Текст книги "Женщины Цезаря"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 59 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

– Понимаю. Справится ли с этим великий понтифик?

– Очевидно, имея таких серьезных соперников, как Катул и Ватия Исаврийский. Победа скажет моим кредиторам, что я буду претором и старшим консулом. А когда я поеду в свою провинцию, я возмещу мои потери. Может быть, даже и раньше. И если не в начале, то в конце срока я все выплачу. Хотя сложный процент совершенно жуткий и должен быть объявлен вне закона, он имеет одно преимущество: кредиторы, требующие сложных процентов, получают огромные прибыли, когда долг выплачивается, даже если и по частям.

– В таком случае тебе необходимо стать великим понтификом.

– Я тоже так думаю.

Выборы нового великого понтифика и нового члена коллегии понтификов должны были состояться через двадцать четыре дня. Кто станет этим новым лицом – все знали: единственным кандидатом был Метелл Сципион. А Катул и Ватия Исаврийский объявили себя кандидатами на должность великого понтифика.

Цезарь вступил в предвыборную кампанию энергично и с удовольствием. Как и Катилине, имя и предки оказали ему огромную помощь, несмотря на тот факт, что никто из двух других кандидатов также не являлся «новым человеком». Должность обычно переходила к тому, кто уже побывал консулом, но это преимущество, которым обладали Катул и Ватия Исаврийский, было в некоторой степени сведено на нет. Хотя бы их возрастом: Катулу – шестьдесят один год, Ватии Исаврийскому – шестьдесят восемь. В Риме вершиной всех способностей гражданина считался возраст в сорок три года – срок вступления в консульскую должность. После этого у человека наблюдается спад, какими бы огромными ни были его auctoritas или dignitas. Он мог стать цензором, принцепсом сената и даже второй раз консулом через десять лет. Но когда мужчина переходил шестидесятилетний рубеж, его лучшие годы бесспорно оставались позади. Хотя Цезарь еще не был претором, он уже много лет входил в сенат, десять лет был фламином Юпитера, великолепно справился с обязанностями курульного эдила. Он носил гражданский венок, появляясь на публике. Он был известен среди выборщиков не только как один из знатнейших аристократов в Риме, но и как человек огромных способностей и потенциала. Его работа в суде по делам об убийствах, его адвокатская деятельность не прошли незамеченными, равно как и его неустанная забота о своих клиентах. Короче, Цезарь – это будущее. Катул и Ватия Исаврийский – определенно прошлое, с еле уловимым душком фавора Суллы. Большинство выборщиков были всадниками, а Сулла безжалостно преследовал всадническое сословие. Чтобы нейтрализовать тот неоспоримый факт, что Цезарь по браку был племянником Суллы, Луцию Декумию было поручено распространять историю о том, как Цезарь не подчинился Сулле, отказавшись развестись с дочерью Цинны, и чуть не умер от болезни, когда скрывался от агентов диктатора.

За три дня до выборов Катон позвал Катула, Ватию Исаврийского и Гортензия к себе домой. На этот раз не было ни этого выскочки Цицерона, ни юноши Цепиона Брута. Даже Метелл Сципион послужил бы помехой.

– Я говорил, – начал Катон, как обычно, бестактно, – что было ошибкой вам обоим выставлять свои кандидатуры. И теперь я прошу, чтобы один из вас снял свою кандидатуру и поддержал другого.

– Нет, – сказал Катул.

– Нет, – сказал Ватия Исаврийский.

– Как вы не поймете, что вы оба делите голоса? – крикнул Катон, грохнув кулаком по своему немодному письменному столу.

У него был нездоровый вид, он похудел. Прошлую ночь он провел с бутылкой. С тех пор как умер Цепион, Катон прибегал к вину для успокоения – если это можно было назвать успокоением. Он не мог заснуть. Тень Цепиона преследовала его. Рабыня, которая утоляла его сексуальный голод, внушала отвращение. И даже беседы с Афинодором Кордилионом, Мунацием Руфом и Марком Фавонием отвлекали его лишь на время. Катон читал, читал, читал, но его одиночество и несчастье вставали между ним и словами мыслителей – Платона, Аристотеля, даже его прадеда Катона Цензора. Отсюда и вино, отсюда и раздражительность, когда он смотрел на этих упрямых престарелых аристократов, которые отказывались видеть, какую ошибку совершают.

– Катон прав, – раздраженно сказал Гортензий.

Он тоже был уже немолод, но, как авгур, не мог претендовать на должность великого понтифика. Амбиции не затмили его ум, хотя тот образ жизни, который он вел, отнюдь не способствовал ясности рассудка.

