Текст книги "Городские сказки"

Автор книги: Коллектив авторов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Алевтина Вишневская
Нарисованное «ничего»

– Я чуть не помер, – ошарашенно выдыхаю я, когда Марта загоняет последнее нарисованное чудовище в альбом.

Девушка вымученно улыбается и убирает прядь светлых волос за ухо:

– Ко мне нельзя заходить раньше девяти.

– Было без двух минут, я думал, уже считается… извини.

Неловкая пауза. Девушка покрепче прижимает к груди альбом, нерешительно поднимает на меня глаза:

– Чаю?

В ее квартире не хочется ничего, не хочется даже уходить. Само по себе желание приобретает какой-то трудный, далекий и совершенно ненужный смысл. Какой чай – я даже не понимаю, зачем мне в сторону шаг делать.

Первое время я впадал в ступор из-за таких мыслей, но потом научился перестраиваться.

Марта ставит на стол две чашки, кидает в них по пакетику.

Девушка не знает, что такое время, а время не знает, кто такая она. Даже не догадывается, что где-то в мире живет такая вот худенькая светловолосая Марта: на безымянном пальце левой руки синее пятнышко краски, на запястье правой – широкий шрам. Она никогда не снимает серого шарфа, в ее квартире нет часов на стенах и цветов на подоконниках.

Есть альбом. Обыкновенный детский альбом – на колечках, с домиками на обложке, – а внутри него живут нарисованные чудовища, которые иногда звереют и разбегаются. Например, когда идиоты типа меня приходят на чай в неположенное время, хотя знают: «Табу – с семи вечера до девяти утра!» Вообще, я – единственный такой идиот. Жители нашего города о существовании Марты будто не догадываются, будто я ее со скуки выдумал и просто никому не показывал, чтобы глаза на правду не открыли.

Девушка всегда держится равнодушно, по квартире передвигается босиком, бесшумно, у нее нет фотографий, где она маленькая, она сама как фотография – старая, черно-белая, кем-то для чего-то оставленная. У нее нет взгляда. У кого-то взгляд – майское солнце, у кого-то – пробирающий осенний ветер, у кого-то – усмешка, обращенная к судьбе, а у Марты – разложенное по буквам «н-и-ч-е-г-о». Смотришь на нее: хрупкая, серая, красивая – ждешь, какой же она станет, чем удивит, что покажет, а потом оказывается, что это обычный март – пора пустого ожидания, за которым энная в твоей жизни весна.

– Ты извини за моих чудовищ, – вдруг говорит Марта, привычно прижимая альбом к груди. – Они в последнее время расшалились.

Мне не хочется улыбаться. Она и так все понимает.

Марта с десяток лет рисует в одном и том же альбоме, потому что рисунки сходят с его страниц. Их приходится запихивать назад, в огромную смешанную серую кучу, которая гавкает и рычит, угрожает страшным басом, гремит нарисованными цепями и режется о бумажные ножи.

Марта держит чудовищ под контролем, не выпуская в мир. Она рисует их сама – с осознанием того, что делает. Марта собирает у людей все их пороки и грехи, заманивает их демонов в рисунки на альбомных листах и хранит под надежным замком.

…в бессонные ночи на другом конце города я слышу, как истошно они воют, как бьют в стекла окон нарисованные лапы, как царапают стены черные когти. Вижу, как стоит посреди комнаты хрупкая девочка с бесцветными глазами, прижимает альбом к груди и смотрит в пустоту – а вокруг вьются нарисованные монстры и карикатуры; огромные и просто большие, они выдыхают клубы черного дыма и поглощают мир взглядом…

Иногда я рассказываю знакомым, какой у нас город. Говорю о цветных голубях на крыше Собора, о счастливых велосипедах напрокат, о карамельных вечерах осени, о гонках на катамаранах трижды в июль. О школе, где дети и преподаватели передвигаются на роликах, о Волшебнике, который пьет вечерами кофе в маленьких кафе и исполняет желания всем, кто его узнает, о собаке, хозяин которой Йоль, потому что у нее розовое пятно на ухе и нескончаемая любовь к имбирным пряникам с воскресной ярмарки.

– Я их никогда не выпущу, – говорит Марта.

Мне страшно смотреть, насколько глубоким становится «ничего» в ее глазах.

Вдохновленная миром
она же
Мария Алферова
Отсутствие

Набережную небрежно окрасил прогорклый свет фонаря. Плитка заблестела болезненно-матово – для кого хранить глянец, кому улыбаться этими долгими обветренными вечерами, которые есть непрерывная суровая ночь?

