Текст книги "Российский колокол №5-6 2021"

Автор книги: Коллектив авторов

Российский колокол. № 5–6 (32) 2021 г

Ежеквартальный журнал художественной литературы

© Интернациональный Союз писателей, 2021

Слово редактора

Андрей Ложкин

шеф-редактор журнала «Российский колокол»

Приходит лето, дарит длинные солнечные дни и зовёт в путешествие не только по белу свету, по интересным местам, но и по книжным страницам. Новый выпуск «Российского колокола» – это подходящий маршрут для ценителя хорошей литературы.

Однако путешествия – это не только впечатления, но и встречи, причём как с новыми людьми, так и с теми, кто хорошо нам знаком, ведь мир, по большому счёту, тесен.

Свежий номер нашего журнала – тоже в некотором смысле место встреч со старыми знакомыми. Мы по-прежнему, следуя старой доброй традиции периодической печати, представляем читателям «повести с продолжением». Книги, ранее оборвавшиеся на самом интересном месте, снова вовлекают читателя в круговорот событий и чувств, чтобы через некоторое время поставить красивую точку или изящное многоточие.

Но, кроме того, на страницах этого номера найдётся немало имён, ставших знаковыми для прошлых лет и современности, причём не только в качестве объектов критики и литературного исследования, но и как авторов. Нестандартная точка зрения не требует обязательного согласия. Скорее она предлагает обдумать её и определить своё мнение – от совпадающего до противоположного. Или даже поспорить с автором, хотя бы мысленно, но можно и вслух, современные достижения техники это вполне позволяют. На страницах «Российского колокола» запечатлена такая дискуссия – не всегда сдержанная, но от этого ещё более интересная.

И всё же не стоит обращаться исключительно к знакомому и привычному, пусть даже рассматривая его в новом свете. Путешествие на то и путешествие, чтобы сделать шаг к неизведанному. «Российский колокол» поможет и в этом. Под его обложкой – незнакомые дороги и новые люди, доселе неведомые, не существовавшие прежде места. Очень разные, такие, что можно будет и душой отдохнуть, и умом потрудиться, и с детьми время провести.

Счастливого пути, дорогие читатели! И пусть этот выпуск журнала подарит как можно больше приятных встреч и событий.

Современная поэзия

Саша Ирбе

Поэт, экспериментальный режиссёр, автор многих поэтических концертов, спектаклей, литературных экскурсий, выпускница Литературного института им. А. М. Горького (семинар И. Волгина). Подборки стихов выходили в журналах «Юность», «Кольцо А», «Московский вестник», «Литературная учёба», «Волга – XXI век», «Балтика», «Москва», «Наш современник»…

Автор пяти поэтических книг.

Стипендиат «Года литературы – 2015», лауреат конкурса «Золотой микрофон», победитель конкурса «Лучшее стихотворение года – 2004», обладатель Гран-при XXIX Всероссийского фестиваля памяти Ю. Визбора «Горные вершины», лауреат журнала «Балтика» (в номинации «Поэзия» за 2018 г.).

Творческие вечера и спектакли проходят в Центральном доме журналиста, Центральном доме учёных РАН, музее М. И. Цветаевой и на других площадках Москвы.

 
Здесь скудное пространство для стихов.
Вокзал… перрон… в Москву уносит поезд.
Среди метелей, рельсов и снегов
бредут вдвоём – мои душа и совесть —
 
 
старик и мальчик – мальчик и старик,
чуть шевеля замёрзшими губами.
И мальчик тихо к дедушке приник,
так, как всегда мечтал приникнуть к маме.
 
 
Уехал поезд… (Это не из книг…)
Бредут, плечом друг друга подпирая,
старик и мальчик – мальчик и старик.
А белый снег, над станцией витая,
один запечатляет этот миг.
 
 
Промчатся годы – мальчик подрастёт,
и дедушка сойдёт к себе в могилу.
И только та, что ехала, поймёт,
что не вернёт всего того, что было.
 
