Текст книги "Российский колокол № 1–2 (34) 2022"

Автор книги: Коллектив авторов

 
Мой дух теснят дощатые часы,
склонили головы седые гвозди.
Когда осенние челны
придут, печальны и честны,
прошу тебя,
будь, как и прежде,
будь везде,
будь возле.
 

 
Зыбкий подножный субстрат стоит на горбатых китах,
живёт в неустойчивом русле Гераклита,
единственный твёрдый фундамент – могильная плита,
панцири черепах и раковины улиток.
Соль земли состоит из отдельных щепоток.
От зубов отскакивает пламенный язык Герасима,
занюханный кухонный шепоток
на руку сильным мира сего.
Под нами волнуется Тетис,
необузданный кипяток,
громоздится над нами Тетрис,
панельно-шаток,
нас с молотка,
с прилавка
толкает в оптовую пропасть вселенский торг,
как итог —
грибным дождём разольётся новая Хиросима.
Ты неси меня,
чёрная речка Акидабан,
узнает и примет обратно
родного брата
одинокий океан,
волосы встали дыбом,
всё, что было любо,
отдали слащавым лыбам
и чугунным лбам.
Я ступил только шаг по неровной поверхности Парагвая
и сразу пошёл на дно, потому как не знаю брода,
но умоляю у смертного одра,
моя дорогая,
не оставляй меня никогда,
ты бежала прочь от Великого голода —
нас двоих обуяла великая жажда,
в потоках крови, лавы и оранжада
впереди открывались любви световые года.
Брызжа слюной, набросилась дикая похоть.
Наши дети с улыбкой уходят в последний поход,
чтоб свои молодые силы в лёгкие сельвы вдохнуть.
Кто сегодня откажется бросить камень?
Ты хоронишь меня своими руками,
зарывая всё глубже во влажное тело своё.
Я так часто стал путать тебя с войной,
над могилой моей райский ворон гнезда не совьёт.
Тебя же, подруга моя, бедолага,
на месте, увы, не линчуют
солдатня-пьянчуги,
поведут с балаганом
по разным странам,
на потеху долгоруким ресторанам.
Мохнатая Офелия,
Хулия Пастрана,
урчит в животах толстосумов вырезка филейная,
ты рвёшься в пампасы, к родным просторам,
но кругом только прутья решётки, на все четыре стороны.
Жизнь этой бабочки неоправданно долго длилась,
и ты упорхнёшь на свидание с космосом, Ремедиос.
Дождь перебирает чётки капель,
гложет сердце месяц-скальпель,
только жертву сожрав, вернётся Дионис.
Кричат крамольные ответы
горячие ветры,
в тяжёлой воде возбудили взвесь,
посбивали дремотную спесь,
лживую жирную слизь.
Мы с тобою – здесь и днесь,
это и есть наша жизнь.
Солнце не зря сочится из проржавевших небес,
потерявших свой первозданный блеск,
повисших ветхой эгидой над полем брани.
Многие грянулись оземь, сотни и тысячи
в потной сече,
с кем ты сейчас?
С Харландом или Берни?
Мир, стреноженный правильными играми,
хочешь – не хочешь, сгинет в огне,
мы на острой грани,
на выходе из гавани,
уже сегодня «Гранма» причалит в Гаване.
Весна расправит свои подвенечные перья.
Любовь рождается в пене, в кипении,
ей не нужно другого сырья,
кудлатые гребни,
как крохотные пигмеи,
рухнут пред нею,
падут на колени
на гигантские мостовые нашей Гибернии,
спавшие под асфальтом останки бренные
выйдут наружу цветами, едва их коснётся слеза.
Я прошепчу лепестками:
– Здравствуй, моя Элиза.
 

 
Измученных мельниц колёса
Приводят в движение тысячи воль и сил.
 
 
Я состригаю волосы.
 
 
То ли дюны, то ли колосья,
То ли небо, то ли волн синь.
 
 
Я состригаю волосы.
 
 
Чужих ДНК обручальные косы
Сплетут бесконечную осень.
 
 
Я состригаю волосы,
Я состригаю последние волосы.
 

 
Скажи, свет мой,
зеркальце —
если это ещё не конец,
что будет в конце?
Проскользни кистепёрой кометой
по тонкой границе
извилин и сердец
меж тесных арен и сцен.
 
 
Где трибун, что наложит вето,
сорвёт театральную ветошь
и в вечность войдёт младенцем?
Ищи теперь в поле ветра,
ищи её, подросшую наотмашь.
Корабль пустыни взвалил на ершистую спину
Ковчег Завета,
бредёт на ощупь.
Закольцованным, заколдованным танцем спина
лента времени завита,
затоптана рейвом и мошем.
 
