Текст книги "Война роз. Право крови"

Автор книги: Конн Иггульден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

14

Эдуард поднял половинку круглой серебряной печати, взвешивая ее на ладони. Приставший к ней кусочек красного воска он бдительно отковырнул ногтем и щелканул куда-то вбок. Вокруг располагался десяток длинных столов, устланных развернутыми пергаментами Строевых Предписаний, вчиняющими воинскую повинность рыцарям и лордам. Эти свитки, скрепленные печатью, будут разосланы по тридцати двум графствам и двунадесяти городам, требуя от лучших ратных людей страны явиться и встать под знамена нового короля.

Вид деловито суетящихся носчиков Большой королевской печати вызывал у Эдуарда невольную улыбку. От жаровен шел такой жар, что все четверо лоснились потом. Один помешивал в особом чане кроваво-красный воск, а двое других в это время колдовали над кувшинами, обставленными горшочками с горячей водой. Когда воск был доведен до жидкой консистенции, носчики обхватили тряпицами ручки кувшинов и склонились в готовности.

– Давайте, – дал отмашку Эдуард.

– Осмелюсь сказать: Ваше Высо… Ваше Величество может и не утруждать себя… Мы сами, э-э… – забормотал один из носчиков.

– Ничего, утружу. Мой первый оттиск Королевской печати я произведу своею собственной рукой.

Держатель воска покорно вздохнул и вместе со своим помощником приблизился к составленным в круг столам. Йорк поднял печать, и оба проворно взялись за дело. Один налил четко отмеренное количество воска в серебряную формочку, а второй в это время поместил золотистую ленту и нанес кружочек воска на пергамент, подготовив таким образом поверхность. Эта работа требовала филигранных рук и глазомера, и Эдуард зачарованно смотрел, как носчики печати священнодействуют над субстанцией, довлеющей над всей их жизнью.

Вот один из них убрал серебряные половинки, открыв взгляду четкий оттиск нового монарха на троне и с королевским скипетром. Печать позавчера отлил серебряных дел мастер Тауэрского монетного двора. Эдуард тайно любовался тем, как держатель воска очищает ее и окунает в ведерко с ледяной водой, что способствовало четкости оттиска.

– А ну-ка, еще одну! – увлеченно сказал король, оглядывая перед собой простор стола.

– А я, с позволения Его Величества, заберу готовый экземпляр, – послышался за спиной голос Уорика.

Эдуард с улыбкой обернулся и жестом велел держателю воска отдать заверенный печатью свиток.

– Странно видеть свое лицо на воске, – признался Йорк. – До сих пор как-то даже не верится. Мы продвинулись так быстро…

– И это движение продолжается, – сказал Ричард. – Там, внизу, дожидаются восемь десятков всадников, готовых доставить твое повеление в самые дальние концы. Собирает рыцарей и Норфолк, возглашая хозяевами трона нового короля и дом Йорков.

Эдуард кивнул, двигаясь вдоль стола вместе с носчиками печати и опять ударяя серебряной печатью, состоящей из двух половинок. Глядя на свой оттиск в воске, он снова медленно, как завороженный, покачал головой:

– Красота… Ну ладно, джентльмены, этого пока достаточно. Можете продолжать без меня, чтобы все пергаменты были с печатями. А милорд Уорик их потом унесет.

Четверо носчиков согнулись в почтительном поклоне, прижимая к себе свои кувшины и серебряные отливки. Чтобы выйти из круга столов, Эдуард толкнул один из них, сдвинув массивную дубовую столешницу одной рукой.

– Позапрошлой ночью, – сказал он, – я был провозглашен королем. В результате впечатление такое, будто у всех появилась куча дел, и один лишь я сижу здесь и играюсь с воском. Ты посмеешь это отрицать?

Уорик издал смешок, но осекся, заметив в глазах Йорка опасный огонек. В стороне от факелов и столов новый король как будто прибыл в росте.

– Как монарху, тебе следует озаботиться запасами гвоздей, топоров и солонины, – серьезно сказал Ричард. – А то люди прибывают, а нам нужны оружие, провиант, строительные инструменты – море всяческой оснасти для того, чтобы вывести их в поле. От твоего имени я сегодня взял в долг четыре тысячи фунтов, и еще кое-что на подходе от Святых Домов.