Светлые локоны вновь взметнулись, путаясь в потоке воздуха, будто защищая лицо девушки от того, чего ей лучше было не видеть. Под ногами мешался истерзанный полиэтиленовый пакет, не знавший своего предназначения и то упорно прижимавшийся к земле, то цеплявшийся ручкой за носок ботинка, то жавшийся к каблуку вокруг подошвы. Пробежала мимо собака, широко и быстро открывая пасть.

Девушка застыла.

Сняв капюшон и шапку, она не услышала свиста ветра. Только чувство холода не подвело ее.

Сорвавшись с места, светловолосая проскакала все ступеньки, ведущие вниз, пытаясь считать вслух. Язык повиновался.

Взбрасывая песок за собой бегущими стопами, девушка оказалась у моря. Дрожащую, мерзнущую руку опустила в черный бархат воды. Немой кинофильм.

Тишина – отсутствие звука или лишь его разновидность?

Что в ней есть, а чего в ней нет? В чем больше смысла и значения – в высказанном или в том, о чем умолчали?

Море, колеблемое снаружи, с точки нашего видения, но непоколебимое в своей сущности, – беспременно единое, постоянное, как жизнь. Что оно желает высказать нам, что оно не в силах выразить?

Как мы преодолеваем силу тишины?

Как тишина преодолевает нас?

Ро
она же
Анна Роньшина
Об улыбающихся каменных львах

В каждом городе живет свой собственный лев. Один – царственно возвышается на крыше старинного дома, другой – спрятался в ущелье, охраняя свою добычу. Защитники, часовые. Ни одна темная тень не прошмыгнет мимо них, не убежит в узкие улочки, не посмеет посмотреть искоса. Лишь со страхом поклонится, предупредительно опустив глаза.

Белоснежные каменные львы, которые позволяют дотронуться до себя нежным пальцам людей средь бела дня и охраняют их сны по ночам. Мраморные изваяния, хмуро разглядывающие мир из-под шелковой гривы. Прекрасные в своей вечной полудреме. Величественные в своем бессмертии.

Но совершенно одинокие.

Их не радовал ни звонкий смех маленьких детей, забирающихся им на спины, поглаживающих гриву и шепчущих им на ушко свои трогательные мечты, ни гомон птиц, поющих о дальних путях, ни обволакивающие теплым воздухом южные ветра. Когда матушка-луна пряталась за ширмой из пушистых облаков, львы грустно вздыхали, задумываясь о том, что и им нужно время для того, чтобы быть счастливыми.

Они грезили о том, как пройдутся по брусчатой мостовой, громко выдыхая воздух из своих каменных легких, как встретят где-то далеко свое счастье, как отблагодарят праправнуков тех, кто когда-то подарил им бессмертие. Сладкие, недостижимые мечты.

Но однажды пасмурным днем луна закрыла солнце, успев лизнуть бока королей каменных лесов и разрушить их вековую дрему.

И взмахнули гривами крохотные солнечные дети, тихонько засипели и завели первые ноты, ступая первые шаги по дорогам, устланным бетоном. И пробежали по крышам, распугивая птиц с насиженных мест. И залюбовались на другие закаты, задумались, почувствовав другие запахи. И влюбились в свободу. Кратковременную, волшебную. Ради которой стоило охранять людей дальше. Ради одного часа в несколько лет… столетий.

Когда солнечный диск вновь показался из темени, львы вернулись назад, принимая давние насиженные позы, устраиваясь поудобнее и устремляя свой задумчивый взор далеко-далеко. Вот только не смогли скрыть своих улыбок, так и застыв на время обычных дней, когда солнце сменяет луну.

Множество людей дивились улыбающимся львам. Касались их морды, гривы, вновь шептали на ухо свои тайны и… полюбили их еще больше.

Как любят давних друзей и знакомых.

Рысь
она же
Наталья Мангрова
Чудеса еще нужны

Дракон был очень красив. Он сидел на крыше и смотрел вниз, вытянув голову на длинной чешуйчатой шее; клыкастая пасть растянулась в ухмылке, чуть растопыренные крылья помогали держать равновесие. Когти впились в ограждение крыши, оставляя на нем длинные и глубокие царапины.

Люди внизу куда-то бежали, торопились, спешили. Дракона никто не замечал. А он все сидел и смотрел вниз, поворачивая точеную голову, как собака.