– Один из вас еще может одержать верх над Цезарем, но вы оба разделяете те голоса, которые мог бы получить один из вас.

– Тогда пора давать взятки, – сказал Катул.

– Взятки? – гаркнул Катон, стукнув по столу так, что стол зашатался. – Нет смысла даже говорить об этом! Двести двадцать талантов не купят вам достаточно голосов, чтобы побить Цезаря!

– Тогда почему бы не купить самого Цезаря? – предложил Катул.

Все уставились на него.

– У Цезаря почти две тысячи талантов долга, и этот долг с каждым днем растет, потому что он не в состоянии уплатить ни сестерция, – продолжал Катул. – Можете мне поверить, я знаю точно.

– Тогда предлагаю, – заговорил Катон, – сообщить об этой ситуации цензорам и потребовать, чтобы они немедленно исключили Цезаря из сената. Так мы отделаемся от него навсегда!

Его предложение вызвало у присутствующих ужас.

– Дорогой мой Катон, мы не смеем этого сделать! – проблеял Гортензий. – Он может быть чумой, но он – один из нас!

– Нет, нет, нет! Он – не один из нас. Если его не остановить, он всех нас раздавит, уверяю вас! – взревел Катон, снова и снова колотя кулаком по беззащитному столу. – Сдать его! Сдать его цензорам!

– Категорически нет, – отказался Катул.

– Категорически нет, – сказал Ватия Исаврийский.

– Категорически нет, – сказал Гортензий.

– Тогда, – с хитрым видом предложил Катон, – выберем кого-нибудь вне стен сената, кто сделает это. Кого-нибудь из его кредиторов.

Гортензий закрыл глаза. Более непоколебимого столпа у boni, чем Катон, не существовало. Но иногда тускуланский крестьянин и кельтиберская рабыня в нем брали верх над римлянином. Цезарь всем им приходился родственником, даже Катону, какой бы дальней ни была эта родственная связь.

– Забудь об этом, Катон, – устало проговорил Гортензий, открывая глаза. – Так римлянин не поступает. И больше не будем говорить на эту тему.

– Мы поступим с Цезарем по-римски, – предложил Катул. – Если вы хотите отдать Цезарю деньги, предназначенные для подкупа избирателей, тогда я сам пойду к Цезарю и предложу их ему. Двести двадцать талантов составят первый приличный взнос его кредиторам. Я уверен, что Метелл Сципион согласится со мной.

– И я тоже, – проворчал Катон сквозь зубы. – Но вы, бесхребетные дураки, на меня не рассчитывайте! Я не положу в кошелек Цезаря даже свинцовой фальшивки!

Было решено, что Квинт Лутаций Катул условится о встрече с Гаем Юлием Цезарем в его квартире на улице Патрициев, между красильнями Фабриция и субурскими банями. Встреча произошла накануне выборов, рано утром. Изысканное великолепие кабинета Цезаря поразило Катула. Он не слышал, что его двоюродный брат разбирается в мебели и имеет тонкий вкус. «Существует ли что-нибудь на свете, чем не был бы одарен этот человек?» – спросил он себя, усаживаясь на ложе, чтобы ему не предложили кресло клиента. Однако подобное предположение было несправедливо по отношению к Цезарю. Никому ранга Катула Цезарь не указал бы на кресло клиента.

– Итак, завтра – великий день, – с улыбкой заговорил Цезарь, угощая гостя разбавленным вином в хрустальном кубке.

– По этому поводу я как раз и пришел к тебе, – сказал Катул, отпив немного, как оказалось, превосходного виноградного вина. – Хорошее вино, но мне такое неизвестно, – добавил он.

– Я сам выращиваю виноград, – сообщил Цезарь.

– Под Бовиллами?

– Нет, у меня небольшой виноградник в Кампании.

– Это все объясняет.

– Что ты хочешь обсудить, кузен? – спросил Цезарь, не позволяя отвлечь себя вопросами виноделия.

Катул глубоко вдохнул:

– Я обратил внимание, Цезарь, что твое финансовое положение крайне затруднительно. Я здесь для того, чтобы просить тебя снять свою кандидатуру на должность великого понтифика. В ответ на эту услугу я дам тебе двести талантов серебром.

Он сунул руку в складку тоги, вынул оттуда небольшой свиток и протянул Цезарю.

Цезарь даже не взглянул на свиток.

– Ты сделал бы лучше, если бы использовал деньги для подкупа выборщиков, – вздохнув, сказал он. – Двести талантов помогли бы тебе.