Эдуард, тихо присвистнув, повел головой из стороны в сторону.

– А хватит ли этого? Мне, понятное дело, нужны хорошие меткие лучники, но и об ополчении тоже подумать надо. Тем, кто не умеет пользоваться луками, понадобятся хорошие протазаны, щиты, кольчуги, тесаки…

– У нас есть Королевский монетный двор, – напомнил Уорик. – Я размышлял над тем, чтобы взять нужное нам в долг. Ну а если настанет срок, а возвращать будет нечем, то можно, в крайнем случае, перевернуть скамьи[20]20
  Имеется в виду процедура банкротства (от итал. «banca rotta» – перевернутая скамья).


[Закрыть].

Уже уставший от всех этих деталей Эдуард выставил растопыренную пятерню.

– Это только в крайнем случае, в самом конце. Вором я быть не желаю. Делай все, что считаешь нужным, милорд Уорик. При желании можешь разжиться, наложив руку хоть на барыши всех лондонских евреев. Будь у меня достаточно людей, я уже сегодня вышел бы в поход на север. Ты же мне все твердишь: «Не время еще, не время». Из-за тебя мы топчемся на месте.

Чтобы скрыть вступивший в голову гнев, Ричард прикрыл глаза. Новый король нахмурился, поняв его ответ еще до того, как он был произнесен.

– Да знаю я, знаю! Нужно ждать. Наши с тобой отцы уже однажды метнулись на север, не подрассчитав. Слишком одержимы были рвением скорее покончить с врагом. Я все понимаю.

Эдуард на мгновение замер с поднятой головой, превозмогая в себе горе, от которого горело в груди. Не доверяя своему голосу, он молча хлопнул Уорика по плечу – так сильно, что тот покачнулся.

– Все эти Строевые предписания – всего лишь искры, Эдуард, – тихо молвил граф. – А рассылаем мы их для того, чтобы распалить через это огромный, разрушительный пожар по всей стране, невиданный доселе кострище на каждом холме. В тридцати двух графствах, от южного побережья и аж до Трента[21]21
  Трент – река в центральной Англии.


[Закрыть].

– И не дальше?

– А ты хотел бы за Линкольншир? На это я не замахивался. У королевы там свои северные лорды. Вся ее поддержка оттуда. Они свою сторону уже избрали.

Йорк раздумчиво покачал головой.

– И все-таки пошли хотя бы одно – всего одно – в Нортумберленд. В порядке оповещения. Всем тамошним шерифам и бейлифам[22]22
  Бейлиф – помощник шерифа, судебный пристав.


[Закрыть], как будто семейка Перси еще не выбрала, защищать ли ей того блаженного рохлю в короне и его французиху-жену.

– Семья Перси не присоединится к нам никогда, – убежденно сказал Уорик.

– Это понятно, но им это будет предупреждением. Они начали эту войну. И в поле я ее непременно выиграю, клянусь Святым Крестом! Дай им знать, что я иду и не держу перед ними страха.

Сцепив за спиной руки, Эдуард с высоты своего роста нагнулся к Ричарду.

– У тебя еще одна неделя, чтобы собрать армию. После этого не держи меня – я все равно поеду, хоть сам по себе. Но лучше с тридцатью или сорока тысячами, так? Так. Лучше иметь с собой достаточно войска и покончить с той волчихой раз и навсегда. И я сниму те головы, Уорик, – те, что над йоркским Миклгейтом. Сниму их, а на их место вздену другие. Уж какие именно, я найду.

* * *

Маргарет ехала на серой кобылице, а рядом на сонном от старости кауром коне трусил ее сын. Лагерь огромного воинства сторонников Генриха растянулся вокруг города во всех направлениях: под постой были отданы все местные городки и деревушки. Формально лагерь находился лишь к югу от города, там, где Лондонская дорога пересекала городок Тадкастер. Фактически это было место сбора, куда люди пешком или на конях прибывали через распаханные поля и примыкали к ланкастерской рати. Здесь писари заносили имена в платежный реестр и выдавали пики и грубые тесаки тем, у кого их не было.