 
Молвит Сутуга, молчит Сократ.
Пусть тонут!
Пусть стонут!
Им воздастся стократ,
когда схлестнутся суппорт и хобот,
сожмутся мускулы кулака.
Всех вместит моя дощатая строка,
бегущая без отдыха и страха.
Остался последний штрих кода,
или ты станешь чёрточкой штрихкода,
или буковкой на языке баррикад,
или выступишь против разнузданного порядка
и погибнешь как честный дикарь.
Пускай исказит сотни лиц крик,
да, нам нужен блицкриг,
а не этот цирк!
Но да здравствует жизнь, та, что выше страстей и теорий,
только ради неё можно мир потопить в терроре.
Сквозь звёзды и прах
растут миллиарды правд —
дай им дорогу,
смертию смерть поправ.
 

 
Дитя в коляске, держащее красный шарик
в ещё неумелых, наивных руках.
 
 
Когда не сумеешь расслышать даже шагов
своих старческий шарк,
вспомни,
как ты легко отпустил меня в облака.
 

Мелисса Шартрез

Поэт, художник. Наследница по прямой линии древнего польского рода Добровольских. Училась в Сорбонне. Работала в крупнейших художественных галереях Европы и Америки: Рейксмузеуме (Амстердам), Музее Уитни (Нью-Йорк). Много путешествовала.

Публиковать стихи начала с шестнадцати лет. Первый сборник стихотворений «Мальчикам это нравится» вышел в 1992 г. с предисловием Иосифа Бродского.

В настоящее время живёт в Москве.

 
Как падал ты, стремительный и властный,
На всех парах – неведомо откуда,
Мой ласковый, единственный, прекрасный,
А я смущалась на пороге чуда.
Сливались дни, и ночь сходила с круга,
Я для тебя на всё была готова;
Вся в белом платье, наплывала вьюга,
А ты летел и опускался снова.
Как падал ты легко – не наглядеться,
Мелькали пятна, здания, предметы;
Как будто кто впустил к себе погреться
И предложил мне чай и сигареты.
Мне скажут: проза. Да, возможно, проза.
Когда с лыжни сходили чемпионы,
Как жар соблазна, как разгул мороза,
Ты шёл и шёл под пляс и перезвоны!
Лепились вновь узоры-завитушки,
И снился сон, какой-то сон прекрасный,
Как смотрят вслед друзья мои, подружки,
А ты со мной – единственный и властный!
 

 
Уходит весна в сказанье,
Но топчется на углу;
Назначил ты мне свиданье,
Собой рассекая мглу.
А вечер идёт сквозь город,
Идёт на какой-то зов,
И каждый влюблён и молод,
И смотрит поверх мостов.
А платье под стать удушью,
Как молодость напоказ,
Чуть тронуты синей тушью
Тяжёлые веки глаз.
Ты весел. Ты твёрдо знаешь,
Как сердце летит на вздох,
Любовь на земле одна лишь,
Всё сходится, видит Бог.
Светает над речкой чёрной,
И в небо глядит звезда,
Ты – дерзкий, ты – непокорный,
Влюблённый в меня навсегда!
 

 
Как тянутся длинные улицы,
Как медленно кружит метель.
А люди идут и целуются,
А в сердце – свобода и хмель.
Над этими тяжкими соснами
Взлетает и падает снег,
И сумерки кажутся грозными,
И ночь набирает разбег.
Как призраки сосны качаются,
Как улицы тянутся сны,
И вымыслы ввысь устремляются
В предчувствии новой весны.
Летят поезда бесконечные,
Снега на разъезде метут,
И только прохожие встречные
Всё мимо идут и идут…
 

 
А в небе – стая облаков,
Плывёт, как будто по теченью,
Мгновенья солнечных часов
Скользят за уходящей тенью.
Всё глуше птичьи голоса,
И вроде песенка не спета,
Но смотрят пристально глаза
В глубины ультрафиолета.
Ты видишь, я к тебе спешу,
Вся жизнь моя как час отвесный,
И слышен голос бессловесный,
И я одним тобой дышу!
Давно ли я тебя нашла
И обрела в пылинке малой,
Но в этой жизни небывалой
Готова я сгореть дотла!
И тает звук твоих шагов,
И воздух льётся и струится,
Всё дальше стая облаков,
А счастье длится, длится, длится!
 

