Текст книги "День не задался"

Автор книги: Комбат Найтов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Комбат Найтов
День не задался

День не задался: сначала узнал, что сын забрал документы из вуза, затем девица-юзер долго и упорно доказывала мне, что у нее не работает установленная программа, хотя у меня, в моем интерфейсе, все работало. Пришлось настраивать ее собственный интерфейс, убирая, наставленные ей самой, настройки браузера. Потом раздался звонок на мобилку и пришлось ехать, через весь город, для того, чтобы сгенерировать новые ключи к «Банк-клиенту», но по приезду выяснилось, что банк этого не требует, просто генеральный директор неправильно понял менеджера банка. Вернулся домой под вечер, перехватил что-то на кухне. Дома никого, жена у «вечерников», будет поздно. Настроение – пулемета не хватает… Включил компьютер жены и запустил «Забытые сражения». Продолжать старую компанию не стал, решил начать новую: Ленинград, 5-й иап КБФ, с самого низа. Младший лейтенант, И-16 24-й серии. Черт меня дернул записаться под чужой фамилией. Несколькими днями раньше прочел в инете материал о найденном «ишаке» под Лугой. Три боя провел, все в порядке. Получаю новое задание: сопровождение СБ на бомбежку моста через Лугу. Вылетаем двумя тройками, я – правый ведомый во втором звене. Ускорил время, лететь далековато. По привычке не очень придерживаюсь строя, а устроил «маятник». Привычный голос спикера: «Ты где? Займи свое место в строю!» «Да пошел ты!» Немцы. 8 «мессеров», асы. Четверо идут на первое звено, четверо идут к девятке СБ. Я выше, начал разгон со снижением, с целью подловить первую пару на дистанции открытия огня. Бой получился какой-то сумбурный и необычный. Наши действовали совсем не так, как обычно действует компьютер: звенья распались, истребители действуют поодиночке, бомберы совершенно не прикрыты, я ношусь рядом с ними, один «мессер» запарил и отвалил, тут на меня наваливается все их оставшееся звено. Скорость еще была, но один из них успел дать по мне очередь перед входом в облако. Облако ворвалось в комнату! В нос ударило запахом авиационного лака, сгоревшего пороха, и по лицу заструилась вода. Вместо джойстика в руке двулапая ручка «ишака», дикая боль у основания черепа и рев двигателя. «Не понял!» Авиагоризонт показывает небольшое кабрирование и правый крен. Курс 285, 420 км/ч. Смотрю на правый борт: пробоины! Козырек тоже пробит в двух местах. Лихорадочно вспоминаю задание: Июль 41 года, я должен быть в районе Кингисеппа, конец боя, бомберы повернули назад. Даю правую ногу, и блинчиком, не выходя из облака, пытаюсь развернуться на обратный курс, требуется 40–45 градусов. Удалось… Набрал скорость. Выскочил из облака и вижу, как «мессер» пристроился к СБ, метрах в 400-х от меня справа ниже. «Почему так болит шея?» А крови нет. Оглядываюсь назад: сверху никого, снизу еще двое, набирают высоту. Облегчил винт, атакую. Почему-то нет радиосвязи. Прицел очень неудобный: громадная труба с наглазником. Зато скорость большая: 530. Немец увлекся. Видимо, у пушки кончились патроны, бьет только из двух пулеметов. Дальномера нет, придется на глаз. Поймал! Какой тугой спуск! Готов! Делаю горку! Иду маятником, постоянно оглядываясь назад. СБ парит и отключил левый двигатель. Немцы прут на него. Интересно, сколько у меня снарядов и патронов? Все, пора! Закладываю левый вираж, иду в лобовую со снижением. «Упреждение, упреждение, упреждение!» «Огонь!» и доворот влево на ведомого. «Огонь!» и иммельман! "Ой, дурак! На хрена я полез на вертикаль! Это же «ишак», а не Ла-7! Переворачиваюсь, но скорость потерял. Вот он, «мессер», а скорости нет! Стоп! А у него винт стоит! Где второй? Должен быть ниже и впереди. Не вижу! Плохо! Немец сбрасывает фонарь. «Э, нет, мы так не договаривались!» Две очереди из ШКАСов по кабине, он валится вовнутрь. Где второй «мессер»? Не вижу. Вот что-то! Это же парашют! Оглядываюсь, больше никого. СБ ползет на одном моторе. Продолжаю качать маятник и сопровождать его. Впереди еще один, но он удаляется от нас. На проходе мимо бомбера вижу, что он машет мне флажками. Если бы я знал, что он хочет сказать. Сигналов я не знаю… Сбросил скорость, подошел поближе, оглядываюсь – никого. Он открыл форточку, показал большой палец и растопырил 4 пальца. Потом махнул рукой: «Уходи!» Я показал, что нет, доведу. Прибавил скорость и продолжил «качать маятник». Он же не знает, что я не знаю, куда идти. Порылся в карманах, нашел комсомольский билет: Титов Павел Петрович. Зеркало бы! Посмотрел на планшет. Курс проложен из-под Таллина, посадка в Кронштадте, осталось 25 км. СБ выпустил шасси и пошел на снижение у Красной Горки. У меня заморгала лампочка, поэтому я пошел на посадку вместе с ним. Черт, сколько сил надо потратить на выпуск шасси. СБ сел, мне пришлось перетянуть через него, потому, что он остановился на полосе. Посадка у меня получилась «не очень»: оказалось пробитым колесо, правую стойку я подломил. Может быть, оно и к лучшему. Посмотрим. От стоянок к СБ и ко мне идут люди, выехало две машины и трактор. Расстегнулся, вылез на крыло. По-прежнему, очень болит шея. Вспоминаю, что Титов был убит в воздухе пулей в шею. Ощупал петлицы: два кубика, на груди комсомольский значок и «Ворошиловский стрелок». Негусто. Подходит подполковник, докладываю: «Лейтенант Титов, 5-й иап КБФ, сел на вынужденную по топливу!»