Проезжая с сыном по бескрайней, казалось, панораме знамен и палаток, лучников и топорщиков, Маргарет всюду встречала поклонение. Завидев ее, люди сотнями опускались на колени. Рядом ехали шесть рыцарей на защищенных доспехами конях. Позади этого кортежа струисто развевались стяги и вымпелы с тремя королевскими львами, а также антилопой Генриха и красной ланкастерской розой. Королеве хотелось, чтобы эти символы непременно представали во всей их наглядности.

Каждый из ее лордов был занят сотней задач – или, во всяком случае, так казалось. Было бы, безусловно, уместней, если бы рядом с королевой ехал ее муж, очно представая перед растущими рядами воинства. Отец Генриха наверняка так и поступил бы, галопом врываясь то здесь, то там в места постоя, речами убеждая всех своих капитанов и простых латников встать и умереть за него. Так про него рассказывали. Ну а Генрих ушел в свой укромный, отрадный для него мир молитв и созерцания, вдали от опасностей, с которыми от его имени разделывалась его жена. В иные, погожие для его рассудка дни король восходил до обсуждений какого-нибудь тернистого вопроса морали с епископом Батским и Уэльским, иной раз даже вгоняя бедного старика в смущение своей ученостью. Однако выезжать к своей армии, что разбивала палатки и точила оружие в готовности ради него рисковать своей жизнью, он не находил в себе сил.

Так что вместо короля Генриха Маргарет предъявляла армии своего сына Эдуарда. В свои семь он смотрелся крошкой на широкой спине боевого коня, однако ехал осанисто, с выпрямленной спиной, и невозмутимо оглядывал пространство лагеря.

– Это сколько ж народу собралось, мама! – воскликнул принц с неподдельной гордостью, отчего в груди у Маргарет потеплело от трепетной нежности.

Сомерсет с Дерри Брюером в один голос говорили, что в нем, несомненно, воплощен дух его деда – короля-воина, победителя при Азенкуре[23]23
  Битва при Азенкуре (1415) – сражение между французскими и английскими войсками близ местечка Азенкур в Северной Франции во время Столетней войны.


[Закрыть]. Королева все еще чутко высматривала в сыне признаки слабости его отца, но они в нем, судя по всему, отсутствовали. От такой мысли она благодарно перекрестилась, беззвучно шепча хвалу Деве Марии – матери небесной, как никто другой, понимающей ее потаенные страхи.

– Они пришли сюда, чтобы встать против изменников. Покарать злых людей в Лондоне, – сказала королева сыну.

– Тех, что закрыли перед нами ворота? – спросил маленький принц, поджав губы в раздумье.

– Да, тех самых. Они еще навалятся на нас со всей злобой и яростью, но им не совладать с этой невиданной силой, какая есть здесь у нас. Пожалуй, у нас самая большая армия для похода.

Плавным натягом поводьев приостанавливая кобылицу, Маргарет обернулась к сыну.

– Усвой и запомни эти знамена, Эдуард. Эти люди будут стоять с тобой, когда ты вырастешь. Если ты их об этом попросишь, когда с Божьей помощью станешь королем.

От таких слов сынишка расцвел, а глаза матери заиграли весельем. Озорно смеясь, она протянула руку и потрепала его по белокурым волосам. Мальчик, насупившись, стряхнул ее руку.

– Мама, не смей перед моими лордами! – одернул он ее, сердито зардевшись.

Уж и непонятно, то ли злиться, то ли радоваться такой боевитости.

– Ладно, Эдуард, – чуточку обиженно произнесла Маргарет, – больше не буду.

– Я когда вырасту, то попрошу их следовать за мной, – сказал маленький принц, тоже, в свою очередь, чувствуя смущение, и по-взрослому добавил: – Но они не должны видеть во мне мальчика.

– Но ведь ты и есть мальчик. И мой восторг, мое сладкое солнышко, которое я готова затискать до смерти в объятиях, если оно хмурится. И ушки ему покусать. Мой маленький принц Эдуард.

Чувствуя материн прилив игривости, ребенок с напускной досадливостью застонал, а заслышав, что она произнесла его имя слегка в нос, на французский манер, немного напрягся.