 
Катится солнце, сбивая пыльцу,
Платье в горошек всё так же к лицу;
Вновь наплывает и стынет рассвет,
Тень растянулась на тысячу лет.
Сказка – намёк; где намёк, там и ложь,
Прямо ли, вкривь – всё одно пропадёшь!
Кто же окликнет в родимом краю?
Яблоко падает в руку мою.
Звёзды над нами стоят высоко,
Будем на небо глядеть мы легко;
Без дуновения высь пролегла.
Тянется лето. Дорога светла.
За расставаньем не видно огней,
А под ногами темней и темней.
Больно уж смел ты, как я погляжу,
Вот что тебе на прощанье скажу.
Жаркое лето звенит над Москвой,
Вновь против стрелки пойду часовой,
Буду молиться в неясной тоске
Я за тебя на родном языке.
Строчки напомнят спустя много лет
Платье в горошек, браслет-самоцвет,
Яблоко, музыку, взмах мотылька…
Мне бы влюбиться, да жизнь коротка.
 

 
Время дивных превращений,
Октября мгновенный прах,
А давно ли тень сирени
Отражалась в облаках?
Эти дни ни с чем не схожи,
Словно взор небесный твой,
И не скрыть мне этой дрожи
Между небом и землёй.
Музыканты ловят звуки
На задворках тишины,
Прижимают скрипку руки,
И, всплывая, реют сны.
Языки костра сыграют
Музыку моих страстей,
Прежде чем навек растают
Шорохи осенних дней.
 

А. П.

 
Всё казалось, что мир неразлучен,
Никому не дано нас разнять;
Как же лихо сюжет был раскручен,
Чтоб изнанку любви показать!
 
 
Кто сумеет потерю измерить,
Кто пройдёт, как и ты, по судьбе,
Кто меня бы заставил поверить,
Что пишу я всё это тебе?
 
 
Отчего эта жизнь как привычка,
Отчего на воздушных путях
Всё мне чудится птиц перекличка,
Будто я засиделась в гостях?
 
 
Вдруг откроется купол небесный,
Где, неведомой волей храним,
Как при жизни, пройдёшь ты над бездной
И заступником станешь моим.
 
 
Не с того ли мне снится и снится,
Как на склоне осеннего дня
Тень твоя в небесах золотится
И от бед ограждает меня!
 

 
Не с теми я, кто взял да и простил,
Ведь я любила, он меня любил;
Не для него застенчивый мой свет,
Он всё простил, а я, признаться, – нет.
Остывший кофе. Дождь стучит вдали,
Преступно плакать на краю земли.
Когда б смириться мне достало сил,
Подумать только, он меня простил!
 

 
Он обнимал меня и всё такое,
Потом куда-то уносил во тьму;
Я в зеркало глядела платяное,
И отраженье нравилось ему.
Любовь порой исполнена значенья,
И ясно мне теперь до мелочей,
Как входит в разговоре точка зренья,
И белый свет, и радуга ночей!
 

 
И платье с плеча ниспадает,
И грудь холодят жемчуга,
И пенье сирен нарастает,
И падают с неба снега.
 
 
И вроде бы солнышко светит,
И вроде бы жизнь удалась,
Но только никто не ответит,
На что я вчера повелась!
 

 
Как хорошо, что лето скрылось
И всё вокруг переменилось,
А день – чем дальше, тем темней,
И всё быстрей, быстрей, быстрей!
А мне б любить вас до озноба,
И верить про любовь до гроба,
И петь о том, что путь далёк,
И слушать Катю Огонёк!
 

 
Не то чтоб мир забылся
Среди земных фиест,
Мне в эту ночь приснился
Внезапный твой приезд.
 
 
Как день был жгуч и ярок,
Как полдень был глубок,
Как сон мой, как подарок,
Как тайна между строк!
 
 
Вошёл – и смолкли трели,
И тень на тень легла,
И распахнулись двери,
Как будто два крыла.
 
 
Картины сна листая,
Под звон колоколов
Я шла, как неживая,
На этот вечный зов.
 
 
Над мутной глубиною
Ты встал, как Эверест.
Что сбудется со мною,
К чему бы твой приезд?
 
 
Клонясь неутомимо,
Одна – поверх голов,
Горит непоправимо
Свеча без лишних слов.
 
 
И вновь душа вздыхает,
От счастья горяча,
Горит, но не сгорает
На столике свеча.
 
 
Напомнит ли огарок
О смысле бытия,
Как в сердце без помарок
Стихи слагала я?
 
 
Как я с тобой летала,
Вдыхая голос твой,
Как ты хотел – я стала
Теперь навек родной!
 