– Что ж вы, говнюки, так моих ребят прикрывали! Двое вернулось из девяти!

Подходят летчики, и один из них обнял меня:

– Ну, лейтенант! Ты даешь! Четырех "мессеров" приземлил! Что домой-то не пошел? Я ж тебя отпускал!

– Значит бы, вернулся бы только один… Ты подбит был, а фронт рядом, – он еще раз обнял меня, потом повернулся к подполковнику и доложил:

"Товарищ подполковник, 1-я эскадрилья нанесла бомбовый удар по понтонному мосту в районе Кингисеппа. Были атакованы 8-ю "мессершмиттами", которым удалось связать боем истребительное прикрытие. Девятку прикрывал только этот лейтенант. Шесть машин сбито зенитками над целью. Два "мессершмитта" были сбиты нами, четыре "мессершмитта" сбил он. Задание выполнено."

– Четыре "мессера"!?

– Да, Константиныч, сначала ведущего первой пары, и после атаки лейтенант ушел в облако, потом вернулся, сбил второго и ушел наверх вперед, я думал, что он нас бросил, нет, развернулся и в лобовой атаке подбил один и второй "мессер". Один выбросился сразу, а у второго мотор остановился, и он его добил.

Майор повернулся ко мне и спросил:

– А что за странные маневры ты делал, когда нас сопровождал? Вверх-вниз, вверх-вниз.

– "Маятник", позволяет снизить путевую скорость и держать высокую собственную. Плюс позволяет увеличить площадь обзора и атаковать противника сверху.

– Ладно, лейтенант! – подполковник положил мне руку на плечо. – Извини, что сгоряча обидел. Пойдем в штаб, сообщим твоим, что ты сел у нас. Пусть техника пришлют с "дутиком". Убирайте оба самолета, освобождайте полосу.

В штабе долго выслушивал нотацию майора Душина, что вместо расчистки неба занялся сопровождением и не вернулся в Лагсберг. У нас никто не вернулся из вылета. И командир отводил на мне душу. В конце концов, командир бомберов не выдержал, вырвал у меня трубку и спустил на Душина «всех собак». Заодно и на тех, кто не дает постоянного прикрытия его бомберам, а направляет прикрытие с противоположного участка фронта.

– Твой лейтенант 4 "мессера" завалил, а ты его ругаешь!

– Как он теперь в полк вернется! И машину на посадке поломал!

– А что, есть возможность нормально сесть, если снарядом вырвано четверть диска?

– А что вы его так защищаете, товарищ подполковник?

– Он спас и не бросил мой лучший экипаж, довел до аэродрома. А твои ушли! И над целью мои были без прикрытия, только твой Титов.