– Мама, я Эдуард Вестминстер, принц Уэльский. И буду королем Англии и Франции. Но лучше б я звался Эдвардом – ведь я английский мальчик, с пыльцой наших зеленых холмов на руках… и элем в моих жилах.

Маргарет покосилась на него осуждающе.

– Голос я слышу твой, Эдуард, но слова, мне кажется, исходят от Дерри Брюера. Или я ошибаюсь?

Ее сын покраснел, как вишенка, и повел глазами в сторону. Туда же посмотрела и королева. Там (уж неизвестно, радоваться или негодовать) трусил на своей хромой клячонке – одни копыта до мослы – незаметно пристроившийся к кортежу Дерри всадник, скажем прямо, никудышный.

– Мастер Брюер! – позвала его королева. – Мой сын тут увлеченно рассказывает, как в его венах течет пыль английских холмов.

Дерри обласкал маленького принца Уэльского улыбкой.

– Так оно и есть, миледи. С водой из английских ручьев в придачу. Мы все еще будем им гордиться, в этом сомнения нет… – Голос шпиона поутих, когда он увидел, что Маргарет его словам не улыбается. В легком недоумении пожав плечами, он добавил: – Его отец – король, миледи. А дед был величайшим воителем из всех известных ныне. Ну, почти. Кто-то назвал бы имя Эдуарда Третьего, но нет: тот, кому ведома истинная цена, примером для подражания назвал бы именно Генриха Азенкурского.

– Понятно. Ну а французской крови в моем сыне, получается, и нет? – с некоторой обидой спросила Маргарет.

Дерри, прежде чем ответить, сковырнул с уха своей коняги кусочек присохшей грязи.

– Миледи, я повидал достаточно детей, выросших с представлением, что мать у них – не более чем сосуд или, в лучшем случае, почва для семени. Видел я и рыжеволосых мамок с чадами, у которых локоны в такой же цвет имбиря. Не буду отрицать: материнская утроба в самом деле задает дитю обжиг внутри и облик снаружи. И все-таки Эдуард – принц Англии. По воле Божией когда-нибудь он станет королем. Он вскормлен английской говядиной и обучался английским манерам. Пил воду и причащался вином и элем из винограда и ячменя, выросших на этой земле. Многие усматривают в этом особую ценность – такую, что является для него благословением и ставит выше всех других племен, миледи. Ну а кое-кто, безусловно, считает наоборот. В основном, французы.

Он с прищуром улыбнулся, а Маргарет, делая вид, что озирает ширь лагеря, укоризненно поцокала языком.

– Что-то вы, мастер Брюер, целый диспут развели насчет английскости.

Дерри склонил голову, с отрадой понимая, что королева сейчас оставит эту деликатную тему.

– А ну, ребята, – браво воскликнул он, – кто сводит принца поглядеть на пушки? Я слышал, капитан Говард нынче занимался пристрелкой двух колесных орудий, у которых ядра размером с мою руку. Или не Говард…

Он умолк, сознавая, что уже вызывает у Маргарет раздражение. Она разрешительно махнула рукой, и ее сын ускакал в сопровождении одного рыцаря и двух знаменосцев со штандартами, возвещающими его имя и кровь: английские львы и французские fleurs-de-lis[24]24
  Геральдические лилии (фр.).


[Закрыть] в квадрантах[25]25
  Квадрант – 1/4 часть флага (геральд.).


[Закрыть].

Шпионских дел мастер, румянясь лицом, проводил его приязненным взглядом.

– Замечательный растет паренек, миледи. Бояться за него не надо. Жаль только, что он не окружен еще десятком братьев и сестер, для укрепления вашей линии.

Теперь зарумянилась уже Маргарет.

– Какие новости, мастер Брюер? – в очередной раз сменила она тему разговора.

– Я не хотел, чтобы это слышал ваш сын, миледи. Но вам это нужно знать. Эдуард Йоркский в Лондоне провозгласил себя королем. Эту весть мне доставил человек, полумертвый от усталости и запаливший в дороге лошадь.

Королева, обернувшись всем телом, застыла с приоткрытым ртом.

– Вы… Что? Дерри, как он может называть себя… Король – мой муж!