 
И будут вновь над станцией снега,
и поезда нестись по свету будут
через снега в Москву и на юга,
от скудных дней к свершениям и к чуду.
 
 
Старик и мальчик – мальчик и старик;
так беззащитны, так невозвратимы…
Сюжет из личной жизни – не из книг,
но мной они по-прежнему любимы.
 
 
Не в силах время сдвинуть человек:
и деда нет, и мальчик тот – мужчина,
но та картина, что приметил снег,
она во мне живёт, неотвратимо.
 
 
Живёт – как куст, пускает поздний цвет.
С годами лишь растёт – не убывает.
Как часто то, чего в помине нет,
для нас теперь всех памятней бывает.
 

 
А любовь – это, знаешь, не просто смотреть в облака,
вместе чай разливать и на кухне готовить картошку —
это общие горы и реки, пространства, века,
общий замок и скит… А случится такое – сторожка.
 
 
Я не буду винить… И прости, но бессильны слова.
Не единое ложе, не общее время влеченья —
есть любовь… Это общий апрель, и цветы, и трава,
это общее солнце и – если случится – затменье.
 
 
Я не буду винить… Но давно не поют соловьи…
Слишком много дорог, что разводят нас вкривь в одночасье.
Слишком много разлук и, увы, слишком мало любви,
что равняется слову – простому, обычному – «счастье».
 
 
Или вовсе останься… А если на миг, уходи.
Слишком суетна жизнь… В ней и так всё и хрупко, и тленно.
Я желаю жить тем, что равняется свету в груди.
И не в бытом и тленом – а в сердцем творимой вселенной.
 

 
Живу теперь бездельницей
в остатках сказки-дня.
Самой давно не верится
в путёвую меня.
 
 
Промчались годы искрами.
Как не было… Покой…
Не модная, не быстрая —
я сделалась рекой
 
 
многоручейной, маленькой,
укрывшейся в лесу.
Когда гремят проталины,
я радости несу.
 
 
Когда же дни лучистые,
питаю корни древ;
с лягушками и птицами
гутарю нараспев.
 
 
И только редкий, пристальный,
бродящий по лесам
художник скажет: «Истинно!..
Я так живу и сам…»
 
 
Легко земли касается
та самая река.
А сказка не кончается,
течёт, журчит слегка.
 

 
Зачем была та страшная война?
Чтоб внуки продавали ордена,
штаны ремнём старинным подпирая,
стояли на краю, а не у края,
дедо́в припоминая имена.
 
 
– Мой – брал Берлин… За этого Орла
хотя бы пять!..
– Медаль за Севастополь!..
Дед – Марк Михалыч!.. Во война была!..
Мадам, купи!.. Ты зенками не хлопай!
 
 
Стою, смотрю, не знаю, что сказать.
Сыны Отчизны!.. Спорят, матерятся,
кто и на что сумел наторговать.
Аллея Славы!.. Стоит ли теряться?!
 
 
Идёт за рюмку дедово добро,
на хлеб, а что получше – на квартплату.
Как будто с треском вынули нутро
со дна могил, заброшенных когда-то.
 
 
Как будто бы залезли на чердак,
где в детстве, может, даже не бывали.
На барахолку, душу сжав в кулак,
снесли сегодня всё, что отыскали.
 
 
Кто на газету, кто и на бетон
кладут медали, фляжки, чашки, блюдца,
почтовый ящик (он из тех времён),
на нём – звезда, а продавцы смеются.
 
 
Хохочущим, им даже невдомёк,
как много раньше в нём бывало боли.
Шли похоронки, не жалея ног,
и письма шли о радости и горе.
 
 
– Газета «Правда», сорок пятый год.
Пятьсот рублей! Дешевле, мать, не станет!
Стоят сыны Отечества – народ.
Наглы и злы. И память их не ранит.
 