– Дайте трубку Титову. Что ж ты так докладываешь, что ни хрена не понятно! Возможности доставить тебе техника и правую стойку, у меня нет! Сейчас напрягу инженера полка, он свяжется с инженерной службой авиации флота. Может быть, там что-нибудь придумают. Так что, сиди, жди!

Это полностью совпадало с моими желаниями. В свой полк мне лучше не возвращаться. Я ведь ничегошеньки о "себе" не знаю. Таллин уже отрезан немцами. Но вот беда, кроме комсомольского билета, у меня никаких документов нет. Я обратился к командиру полка, тот послал меня к особисту, особист послал меня еще дальше. Замкнутый круг. До Кронштадта рукой подать, вот он, виден, а я до него доехать не могу: два КПП на железной дороге до Ораниенбаума, КПП на пристани и КПП в Кронштадте. Комсомольский билет не тянет. Через неделю в полку появился полковник Романенко: его 13-й иап перелетел из Керстово в Кронштадт. Несколько И-16 село в Красной Горке: после боя не хватило топлива. Я подбежал к нему и доложился: так и так, сижу с аварийной машиной. Требуется правая стойка и "дутик". Обещал помочь, но, все напрасно. Дни я проводил в тактическом классе, знакомясь с условными знаками, системой связи, условными сигналами и остальной белибердой. Бои за Таллин принимали трагический характер. Тут в Красной Горке оказался генерал Новиков. Причем, с целью наградить меня "Знаменем". Ему-то я и выложил все, что я думаю: что боевой летчик сидит и жрет паек, причем талоны уже кончились. Летная книжка и удостоверение под Таллином, немцы рвутся к Ленинграду, а я зря жру свой паек. Реакция у Александра Александровича была мгновенная: сунув мне коробочку с орденом в руку, он схватил телефон. Меня перевели в 13-й иап, вместе с самолетом, и дали Романенко сутки на приведение моей машины в боевое состояние. Так я попал в 4-ю (13-ю отдельную) эскадрилью 13-го истребительного полка ВМФ. На следующее утро привезли стойку и колесо. Механики заменили стойку шасси, я получил предписание прибыть в Кронштадт, но, по дороге я ввязался в драку с Ю-87, рвущимися к Кронштадту. Получил от стрелка-радиста какого-то "лапотника" больше 60-ти пробоин, свалил его, пощипал еще три "девятки" и плюхнулся на аэродром Толбухин с практически пустым БК. Никто ничего мне не записал: прилетел и прилетел. Спустя пять дней пришли мои документы из-под Таллина, и я увидел свою летную книжку. Проклятье! Такой почерк мне не воссоздать! "Ишак" все еще ремонтировался. Потребовалась смена нескольких цилиндров. Прибыло и мое удостоверение личности. Пока я был на боевом дежурстве, в землянку попала 50 кг бомба. Летная книжка исчезла. Выписали новую. С 12 сентября вылеты стали регулярными. Немцы рвались к Кронштадту, а у нас таяли истребители, способные защитить Кронштадт. Вспоминаю, что "штуки" или "лапотники" базировались на аэродроме под Лугой, в Тырково. Я поймал Романенко и сказал ему о том, что единственный аэродром, близкий к железнодорожной станции, находится там.

– У меня нет разведчиков. Дважды пытались сорвать налеты, штурмуя Красногвардейск, с нулевым результатом.

– Давайте попробуем, товарищ полковник. С утречка. И в условиях низкой облачности.

– Лейтенант! Ты чего не в свое дело лезешь?

– Надоело по-пустому, товарищ полковник. Я этот аэродром, как мамину бахчу, знаю! Рощица там посередине. Там "лапотники" и стоят.

– Ладно, хрен с тобой. Пойдут "Илы", 9 штук, и шестерка "ишачков". Ты – ведущий. Смотри!!!

Взлетели утром 16 сентября, за полчаса до рассвета. Собрались у Ораниенбаума, пробили облака и пошли к Череменецкому озеру. Пробиваем облака сверху. Внизу сплошной дождь, на 400-х метрах вывалились из тучи. Ливневый дождь и два штаффеля на старте. На рулежке не меньше полка. Наносим удар. Внизу каша из пламени и взрывов. На отходе нас пытаются "пощипать" "мессера" из Красноармейска. Потеряли Ил-2. Бомбежек Кронштадта сегодня не было.

