Текст книги "Российский колокол № 1–2 (34) 2022"
Автор книги: Коллектив авторов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
Он протянул ключи Юстасу, и тот, поколебавшись, взял их. Сжал покрепче и направился к магазинчику, немного недоумевая: дверь-то и так открыта, зачем ему ключи?
Но на этот раз дверь лавки оказалась заперта, и парень не сразу подобрал ключ. Вошёл в помещение, зажёг свет. Теперь внутри всё выглядело намного хуже, чем в прошлый раз.
Первым делом Юстас взялся за уборку. Он попросил соседей помочь ему, но, как и ожидал, они отказались: не потому, что не хотели помогать, обычно в городке всё делали вместе, а потому, что сослались на некие волшебные законы, по которым Юстас мог добиться успеха только в одиночку.
Парень хотел напомнить, что в сказках героям обычно полагались помощники, но решил не спорить ни с кем. И принялся за работу.
Когда к вечеру он закончил с помещением лавки, один из шкафов рухнул. И за ним открылась ещё одна дверь. А за нею Юстас обнаружил огромный, во всю немаленькую комнату, часовой механизм. Правда, этот механизм был какой-то диковинный: он состоял не только из шестерёнок, но и из колб, пробирок, странно изогнутых деталей и исковерканных песочных часов.
Уставший парень посмотрел на это и закрыл дверь. Утром, всё утром…
Наутро он первым делом забежал к часовщику попросить у него инструменты. И, зайдя в комнату с механизмом, принялся ковыряться в ближайших деталях. Он не совсем понимал, что делает и зачем, но, считая, что хуже уже не станет, деловито разбирал части и собирал их обратно, протирал их влажной тряпкой от пыли, смазывал выданной часовщиком смазкой, пытался комбинировать детали по-новому…
И так день за днём. Он потерял счёт времени. Только позвонил с почты отцу и маме, предупредив, что останется у бабушки с дедушкой до конца лета. Родители удивились, но спорить не стали. И Юстас вернулся в закрытую раньше комнату возиться с механизмом.
Бабушка только качала головой да молча собирала ему поесть. Дед же попытался было предупредить о чём-то, да оборвал себя на полуслове, махнул рукой и велел быть поосторожнее с «этой чародейской машинерией». Только Юстас давно уже не боялся устройства: то давно и безнадёжно сломано. И чтобы починить его, требовались знания, которых у парня не было. Так что возился с ним Юстас, скорее, для удовольствия.
И как же он удивился и испугался, когда в один день пара сложенных вместе деталей с шестерёнкой засветились мягким золотистым светом! Ненадолго, минуты на три, но в тот день Юстас долго не решался вновь притронуться к механизму, пока не убедил себя, что ему почудилось.
Но на следующий день связка из двух шестерёнок двинулась. И двигалась секунд тридцать. Юстас лишь глазами хлопал на эдакое чудо.
Казалось, стоит остановиться, но он уже не мог. Ему стало интересно, сможет ли весь механизм заработать. К тому же он вложил в ремонт столько труда, любопытства, заботы, любви… нет, это слишком громкое слово, но симпатией он к устройству точно проникся. И Юстас продолжил работу, вкладывая себя всего в починку.
В какой-то момент к нему присоединился и господин Ян. Часовщик появился незаметно, вот только что его не было, и вот он уже рядом, подсказывает что-то, подаёт инструмент, предлагает пообедать… А механизм всё больше светится, и всё больше шестерёнок движется…
Юстас словно очнулся от долгого сна, когда устройство было почти завершено. Просто спешил по улице к магазинчику и внезапно осознал, что город снова меняется. И оживает. Дома вновь сверкают, жители весело переговариваются у изгородей и скамеек, улочки наполняют ароматы цветов.