 
Я понимаю, если б их спросить:
– За что трофеи дедовы на водку?
Они б тотчас сумели возразить,
что пуст живот и жажда режет глотку,
 
 
что без работы всё, что есть, продашь!
А где её сыскать теперь, работу?!
– Ты, барышня, хоть, может, сотку дашь
за орден, что вручён военным флотом?
 
 
Стою… смотрю… Что можно им сказать?!
Героев Севастополя потомки
себя самих не в силах обуздать;
грубы, бедны, отчаянны и ломки!
 
 
Но слава богу, если с тех небес,
где все, кто за Победу в сорок пятом
шёл на войну, на бойню и на крест,
не видят этих новеньких солдатов.
 

 
У неё глаза в печали,
сумки две по двум бокам.
Она плакала ночами,
тосковала по рукам,
 
 
по губам чужим, ненужным…
Дело было к сорока,
и никто не стал ей мужем
и любимым на века.
 
 
На трамвайной остановке
вышло чудо – вышел Он.
Посмотрел… сказал неловко:
– Я, признаться, удивлён:
 
 
как же вы баулы эти
сами можете таскать?!
– Надо ж жить на белом свете!
Счастье нечего искать!
 
 
Он, схватив её котомки,
до порога проводил,
приобняв, сказал негромко:
– Знайте: я вас полюбил!
 
 
– Разве вы один на свете?
– Да!.. Представьте!.. Я один!
– А жена была?.. А дети?..
– Раньше не было причин!
 
 
…Улыбнулись, посмеялись!
Вместе счастливо живут.
И ни разу не ругались,
и вина они не пьют.
 
 
И работают исправно,
а ещё (важней всего)
он – её любимый главный,
она – милая его.
 
 
И семью они создали
так, что миру не разбить.
Они так друг друга ждали,
что лишь вместе смогут быть.
 

 
Одно окно… Одно окно горит…
Моё окно горит и звуки множит.
О чём оно любимым говорит?
О чём оно сказать уже не сможет?
 
 
Мне хорошо, когда вокруг молчат:
в молчании и тайны, и приметы…
Бывает только грустно по ночам,
но я теперь не думаю об этом.
 
 
Горит окно!.. Горит моё окно!..
На целый мир, казалось бы, едино.
Мой свет горит – пускай вокруг темно,
мой свет горит – легко, неотвратимо.
 

 
Отец болеет, значит, болен сын.
А сын болеет – и отец в несчастье.
И разный путь – а путь у них один;
и оттого не стоит разлучать их.
 
 
Отец и сын – кармическая связь!
И разве может в мире быть иначе?!
Один из них пытается упасть —
другой внезапной паникой охвачен.
 
 
У них сильнее линия родства,
чем их разлука или разобщенье.
В крови отца и сына есть прощенье,
лишь стоит им увидеться едва.
 
 
До этого, отца не помня, сын,
о том не зная, за него болеет.
Отец смеётся – сын смеётся с ним.
Сын влюбится – отец стократ полнее
 
 
почувствует и лёгкость, и печаль,
восторг и силы, в день войдёт иначе.
На них одна небесная печать.
И оттого не надо разлучать их.
 
 
Отец и сын счастливей и сильней,
когда они друг друга в мире держат.
А женщина?.. А что сказать о ней?..
Она – земля двух океанов между.
 

 
И время не лечит, и солнце не сушит
открытые раны усталой души
(не верит, что будет когда-нибудь лучше,
что снова на свете захочется жить).
 
 
Пытаюсь уйти из порочного круга
отчаяний, страхов, раздумий, обид.
А сердцу неистово хочется друга,
а сердце за близких всё больше болит.
 
 
Нас так разметало, что некуда деться.
Куда ни приедешь – всё пламя да ров.
И плачет в груди беспокойное сердце…
И дух мой печален… И взгляд нездоров.
 
 
А грянет пора, чтоб навек разлучиться.
…Но даже теперь: когда можно сказать
всё то, что хотелось, – при встрече молчится;
и прежние нити уже не связать.
 
