: «За первого убитого в наших рядах поплатится жизнью один из заложников». На самом деле, однако, повстанцы вовсе не вели с собой заложников. Заслуга Гитлера, что он лично удалил их из колонны. В мгновение ока полицейские были обезоружены; их наградили плевками и пощечинами. Колонна двинулась дальше в центр города. Настроение населения было подавленное. Оказали свое действие воззвания Кара и заместителя министра-президента, министра народного просвещения Матта, который из Регенсбурга предостерегал своих баварцев против «пруссака Людендорфа».
Людендорф вел колонну, как он впоследствии рассказал, без определенного плана; у него на этот счет имелись лишь самые общие представления. Под Танненбергом, говорил он потом, он тоже сначала дал битву, а потом уж придумал ее стратегические обоснования. В результате колонна после бесцельных метаний по узкой, словно ущелье, Резиденцштрассе очутилась на перекрестке, где эта улица выходит между Фельдгернгалле и Резиденцштрассе на широкую площадь Одеон. Там находился заградительный отряд полиции, по своей численности далеко уступавший приближавшейся колонне. Полиция могла задержать шествие только в этом узком проходе; лишь только повстанцы очутились бы на площади, они ввиду своего численного превосходства оказались бы хозяевами положения.
Кто первый начал стрелять, – об этом, разумеется, впоследствии возгорелся горячий спор между сторонами. Правдоподобнее всего показания руководителя союза «Оберланд» д-ра Вебера. По его словам, один из дружинников схватил рукой протянутый вперед карабин полицейского, и в борьбе между дружинником и полицейским раздался первый выстрел. Во всяком случае после этого обе стороны открыли огонь по всем правилам искусства. За секунду до этого один из дружинников выскочил вперед и крикнул полиции: «Не стреляйте, с нами идет его высокопревосходительство Людендорф». Это была секунда, когда речь шла о жизни или смерти, но несчастный и в этот момент не забыл почтительно упомянуть титул: «его высокопревосходительство». Впрочем, утренний приказ Крибеля тоже начинается словами: «Его высокопревосходительство фон Лоссов нарушил свое честное слово…»
Гитлер шел между Людендорфом и Шейбнером-Рихтером; последнего он держал за руку. В правой руке у него был револьвер. Перед тем как началась стрельба, от крикнул полицейским: «Сдавайтесь!». В этот момент Шейбнер-Рихтер был сражен пулей насмерть; падая, он вывихнул руку Гитлера. Гитлер тоже очутился на земле; увлек ли его в своем падении Шейбнер-Рихтер или же Гитлер по старой солдатской привычке искал прикрытия, это он вряд ли сам может сказать теперь точно. Конечно, кто хотел оказать моральное воздействие на противника, тот должен был бы остаться стоять; кроме того, перед «рекогносцировкой» Гитлер еще раз заявил, что готов грудью встретить вражеские пули. Однако пусть упрекает его тот, кто со спокойной совестью может утверждать, что на его месте он остался бы стоять. Ряд полицейских показывает, что после первого залпа все без исключения бросились ничком на землю, в том числе и Людендорф. Последний утверждает обратное. Во всяком случае Людендорф не бросился бежать. Вместе с отставным майором Штрекком из «Боевого союза» он прошел мимо ружейных дул на площадь. Если бы за ним последовало пятьдесят или хотя бы двадцать пять человек, день окончился бы иначе. Теперь же Людендорф был единственным пленником полиции. Когда его арестовали, он вне себя от волнения заявил, что отныне для него более не существуют немецкие офицеры и что он никогда больше не наденет офицерского мундира.
Действие ружейного огня в узкой улочке было ужасно. На мостовой лежало четырнадцать убитых. Среди них был Оскар Кернер, бывший второй председатель партии умер смертью неизвестного солдата. Погиб также член судебной палаты фон дер Пфордтен, автор известной нам кровожадной конституции. В смерти Шейбнера-Рихтера сказалась рука Немезиды: подавленный у Фельдгернгалле путч больше всего был и его духовным детищем.
Как только прекратился огонь, Гитлер первый встал и побежал назад, об этом сообщает спасший его национал-социалист д-р Вальтер Шульц. Шульц раздобыл автомобиль из числа тех, которые ехали за колонной. Гитлера внесли в автомобиль, и последний поехал за город, причем полиция неоднократно стреляла в него. Гитлер жаловался на сильную боль, но вывих оказался неопасным. Гитлер поехал в находящийся в шестидесяти километрах от Мюнхена Уффинг на озере Штрафель, где у его друга Ганфштенгля была своя вилла. Два дня спустя он был здесь арестован.
По прошествии пяти лет Гитлер рассказал про это бегство удивительную историю. Однажды он вышел на эстраду пивной Левенброй, ведя за руку мальчика, и заявил, что этого мальчика он нашел у Фельдгернгалле в день путча, взял его на руки и вынес из-под обстрела. Можно, конечно, возразить, что при всей любви Гитлера к детям ему подобало скорее остаться во главе своей колонны и провести бой до конца. Впрочем, надо констатировать, что из свидетелей никто ни словом не упоминает об этом мальчике.
Спустя два часа после залпов у Фельдгернгалле сдался Рем в своей крепости в здании рейхсвера. Он потерял двух человек убитыми; в общем, было убито шестнадцать членов «Боевого союза». Полиция потеряла убитыми трех человек.