 
А надо ли? Надо. Конечно!
Встречаться легко и беспечно,
Курить, за буйки заплывать,
Разглядывать торс трилобита,
Как будто шик-блеск лазурита,
И виски с мартини хлестать!
Не мы ли роман закрутили,
А вот для чего – позабыли,
Не я ли держалась корней?
Подумаешь, кончилось лето
И дождь надвигается где-то
В разгуле вечерних огней!
Не всё же грустить безутешно,
Уж лучше влюбиться поспешно
И весело в небо смотреть;
Потом любоваться букетом,
И шляться с беспутным поэтом,
И песни застольные петь!
А если расстаться придётся,
Не буду я губы кусать,
Ведь кто-нибудь да отзовётся,
И август однажды вернётся
Меня обнимать-целовать!
 

 
Ты бросил жизнь к моим ногам
Вновь, после долгого молчанья,
Я шла, ступая по цветам,
Как по обломкам мирозданья.
 
 
И ропот волн, и рокот гроз,
И море синее во взоре,
И аромат альпийских роз
Тебя напомнят на просторе.
 
 
И неподвластна эта страсть,
И недоступно покаянье.
К чему бы воспевать мне связь
Как лучезарное слиянье?
 
 
Но ты проходишь сквозь меня,
Как будто мы с дороги сбились
И в ясных языках огня
От этой жизни отделились!
 

В. П.

На что такая мне любовь,

И Ниццы ветер многозвонный?

Всё так же накренился вновь

Край неба, в море отражённый.

Закат. Шампанское. Яхт-клуб.

Ты всё шутил, а я молчала.

Когда же ты коснулся губ,

«Ну всё, – решила я – пропала!»

Сквозь дымку, чудо из чудес,

Весь в молниях Никола Тесла.

И Пушкин жив, и жив Дантес,

И я, как видите, воскресла!

 
Улыбнёмся для начала,
Встретим холода,
Прямо с Курского вокзала
Раз и навсегда!
Вот и снеги-первопутки,
Золотой рассвет,
Лимузины и маршрутки
Оставляют след.
Проплывают вавилоны,
Встречные огни,
Шпили, купола, кордоны,
Святочные дни.
Проплывает со значеньем
Над страной Москва;
Поднимается виденьем
К небу синева.
А с крылечка на крылечко
Сон мой наяву,
Раскатила я колечко
Через всю Москву.
Там, на крыше мирозданья,
Всем хорош собой,
Снова ищет оправданья
Месяц золотой.
Скрип шагов вдоль улиц сонных,
Стынут холода,
Окунусь я в мир влюблённых
Раз и навсегда.
А потом при ярком свете
Молодой луны
Мне навеет этот ветер
Золотые сны!
 

 
Под тяжестью неба всё та же весна,
Как радуга, вспыхнет в проёме окна.
 
 
Плыву ли по небу, иду ли ко дну,
Душа без конца окликает весну.
 
 
Шли годы. Шёл дождь наяву и во сне,
Всё так же к тебе я бегу по весне.
 
 
Рассветы, закаты мелькнут стороной,
Но вновь о себе я напомню весной.
 
 
Разлуки и встречи как вещие сны,
Когда я очнусь на пороге весны.
 
 
А сердце тревожит всё та же весна
Отныне и присно, во все времена!
 

Детская литература

Полина Матыцына

Лауреат литературных премий имени Афанасия Никитина и имени Н. Я. Данилевского, премий «Малая Проксима» (за роман «Роберт и Мэг из замка внезапных чудес») и «Проксима» за лучший женский образ 2020 г. (за роман «Маленькая Гвинет в странном доме»). Финалистка конкурсов литературно-философской группы «Бастион» (первые места за повести «Солнцегриб» и «Алтайская принцесса»).

Живёт в Москве, но выросла в Подмосковье и сохранила любовь к маленьким городам и истории придумывает о самых разнообразных местах. В детстве увлекалась книгами настолько, что пошла на редакторский факультет Московского государственного университета печати им. И. Фёдорова, но в результате стала писать собственные книги. Была частью команды журнала «ФанСйу».

Работает в жанрах фэнтези и литературной сказки.

Юстасу нравился этот маленький городок. Здесь, у дедушки Матиаса и бабушки Иоанны, он забывал о привычной суете мегаполиса. Правда, дольше трёх недель он пока ещё ни разу не выдержал, да и те были рекордом: обычно ему уже дней через десять становилось скучно, и Юстас сбегал обратно в большой город, к его шуму и мельтешению. Но пары недель такого времяпровождения вполне хватало, чтобы отдохнуть и с новыми силами приступить к работе. И за прошедшие годы привычка проводить здесь некоторое время стала для парня почти необходимой.