 
Расходятся люди, как брызги над бездной.
Расходятся люди, тревоги неся.
И что ни придумывай – всё бесполезно!
И прошлое в мире исправить нельзя.
 
 
Как крылья, которые с ходу разбили,
как жизнь, что нежданно пошла под откос,
так мир разметал моих самых любимых
и самых родимых по свету разнёс
 
 
в такие теперь неприступные дали,
где жизни иные и – как ни пиши —
другие у близких заботы, печали,
желанья и страхи, и дней виражи.
 
 
И больше не встретиться – больше не будет,
чтоб с прежней и лёгкостью, и простотой.
Как волны по миру разносятся люди.
И каждый – один за заветной чертой.
 
 
От правды небес в этом мире не деться.
И каждому в срок и цвести и гореть.
…Но чудо – встречаются сердце и сердце,
чтоб счастьем друг друга в пути обогреть.
 

2019–2020

Андрей Расторгуев

Андрей Петрович Расторгуев (1964 г. р.) – поэт, переводчик, публицист, член Союза писателей России. Кандидат исторических наук.

Автор книг стихов, переводов и литературно-критических статей, многих публикаций в литературных журналах, участник ряда антологий. Лауреат Государственной премии Республики Коми, премии имени Бажова и ряда других литературных наград.

Живёт в Екатеринбурге.

Ганина яма – шахта под Екатеринбургом,

где вначале были спрятаны тела

расстрелянных членов семьи Романовых.

 
В яму натекли потоки снега,
календарь смыкает времена.
За кресты заякорилось небо,
чтобы глубже не ушла страна.
 
 
Так совпало – или не совпало?
Поп крестил – народ приговорил:
на земле из камня и металла
Ганей прозывался Гавриил.
 
 
Промышлял – не рыл другому яму,
духом не архангел, но горняк.
Золото отыскивал упрямо,
а нашёл – кровавый железняк.
 
 
Меру ли отчаянно превысил
или местью за благую весть?..
Мистика простых имён и чисел,
лотерея неслучайных мест.
 
 
Лёгок снег – сердца тяжеловаты,
не смягчатся жертвою пока…
Свежих облаков аэростаты
раздувают белые бока.
 

 
Поменяла весна времена и цвета —
молодая листва на просвет золота:
невесомую дымку едва окропил
осторожною прозеленью хлорофилл.
 
 
Да не долгую пору она молода,
а покуда черёмуховые холода,
и ладони живой чешуи листовой
над землёю древесною и кустовой
непременно сомкнутся ступенью
между яростным светом и тенью.
 
 
Ибо всё в равномерном пути бытия
обращается снова на круги своя,
но – всегда в кулачке зажимая
лоскуток золотистого мая.
 

 
Где клонится да коренится
поубавившийся народ,
речка Белая Холуница
земляные породы трёт.
 
 
Речка Чёрная Холуница
моет корни невдалеке…
Всё двоится, чтоб сохраниться
на песке и на языке.
 
 
И, названиями не обманывая,
мимолётные с высоты,
затекают с Большою Малая
речки Белые под мосты…
 
 
Имена только да навеяло —
не убавилось от потерь:
всея Малыя и Белыя —
и Великия по теперь…
 

 
Всё как положено: построишь дом
и дерево посадишь под окном —
была б земля, а яблонь насажаем…
Но где не властна трепетная плоть
и всем распоряжается Господь,
он может промахнуться с урожаем —
не яблочно-вишнёво-травяным,
а плотным, ощутимым, кровяным…
 
 
Не сыновей, так дочек нарожаем —
всё, кажется, одно… Да не одно,
уже давным-давно заведено:
мальчишек ждём, девчонок – провожаем.
 
 
А любим всех – без голоса, на слух,
как стадо подопечное пастух:
чуть прозеваешь – канут в буераке…
Но отпускать – единое терзать,
от сердца пуповину отгрызать,
завидуя балованной собаке.
 