И именно в этот день в лавку пришёл первый покупатель. Незнакомый Юстасу человек в мантии попросил продать ему двести граммов волшебства
На помощь пришёл господин Ян: часовщик поднёс к механизму коробочку, вручённую покупателем, и в неё просыпалась разноцветная пыльца. Взвесив коробочку на весах, извлечённых откуда-то из угла, часовщик досыпал ещё немного пыльцы, закрыл тару и протянул её покупателю. Получил взамен деньги, проводил гостя и сообщил ошарашенному Юстасу:
– Молодец, парень! Дело пошло.
– Но я же ничего не сделал… я ведь в волшебство не верю…
– Главное – что ты его творишь, – хлопнул его по плечу Ян. – А значит, твоё сердце верит.
И больше на эту тему говорить отказался.
Покупателей с каждым днём становилось всё больше. И в предпоследний день лета механизм заработал, производя разноцветную пыльцу волшебства.
– А ведь мне пора, – растерянно сказал Юстас, глядя на то, как ловко нанятая часовщиком девушка взвешивает и отмеряет волшебство покупателям.
– Пора, – согласился подошедший (и когда успел?) – дед. – Ты дал нам ещё десяток лет. Если приедешь ещё… – и он замолчал.
– А как же – «нельзя уехать, если знаешь тайну»?
– Ты теперь мастер волшебства, – серьёзно сказал дед. – Тебя нельзя удерживать против воли. Ян-то, он к городку нашему сердцем прикипел. А ты – птица вольная. Только ты… приезжай иногда.
– Но всё-таки как мне это удалось? – спросил Юстас. – Я ведь так и не поверил до конца.
– Ты начал творить, а это всегда немного волшебство, – пожал плечами дед. – А там и сердце подключилось: ведь каждому хочется верить, что он делает не просто железку. А разум… разум – штука такая, что ему в последнюю очередь тут доверие нужно. Пойдёшь покупать билет на поезд?
– Конечно! – спохватился Юстас. И побежал на вокзал. Купил билет на завтрашний поезд. Позвонил отцу и маме, что послезавтра будет дома.
И вернулся в лавку. Постоял, рассматривая диковинный механизм. Хотел было закрыть его комнату на ключ, но передумал. И шкафом задвигать дверь не стал. Всё равно в городке почти не бывает посторонних. А скрываться от своих – последнее дело.
Юстас шёл по городку, узнавая и не узнавая его одновременно. Он приехал в умирающее место, а уезжал из процветающего, кипучего, деятельного города. И он лишь надеялся, что это больше не изменится ещё много-много лет. И если для этого нужно поверить в волшебство – или сотворить волшебство! – то он готов приложить все усилия. Ведь это такая малость…
Правда, вместе с городком изменился и сам Юстас. И этот изменившийся парень видел мир совсем иначе, чем тот балбес, что приехал к родным два с половиной месяца назад. И дело было даже не в том, что теперь он верил в волшебство. Просто теперь он умел творить его собственными руками.
Прогудел подъезжающий поезд. Юстас простился с бабушкой и дедушкой и пообещал им вернуться на следующий год.
И он точно знал, что вернётся. Вернётся, чтобы найти себе ученика и позволить миру, в котором есть волшебство, просуществовать ещё немножко дольше.
Писатели ближнего зарубежья
Лина Богданова
Галина Анатольевна Богдан (творческий псевдоним – Лина Богданова) родилась в 1961 г. в семье военного лётчика. Проживает в городе Гродно (Белоруссия).
Окончила Гродненский государственный университет. Тридцать шесть лет работает в школе.
Является членом Союза писателей Белоруссии, членом Союза писателей Союзного государства. Лауреат и дипломант литературных конкурсов республиканского и международного уровней.
Активно публикуется в литературных, женских, научно-методических, детских и молодёжных изданиях, на литературных интернет-порталах в Белоруссии и за рубежом. Пишет для взрослых и для школьников. В государственных издательствах «Беларусь» и «Народная асвета» вышло 26 книг автора.
