Текст книги "Городские сказки"

Автор книги: Коллектив авторов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Левиафан
она же Ирина Иванова
Городское сердце

Йоль сбрасывает ботинки. Одно из главных безумий этого лета – ходьба босиком, и неужели он может упустить такой чудный шанс немного посходить с ума?

Асфальт на улицах теплый, припорошенный песком и на удивление чистый: ни разбитых стекол, ни камней. Еще бы – центр города, его сердце; а городов с неуютными сердцами Йоль не выбирает и, откровенно говоря, никому не советует: с ними каши не сваришь. Сварить же кашу с городом – дело, обязательное для каждого проезжего-прохожего, чего уж о постоянных жителях говорить.

Йоль переступает босыми ногами и медленно, прислушиваясь, обходит площадь. В определенный момент в земле чувствуется легкая дрожь – сердечный ритм этого сплетения дорог и домов. Вот здесь, в слиянии пульсовых нитей, самое место, чтобы высказать городу все, что о нем думаешь: раскритиковать, признаться в любви, пообещать вернуться или, наоборот, покинуть навсегда, если вы так сильно друг друга не устраиваете.

Ах, если бы все люди знали об этой точке наилучшего единения с энергией и мыслями города! Ведь стоит здесь что-нибудь заявить – хоть шепотом, хоть во весь голос – и оно становится услышанным. Правда, не целым Мирозданием, а лишь его небольшой частью – этим самым городом, в чьем пульсовом центре ты стоишь. Зато уж если город слышит – он принимает всерьез и никогда не забывает. Пожелаешь хорошей погоды – вытащит из-за облаков солнце. Признаешься в любви – трогательно полюбит в ответ. А обольешь словесной и эмоциональной грязью – обидится, будет устраивать противные дожди и подсовывать на пути самые глубокие лужи. Так и портятся у людей отношения с городами: не то слово в самом важном месте – и все идет наперекосяк. А заслужить прощение – ох как нелегко.

Йоль, конечно, знает об этом тонком уязвимом месте – и не просто знает, а успешно знанием пользуется. Вот и сейчас, остановившись, улыбается и шепчет:

– Ну что, город, сварим мы с тобой кашу, а? Густую и ароматную – из рассветных туманов, солнечных дождей, запаха кофе и яблочно-коричной выпечки. Как тебе рецепт, согласен?

– Конечно, согласен! Еще спрашиваешь! – шелестит в ответ город.

– По рукам! – смеется Йоль. – По ру-кам!

Лесной Кит
Туман над Прагой

Я всегда хотел путешествовать, но денег у меня на это не было. Тогда, как только меня потянет в дорогу – я впускал Ветер в свой дом и делился с ним историями о городах, что слышал от своих друзей и знакомых, но его это не особо впечатляло. Мол, знаю я об этом. А всем известно: если заинтриговать Ветер, то он доставит тебя после этого куда захочешь. Но однажды я все-таки поразил Ветер рассказом о городе, что придумал на ходу со всеми его причудами в виде асфальтных морей-порталов в другой мир, глазастых древесных великанов, что тянут свои ладони к небу, людей, таящих в себе давно забытых богов, и иных странностей… Я сказал, что придумал его, но на самом деле просто описал город, где мы с вами живем (только тс-с, Ветру ни слова).

Так вот, выбрал я для своего путешествия Прагу. Поистине прекрасный город. Одна только Влтава со стайками серебряных рыб чего стоит. До самых сумерек я мерил шагами Вацлавскую площадь, слушая песни цветов о секретах пражской земли. Они ведь думают, что их языка никто не понимает – вот и поют, что вздумается. А одна фиалка и вовсе прошептала, что ужасается моим поношенным кедам. Ну а что можно ожидать от кед, которые носят в хвост и в гриву, – они не вечны, как и все в этом мире.

Увидев на агатовом небе первую звезду, я, конечно же, загадал желание (привычка детства). Что-то вроде «чтобы зубастые рыбы Солнце не проглатывали». Но стоило далеким лампочкам заполнить небесную гладь – на город опустился густой, как пена на молоке, туман. Из такого Большая Медведица варит какао для своих детишек. Я чувствовал себя ежиком в тумане – ни одной иголочки не видно. Так я шел по улицам, узнать названия которых из-за белой пелены не мог; все люди попрятались по своим уютным норкам: конечно, ведь дисплей моего телефона показывал полночь. Я обожаю ночные прогулки, пустые улицы, завораживающие своей тишиной и умиротворенностью.