 
Душа усомнится: надо ли?
Да спросишь кого – беда:
Алатырь ему, Анадырь ли —
неведомые города…
 
 
Когда в золотистом облаке
восходит осенний свет,
в Алатыре спеют яблоки —
в Анадыре сеет снег.
Пока вороха крылатые
подымутся на юга
и заморосит в Алатыре —
уже занесло в Анадыре
порошею берега…
 
 
Обычные, нестоличные,
как в борозды семена,
разбросаны пограничные
в различные времена
да оба молвой неброскою
по рекам наречены:
один – над равниной Русскою,
другой – у морской волны.
 
 
Бревенчатыми острогами,
стенáми монастырей
страна полегла дорогами
сквозь марева до морей.
Равны, да неодинаковы,
прочны, да не кирпичи…
Анадырь – что на Анадыре.
Алатырь – что на Алатыре…
Прислушайся, различи.
 

 
Хождение по водáм —
как будто по проводам:
лишь затвердевая льдом,
противятся посоху.
Но ежели по мосткам,
морёным тугим доскáм,
уложенным над песком —
воистину посуху.
 
 
Упрямоходящим приз —
пронзающий море пирс:
пожалуйста – обопрись
и переступи границу.
Хотя не тверда вода —
не запечатлит следа,
в том невелика беда —
на памяти сохранится…
 
 
Что утром на сквозняке
при чутошном поплавке,
с бельём ли, накоротке
сполоснутом в холодину,
да с цыпками на руке,
что в Сопоте-городке
или Санта-Монике —
смыкаются воедино.
 
 
И самый зыбучий пирсик
земной прибавляет пирсинг,
цепляя собой прибой,
как проволочной скобой…
 
 
Булавкою просквозит —
и мир переобразит
в диковинный композит,
слоёный и многоликий:
и местные исподтишка
поодаль от бережка
забрасывают на окушка
во Тихий или Великий.
 
 
И, может быть, у окна
пространства и времена
надёжно ещё одна
удерживает зацепка —
оправдана в языке,
по счастью, не в языке,
а в дочерином пупке
серебряная скрепка…
 

 
Охоте противостоя к перемене лиц,
сверяя настройку, оплачивая неустойку,
мы прожили тридцать лет, не нося колец, —
и, если даст Бог, нас хватит ещё на столько.
 
 
Любовь переменна, как пламя и облака:
едва увлекусь, на стройных молодок пялясь, —
надёжного поводка или ободка
мучительно требует мой безымянный палец.
 
 
И не от добра опасаясь найти добра,
а чуя фантомной боли живое жженье
откуда-то с глубины тринадцатого ребра,
истраченного на твоё перевоплощенье…
 

 
От щедрого ливня и ветра,
привычных к ночному труду,
пионов тяжёлые ядра
упали в густую траву.
 
 
Но солнечный ливень ответный
сквозит из балконных окон,
как будто погром несусветный
привиделся сквозь полусон,
и электроточную будку
пометить калёным тавром
не целили молнии будто,
железо дробя над двором,
и, в лёгком сплетясь одеяле
на простынях чистого льна,
чудесное нечто проспали
мы, не отряхнув полусна,
и в полусомкнýтые веки
ещё не известную часть
в природе или человеке
опять опоздали прочесть…
 
 
Но выше прохладных резонов,
что, плотью живой горячи,
как тонкие стебли пионов,
мы не устояли в ночи.
 

 
До настоящего романа
собой, увы, не доходя,
жизнь, точно повесть графомана,
оскальзывается, хотя,
когда, как юноша бездомный,
оказываешься в былом,
открыв бездонный многотомный
картонный или электронный
фотографический альбом,
где, оживая – помяните,
во испытание уму
кровят оборванные нити,
собравшиеся в бахрому, —
от созерцания светлеешь,
как будто заново прочёл,
и ни о чём не сожалеешь,
не забывая ни о чём.
 