– Смотри-ка, нащупали!

– Надо бы их несколько раньше брать, до Рамбова, товарищ полковник.

– Сколько у вас самолетов в эскадрилье?

– Семь. И три в ремонте. Командир ранен, сейчас находится в 1-м ВМГе.

– Давай, лейтенант, двигай эскадрилью в Копорье. Займись перехватом "юнкерсов". Исполняй обязанности. Внимательно отнесись к маскировке и связи.

– Товарищ полковник, у нас 6 самолетов, из 10, имеют радиостанции на борту, но нет ни одного шлемофона. И вся электропроводка на самолетах не экранирована. Прикажите выдать шлемофоны и дайте команду инженеру полка заменить высоковольтную проводку финской "харрикейновской". Вон сколько этого хлама валяется.

– Слушай, лейтенант! Не доставай меня! Иди сам, и скажи, что я приказал. Все понял? Дождь кончится и вылетайте. Горючее и техники будут завтра.

Копорье почти на линии фронта. Дальше немцам не пройти, так как нашу морскую пехоту здесь весь Балтфлот, форты Серая Лошадь и Красная Горка поддерживают. Но, если засекут, то мало не покажется. Зениток у нас только три. Взлетно-посадочная полоса – просека в лесу. Сверху по верхушкам деревьев натянута маскировочная сеть при помощи лебедок. В трех километрах юго-западнее – линия фронта. На нескольких соснах набили трапики, протянули туда телефонные кабеля, подняли стереотрубы. Основное наблюдение в южном-юго-восточном секторах. Краснофлотцы-наблюдатели должны были заметить взлетающих «лапотников», а мы – взлететь и уничтожить «юнкерсов» во время набора высоты и до подхода истребителей прикрытия из Гатчины. Весь день приходится сидеть в кабине. Сигнал к взлету – зеленая ракета вдоль полосы. Набор высоты производить в стороне от аэродрома. Спасибо Жене, нашей кормилице, разносит воду, молоко, бутерброды, забирает промокший брезент, если накрапывает, и приносит новый, просушенный у печки на камбузе. Третьи сутки барабанит дождь, у нас затишье, но наблюдение мы не снимаем, боевое дежурство тоже. С наступлением темноты летчики передают машины техникам, а сами идут в небольшой деревянный домик егеря: одна общая комната – кают-кампания и пять маленьких спален на две койки. Подъем – задолго до рассвета, завтрак, надеваем регланы, просохшие за ночь, и за полчаса до рассвета мы уже в кабинах. Я втиснулся в кабину, Анатолий, мой техник, помог пристегнуться, спрыгнул с крыла и выдернул колодки из-под колес, и полез под крыло. Там не капает и можно вздремнуть. Штаб эскадрильи в одной из комнат домика, там стоит командная радиостанция, полевые телефоны, связывающие нас со штабом полка в Кронштадте и с соседней дивизией морской пехоты. Сегодня 27 сентября, в той истории, которую я покинул, линкор «Марат» должен получить 1000 килограммовую бомбу в первую башню, правда, есть уже отклонение. Насколько я помню, перед этим, за неделю, в него попали две пятисотки. Сейчас этого не произошло. День проходит тихо. Налетов на Кронштадт сегодня опять нет. Видимо, мы хорошо ударили по Тырково. Около часа дня подошел Макеев и передал мне телефонограмму. Нам дали отбой, эскадрилье приготовиться к перелету за Волхов для переучивания и получения новой техники. Вылезаю из кабины, иду в штаб. Созвонившись с полком, уточняю задачу и маршрут полета. Собрал ребят в кают-кампании, поставил задачу. Женя плачет, не хочет оставаться, но БАО нам не принадлежит, у них другое командование. Подвешиваем дополнительные топливные баки. Лично проверил удаление контрольных пробок на воздухоподводах. «Все по местам! К запуску!» Опять начался мелкий дождь. Взлетаем. Прошли на бреющем 10 километров, начали набор высоты. Поджались к нижней кромке, дал команду разойтись и пробивать облачность. На 3500 метрах вышли из облачности. Я сделал круг, все в сборе. Идем с превышением 200–300 метров над облачностью, чтобы, если что, нырнуть в нее. Самолетов противника не видно и не слышно. Мы не стали облетать занятые противником районы, прошли над ними и сели у Царицына озера северо-восточнее Тихвина.