Я прислонилась к стене дома напротив, через дорогу, и наблюдала. Дракон встретился со мной взглядом и кивнул. Я чуть склонила голову и прикрыла глаза. Чешуйчатый ящер широко усмехнулся клыкастой пастью. Он ждал. Ждал, что его кто-то увидит.

– Ну что, опять без толку?

Баба Яга вынырнула из толпы, суетливо поправляя старенький платок на голове.

– Ждем, – ответила я, продолжая наблюдать за драконом.

– Давно? – не хотела отставать старая ведьма (впрочем, это ее любимый образ: старуха в драненьком платке, хотя уж она-то может себе позволить выглядеть как угодно).

– Час…

Недолюбливаю Ягу. Как, впрочем, и она меня. Но наш мир так тесен – приходится общаться.

– Думаешь, опять впустую? Никто его так и не увидит?

– Люди заняты собой, своими проблемами. Для чудес не осталось места.

Яга захихикала.

– На что спорили на этот раз?

– На текилу, – я затянулась вкусной вишневой сигаретой.

– Думаешь, отдаст? – ведьма кивнула головой в сторону дракона. Ящер сверкнул алыми глазами и взмахнул крыльями. Драконы обладают удивительным слухом.

– Не суть. Дело не в том, на что спорим, а в предмете спора. И в этом году его никто не заметит. Люди и чудеса стали несовместимы.

– Экая ты циничная. Раньше была мягче. Хоть и оборотень – но душа-то была добрая. А теперь… Ты знаешь, что тебя бояться стали?

Яга покачала головой. Седые кудри, похожие на паклю, выбились из-под платка.

– Пусть. Мне по барабану. И это не я такая – это жизнь такая: не подарок.

Яга вздохнула и замолчала.

Из толпы выскочил Тим:

– Не опоздал?

– Представление в самом разгаре, пристраивайся в первый ряд, – я подвинулась, уступая часть места у стены.

Тим хмыкнул и встал рядом. Яга беспокойно перетаптывалась с ноги на ногу, я прикрыла глаза и ждала. Дракон по-прежнему взирал на людей с высоты пятого этажа. Его никто не видел.

– Думаешь, опять все впустую? – тихо спросил Тим.

– Не знаю… но думаю, что да.

Он отвернулся и стал смотреть на людей, снующих по проспекту. Дракон вытянул шею, высматривая внизу того, кто поднимет голову и просто его увидит… Но люди смотрели вниз. Асфальт, покрытый льдом и грязным снегом, казался им куда интереснее, чем чудо, сидящее на крыше.

В потоке людей мелькнул белоснежный плащ Маленького принца. Он хотел подойти, но заметил меня – и не решился. Его я не любила от слова «совсем», а он меня (весьма справедливо) боялся. Тим дернулся было к нему, но посмотрел на меня и покачал головой:

– Ты стала очень злая, Рысь.

Я выкинула окурок в урну:

– Я знаю. Меня это не радует.

– Смотрите, смотрите, – закричала Яга, подпрыгивая на месте и тыча узловатым кривым пальцем куда-то вперед.

В самом центре спешащих куда-то людей застыл мальчик. Он задрал голову вверх и широко открытыми глазами смотрел на дракона. Дракон улыбался ему во все свои сорок два клыка… По лицу Тима растеклось блаженство. Старый Чеширский Кот был доволен. Чудеса еще были нужны этому миру. Люди их видели.

Яга судорожно поправляла свой дурацкий платок, украдкой утирая слезу Мы ждали этого давно. Маленький Принц выглядывал из-за рекламной тумбы, стараясь не попасться мне на глаза.

Мальчик все смотрел на дракона, а дракон смотрел на мальчика.

Я же поняла, что замерзла. Два часа на питерском морозе – это вам не хухры-мухры. Так и заболеть недолго. Я поежилась и решила, что хорошего помаленьку. Нырнула в людской поток и устремилась в теплое нутро метро. Стоя на эскалаторе, я думала, где бы купить текилу… подешевле. Кризис же, чтоб его…

Kris Moklebust
Автобус

Город вроде бы и чужой, а некоторые детали в нем помнил так хорошо, как будто знал о них всю жизнь, а может, даже и не одну Например, пепельно-серого кота с бездонными глазами, всегда сидящего на углу Колхозной и Вирты. Или виноградные заросли у рынка, летом скрывающие за собой дом, как стеной.

Так и с транспортом. Например, сто девятым маршрутом ездил уже столько раз, что дорогу изучил практически до мельчайших деталей. Прямо – на мост – направо – налево – прямо… Иногда маршрут удивлял чем-нибудь вроде новой клумбы, но крайне редко и не тогда, когда нужно. Всем же известно, что приятные новости нужны тогда, когда их не хватает.