 
При нехватке идей
и перепроизводстве того,
кто рифмуется здесь,
миру надо не очень-то много
разумных людей,
так что ум – не причина
рассчитывать на снисхожденье…
Телом и языком
с непременной оглядкой владей.
А земля без затей
проживёт вообще без людей.
Жалко, некому станет
водить под уздцы лошадей
и собак обнимать,
обретая отдушину сердцу…
Упираясь на ней,
до последнего не холодей.
 

 
Случилось так, а не из пущей жажды:
я Нику и Джоконду видел дважды.
У славы Леонардовой столпа
стояла непролазная толпа…
 
 
Загадочная Мона Лизавета
бронестеклом добавочно одета,
чтоб местный или пришлый новожил
к ней тоже топора не приложил —
здесь вообще наш северный Париж
неволею припомнишь и сравнишь.
 
 
Зато, хотя безрука и безлика,
летит во мне стремительная Ника —
ликует над форштевнем корабля,
единою чертой не шевеля…
 
 
Здесь тоже люди многие встают.
Да головы держаться устают.
 

 
Путешествия вроде премии —
жалко, если наперечёт…
В параллельном пространстве-времени
поперечная жизнь течёт.
 
 
Глубиною той поперечины,
путешественника блазня,
молодые проходят женщины,
что всё менее про меня.
 
 
Мне их юность не унести в горсти,
но и разумом не разнять,
хочет сердце набраться нежности
или, наоборот, раздать.
 

Наталья Чекер

Родилась 30 декабря 1973 г. в г. Антраците Луганской области (ныне ЛНР).

С 1980 г. проживает в г. Луганске. В 1995 г. окончила строительный факультет Луганского государственного аграрного университета; в 2005 г. – магистратуру по специальности «Менеджмент организаций». В 2013 г. защитила кандидатскую диссертацию на тему «Проблема творчества в философии Н. А. Бердяева». Кандидат философских наук, доцент. Доцент кафедры философии Луганского государственного аграрного университета.

Автор работ, посвящённых русской религиозной философии Серебряного века, философскому осмыслению творчества О. Мандельштама, С. Кьеркегора, А. Ф. Лосева.

Член Союза писателей ЛНР. Печаталась в альманахе «Крылья» (СП ЛНР). Поэт, переводчик с английского языка (поэзия нонсенса, сонеты Шекспира), эссеист.

Яшкина азбука

Моим племянникам – Яше и Матвею и братьям – Ярославу и Ивану

А – Азбука

 
Попросила Аня маму:
«Завтра утром встанем рано,
Будем “Азбуку” читать,
Буквы будем рисовать!»
 

Б – Бегемот

 
Бармалей, и Бармаглот,
И большущий бегемот,
На беду, весь квас попили
И стаканчики разбили.
 

В – Воробей

 
У воробья болит крыло,
Воробью крыло свело.
Валькин папа пусть полечит
В ветлечебнице его!
 

Г – Галка

 
Галка гавкала на ветке,
В точности как пёс соседский.
Все во все глаза глядели,
Только кот сказал: «Не верю!»
 

Д – Дождик

 
Дождик, дождик, дин-дон-дон!
В огороде гусь с зонтом!
Нет, такого не бывает:
Под дождём гусь не гуляет!
 

Е – Ежевика

 
Ела Вика ежевику,
И малину, и клубнику.
Всё испробовав, теперь
Вика кормит двух ежей.
 

Ё – Ёжик

 
«Ёжик будет нашей ёлкой,
У него же есть иголки! —
Крикнул радостно Андрей. —
Наряжай его скорей!»
 

Ж – Жаба

 
Муха с Жучкою жужжала.
Жучка муху задержала,
Пока жаба не вбежала:
Прыг-жиг-жиг – и мухи нет!
 

3 – Забор

 
На заборе кот зелёный —
Зинка намалякала!
И трава вся под забором
Зинкой закалякана!
 

И – Ирис

 
Есть цветок такой, в честь Ирки,
Ирис называется.
Ирке, чур, не говорите,
А то вконец зазнается!
 