Учебный полк КБФ, переместившийся из-под Ленинграда, еще обустраивался. Нам предстояло пополнить личный состав, освоить новые самолеты. Прибыло 9 летчиков. Только трое имеют опыт боев, остальные переведены с Тихоокеанского флота и трое – только что окончили училище в Ейске. Новых И-16-х в полку нет. У меня после ремонта двигатель работает неустойчиво, временами пропускает, "чихает". Драться на такой машине трудно. Пошел выбирать, что есть. Новых самолетов только 12, все ЛаГГ-3. Восстановленных – штук сорок. Есть Яки, есть МиГи, есть ЛаГГи. Собрал "Совет в Филях".

– Товарищи, нам предстоит переучивание. Я бы предпочел летать на "ишачке" 24-й или 27-й серии. Но ни двигателей, ни новых самолетов этой марки нет, – я рассказал что есть.

– Я в Як больше не сяду! Горит как спичка! – сказал Кириллов, молодой парень со следами ожогов на щеках.

– А ЛаГГ – это лакированный авиационный гарантированный гроб. Ни маневренности, ни динамики, – добавил еще кто-то.

– Только не МиГ! Мало того, что "утюг", так еще и вооружение никакое! Бьешь-бьешь, а никакого толку.

Мнения разделились, требовалось принимать решение.

– Будем переходить на ЛаГГи. Объясняю почему: на носу зима, в основном будем заниматься штурмовкой и бомбардировщиками. Лишние потери нам совершенно ни к чему. 12 машин новых, с завода и довоенной сборки, четыре еще выберем с новыми двигателями. Вооружение у него самое мощное из всех предложенных. И боезапас большой. Есть подвеска РС.

– Понятно, Петрович. Ну что, пошли в класс учить матчасть!

– В первую очередь, снимите со старых машин радиостанции. Все остальное подождет.

– Мы же не техники! Как это делается?

– Сами разберетесь! Там три блока: передатчик, приемник и блок питания. И антенну не забудьте снять. В кабине стоит коммутатор управления. Вернусь – проверю! Ключи и плоскогубцы у всех за кабиной с левого борта.

Я пошел в штаб и занялся оформлением бумаг. Единственного, пока, техника отправил найти 4 ЛаГГа с новыми двигателями и переписать их номера.

Через неделю все вылетели самостоятельно, кроме троих молодых. Я разбил людей попарно, с учетом темпераментов, привязанностям на земле. Топлива в полку было немного, поэтому летали поодиночке. А я занялся молодыми, обучая их строям. На десятый день все изменилось: немцы начали наступление на Тихвин. Командование флотом приказало перелететь в Борисову Гриву. Опять низкая облачность, а метеорологи дают 4 километра толщину покрова. Трое из 16-ти никогда в облаках не летали. Связался с Романенко, он теперь нашей бригадой командует, но одновременно и нашим полком, так как назначенный на его должность человек не прибыл к месту службы. Доложил о намерениях разделить эскадрилью на время перелета: две шестерки пойдут над облаками, а трое «зеленых» и я пойдем под облаками. Иван Георгиевич замолчал, потом запретил этот перелет.

– Оставляй молодых в Тихвине. Тринадцать для вас счастливое число! С завтрашнего дня полком командует Охтень. Прилетишь – свяжешься с ним. Задача твоей эскадрильи: охрана наших судов и кораблей на Ладоге. Немцы открыли охоту за ними. Молодежь в этих боях лучше не использовать. Подберу вам кого-нибудь. Давай шустрее, Титов. У меня от бригады крохи остались!