Одной из причин этой привычки была стабильность. Из года в год в городке ничего не менялось, и Юстас шутил, что это место законсервировано во времени. Только то, что его жители всё же старились, доказывало, что это не так.

Шагая от платформы с крохотным домиком, заменявшим здесь вокзал, Юстас узнавал дом за домом, вывеску за вывеской, улочку за улочкой. И потому не сразу поверил своим глазам, увидев пустую витрину.

Кажется, здесь раньше располагался магазинчик шляпок, перчаток, шарфов и прочих подобных дамских мелочей. А теперь дверь магазинчика поскрипывала на ветру, открывая доступ к пустым шкафам и полкам. И никаких объявлений.

Заинтригованный, Юстас зашёл в магазин, надеясь увидеть там хоть кого-нибудь. Но не обнаружил ни продавцов, ни рабочих, ни владельцев, ни даже вездесущих любопытных ребятишек.

Побродив по помещению, парень вышел на улицу, поплотнее прикрыв за собой дверь.

Соседку он встретил, уже подходя к дому. Ещё одна странность. Обычно люди сидели в своих палисадниках или общались у больше декоративных, чем полезных, изгородей. Жители наполняли городские улицы, а теперь городок словно вымер.

– Здравствуйте, госпожа Барбара! – приветливо окликнул соседку Юстас. – Доброго вам дня. Не подскажете ли, что с тем магазинчиком шляпок, что на…

– Доброго дня, Юстас, – как-то обречённо отозвалась цветущая дама лет пятидесяти (она выглядела на этот возраст, сколько Юстас себя помнил), всегда знавшая всё и обо всём и обычно обрушивавшая эти знания на собеседника, стоило ей его завидеть. И заспешила к дому, даже не начав привычной болтовни.

– Госпожа Барбара! – Юстас легко догнал её и встал, не давая пройти. – Что-то случилось? Может, я могу…

– Не можешь, – отрезала та. – Ты чужой.

– Как это – чужой? – обиделся парень. – Бабушка и дед…

– Матиас и Иоанна местные, но вот твой отец уехал слишком давно. И ты, сколько бы часто ни приезжал, никогда здесь своим не станешь. Уезжал бы ты… Авось вернёшься, когда всё уляжется.

– Да что уляжется? Королевскую дочь вы, что ли, в жертву дракону приносите? – вспомнил какую-то сказку Юстас.

– Эту проблему легко разрешил бы любой рыцарь, – чуть сердито сказала госпожа Барбара. – Наша ситуация гораздо сложнее. До свидания.

И решительно обогнула растерявшегося парня, направившись к дому.

«Кто-то сошёл с ума, – решил Юстас. – Либо жители, либо я».

И подошёл к уже своему домику. Постучал, давая знать о себе, и, не дожидаясь ответа, привычно вошёл внутрь.

– Ба, деда, я приехал, – громко сообщил он, разуваясь.

Но встретившие его родные впервые не обрадовались приезду любимого внука. И даже посоветовали уехать завтрашним же поездом.

– Не уеду, пока не объяснитесь, – Юстас с гневом обрушил рюкзак на стул. – Говорите, что происходит?

– Юстас, тебе не нужно… – начал дед.

– Ты всё равно никогда не захочешь здесь остаться, – одновременно с ним сказала бабушка, и дед замолчал. – Ты же и месяца не выдерживаешь, удираешь. А это касается только нас. Тех, кто привязан к городу душой и сердцем. Да и узнаешь ты, что произошло, – чем поможешь, а? Ничем. Так что иди-ка ужинать.

– Я не отстану, пока не узнаю, что происходит! Не хочу… чтобы город менялся! А он меняется, и ведь к худшему!

– Ты всё равно не сможешь ничего изменить, – угрюмо возразил дед. – Тут нужен волшебник.

– Матиас! – взвилась бабушка. Дед тут же умолк.

– Ты так реагируешь, словно волшебники – великая тайна, существующая на самом деле, – пошутил Юстас, но бабушка вздрогнула и замерла, словно сказанное им было правдой.

– Я больше не хочу это обсуждать, – всё же сказала она и скрылась на кухне.

– Дед, да если бы волшебники и были, чем бы они помогли? Вам нужны хорошие мэры, спонсоры, туристы…

Юстас не договорил: дед с силой ударил кулаком по столу:

– Ты ничего не знаешь, Юстас! Ничего!