Ботинки на коврике– Как не стыдно, – кипятилась Яня, – мама моет, выбивает, пылесосит по три раза на неделе, а вы…
Приверженка образцового порядка пыталась донести до своих детей обыкновенную бытовую истину. Ну и до мужа немножко, тот не лучше малышей себя вёл. На ярком половичке ручной вязки днём и вечером красовалась беспорядочная обувная композиция – от крошечных сандаликов до пыльных туфель сорок четвёртого размера.
– Не прихожая, а обувной магазин! Весь половик изгваздали, – бормотала она, вновь и вновь расставляя туфли, сапожки, тапочки по специально отведённым в шкафу полочкам.
А потом подметала песок, оттирала следы щёточкой. И понимала, что новый день принесёт тот же подарок. Не менее двух раз. Первое нашествие грязных ботинок приходилось на возвращение детей из школы (позже – из колледжа и университета), второе – вечером, когда дети приходили с прогулки, а супруг – с работы.
– Перед дверью подошвы вытерли, дома тряпочкой от пыли и грязи очистили – и на полочку отправили отдыхать, – внушала она сыну и дочке простое и нужное правило. – Тогда ваши ножки всегда будут обуты аккуратно и красиво. А дом порадует гостей и хозяев порядком. Разве трудно запомнить?
Запомнить было нетрудно, а вот выполнить… Нет, иногда Аля и Олег маму радовали. Но чаще неслись к себе, на ходу сбрасывая и раскидывая всё, что мешало почувствовать домашнее тепло и уют.
Вот и сегодня. Яня с трудом поднялась на свой этаж с двумя сумками: в одной – тетрадки, в другой – яблоки с помидорами (мимо рынка проходила, ну как не затариться?). Мечтала о чашке чая и диване, о новой серии любимой картины и часе покоя. А вышло…
Две пары крошечных сандаликов затерялись в россыпи туфель и босоножек. Натюрморт завершали пёстрые кроссовки, забравшиеся в огромный пластмассовый самосвал. И пушистый белый мишка-рюкзак, из которого выглядывали мишки-тапочки.
Губы хозяйки дрогнули и… расплылись в счастливой улыбке. Сумки небрежно опустились на свободный от обуви островок. Сериал с чаем были благополучно позабыты.
– Деточки мои… – прошептала Яня, ещё не до конца осознав глубину своей нечаянной радости. – Вернулись… слава богу!
– Бабушка! Бабушка пришла! – потонул её шёпот в ярком всплеске детских голосов. – А мы к тебе! Прямо из Египта! Представляешь?!
Она представляла и не представляла. Смеялась и плакала, с любовью посматривая на кучу обуви на вытертом половике – верный признак её большого семейного счастья.
Бывшая тёща– А бывших зятьёв не бывает! – раздражённо заявила дочери Маруся. – Как и бывших тёщ. Зря ты Владика выгнала. Не чета твоему новому кавалеру мужчина. Непьющий. Воспитанный. Аккуратный. Детей любит. Пост солидный занимает. Такими запросто так не кидаются.
Вот только оказались у дочки свои виды на счастье. Она стояла на своём и упорно строила новую семью, по крупинкам лелея новые семейные радости. А истерзанное переживаниями Марусино сердце разрывалось между родной кровиночкой, внуками и несчастным Владиком.
«Подумаешь, ворчливый, – рассуждала она, складывая привычную ссобойку непривычному новому зятю, – подумаешь, жадноватый – я бы сказала, экономный. В принципе, хорошее для мужика качество. А этого фрукта мы вообще не знаем. И что Инка в нём нашла? Как в омут полетела. Не то что с головой – со всем нажитым. И деток за собой потянула. Беда…
А Владик? Должно быть, к маме подался. А она что? Женщина, к быту неприспособленная. Всю жизнь у мужа за спиной пряталась. Стыдно сказать – дом аж две служанки вели. Горничная да повариха. Марта – настоящая барыня! Была. Теперь что – муж умер, прислугу держать средств нет. А тут ещё и сынок вернулся. С полупустым чемоданом (видела я, как собирался горемычный, что под руку попалось, захватил, шкаф открыть не удосужился). Как там они? Что едят? Как порядки наводят? Как ладят?»