Брюер поморщился, но вынужден был продолжить:

– Его отец был назначен официальным наследником трона. Со временем мы бы навели с этим порядок, но его сын, похоже, сумел как-то сторговаться и урвал себе кус. У него есть… во всяком случае, кажется, что есть существенная поддержка. Закрыв перед нами ворота, Лондон тем самым сделал выбор. Теперь он просто вынужден его поддерживать – а это означает золото, власть над людьми и преклонение со стороны Вестминстерского дворца и Аббатства. Отсюда и трон, и скипетр, и владение королевским монетным двором.

– Но… Дерри, он же не король! Он изменник и узурпатор, да к тому же совсем еще мальчишка!

– Мой человек сообщил, что он великан, который теперь носит корону, призывает в войско людей и королевским именем собирает подати.

Кровь отлила от лица Маргарет, как-то разом поникшей в седле. Брюер встревожился, как бы эта очередная волна беды не оказалась для нее чересчур сильным ударом, не захлестнула с головой.

– Единственно отрадная новость, миледи, это то, что всякое притворство теперь отброшено, – добавил он. – Лжи больше не будет. Многие, кто хотел бы встать подле вас, но выжидал, теперь придут к вам. Наше войско уже небывало крупно. И оно будет еще расти по мере того, как к нам примкнут люди севера, во имя спасения истинного короля от изменников.

– И тогда мы их сокрушим? – слабым голосом спросила Маргарет.

Дерри кивнул, протягивая к ней руку, но не смея притронулся.

– Еще немного, и нас будет уже сорок тысяч, миледи. С великолепной боевой сердцевиной из латников и лучников.

– Я уже видела, как рассыпаются рати, мастер Брюер, – все таким же упавшим голосом промолвила королева. – Со звуком рогов перед битвой всякая определенность будто испаряется.

Дерри сглотнул, чувствуя неожиданную раздраженность. Дел у него и без того было невпроворот, и утешение правительницы среди них явно не значилось. Одновременно он ощутил что-то похожее на возбуждение, эдакие до боли сладкие удары сердца. Есть, определенно есть что-то живительно бодрящее в красивой женщине, глаза которой туманят слезы. Эх, припасть бы сейчас к этим нестерпимо-сладким губам… Дерри встряхнулся, мысленно давая себе отрезвляющую пощечину: а ну прочь с заповедной дорожки!

– Миледи, прошу прощения, мне пора по делам. Скажу одно: двух королей не бывает. Эдуард Йорк добился лишь того, что мы будем биться, пока монарх не останется только один. Истинный.

15

Через пятнадцать дней после провозглашения себя королем Эдуард с большим войском отправился на север. Правя коня вдоль Лондонской дороги в стороне от города, он размышлял о римских цезарях. Зима все еще сковывала землю, и поживиться в окрестностях пути, выбранного Маргарет с ее северянами и шотландцами, было нечем. Мимо десятками тянулись маноры, пожженные людьми королевы, а селяне при одном лишь виде походных рядов убегали в леса.

Как ни жаль, но использовать дорогу для продвижения такой армии было исключено. Эдуард кое-как сносил встречи с Уориком и Фоконбергом, которые твердили, что строй на дороге растянется на дни, так что любой авангард на ней окажется отрезан от подкреплений. И вместо того чтобы растягиваться в длину, походный порядок растянулся вширь. Люди шли тремя квадратами, рядами шириною в милю. По ходу воинство продиралось через леса, перекатывалось через холмы и пролезало через слякотные низины с такой вязкой грязью, словно она была живая. Город Йорка отстоял на двести миль к холодному северу, и переход волей-неволей должен был занять девять или десять дней. Хорошо хоть, что благодаря благодеянию и богатству Лондона армия была хорошо снабжена. Купеческие корабли по Темзе доставили съестные припасы, а столичное ростовщичество, похоже, увязывало свою будущность с успехами и неуспехами нового короля. Сейчас Эдуард, подбоченившись, ехал в передних рядах срединного квадрата, в окружении знамен с пламенеющим солнышком, отцовым соколом и белой розой Йорков. Правое крыло он отдал под командование герцога Норфолкского, самого старшего в иерархии титулов, а Уорика с Фоконбергом поставил командовать левым. Двое Невиллов если и истолковали это как унижение, то виду не показали. Сам Эдуард намеком на уничижение это не считал, хотя срединный квадрат как раз состоял в основном из сил, что потерпели поражение под Сент-Олбансом.