Сейчас – хватало. Защитил диплом, ну надо же. Хотя не готовился от слова совсем, да и писал его от балды, по ночам, в перерывах от картины и до картины. Поэтому диплом тоже получился яркий и легкомысленный. Впрочем, к этому не придрались. И слава Мирозданию.

Поэтому в автобус – тоже давно изученный, старый, пыльный, залитый июльским солнцем – влетел не глядя. Уселся где-то в середине, привычно проводив взглядом покачивающуюся на поручне нитку с бусиной. Кажется, бусина была серо-зеленой, а вовсе не оранжевой. Впрочем, это неважно.

Народу почему-то было немного – еще трое. Так что из-за отсутствия обычной перебранки задумался и даже не заметил, когда развалины автопрома сдвинулись с места и бодро потарахтели по улице.

В июле любой город кажется дружелюбным. Даже если в остальное время года у него склочный характер, ямы на каждом квадратном метре дороги и еще какие-нибудь мутировавшие комары. Сейчас ямы не ощущаются, и то хорошо – просто замечательно.

– На улице Пятого Августа остановите?

Тетка, минуту назад сидевшая рядом, уже втиснулась в водительскую кабину чуть ли не полностью.

Едва не поперхнулся. Какой-какой улице? А ничего, что у нас таких сроду не было?

С легким злорадством стал ждать, что вот сейчас водитель посоветует ей съездить на Московскую. В психушку то бишь. Но вместо этого услышал что-то невнятное, зато определенно с утвердительными интонациями.

Подумал: кажется, и правда задремал. Задрых, как последний первокурсник, прямо в автобусе, а сны от радости перемешались с реальностью.

Подумал: ну и что. Так даже лучше.

Автобус вдруг повернул. Причем непонятно куда, потому что ближайший поворот – еще почти через километр. Проехал пару минут и остановился. Тетка вывалилась наружу, и в следующую же минуту я попытался углядеть ее на абсолютно пустой улице – тщетно.

Когда девчонка громко попросила остановиться у баобаба, я еще пытался найти этому логическое объяснение. Может быть, торговый центр – у нас же их как только не называют. Но она выпорхнула из дверей, не касаясь ступенек и асфальта, и, проследив ее путь, я с каким-то непонятным облегчением увидел силуэт огромного дерева, наполовину скрытого облаками и занавешенного солнцем.

– У поворота на Солнце остановите, будьте добры, – вежливо произнес дедушка из хвоста автобуса, встал, подошел к двери, ссыпал гору золотистой мелочи в протянутую ладонь; дверь открылась, он вышел и начал осторожно расправлять крылья. Я остался один, и мне стало немного страшно.

Пару минут посидел молча и неподвижно, потом отмер, встал, сунул купюру в трехпалую чешуйчатую лапу и шепотом сказал:

– На конечной, пожалуйста.

Кит не спи
Море и волны

Что тебе рассказать? В Атлантиде штормовое предупреждение, в троллейбусе, на котором я добираюсь на работу, развесили валентинки, а лаборатории подтвердили существование гравитационных волн. Что касается меня, то я по-прежнему влюблен и прекрасен, хоть и вру, конечно, про прекрасного.

Недавно защищал дипломный проект – море и волны. Знала бы ты, чего я наслушался на защите!

– Это непрактично, столько воды!

– Никаких условий для жизни, ни одна из летающих наших рыб не променяет небо на этот аквариум!

– Слишком неустойчивая конструкция плюс высокая зависимость от луны, никто из мыслящих здраво не приблизится к этой штуке и на километр.

Я не лучший архитектор в мире, это точно. Но мой проект уже начали воплощать – и, похоже, людям действительно нравится.

* * *

В Атлантиде сегодня штормовое предупреждение, и вокруг только и разговоров, что о шторме. Люди распахнули окна и на улицы вынесли стулья – наблюдать за волнами.

– Чего вы ожидаете от сегодняшнего дня? – спрашивает юная журналистка.

– Надеюсь, я смогу почувствовать волну. Ученые говорят, это похоже на объятья, – отвечает девочка в желтом сарафане с волосами до самой земли.

– Мы все на это надеемся, – в кадр влезает немолодой мужчина.

Девочка размахивает синим куском картона, по краям которого вырезаны зубчики волн:

– Я по этому поводу даже сделала морентинку!

Первая волна несмело целует ей волосы.