Промаялась Маруся месяца два. Не выдержала:
– Всё, ухожу. Не могу смотреть, как ты этому дармоеду Владиковы любимые ватрушки печёшь!
– Он не дармоед – прорабом на стройке работает, – возмутилась уставшая от материных упрёков да косых взглядов дочь. – Меня любит – не то что некоторые, тобою любимые. К детям хорошо относится. И руки у Матвея из правильного места растут.
– Ну и пусть себе растут! – ухватилась за последний довод Маруся. – А меня увольте. Собираю вещи – нет сил на чужие радости любоваться.
– И куда ж ты денешься? На дачу до апреля не сунешься – печка едва греет. Уж до лета потерпи. А осенью Матюше общежитие дадут, съедем. И потом – отчего это мои радости для тебя чужими оказались?
– Допрыгалась! Вместо родного дома казённая двадцатиметровка! А я… да мало ли мест у старого человека в запасе? У подружек перекантуюсь.
– Знаю я этих подружек! – фыркнула дочь. – К сватье на поклон собралась? Владичку куриными котлетками закармливать? А что он…
Маруся хлопнула дверью. Не стала выслушивать гадости о милом сердцу зяте. Пусть и бывшем. Ох уж эти молодые – сходятся, расходятся. А семья страдает. Дети по папке соскучились. Тёща бывшая, опять же…
– Не бывает бывших тёщ! – заявила Маруся на пороге сватьиного дома. – Так что принимай, Марта, помощницу. Ну что смотришь? Признайся уж, давно домашней еды не ели?
– Ну… – старалась припомнить мама Влада. Не вспомнила. Звенящая от непривычного ритма и выпавших на долю хозяйки забот голова быстро соображать отказывалась. Марта махнула рукой. Отступила назад. – Входи уж. От такого энтузиазма оружия, кажется, не придумали ещё. Будь гостьей. А хочешь, хозяйкой. Бери в свои руки всё, что осталось. Доверяю…
Инна не стала отговаривать маму от странного шага. Знала: той бы порядок везде навести. Собственными руками. По своему усмотрению. А там…
– А там лето придёт, вывезет она Владикову маму на дачу. Усадит на крыльце под навесом в кресло-качалку. Компотом ревеневым напоит, свежим клубничным вареньем угостит. В баньке выпарит. И по внукам соскучится. Самое долгое – до середины июня без нас протянет. А после лета домой вернётся – мы с переездом как раз квартиру до нужной кондиции доведём. Месяц завалы разгребать будет! Глядишь, и перестанет Влад своей новой жене чужие котлеты таскать.
– Ты бы намекнула Марии Ионовне на измены своего бывшего, к чему себя виноватой выставляешь? – предложил как-то Матвей.
– К чему человека разочаровывать? У мамы так заведено: своё слово – самое веское, свои взгляды – самые зоркие, свои пироги – самые вкусные. Своё сердце… А сердце у мамули большое и щедрое. Его любви на всех хватит: и на нас с детками, и на сватью, и на бывшего зятя, – Инна лукаво взглянула на мужа, – и тебе достанется. Сразу после лета и почувствуешь, как тёщи любить умеют.
Как Петровна от мужа уходила– Надоел своими капризами! Сорок лет терплю! Хватит! – Петровна расстреливала мужа короткими ёмкими фразами. Служивший мишенью Иннокентий Иосифович внешне невозмутимо покуривал на балконе. Его молчание подстегнуло Эмилию Петровну к дальнейшим действиям. Она прекратила словоизвержение и помчалась в спальню.
Вытянула с антресолей сумку. Сорвала с плечиков в шкафу пару платьев. Сунула в пакет стопку белья. Уложила косметичку, кошелёк, банковскую карточку.
И хлопнула дверью. С наслаждением!
Через пару минут она была уже на остановке. Через час – у мамы.