– Так позвольте мне узнать, а не устраивайте тут тайны императорского двора!

– Можно подумать, существует хоть один город без собственных тайн и «скелетов в шкафах», – лицо деда исказила горькая усмешка. – Это наш «скелет», Юстас. И знающие о нём город никогда не покинут.

– Но отец…

– Он заплатил очень высокую цену за эту возможность.

– Да что такого ужасного в обычном провинциальном городке? – Юстас уже ничего не понимал. – Дед, я ведь всё равно узнаю.

– Не узнаешь.

– Вы идёте? Всё стынет! – выглянула из кухни бабушка.

Больше на эту тему не заговаривали. Но стоило Юстасу сослаться на усталость и скрыться в комнате от присмотра бабушки и дедушки, как парень сделал из подушек свою «куклу» и вылез в окно.

Какое-то время Юстас постоял, размышляя. К кому бы обратиться? Кто способен проболтаться «чужаку»?

«Дед Ян!» – осенило его наконец. Старый часовщик любил порассказать странных историй, особенно если угостить его чем-то креплёным. Пришлось вернуться в комнату и извлечь из рюкзака припрятанную для деда и забытую было бутылку вина. Уже с нею Юстас снова покинул комнату и заспешил к ратуше, у которой притулился домик часовщика.

Ратушей здесь называлась единственная на весь городок башня в три этажа, верх которой украшали старинные – века семнадцатого, как уверяли местные, – часы. Часы эти часто ломались, потому Яну разрешали жить при башне.

В окнах приземистого домика ещё горел свет. Поэтому Юстас постучал в дверь довольно уверенно. Она быстро распахнулась, и взору парня предстал старик со спутанной бородой в пижаме в зелёную полоску.

– Доброго вечера, господин Ян, – сказал Юстас, выставляя бутылку перед собой. – Я тут решил вас навестить и угостить…

– Юстас! – обрадовался часовщик. – Проходи, проходи, мальчик мой. Давненько ты не навещал меня, давненько. Да ещё и с подарком! Не забываешь старика, – он смахнул надуманную слезу.

Юстас прошёл в комнату, поставил бутылку на стол, помог найти стаканы и приготовился слушать, вертя в руках полупустой стакан и лишь делая вид, что отпивает из него.

Какое-то время заняли воспоминания старого Яна, но вот он сделал паузу, и парень спросил:

– Господин Ян, а что с тем магазинчиком шляпок? Смотрю, а он закрылся вроде? А как же хозяйка?

– Так там хозяин был, – часовщик словно не удивился неожиданному вопросу. – Значит, тебе он магазином шляпок казался?

– Хозяин – магазином? – не сразу понял цепочку Юстас, но тут же осознал: – А что же продавалось в том магазине, если не шляпки?

– Волшебство, мальчик мой. Это был магазин волшебства.

– И почему же он закрылся? – Юстас не поверил, но спорить не стал.

– Так закончилось волшебство. Магазин на ремонт и закрыли. Такое иногда случалось. Но, похоже, этот ремонт будет вечным. Я уже слишком стар, мальчик мой. Я не смогу его отремонтировать. А учеников у меня нет. А без волшебства наш город исчезнет. Умрёт, – старый Ян пригорюнился и всхлипнул.

– Волшебства не существует, – прищурился Юстас.

– Существует, – возразил часовщик. – Просто наших городков совсем уже мало осталось. А уж мастеров волшебства – и того меньше.

– А что будет с жителями, если город и правда исчезнет?

– Исчезнут тоже. И их забудут.

– А как найти мастера волшебства? В каких городках они ещё остались? – Юстас решил расспросить Яна так, словно поверил в его выдумку.

– Откуда мне знать? – удивился часовщик. – Я с ними не общался никогда. У меня был учитель – так он умер уже давно. А ученика я не нашёл.

– Почему? Кто мог бы стать вашим учеником?

– Ты мог бы, – Ян посмотрел на парня неожиданно трезвым взглядом. – Но ты никогда в волшебство не поверишь.

А без веры мастера нет. Потому-то оно и уходит: не верят в него.

– А если забыть про меня? – настаивал Юстас.

– А больше никого подходящего я не знаю, – развёл руками старик. – Нас, способных стать мастерами волшебства, всегда было мало. Волшебников – и тех немного, а уж тех, кто способен создавать для них волшебство, – и того меньше. Так что выбрось из головы глупости, возвращайся домой, ложись спать, а завтра уезжай. Через полгода ты о нас и вовсе забудешь.