И тут я услышал голоса; сначала показалось, что они в моей голове. Первые признаки шизофрении, да? Но потом с уверенностью можно было сказать, что голоса звучат где-то снаружи. Они шептали что-то о посланнике Либуше – безголовом всаднике, – прекрасной Лауре, что вновь ходит по коридорам бывшего монастыря, и сетовали на возможность танцевать на улочках Праги только глубокой ночью до первых следов абрикосового рассвета. Я видел девушку, кружившуюся вокруг старого здания, купола которого купались в пушистых облаках. Она то кокетливо исчезала, то вновь появлялась передо мной… Искристый смех разлетался по улице светлячками. Она будто звала меня за собой, а я, как влюбленный мальчишка, так и бежал за ней всю ночь, пытаясь догнать и увидеть ее лицо. Но стоило первым солнечным лучам коснуться земли, она исчезла, будто бы была всего лишь плодом моего воображения.

С той поездки прошло уже много лет, и я еще не раз бывал в этом чудесном городе. Я люблю Прагу. Как и тебя.

Белка Кей
она же Дарина Ростовцева
Город, рожденный из тумана

В этом городе лучше не грустить – это известно каждому Грустишь – значит, не любишь Город. Он может обидеться. Поэтому печальных или холодных людей вы здесь не встретите, даже не пытайтесь. Так, кто-нибудь унывает иногда, но это не всерьез, понарошку.

Я живу в Городе уже несколько лет. В маленькой квартирке с большими окнами на улице Кучевых облаков. Знаю-знаю, я могла бы поселиться около реки или напротив Главной площади, но, честно говоря, я люблю свою маленькую улочку. На ней часто светит солнце и еще чаще льют дожди; и мои соседи давно завели себе особенные зонтики с ручкой из сердцевинки грозы – чтобы карабкаться наверх по дождям, которые «словно хрустальные лестницы, соединяют небо с землей, как в сказке, помните, да»? Я не знаю, что можно делать на кучевых облаках, но если людям нравится, то почему бы и нет? Надо будет тоже попробовать…

Меня здесь зовут Луг. Как сказал однажды сказочник Матти из маленькой книжной лавочки на углу, я пришла из-за моря. «Подобно детям Туата, и их предводитель, бог Света, Луг… Ты понимаешь, да, девочка моя?»

Луг так Луг. Все равно сейчас все забыли, откуда у меня это имя. И потом, раньше было хуже – и имя, и жизнь, и вообще – все… Но об этом я вспоминаю редко.

Наш Город – один из самых удивительных городов на свете. Говорят, много лет назад здесь не было ничего, кроме реки, уходящей в море, и тумана. Но потом пришел один умелец, позвал сюда солнце и создал Город – с мостовыми из стеклянных булыжников, с ярко-красной, синей, желтой черепицей, с деревьями, которые клонятся к воде, с изящными ажурными мостиками через реку и волшебством повсюду.

…На улице Рассветного солнца есть маленький магазинчик. Там продают накидки, шарфы и вуали, сплетенные из теплых лучей. Они греют даже зимой – хотя как? Они же тонкие…

Меня там давно знают – люблю я эту лавочку! Часто забегаю сюда, чтобы помочь подруге Тине. Она главная вышивальщица, ее узоры славятся по всему Городу. Но в магазинчике нет никого, кто умел бы ловить солнечные лучи, и, когда они вдруг вылезают из корзинок и разбегаются по всей улице, на помощь прихожу я – меня они почему-то слушаются…

Волшебство тут действительно повсюду. В парках, которых здесь очень много, танцуют духи деревьев. Любимое их развлечение – втягивать в танцы местных жителей. Утащат за собой в пляс – и все, считай, день потерян! До вечера будешь кружиться – и очнешься, лишь когда появятся звезды… Но горожане не жалуются, а, напротив, любят своих духов – вешают колокольчики, яркие ленты и старые елочные игрушки на деревья, дарят плюшевых медвежат и детские книжки, а веселые парковые духи в ответ рассовывают по их карманам кусочки счастья.

…Маленькая кофейня на набережной Холодного ручья угощает клиентов чаем из хвойной росы и маленькими пирожными. Повсюду стоят стеллажи с книжками и разбросаны яркие подушки. Там работают Скагги и Моррис – они, как и я, появились в Городе несколько лет назад, но не переплыли море, а пришли с рюкзаками из северного леса. Мы с ними очень хорошо общаемся, и по пути на работу я иногда захожу к ним перекусить.

Еще в Городе самые странные мостовые на свете. Булыжники в них – из стекла, дерева, золота и льда. Они не разбиваются, не тускнеют – напротив, становятся только крепче и ярче. Они тихонько звенят, стоит лишь ускорить бег, и светятся в темноте не хуже фонарей. Нет, фонари тоже есть, но они не темноту разгоняют, а приманивают на улицу хорошие сны.