Если хотя бы половина из поступающих на юг вестей была правдива, то армия королевы по численности, как минимум, равнялась воинству нового короля. Понятно, лазутчики и купцы склонны к преувеличениям, но Эдуарда подгоняло ощущение, что медлить нельзя. Можно проигрывать битвы и, тем не менее, выигрывать войны. Всякий день в пути – это еще одни сутки для королевы и ее слабоумного мужа, которые за это время принимают в свое войско еще больше солдат и лордов.

То, что его собственные лорды командовали своими квадратами на отдалении, отменяло необходимость видеться с ними, что Эдуарда вполне устраивало. Их части армии отсюда не различались даже на глаз, поэтому общался Йорк лишь со своими валлийскими капитанами да лучниками, вновь ощущая себя больше вождем клана, нежели королем.

Тем временем всего лишь месяц оставался до его девятнадцатилетия, и его тело отрадно чувствовало в себе избыток сил, а душа – уверенность, придаваемую наличием цели. Армия вокруг пестрела разноцветием сюркотов, щитов и знамен с фамильными гербами, нашитыми, нарисованными и накрашенными на доспехах и даже на конских попонах. Наряду с ратниками в услужении у рыцарей и баронов, для которых война была ремеслом, к Йорку сходилось и простонародье, уставшее от провалов Ланкастера, а еще подогреваемое памятью об извергах вроде лорда Скейлза, что именем короля Генриха применил против толпы лондонцев греческий огонь[26]26
  Греческий (или жидкий) огонь – горючая смесь, применявшаяся в военных целях во времена Средневековья. Впервые была употреблена в морских битвах византийцами.


[Закрыть]. Воинство шло, щетинясь остриями копий, алебард, гвизарм и глеф с буковыми древками, которые можно было держать на плече или использовать как посох с железным оголовьем. Часть войска была вооружена тесаками с усиленными, более длинными и толстыми лезвиями. В неопытных руках они были все теми же инструментами для рубки. Ну а тот, кто умел пользоваться этими клинками в бою, мог пробивать ими доспех, что вполне позволяло такому рубаке сходиться в поединке с латником в панцире.

Удивительно, какое число шагающих рядом угрюмых парней имело, оказывается, счеты к дому Ланкастеров. Половина кентского и эссекского контингента несла, как знамя, имя Джека Кэда и охотно рассказывала всем, кто готов был слушать, о нарушении королевой обета о помиловании – из-за чего они сами в запале чувств присягнули Йорку. Эдуарду, в свою очередь, оставалось лишь благословлять каждую ошибку, совершенную Маргарет.

Холод, казалось, крепчал с каждой новой милей к северу. Людям, истомившимся одолевать слякотную жижу, вначале это даже показалось облегчением. На схватившихся морозом буераках приходилось чаще поскальзываться и спотыкаться, но все равно лучше было ступать по тверди, чем по трясине. И люди шли, пусть даже знобко дрожа и дыша парком в занемевшие ладони. Обоз с провиантом и оснасткой тянулся вровень с войском по Лондонской дороге, а вечерами в установленной слугами палатке Эдуард за ужином вел счет убыткам. Перед сном он пару часов руководил ратными упражнениями рыцарей. Поначалу вокруг квадрата, озаренного мятущимся светом факелов, собирались целые толпы солдат – поглазеть на возглавляющего поход великана. Но довольно скоро это стало досаждать Йорку, и он разослал по войску приказ заниматься собственными ратными упражнениями – кто на мечах, кто на копьях, кто на чем еще. После этого окрестность лагеря стала ежевечерне оглашаться криками капитанов и звоном металла.