– Вам осталось всего полгода? Так мало?

– Это самый больший срок.

– И вы не постараетесь ничего сделать? Просто позволите стереть себя? Даже не попытаетесь отремонтировать эту вашу «волшебную лавку»?

– Я её ремонтировал вчера. И позавчера. И даже сегодня. Результат заметен?

– Н-нет…

– Вот и иди спатеньки.

– А если я стану вашим учеником?

– Без веры ничего не выйдет, – покачал головой старик Ян. – Ты не веришь ни в волшебство, ни моим словам, которые считаешь бредом старого пьяницы. Потому-то ты и не выдерживал никогда здесь подолгу, сбегал к родителям, в «нормальный» мир. Так что топай, топай. Не тебе менять предначертанное, мальчик мой.

И Юстас сам не понял, как оказался на улице. Постояв немного у двери, он сердито покачал головой и зашагал к дому.

– Где ты был? – встретила его бабушка, стоило ему перебраться через подоконник.

– У Яна, – не стал отпираться Юстас. – Он говорил какую-то ерунду о волшебстве и волшебных лавках, которые почему-то маскируются под магазины шляпок и перчаток. Кажется, городу нужен новый часовщик.

– Ложись спать, – ушла от разговора бабушка. Только дверь хлопнула за её спиной. Юстас пожал плечами, разделся и лёг спать. Но уснуть не смог. Так и вертелся почти до рассвета – летние ночи короткие.

Он никогда не верил в волшебство и считал сказки полной глупостью и пережитком романтизма. Потому было проще всего счесть слова Яна очередной пьяной «сказочкой» – но что-то мешало. Может быть, пустой, вымерший город, странное поведение соседки и родных. Похоже, город должен вот-вот исчезнуть, неважно, из-за волшебства или из-за реальных причин. В последние, конечно, легче поверить, но местные больше верят в волшебство, чем в реальность.

Юстас даже сел на кровати. Он-то не верит, но весь город, кажется, верит в то же, что и Ян. Надо лишь найти доказательства того, что это выдумка и закрытию магазина есть реальные экономические причины. А начать стоит с хозяина этого магазина. Кстати, он ведь не знает, кто это, – и это тоже странно, ведь в городке всем известно, кто чем занимается. Например, он знает, что пекарню держит госпожа Марта, башмачник – господин Каспер, ну и остальные тоже ему известны.

– Доброе утро, ба, деда, – Юстас ворвался на кухню и сунул в рот горячий сырник. – Ух, вкуснятина! Ба, а кто хозяин того магазина шляпок, что недалеко от вокзала? Может, он продаст помещение мне? Или сдаст? Я бы придумал какое-то дело для себя – пора бы начать зарабатывать, а для этого всегда нужно начинать с помещения.

– Не продаст он… – начал дед, но его, как обычно, перебила бабушка:

– Зачем тебе? Если и искать помещение, то у тебя, там, а не здесь, в нашем захолустье. Выбрось из головы.

– Ба, ты вечно мне крылья подрубаешь, – укоризненно покачал головой Юстас. – Дай попробовать. Так кто хозяин?

– Он уже уехал, – сказал дедушка, прежде чем его успела остановить жена.

– Уехал? Так быстро? А дом?

– Оставил. Многие уже уехали.

– А вчера ты говорил, что из города нельзя уехать, – поймал деда на лжи Юстас.

– Можно, – возразил тот. – За определённую цену. Мы с бабушкой её платить не станем.

– Почему? Деньги для отца не проблема, мы бы помогли…

– Дело не в деньгах. Мы останемся. Это наш дом, и он им останется, – сказала бабушка.

– И исчезнете? И я про вас забуду?

– Ян слишком много болтает, – в сердцах выпалила бабушка.

– Я правда мог бы стать его учеником?

– Нет. Ты уже слишком взрослый. Нужен тот, кто видит мир… иначе, – сказал дед.

– Тот, кто верит в волшебство?

– Если вопрос ставить так, то да.

– Дед, я бы поверил… может быть, но волшебство, которое можно ремонтировать? Это же не механизм! Слишком абсурдное утверждение.

– Это ты слишком прагматичен, Юстас. Волшебство – один из механизмов мира. Только почти сломанный.

– Чай будете? – в голосе бабушки звучала злость. Ей явно не нравился разговор.

Пришлось приступить к завтраку и чаепитию. Но вот они закончились, и Юстас вышел погулять.

Идя по улочкам, он размышлял. Очень хотелось спасти городок – он привык к нему и по-своему его любил. Но поверить в волшебство – колдовство, магию, чародейство, как ни назови, – он не мог, этого ведь не существует!