…Я приплыла из-за моря несколько лет назад. Жила, как обычный человек: дом, работа, Интернет – и снова все заново. Серо, в общем-то. Изредка приходила на берег моря – отдохнуть на несколько минут, чтобы потом снова кинуться в заколдованный круг. Однажды волны принесли маленькую бутылочку. Открыла – и наружу вырвался солнечный свет. И я сразу поняла: так больше не могу, нужно уходить.

А потом в гавань моего города вошел корабль с ярко-желтыми парусами….

Работаю я в Солнечной Башне. Она выше всех зданий в городе и стоит около самого моря. В бурю волны лижут подножие серых камней и башня еле заметно дрожит.

В ней работаю одна я. У меня была предшественница, но после моего прибытия она сразу уплыла. Ее звали Бригги. У меня до сих пор хранятся ее вещи.

Эта башня – Башня Погоды. Когда дождевые тучи остаются в наших местах слишком надолго, я поднимаюсь на самый верх, под крышу. Поворачиваю колесо – и черепица съезжает в сторону. Я закрываю глаза и нажимаю на кнопку фонаря. Огромный желтый луч света летит в небо, и тучи расходятся. И я буду разгонять их всякий раз, когда они надолго затянут небо.

Ведь я – Луг, Солнце, и это – моя работа.

Марина Ыченько
Сказка о потерянном имени

– Как тебя зовут?

– Ты сначала определись, как зовут тебя, а потом спрашивай у честных людей!

(Человек заходит домой, идет к своей кровати и видит в ней куклу, свитую из мусорных пакетов, галстуков, электрических шнуров.

На лицо куклы небрежно наклеена прозрачной лентой неудачная фотография. На фотографии – лицо человека.

Четвертое слева.

В седьмом ряду.

Вырезано).

* * *

Детский лагерь «Вожделенная псырцха», одна тысяча девятьсот…, бесхитростные забавы и вода из бювета.

– А давай поменяемся заглавными буквами наших фамилий!? Чтоб нас на вечерней перекличке перепутали!

Разделившись на небольшие группки, мы каждый день менялись между собой, путались, переставляли буквы, прятали по карманам, подкладывали друзьям под подушки.

А перед отъездом мы на прощание торжественно поменялись буквами со всем отрядом. И все перемешалось.

Никто не мог нас узнать, и из лагеря меня забирала Иль. Да и сам я к тому времени запутался и забыл, кто я.

* * *

– Иль, а откуда я появился?

Иль вбивает колышки, достает цветные нитки и начинает плести:

– Считай!

Я считаю. На восемьсот двадцать третьем метре зеленой нити и сто сорок втором – фиолетовой – я понимаю, что меня нашли в верхней люльке внезапно остановившегося колеса обозрения.

Это сегодня. А позавчера, например, узнал, что я – выпавший из кармана коктебельский камешек.

* * *

– Иль, а как меня зовут?

Глянцевая. Бархатная. Тертая. Английский словарь.

Спички сгнили.

Коробки тоже.

Иль высыпает мне на макушку спички и заливисто хохочет:

– Пиши! Без словаря!

Из гнилых спичек получаются лишь вялые восклицательные знаки и претенциозные кавычки. Это так же пошло и безвкусно, как сломанное колесо обозрения, как лакированная галька с надписью «Привет из Коктебеля».

Иль резко перестает смеяться:

– Вижу. Снова не то. Снова не ты.

(Человек заходит домой, идет к своей кровати и видит в ней куклу, свитую из мусорных пакетов, галстуков, электрических шнуров.

На лицо куклы небрежно наклеена прозрачной лентой неудачная фотография. На фотографии – лицо человека.

Четвертое.

Слева.

В седьмом ряду.

– Не получилось, – со вздохом говорит человек кукле. – Но я попробую еще раз.

Меняет фотографию.

На снимке вагон, на котором ничего не написано. Стоящий возле вагона человек показывает рукой на несуществующую надпись.

Лицо человека на фото вырезано).

* * *

Сегодня вечность пахнет креозотом. Иль тянет меня мимо товарняков и заброшенных составов. Трое подростков цветными мелками разрисовывают ржавеющий вагон.

– А слабо нарисовать его? – задорно провоцирует Иль.

Ребята на время замирают и смотрят сквозь меня, потом один из них осторожно начинает рисовать силуэт дорожного знака.