Свою мощь как короля Эдуард чувствовал в том, как на него взирают, и в желании рыцарей сразиться в упражнении именно с ним, дабы показать свою удаль. И дело тут было не в расчете получить от него похвалу, а то и титул. Молодые рыцари усматривали в нем некую новую Англию – иную, восставшую и окрепшую после тяжких лет сумятицы и невзгод. Иногда ощущение было просто под стать волшебству или чарам. Сам Эдуард спросил об этом Уорика всего раз, после того как ему представили какого-то сквайра, который от волнения побагровел и лишился дара речи. При мысли об этом новый монарх потом озадаченно хмурился. Он чувствовал в людях этот благоговейный трепет, но чтобы вот так, до потери рассудка… Может, что-то в нем есть такое от рождения, или так действует авторитет его отца?

– Они будут впитывать каждое твое слово, – говорил ему Уорик еще в Лондоне. – Будут льстить и угодничать, но они же будут за тебя биться и упорно стоять даже тогда, когда, казалось бы, пора спасаться бегством. Потому что ты для них король. Они будут лелеять память даже о какой-нибудь случайной фразе, брошенной тобой при мимолетной встрече, и может статься, что для них она пребудет самым ярким воспоминанием в жизни. И если тебе удастся повести их за собой, то корона путеводным светом осветит весь твой дальнейший путь, сделав тебя… гм, доподлинно гигантом, Королем Артуром в серебристых доспехах. Но с другой стороны, стоит тебе, скажем, ударить, а уж тем более обесчестить женщину, проявить малодушие или хотя бы пнуть лающую собачонку, выказав мелочную вспыльчивость, – и это будет подобно зеркалу, давшему трещину.

Те слова проникли глубоко. Поначалу Эдуард лишь пожал плечами, однако заронил их в память и решил руководствоваться ими по жизни, тем более что правдивость их ощущал буквально нутром. Вечерами он даже стал воздерживаться от выпивки, выказывая свои трезвость и радение в ратной практике до седьмого пота. Пил воду, а ел баранину и соленую рыбу, лишь подчеркивая свое здоровье молодецким сном и ранним вставанием.

На четвертые сутки после выхода из Лондона они встретили Джона Невилла, держащего путь на юг. Он возвращался один, держась римского плитняка Лондонской дороги. Здоровье Джона постепенно шло на поправку, хотя жар все еще давал о себе знать. Своего брата Уорик приветствовал бурным восторгом, пока не заметил бурых кровоподтеков и нагноения на его правой руке. Тут Ричард похолодел, после чего стал подгонять своих людей, а брата с ходу развернул на север.

Джон Невилл, со своей стороны, был в восторге и даже в легкой оторопи от вида стольких тысяч войска. Вволю питаясь мясом, он в считаные дни поправился и теперь на свежей лошади бодро держал путь вместе с армией. Джон передал все, что сумел разузнать, хотя Дерри Брюер при всяком выходе из подвала завязывал ему глаза. Сведения были довольно скудны, но Уорик благодарил судьбу за освобождение брата. Несмотря на то что с Эдуардом их сплачивало общее дело, было что-то настораживающее в том, как новый король рвался с поводка, вскипая лютым гневом по малейшему поводу. Соратником Йорк был непростым, и Ричарду доподлинно не хватало той непринужденности и доверия, какие были у него с младшим братом – в том числе при разговорах, в которых не приходилось следить за каждым своим словом.

Шел девятый день пути, когда передовые лазутчики углядели первые признаки неприятеля. Лондонская дорога шла через деревушку Феррибридж, где берега реки Эйр связывал между собой красивый мост из дуба и сосновых досок. Теперь он был порушен, и воды стремительно неслись мимо разбитых и порубленных бревен. Ряды Эдуарда находились в миле к востоку от переправы, и он отдал приказ квадратам Фоконберга и Уорика подойти и починить мост, возведя новый из поваленных деревьев, чтобы армия могла переправиться по нему и продолжить свой путь на север. Город Йорк лежал там в каких-нибудь двадцати милях, и Эдуард был исполнен решимости войти в пределы его стен и завладеть мощами своего отца и брата. Каждый потерянный день был для него очередным унижением, мириться с которым он не мог.

* * *

Уорик глядел на работу плотников. Под надзором двух старших солдат, знающих толк в столярном ремесле, они с огоньком взялись за дело. Таких и хлебом не корми, а дай повозиться с тесом и бревнами, после чего они лишь удовлетворенно крякнут, довольные собой и выполненным заданием. С задорными улыбками часть из них расшивали топорами бревна на толстые доски, а другие с помощью тесаков и рубанков укладывали их и осуществляли подгонку. Работа шла ходко.