Надо было видеть обиженные лица трех сержантов. Мы перелетели в Борисову Гриву. Полет прошел нормально. А вот потом началось! Осень, низкая облачность, у гражданских судов радиосвязи нет. Сюда бы Пе-3, у которых штурман есть, а тут ты один, у тебя только карта. Немцы использовали "Ме-110" и "Ю-87", а мы мотались парами, прикрывая фарватер. Свободная охота у них и свободная охота у нас. И все в 200-ах метрах у воды. Радиосвязь немного выручала, но с ориентированием все равно были большие проблемы. Провел шесть боев, сбитых нет. Уходят в облака, и ищи ветра в поле. В начале ноября не вернулся из боевого вылета Литвиненко, зацепил на вираже воду. На Ладоге начался ледостав и нас, наконец, перевели на отдых, на Комендантский аэродром. 8-го ноября наши сдали Тихвин. 10 ноября был большой налет на Ленинград. Нас подняли по тревоге, но наша эскадрилья была в резерве авиации флота. Поняли нас через сорок минут, прикрыть отходящих по топливу. После взлета сразу заметил "свалку" в районе Ленморканала. Повел туда эскадрилью. Успели вовремя! К немцам подходило подкрепление из восьми 109-х. Мы были выше и ударили с разворота от солнца. Я заметил разрисованный самолет и вцепился в него. Ведомого сбил с ходу, а вот немец, с горным пиком на фюзеляже, оказался крепким орешком. В бой на виражах он не втянулся, потянул на вертикаль. А у меня там была связывающая четверка. Когда немец достаточно уверенно оторвался от меня и потерял скорость, его атаковал Володин, он увернулся и вошел в пике, но за ним потянулась белесоватая полоса. "Мессер" оторвался и от Володина, но на этой высоте его, на выравнивании, атаковал я, и он вынужден был уйти на вираж. Моя пушка проделала в его левом крыле довольно большую дыру, но он автоматом потянул в правый вираж, я его подрезал и зашел в хвост. Две коротких из БС, вношу поправку, залп из всего бортового. Есть! У машины отлетает хвост. Перевожу машину в набор, осматриваюсь и замечаю еще пару, которая решила выйти из боя. Немцы выполняют ножницы, сбивая прицеливание. Нас двенадцать, их пятеро. Успеваю атаковать ведущего, но рядом проходят трассы ведомого, кручу влево. По ведущему я попал. Немец-ведомый не ожидал левого виража и рыскнул вправо, затем начал исправлять ошибку и попал под прицел Елисеева, моего ведомого. Теперь уже немец вынужден уходить от трассы.

– Ваня! Возьми его! – я завершил вираж и снова атаковал ведущего. Он, видимо, ранен, потому что отклоняется вяло. Атакую снизу вверх. БСки распарывают ему брюхо, появился огонь. Иван бьет по ведомому слишком длинными очередями. Делаю ему замечание, но победителей не судят! "Мессер" взрывается! Три немца все-таки ушли! На пикировании нам их не догнать. Собираю группу, и начинаем "качать маятник". Время патрулирования подходит к концу. От Кронштадта появляется наша смена. Обменялись позывными, идем домой! Веду все 12 машин домой. Давно ли из таких вылетов возвращались единицы! Сели в Кронштадте.

После приземления нас вызвали в Ленинград, в штаб флота. Катер шел до порта к 10 причалу Ленпорта. По дороге зашли в Рамбов. Там в кают-кампанию зашел высокий, весь закутанный в камуфляж военный, с замотанной в чехол длинной винтовкой. Засунул винтовку между ног, и, откинувшись в кресле салона, склонил голову на грудь. Левая рука держала винтовку. Я обратил внимание на пальцы. Они были длинные, как у пианиста, и тонкие, как у девушки. Мы не ели с утра и получили все сухим пайком. Разложили все на столике в кают-компании. Каждый достал, что имел. Я подошел к военному в камуфляжном костюме и попытался тронуть его за плечо. Рука еще не коснулась его, когда я услышал глухой простуженный голос:

– Матросик, отвянь! В глаз дам!

– Иди поешь, пехота!

– Не хочу, дай поспать! – он повернул голову, и на меня уставились два пронзительно голубых, с огромными ресницами, чуть влажных, глаза, в которых плескалось море, безмерная усталость и полное равнодушие. Я понял, что с нами в салоне сидит девушка-снайпер.

– Я понимаю, что вы устали, но кусок в глотку не полезет, если рядом кто-то голодный.

– Через полтора часа ты будешь иметь совсем другое мнение, лейтенант. Я еду хоронить своих родителей. Они умерли от голода, – резко прозвучал голос неизвестной девушки. – А я ничем не могла им помочь.

Я впервые услышал о том, что в городе люди уже умирают от голода. Глядя на ее грязные локти и колени, я понимал, что она только что с позиции на Ораниенбаумском пятачке. У войны оказалось и женское лицо. Я еще раз пригласил ее к столу.