Второй подросток неуверенно чертит полукруг со стремящимся к нему пучком линий – то ли воздушный шар, то ли одуванчик.

Самый младший, испуганно поглядывая на нас, быстро выводит ломаный орнамент, похожий на слово на каком-то древнем языке. Потом резко зачеркивает и еще долго возит мелком на одном месте, пряча рисунок.

– Не могу, – трясет головой, будто пытаясь отогнать – не то назойливую букашку, не то мысль. – Не получается.

Иль рукавом сметает с вагона в кисет меловую пыль рисунков. Из смеси мазута со шпал и мела мы лепим фигурку.

– Не похоже.

* * *

У меня за плечом стоит настоящая Остановочная Бабушка, эдакий добродушный реликт, милые морщины ископаемого. Я думал, они давно уже вымерли. Их души живут в кракелюрах осыпающейся краски на табличке с большой буквой «А» или «Т» под расписанием движения транспорта.

Остановочную Бабушку невозможно перепутать со старушками, торгующими у переходов вязаными тапочками и книгами про пламенных революционеров из серии «ЖЗЛ», или с пенсионерками, жадно разрывающими чрево утреннего троллейбуса. Иль научила меня их различать, благодаря ей я знаю, что иногда Остановочная Бабушка похожа на брошенный мимо урны счастливый билетик, не съеденный резко повзрослевшим пассажиром, а иногда – на забытый на лавочке конспект по сурдопедагогике.

Сегодняшняя выглядит как рекламный щит с местной газетой бесплатных объявлений.

Я разглядываю газету Остановочной Бабушки и привычно пробую на вкус аляповатые заголовки. «Говорящее меню», «Ни погоды, ни посуды: рыбацкие суеверия», «Декоративный бомж для двора. Прокат, продажа, сервисное обслуживание».

Аккуратно кусаю по буковке, осторожно раскатывая по нёбу рекламную кислинку.

Иль грустно улыбается и качает головой. Я понимающе развожу руками и отхожу от Остановочной Бабушки, на прощание оставляя ей «комплимент».

Так принято при встрече с Остановочной Бабушкой. Подарить ей маленькую детальку из мозаики бескрайних дорог, автостанций, вокзалов, желтых лавочек в залах ожидания…

Это как монетку бросить на погоду и удачу. Мой «комплимент» представляет собой «чух-чух» феодосийской электрички на полустанке в степи.

– Эх! Одержимолодость! – смеется Остановочная Бабушка и заливается ностальгическим румянцем.

* * *

 
Несколько. Мимо. Вчера.
Издали. Вскользь. Невзначай.
Гулко. Живьем. Через край.
Настежь. Врасплох. Сгоряча.
 

 
Истово. Наоборот.
Мысленно. Вверх. Чересчур.
Шепотом. Затемно. Вброд.
Незачем. Еле. Вприщур.
 

 
Сдуру. Навстречу. Извне.
Вплавь. Вперемешку. Навзрыд.
Бурно. Всецело. Втройне.
Насмерть. На чем свет стоит.
 

Совсем недавно Иль пела существительные из наполовину разгаданного кроссворда и такие немелодичные верлибровые диагонали судоку. Меня в них не было, и то хорошо: я бы все равно не хотел оказаться казенными нулями из заводских накладных или бесстыже-ширпотребными счастливыми семерками из игрового автомата.

Сегодня Иль поет-нанизывает наречия:

– Ближе. Теплей. Горячо!

Иль замирает и кладет гитару:

– Да. Почти. Возможно.

Пока плохо уловимо.

* * *

«Столярка-эпистолярка», «Ювелирная пекарня», «Скорогоп для Зодиаков на следующую неделю» – череда вывесок. Типичная провинция.

Я пройду здесь еще раз вечером. Когда никого вокруг не будет, с той вывески сниму пару букв, а с этой – целый слог. Потом мы – я и Иль – в очередной раз попробуем собрать из них имя для меня.

Вдруг наконец-то получится.

И я смогу прийти домой и лечь в свою постель вместо нелепой куклы.

* * *

Мне снилось.

Не существительное, не наречие. Не глагол. Может, частица? Предлог?

Междометие. Союз.

Мне снилось: я – Иль.

Говорун
он же
Etwas Noch Ракушка

– Я нашел на крыше ракушку. Раньше здесь было море…

– Брось. Ее принесли вороны. Смотри – повсюду кости, камни, блестящие железяки. Все эти черные птицы.