Вбитые в дно сваи моста, разумеется, никуда не девались: выдернуть их никто не мог, а сгореть им помешала вода. На своем месте им еще стоять и стоять, и по ним надо было лишь перекинуть и скрепить меж собой сшитые балками дощатые настилы. Обвязанные для подстраховки веревками плотники размещали их на мостовых опорах и размашисто, в два-три мощных удара, пригвождали обухами топоров. Сработано было неказисто, но прочно (красота тут никому не нужна, нужно лишь переправиться на тот берег).

Сзади, с хрустом жуя яблоко, подошел Фоконберг – как раз на хруст Уорик и обернулся.

– Дядя Уильям? – спросил он якобы удивленно. – Теперь уже недолго. Половина работы сделана, завтра к утру снова двинемся.

– Да я не с проверкой, Ричард. Просто так подошел, – отозвался старший из Невиллов. – Эти земли я как свои пять пальцев знаю. В молодости мы тут с твоим отцом охотились – вон там, меньше чем в десяти милях отсюда.

Улыбка Уорика стала несколько натянутой. Дядины истории имели свойство застигать врасплох, вызывая пелену в глазах и щипанье в горле. Такие моменты Ричард особенно не любил: они словно вытаскивали наружу его слабость.

– Дядя, давайте об этом как-нибудь в другой раз. Мне сейчас еще бумаги разбирать, доканчивать кое-как письма…

Он поглядел на предвечерний горизонт, где вместо солнца розовело мглистое зарево. Холод к вечеру становился кусачим. В палатке, наверное, уже зажгли светильники.

– Конечно, конечно, Ричард, – закивал Фоконберг. – Возвращайся к своей работе. Я тебя не держу. С час назад тут стоял твой брат Джон – журился, что реку нельзя перейти вброд. Отец бы вами гордился.

У Уорика напряглось в груди, а в жилах затрепетал гнев.

– Спасибо, дядя, – склонил он голову. – Хочется на это надеяться.

И указал на реку с набухшими влагой глинистыми берегами. В преддверии сумерек вода почернела, стала словно железная.

– Работа спорится. С рассветом, думаю, отправимся.

* * *

Лорд Клиффорд пребывал далеко не в радужном настроении. Начать с того, что ему дали задание отрезать Лондонскую дорогу к югу – поручение, доставшееся ему не иначе как по злонамеренной подсказке Дерри Брюера. Работа, прямо скажем, черная, более уместная для отряда какого-нибудь баннерета[27]27
  Баннерет – в феодальную эпоху рыцарь, имеющий право вести в бой группу людей под своим собственным знаменем.


[Закрыть], а то и вовсе для шайки простолюдинов. К чему было ставить над этой братией особу высокородного происхождения? На это остается лишь плечами пожимать. Однако пришлось ехать и осуществлять догляд за двумя сотнями лучников и столькими же топорщиками, которые сейчас шли и кидали в сторону Джона Клиффорда негодующие взгляды. Сомерсет или граф Перси от такого задания явно отказались бы, тут и гадать нечего. Однако задача была выполнена, мост порублен, а его части скинуты в реку, где стремительное течение, подхватив, унесло их без всякого следа. Капитана своего воинства Клиффорд спросил, как быть со сваями – не убрать ли? Тот ответил дерзкой ухмылкой, за что вмиг заработал дюжину плетей. Но похоже, среди своих дружков этот дерзец пользовался авторитетом, и именно из-за такого обращения лорда они на обратном пути к основной армии злобно на него косились. На эту бесцеремонность Джон не реагировал, а лишь всю дорогу смотрел перед собой.

– Милорд! Милорд Клиффорд! – донеслось откуда-то сбоку.

Барон обернулся с упавшим сердцем, понимая, что срывающийся от волнения голос юного лазутчика вряд ли может быть глашатаем хороших вестей.

– Докладывай, – скомандовал он в ожидании, когда лазутчик спешится и отвесит положенный поклон.