– Давно бы так! А то мамину хатку до запустения довела. Что сад, что огород, что дом – посмотреть страшно…
Спровоцированный яростью «ураган» пронёсся сначала по двору. Смёл в огромную кучу за забором сорняки, ломаные ветки, полусгнившие ящики. К концу дня ещё две кучи красовались в углу старого сада, а сама Петровна с удовлетворением взирала на результат из чисто вымытого оконца в маленькой маминой кухоньке, с удовольствием запивая поселившуюся на душе радость травяным чаем. Вприкуску с шарлоткой из только что собранных яблок.
– Давно бы так, – сладким, яблочно-коричным шёпотом наплывали волны нисходящего покоя. – И чего, дура, столько лет маялась?
Потом она взбила перину и подушки, сменила бельё и улеглась в скрипучее гнёздышко пружинного матраца. На мысли сил не осталось. Помолилась на образа. Немного поворочалась…
– Неужто проспала? – хватилась Петровна, отмечая рассвет за окнами. – Немудрено: ссобойки да завтраки готовить теперь некому. Пусть сами управляются. Заодно и от капризов отвыкнут – с самим собой-то капризничать не получится.
Сладко потянулась. Ещё чуточку понежилась в пуховой мягкости маминых перин. Хорошо!
Выпила чаю с остатками шарлотки. Легко справилась с уборкой. Потом отправилась на кладбище, прибрала родительские могилки. Немного поплакала. Поговорила с мамой. Полюбовалась золото-багряными шапками клёнов.
На обратном пути заглянула в сельмаг, узнала последние новости. Предупредила продавщицу о следующем визите. Заказала продукты.
Угостила сосиской соседского кота. Выгребла из-под вишен листья. Затеяла кострище. Снизу полдюжины картофелин уложила. Долго сидела, любуясь огненными всполохами. Серые клубки дыма, устремляясь в небеса, вызывали воспоминания. О маме. О простом и уютном деревенском детстве. О студенчестве – Эмилии удалось поступить лишь на заочное, совмещая учёбу с работой в сельсовете.
Вспомнились и весёлые девичьи посиделки у извилистой Спушанки. Танцы и кино в клубе. Шумные сельские свадьбы. Запах прогретого солнцем сена на сеновале. Щекотные пузырьки парного молока на губах. Грустная мелодия блуждающей в сумерках гармони…
Лица. События. Радости. Разочарования. Первая встреча с Кешей.
До свадьбы она не добралась. Вспомнила о картошке. Спохватилась, неловко заорудовала корявой веткой, выгребая подгоревший обед из поблёскивающего сине-жёлто-оранжевым седого пепла.
Отобедала чем Бог послал. Навела порядок в кухне. Растопила печку…
* * *
На четвёртый день дом и участок были приведены в порядок. Из окон на мир смотрели весёленькие белоснежные занавески в снежинках. Свежепобеленные калитка и забор от улицы празднично и немного вызывающе выделялись из золотисто-рыжего окружения. Огород и клумбы в палисаднике чернели старательно разровненной землёй. На верёвках в глубине сада колыхались на ветру пёстрые домотканые половики.
Пушистый серый кот мирно дремал на завалинке. Рядом примостилась Петровна в цветастой шали с расписной чашкой в одной и огромным маковым бубликом в другой руке.
– Вот уж наворотила делов, ударница! – послышался с дороги знакомый голос. – Всё ли в гордом одиночестве успела переделать?
– А как иначе, Иннокентий Иосифович? – манерно пожала плечами ударница, шумно отхлёбывая чай из маминой чашки. – Нам теперь надеяться не на кого.
– А кто, с позволения спросить, принудил вас к сей самостоятельности? – хмыкнул муж, устраиваясь рядом.
Откусил добрую половину бублика:
– Хватит капризничать. Всё равно в деревне делать больше нечего. От скуки загнёшься. Домой поедешь? У меня только сегодня выходной. Потом три дня автобуса ждать. Что скажешь?