Й – Йогурт

 
Ёпсель-мопсель! Мишка-кот
Снова Яшкин йогурт пьёт!
Пусть теперь кошачий йогурт
Мама Яше отдаёт!
 

К – Кораблик

 
На кораблике по лужам
Плыл моряк, слегка простужен.
«Кхе-кхе-кхе, – сказал моряк, —
Разве можно плавать так?»
 

Л – Лев

 
Любит маленький Матвей
Льва-царя и всех зверей,
Но мамулечку, конечно,
Любит Мотя всех сильней.
 

М – Дочки-матери

 
Раз, два, три, четыре, шесть!
Красит мама кошке шерсть.
До чего ж она упряма,
Эта маленькая мама!
 

Н – Носорог

 
Носит папа-носорог
На носу огромный рог.
С носорогом не шутите,
Манной кашей не кормите!
 

О – Ослик

 
Ослик нюхал одуванчик,
Ослика увидел мальчик:
«Мам, смотри, какие ушки!
Любит ослик сказки слушать?»
 

П – Попугай

 
Попугай по телефону
Пародировал ворону.
Папа отнял телефон —
Попугай был возмущён.
 

Р – Рыбы

 
«Почему речные рыбы
Не хотят со мной попрыгать?» —
Удивлялся рыжий пёс,
Потирая лапой нос.
 

С – Снежинки

 
Ангелы за облаками
Ели плюшки с крендельками.
С облаков снежинки-крошки
Сыпались на лобик кошке.
 

Т – Тигрёнок

 
Тишка – плюшевый тигрёнок,
Он ещё совсем ребёнок,
Но рычит как настоящий.
Таня плачет – Тане страшно.
 

У-Удод

 
Удивительный удод
Рассмешил честной народ.
Только самому удоду
Не смешно, а неудодно.
 

Ф – Фыр

 
«Что такое фу-ты ну-ты,
Фу-ты ну-ты, ножки гнуты?» —
Фёдор задал псу вопрос.
Но смущённо фыркнул пёс.
 

X – Хорёк

 
Харитон зовут хорька,
Сам хорёк – на букву «ха»,
И на ту же букву имя
У хорошего зверька.
 

Ц – Цуцик + Цыплёнок

 
«Цуцик рядышком с цыплёнком —
Это целых два ребёнка!» —
Рассуждала Катерина,
Сидя с дедушкой в гостиной.
 

Ч – Читатель

 
Ваня спорил с Ярославом —
Кто читатель лучший самый:
«Я уже прочёл “Букварь”!
Ты теперь мне почитай!»
 

Ш – Шарфик

 
Новый шарфик у Егорки,
Наш Егор пойдёт на горку:
В тёплой шубке и ушанке
Полетит с горы на санках.
 

Щ – Щука

 
Защемило щуке хвост,
Щука подняла вопрос:
«Как теперь я буду плавать,
Как я буду щучкам мамой?»
 

Ъ (смотри в конце азбуки, вместе с Ь)

Ы – Дырявое корыто

 
«Ы! – сказала буква “Ы”. —
Ызнываю от жары,
А дырявое корыто
Почему-то без воды!»
 

Ь (смотри в конце азбуки, вместе с Ъ)

Э – Эму

 
Повстречав однажды эму
В зоопарке, эрудит
Вмиг спросил, какую тему
Эму хочет обсудить.
 

Ю – Юстэс Кларенс Вред

 
«Юстэс вредным был мальчишкой,
И о нём писали в книжке.
Мам, ну что ж это такое —
Книжки нет про нас с тобою?!»
 

Я – Як

 
Яша яка рисовал.
Як позировать не стал.
«Я считаю, он красивый!» – Яша маме объяснял.
 

Ъ и Ь

 
Странный сон приснился мне:
Тополь топал в этом сне,
Кроль украл кораллы Клары —
Разъезжал он на «феррари»;
А в кустах сидели две,
Молчаливых буквы две (Ъ, Ь) —
Они даже не мычали
И Кроля не замечали!