– Мы взлетели четыре часа назад, и приглашаем тебя к нашему столу. Бой над Новым Петергофом видела?

– Видела! Сколько наших погибло?

– Все вернулись на базу.

Ее глаза вспыхнули и широко раскрылись. – Не ври! Такого быть не может! Каждый день видим: улетают трое, возвращается один.

– Взлетело двенадцать, и ты видишь здесь двенадцать. Пять сбитых немцев. Мужики! Нам не верят! Бой видели, но считают, что нас немцы пощипали!

– Мы – 13-й авиаполк! Немцам просто не повезло с нами столкнуться, матрос. Иди к столу!

Девушка встала, перехватила свою винтовку.

– Главстаршина Бахметьева, 6-я бригада морской пехоты, командир группы снайперов КБФ.

Ребята притихли и удивленно посмотрели на бойца. Она была чуть ли не на голову выше меня. Кроме снайперской винтовки в чехле, у нее не было никаких вещей. Лицо грязное, и только в районе правого глаза грязь была вытерта чем-то. Глаза вспыхнули и потухли. Ребята уступили ей место у стола.

– Присаживайтесь, угощайтесь.

Михаил достал еще маленькую кружку, продул ее, поставил на стол и плеснул "наркомовской" водки.

– За пять сбитых получили!

Девушка взяла кружку, посмотрела на всех:

– Бейте их, ребята. Бейте! – хлебнула налитое и вдруг, заплакала.

– Она едет хоронить родителей.

– Капитан 1 ранга Бахметьев, писатель, вам не родственник?

Девушка мотнула головой, но сказать ничего не смогла. Еще пуще заплакала.

– Это мой отец. Был, – послышалось сквозь слезы.

Ее звали Людмила, доброволец, на фронте с июля месяца. 50 убитых немцев. Мы, по сравнению с ней, щенки. Она – воин. Не отпустили ее одну. Заехали на площадь Декабристов, выслушали все от начальства, попросили у них машину и поехали на плошадь Репина на квартиру Людмилы. Она опоздала на сутки. Ее родителей уже похоронили на Серафимовском кладбище. Проехали туда и постояли немного у свежей братской могилы. Вернулись обратно почти в пять часов. Быстро темнело, мы шли на катере в Кронштадт. В районе Нового Петергофа нас попытались обстрелять немцы. Людмила выскочила на борт катера и разрядила обойму в сторону берега.

– Карать их надо, Павел, карать! – Я понял, что завтра ее уже не будет. Забрал у нее увольнительную, пообещал морякам с катера буханку хлеба и тушенку, чтоб подождали, добежал до комендатуры, продлил увольнительную Людмилы. Мы увезли ее к себе в полк. В 6.30 услышал, что она встала в землянке. Встряхнула коптилку из 20-мм гильзы, осмотрелась. После этого присела на край моей койки и долго смотрела на меня. Я открыл глаза и посмотрел на нее.

– Спи! Еще рано!

– У нас скоро подъем.

– Я не умру. Буду писать, какая у тебя полевая почта? У меня нет родителей, но есть ты. Я пойду?

– Подожди, я тебя провожу. У тебя нет пропуска по Кронштадту.

Мы зашли в столовую, я отдал лишний талон, и мы, молча, позавтракали. Пили какао с молоком и заедали булочкой с маслом. Булочка в рот не лезла.

– Ешь, Паша, ты должен их бить. Так как вчера, и еще лучше! – Она достала карандаш и написала свою полевую почту. Оторвала, и по памяти записала мою почту.

– Как твоя фамилия, Павел?

– Титов Павел Петрович.

– Пошли, скоро катер на Рамбов, опоздаем.

Мы долго целовались у причала, пока катер не дал три продолжительных. Людмила перепрыгнула с причала через леера, как заправский морской пехотинец. Она и была им. Ее подхватили вместе с винтовкой и отдали ей честь. Снайперов на пятачке все знали в лицо. Господи, какая же она красивая!

Нас оставили прикрывать Кронштадт. Четыре вылета на барражирование каждый день. Жжем топливо, почти без цели, демонстрируя, что мы на страже. Через месяц объявили об освобождении Тихвина. Приехала Людмила. У нее увольнительная на два дня. Я вписал ее фамилию и полевую почту в свою летную книжку месяц назад. Она раскрутила гильзу, которая висит у нее на груди: там моя фамилия и моя полевая почта.