Петровна прикинула: а ведь и вправду загнуться можно. Все дела переделаны. Конечно, муж ей достался не подарок. Слишком в еде переборчивый. Ночами храпит. Но ведь не пьёт, как некоторые. Зарабатывает прилично. По театрам-выставкам таскает. А что ворчит частенько, так то от возраста и проблем на службе. Поди, на магазинных пельменях и держится бедолага.
Опять же, с автобусами здесь целая проблема. Ездят лишь по вторникам и субботам…
– Кеш, я не могу. Я у Зоськи продуктов на послезавтра заказала.
– Тоже мне причина! Да твоя Зоська давно привыкла к срокам твоих капризов. Больше пяти дней они не выдерживают. Едем?
Петровна хотела возмутиться: кто бы говорил о капризах! Но не стала. И она принялась собирать вещи. Четвёртый уход от мужа, проходя в плановом режиме, приближался к концу. Пора было возвращаться в город.
Слёзы… слёзы… слёзы…Дождь наконец окончился. Ушёл куда-то за реку, за полдня промочив город до нитки. Солнце уже подумывало выбраться из полупрозрачного облачного убежища. Кокетничало, выставляя то один, то другой бок, и снова закутывалось в ажурную небесную шаль.
Природа вовсю радовалась жизни. По листьям поскакивали полусонные солнечные зайчики. Трава отмылась от городской пыли и торжествовала всеми оттенками зелёного. Птицы, завершив водные процедуры в ближайших лужах, чистили пёрышки и верещали на все голоса. Лишь тучи всё ещё не желали уступать завоёванных позиций. Сердито хмурились, вздыхали, тормозили изо всех сил, цепляясь набухшими телами за верхние ветки деревьев, антенны, крыши домов… Даже пытались плакать, выжимая из опустошённых тел последние капли.
Но на них уже никто не обращал никакого внимания. Прохожие в одночасье свернули свои зонты и, ловко огибая лужи, заторопились по своим делам.
В окне первого этажа старого пятиэтажного дома появилась удовлетворённая поворотом событий физиономия одинокой пенсионерки семидесяти восьми лет Марьи Львовны Трофимовой. Впрочем, одиночество её можно было считать условным. Сын Марьи Львовны наведывался из столицы раз в месяц. Дочь давно приглашала в свою Америку. Писала часто. Звонила каждую неделю. И заглядывала к матери дважды в год – на Рождество и летом.
К мужу Марья Львовна заглядывала сама. Частенько. Иначе, к сожалению, было нельзя – покоился её супруг на Северном кладбище уже три с половиной года. К себе пока не приглашал, но внимания требовал: то цветочки полить, то памятник протереть, а то и службу на могилку заказать – святое дело.
Подруги у Марьи Львовны были. Но возраст не давал возможности видеться так часто, как хотелось бы. А потому любимыми и наиболее доступными жизненными удовольствиями пенсионерки были телефонные разговоры. И наблюдение за событиями на улице. С собственного подоконника.
Соблюдая традиции – как-то не хотелось выглядеть в чужих глазах праздной любопытствующей, – Марья Львовна принялась деловито переставлять на подоконнике цветы, завозила тряпочкой по рамам, завозилась с форточкой. А сама цеплялась за каждое мало-мальски заметное изменение по ту сторону мира.
– Красота-то какая! Хоть жизнь на подоконнике проведи. Жизнь… да сколько её осталось?!
Из подворотни выскочил старичок. Засеменил, засучил сухонькими ножками по мокрому тротуару, изредка поглядывая на небо.
– Ну чего косишься, сердешный? – воззвала к незнакомцу Марья Львовна. – Не ровен час спотыкнёшься. Или в глаз что-нибудь попадёт! Вот уж мне эти мужчины…
Как в воду глядела. Старичок вдруг вздрогнул. Подскочил. Завертелся на месте, судорожно выискивая в глубине карманов нечто жизненно важное. Нашёл-таки! Вытянул на свет божий чистенький (казалось со стороны) носовой платок. И принялся вытирать правый глаз. А потом и оба – слёзы уже текли по обеим щекам.