Глаза отмечали новые и новые признаки упадка. Закрылся книжный магазинчик на углу. Обшарпанным стало кафе недалеко от ратуши, и в нём не толпился народ. Почта выглядит заброшенной, оба окна её заколочены. Дома словно выцвели, палисадники неухоженные, жителей почти не видно.

Наверное, это было правильно: любому городу рано или поздно суждено исчезнуть с карты. Но Юстас не хотел, чтобы исчезал именно этот город, который в его воспоминаниях всегда был наполнен чем-то светлым, уютным и… волшебным, привязалось же это слово!

Юстасу даже хотелось поверить в волшебство – не так уж ему и сложно, ради городка и родных, – но разум сопротивлялся. Здравый смысл говорил: невозможно. А сердце… то во всём покорно следовало за разумом.

Поздоровавшись с семейной парой, что держала магазинчик сувениров, Юстас прошёл было дальше, но тут же остановился, нагнал шедших в другую сторону людей и спросил:

– Скажите, а как вы поверили в волшебство? Неужели это так просто?

– Не знаю, – растерялась госпожа Луиза. – Я всего лишь всегда верила. И когда мы переехали в этот город, я только обрадовалась, что моя вера истинна. А ты, милый? – обернулась она к мужу.

– Мне всегда хотелось верить в волшебство, – чуть помедлив, степенно сказал тот. – Приезд сюда лишь подтвердил мою убеждённую веру в чудеса.

– Понимаете, это должно быть в сердце, – развела руками госпожа Луиза. – Я не знаю, как это ещё объяснить, – никогда не пробовала заставлять людей во что-то поверить.

– Спасибо, – поклонился Юстас. – Простите, что побеспокоил.

– Не за что, дорогой, – рассеянно отозвалась госпожа Луиза и вернулась к беседе с мужем.

Юстас побрёл дальше. Дорога вывела его к небольшой каменной церквушке, что стояла не в центре, а чуть на окраине. Он никогда не понимал, почему здесь церковь расположена наособицу, а не как положено, на главной площади, но сейчас он не думал об этом.

Зашёл внутрь. Зажёг, поставил свечу и засмотрелся на её огонёк.

И, наверное, задремал. Как ещё объяснить, что в пламени свечи стены церкви задрожали и расплылись, открыв его взору большой просторный храм со множеством прекрасных фресок и росписей. Зазвучала удивительная музыка, голоса хора казались неземными.

Сколько это продолжалось, Юстас не знал. Но музыка смолкла, стены снова расплылись, и вот он стоит в хорошо знакомой ему церквушке и смотрит на погасшую свечу.

– Что это было? – растерянно спросил он вслух.

– А разве обязательно знать? – ответили ему. Обернувшись, он увидел священника, отца Франциска. – Иногда знание убивает не только веру в чудо, но и само чудо.

– Но знание позволяет… – начал Юстас и замолчал.

– Есть вещи, в которые достаточно верить, – улыбнулся отец Франциск.

– Как волшебство? – ехидно спросил Юстас. Ведь священник не может верить в волшебство.

– Знания требует чёрная магия, – спокойно ответил тот. – Истинное волшебство требует только веры.

– Вы так спокойно говорите, словно верите в эту ерунду!

– Я верю, что сотворённый мир больше, прекраснее и удивительнее, чем доступная нам его часть. И мне жаль, если вы видите лишь его ограниченность.

– Я хотел бы поверить, но…

– Разве можно верить по заказу? Вы должны сами прийти к этому, Юстас.

– Но что, если будет слишком поздно? Лавку-то нужно ремонтировать сейчас!

– Начните с малого, – посоветовал отец Франциск. – Скажем, начните ремонт с помещения лавки. Ян уже не способен на это, он слишком стар. И, думаю, всё пойдёт своим чередом.

– Спасибо за совет, – Юстас хотел сказать это с иронией, но то ли не получилось, то ли отец Франциск эту иронию просто не услышал.

– До свидания, Юстас.

– До свидания, – буркнул тот и вышел на улицу.

Может, и правда начать с ремонта магазинчика? А там и что продавать найдётся, и лавка заработает… пусть не как волшебная, а как обычная.

– Я хочу отремонтировать волшебную лавку, – сообщил Юстас часовщику, мирно сидевшему на крылечке своего домика. – Пока без ваших волшебных штучек.

– Хорошо, – спокойно согласился господин Ян. И достал из кармана связку ключей. – Вот, держи, малец.