– Я хочу стать твоей женой, – это было первое, что я услышал у причала на Морзаводе. Мы пошли в город, и нашли ЗАГС недалеко от Центральной площади. По дороге Люда рассказывала, что с ней что-то произошло, что тот день не выходит из памяти. – Самое противное: я стала бояться смерти. Раньше я выходила на позицию, и мне было все равно: вернусь – не вернусь. Сейчас я долго и упорно маскируюсь, бью один раз, и срочно меняю позицию. Боюсь умереть и потерять тебя. И попробуй только умереть сам! Я тебе этого не прощу!

Мы расписались в городском ЗАГСе Кронштадта, пришли в полк, и объявили об этом. Нас поздравил капитан Охтень и комиссар полка Захаров. От выпивки мы отказались и ушли в мою землянку. Люда, зачем-то, убралась в землянке, растопила буржуйку, вычистила свою СВТ, вышла на улицу и вымыла руки. Затем вернулась и усадила меня на мою постель.

– Мне постоянно казалось, что это был сон! Не знаю почему. Но ты мне снился каждую ночь, – я поцеловал ее золотую прядку волос.

– Не делай этого, я стесняюсь. Господи! Какая я дура! Ты же – мой муж!

Она сняла маскировочный костюм, ватник, гимнастерку, осталась в хлопчатобумажной майке, в сапогах и в брюках. Я встал и закрыл на засов дверь в землянку. Буржуйка еще не раскалилась, и в землянке было довольно прохладно. Руки Людмилы покрылись мелкими пупырышками. Ей было холодно. Я накрыл ее шерстяным верблюжьим одеялом. Она легла рядом и задрожала еще больше.

– Меня колотит, как в первый раз на позиции! – попыталась улыбнуться Люда. Я промолчал, но поцеловал ее.

– Еще, пожалуйста! Я так соскучилась по тебе!

– Ты получила мои письма?

– Да! Я их получала каждый день! Одно потерялось. У нас убили почтальона. Расскажи мне, что было в этом письме!

– Только то, что я тебя люблю, и, как ты и просила, продолжаю бить фашистов.

– Потуши свет, пожалуйста. Мне очень нравятся отсветы из печи.

Я задул коптилку и снял гимнастерку.

– Только не торопись. Мне немного страшно. Понимаю, что ты мой муж, что я люблю тебя. Но все равно страшно.

– Я тебя люблю, маленькая моя!

– Я выше тебя на 8-10 сантиметров! – она уложила голову мне на грудь и сжала своими ладошками мои руки.

– И что? Это тебе мешает?

– Нисколечки! Но мне интересно, насколько это мешает тебе? – она завозилась с брюками, сбросила сапоги и забралась полностью под одеяло.

– У меня есть один большой секрет: я все это делаю в первый раз в жизни. Но, мне все это очень нравится. Я тебя люблю, Павел! – она повернулась лицом ко мне, и наши губы слились в долгом поцелуе. Больше слов не было. Только то, что нас уже не разлучить.

К сожалению, это были грезы! Реально, через день Люда ушла на катере в Рамбов, в свою бригаду, и, наверное, в тот же день пошла на нейтралку. Мы летали на штурмовку, вялые и вязкие бои с истребителями немцев, морозы, битва под Москвой. Все это прошло мимо нас, не задев смертельными шипами.

На Новый Год Людмила сказала, что у нас есть маленькие проблемы: у нее не пошли месячные. А я не знал, где живут мои родители! Я пошел к майору Охтеню с рапортом о переводе Люды в наш полк. Командир был пьян, и нес околесицу, но рапорт подписал. Люда надулась на меня, хотя я сделал все то, что было нужно. Но ночью я был вознагражден полностью:

– Господи, как я соскучилась! – прошептала Людмила мне на ухо!

Рано утром меня выдернул из койки сигнал тревоги. Форсируя не полностью прогретые двигатели, полк уходил в бой. Моя пара пристроилась последней. Затем был долгий и муторный бой с 54 эскадрой. Немцы подтягивали резервы, мы – тоже, но мы знали, что это все – отвлекающий маневр. Требовался решительный удар. Но сил на него ни у кого не было.