– Вот незадача, – пожалела старика Марья Львовна, – и плачет как ребёнок. Ну ты подумай, соринка в глаз попала – стихийное бедствие. Ох уж эти мне мужчины!
Рядом стукнула дверь. Наблюдательница тут же переключилась на более интересный объект. Из подъезда выскочил симпатичный человек средних лет. Оглянулся. Махнул рукой. И побежал к стоящей неподалёку машине.
– Олег, ты не так всё понял!
Истошный женский крик разорвал тишину комнаты. Марья Львовна прищурилась: и кого это так разобрало? А, так и есть! Раиса, неугомонная молодка с третьего этажа. Надо же! Опять всё та же песня! Бабе под сорок. А всё никак мужика не застолбит. И ведь как старается! Что ни день – то новый кандидат. А результат…
– Не тем берёшь, Раиса, – затянула Марья Львовна, с интересом наблюдая за развитием событий. – Ох и не тем…
До рецепта дело не дошло. Ситуация за окном менялась с космической скоростью. Раиса выскочила на тротуар, метнулась к машине, наткнулась на проходящую мимо девушку в шикарном белом плаще. С удивительно красивым цветком в руках и сияющим от счастья лицом.
Везёт же кому-то! А девице явно повезло. Просто так никто не сияет на всю улицу.
– А плащ-то белый ни к чему, – констатировала Марья Львовна между делом.
И снова как в воду. Счастливая обладательница сияющего лица, возмутительно прекрасного цветка и белого плаща отлетела в сторону, тоненьким каблучком угодив в лужу. На белом подоле щедрой россыпью растеклись пятна. Милое лицо перекосилось, и девушка запоздало отпрянула в сторону, едва не сбив с ног мамашу с малышом, случайно оказавшихся на пути. Ребёнок от неожиданности выпустил из рук воздушный шар. Ярким пятном тот взмыл в небо, зацепился за первую попавшуюся тучу и поплыл прочь.
– Мама! – заревел ребёнок.
– Вот так незадача… – позволила себе повториться Марья Львовна, отмечая слёзы в глазах всех главных участников сцены. – Надо же…
Странная получалась картина. И притягательная. Девушка плакала молча, прижав к груди смятый в суете цветок. Раиса – навзрыд, судорожно заламывая руки. Ребёнок – с протестующим криком. Каждый сожалел о своём: о потерянной игрушке, об испорченном наряде, о несбывшейся любви.
А сама Марья Львовна плакала с наслаждением. Как же сладки были эти горькие слёзы! Как опустошающе приятны! Как желанны! И как спасительны…
Она не плакала уже три с половиной года. С похорон мужа. Как отрезало. И ведь сколько раз порывалась. То себя пожалеть, то покойника, то дочку в далёкой Америке, то сына… Иногда и просто так поплакать хотелось. Очень. И вот теперь… теперь она плакала за всё и сразу. Жалея непутёвую Раису, девушку с цветком, затерявшийся в небесах шарик, ребёнка, собственных детей, плачущего от боли старика в подворотне… весь белый свет. И себя заодно. Одинокую. Неуклонно стареющую. Никому, по большому счёту, не нужную…
Солнце, определившись наконец по поводу времени собственного появления на небосклоне, выбралось из золотистого облачного пуха, заглянуло в окно на первом этаже, заскользило по мокрым щекам плачущей старушки. Солнечные зайчики засновали по стенам домов, по лицам прохожих, по листьям, травам, цветам… расцвечивая мир яркими красками. Щедро и жизнеутверждающе. Один из них заглянул в отъезжающую от дома машину. В зеркале заднего вида показалось смущённое мужское лицо. По небритой щеке покатилась скупая слеза…
Марья Львовна встрепенулась, на секунду перестав плакать. Неужели?
Нет, показалось… А жаль…