– Не говори ерунды! Здесь было море. Разве ты не чувствуешь? Оно было здесь еще прошлой ночью, пока мы спали. Большое, пенное, бескрайнее. Осенний ветер гнал волны на запад. Светила играли лучами в толще вод, сквозь которую лениво плыли киты и касатки. Морские звезды водили хоровод вокруг телевизионных антенн, косяки мелких рыб шныряли по переулкам, акула лакомилась аквалангистом возле Павелецкого вокзала, морские коньки пробирались из продуктового в банк. Теперь все ушло – остались только камни, кости и эта ракушка.

– Эк тебя понесло!

– Ты не веришь, а зря. Тут было море. Нидерландские галеоны бороздили его волны, надувая паруса, и моряки наказывали провинившихся, привязывая к фалу и швыряя в волны. Испанские эскадры везли золото ацтеков, а британские корсары сбивали им книппелями паруса и брали по одному на абордаж отстающих. Дельфины позволяли хвататься за свои плавники и везли людей на Воробьевы горы к вышке, где можно было отдышаться и выпить рому. Сундуки с сокровищами шли ко дну вместе с тонущими судами и оседали на проспектах и бульварах. К утру ничего не осталось, асфальт всосал в себя трупы и обломки, кровь и слезы мертвецов ушли в ливневые стоки, и их не найти. Но послушай! Мы просто все проспали! Вот доказательства! Я расщеплю палку, вставлю туда эту ракушку, замотаю жилами – и буду ей есть, чтобы помнить о море!

– Море…

– Послушай! Оно было здесь и еще вернется. Мы все проспали! Никогда не знаешь, когда оно придет в следующий раз. Но если спать днем, а ночью ждать на крыше, то можно дождаться! Смотри! Мы будем ходить под парусом в лодке из пластиковых бутылок! Мы будем умываться соленой водой, нырять, чтобы коснуться старых жестяных крыш; мы поплывем к кремлевским звездам и нацарапаем на них наши имена, мы будем пить чай из термоса на башнях министерства иностранных дел. А утром, когда вода спадет, мы отправимся домой на первых собаках и никому ничего не расскажем. Как тебе?

– Эх…

– Да пошел ты! В тебе фантазии ни грамма, даже на самое маленькое чудо нет… Ладно. Пошли, что ли?

– А ложку все-таки сделай.

Catherine de Froid
она же
Екатерина Морозова Я сюда еще вернусь

Снится мне сон: стою я где-то в столице, на остановке меж двух промзон, а мимо то и дело шныряют автобусы, маршрутки и трамваи. И то ли все не в ту сторону, то ли Интернет никак не расскажет, на чем же мне ехать, то ли это я никак не пойму, куда направляюсь. А воздух вокруг такой, что надо-то мне, конечно, в Питер начала моего тысячелетия: чтоб Финский залив еще не перекапывали, чтоб светило солнце и пели синицы.

А потом подходит ко мне добрый городской дух с лицом кого-то из полузабытых друзей, машет баллончиком краски и зовет рисовать на заборах: надо, дескать, оставлять свои следы по всей планете, коли уж заносит. Я с духом не спорю, ему виднее, вредительство тут или нет, только у меня свой рецепт: придет автобус, потянусь за билет платить – пара рублей из кошелька и выпадет. Примета – вернусь, стало быть. И возвращаюсь ведь: в город, где довелось выйти из поезда на два глотка воздуха и полпирожка, на станцию незнакомой мне ветки, куда однажды свернули ноги, – значит, и на остановку из сна вернусь. Интересно только, во сне или…

Один приятель, чье лицо являлось мне ночью уже с полдюжины раз, но ни разу и не подумало нарисоваться в реальности или сети, специально для этих целей подарил мне мешочек забавных продолговатых монет, которые назвал «следами». С тех пор они лежат у меня в кармане и, если в очередном сновидении та самая куртка не угодила в стирку, я разбрасываюсь ими повсюду, куда только занесет. Каждый раз монеты меняют форму, рисунок и самую идею: древними пластмассовыми жетонами проваливаются в турникеты, мелкими яркими купюрами исчезают в автоматах с переливчатой сюрреальной газировкой, карточкой мелькают перед носом охранника, чешуйками краски падают с футболки – но они всегда со мной и всегда делают свое дело, а значит, я еще вернусь. Как в песне, надо только выбрать день – и уйти в нужном направлении.

А теперь я стою на остановке и пытаюсь понять, куда же так страшно опаздываю. Солнце светит в переносицу. И вдруг доходит: это мне снится – значит, не успеть я могу разве только к будильнику. И можно спокойно задержаться еще на часок-другой. Я ложусь на горячий асфальт прямо поперек проезжей части и блаженно зажмуриваюсь – подремать во сне. Реальность чуточку подождет.