– Такой ход казался мне более эффективным.

– Но напрасным, кузен. Я не хочу твоих денег.

– Ты не можешь позволить себе не взять их.

– Это правда. Тем не менее я отказываюсь.

Маленький свиток остался в протянутой руке Катула.

– Пожалуйста, подумай, – повторил он, начиная краснеть.

– Убери свои деньги, Квинт Лутаций. Завтра я буду на выборах в моей разноцветной тоге, чтобы просить граждан Рима голосовать за меня. Во что бы то ни стало.

– Умоляю, Гай Юлий, подумай еще раз, возьми деньги!

– Еще раз прошу тебя, Квинт Лутаций, прекрати!

Катул со всей силой швырнул на пол хрустальный кубок и вышел.

Некоторое время Цезарь сидел неподвижно и глядел, как по мозаичным плиткам пола растекается розовая лужа. Потом поднялся, прошел в кладовку за тряпкой и принялся вытирать пол. Как только Цезарь дотронулся до кубка, тот рассыпался на мелкие осколки, покрытые трещинками. Цезарь осторожно собрал осколки в тряпку, завязал узлом и выбросил в мусор.

– Я рад, что он швырнул этот кубок на пол, – сказал Цезарь матери на рассвете следующего дня, когда зашел получить ее благословение.

– О Цезарь, как же ты можешь радоваться? Я знаю этот кубок. Мне известно, сколько ты заплатил за него.

– Я покупал его, не зная, что в нем была трещина.

– Так потребуй деньги обратно.

Цезарь с досадой поморщился:

– Мама, мама, когда ты поймешь? Дело не в стоимости кубка! Он был с трещиной. А я не хочу, чтобы у меня были вещи с изъяном.

Ничего не поняв, Аврелия отступила.

– Желаю тебе успеха, сынок, дорогой, – сказала она, целуя его в лоб. – Я не приду на Форум. Буду ждать тебя здесь.

– Если я проиграю, мама, – сказал он, улыбаясь ей самой красивой из своих улыбок, – тебе придется ждать долго! Если я проиграю, я вообще не смогу прийти домой.

И он удалился, одетый в тогу жреца с алыми и пурпурными полосами. Сотни клиентов и все жители Субуры следовали за ним по улице Патрициев. А из каждого окна выглядывала женская головка, желавшая ему удачи.

Аврелия слышала, как ее сын крикнул своим доброжелательницам:

– Придет день, и удача Цезаря войдет в поговорку!

После этого Аврелия села за свой стол и начала складывать на счетах из слоновой кости бесконечные столбцы цифр, но не записала ни одного ответа. Она даже не помнила потом, как усердно трудилась.

Он отсутствовал недолго. Потом Аврелия узнала, что выборы длились всего шесть часов. И когда она услышала из приемной его торжествующий голос, то даже не могла встать с кресла. Цезарю пришлось самому искать мать.

– Ты видишь перед собой нового великого понтифика! – крикнул он с порога, хлопнув в ладони над головой.

– О Цезарь! – воскликнула Аврелия и заплакала.

Ничто другое не могло так повлиять на Цезаря. За всю свою жизнь он не видел, чтобы его мать пролила хотя бы одну слезинку. У него перехватило дыхание, он растерялся, вбежал в комнату, поднял ее с кресла… Они обнялись – и уже плакали вместе.

– Я так не плакал даже по Циннилле, – сказал он, когда наконец смог вымолвить слово.

– А я плакала, только не перед тобой.

Цезарь вытер платком свое лицо, потом ее.

– Мы победили, мама, мы победили! Я все еще на арене и с мечом в руках!

Аврелия улыбнулась. Ее губы дрожали, но это была улыбка.

– Сколько народа в приемной? – спросила она.

– Битком.

– Ты победил с большим перевесом?

– Во всех семнадцати трибах.

– Даже в трибе Катула? И Ватии?

– В их двух трибах я получил больше голосов, чем они оба, вместе взятые. Ты можешь себе представить?

– Приятная победа, – прошептала Аврелия, – но почему?

– Кто-то из них должен был снять свою кандидатуру. А оба они разделили голоса между собой, – объяснил Цезарь, почувствовав, что теперь он может предстать перед людьми, заполнившими приемную. – Кроме того, в юности я был личным жрецом Юпитера Всеблагого Всесильного, а Сулла лишил меня этого звания. Великий понтифик тоже принадлежит Великому Богу. Мои клиенты рассказывали об этом в комициях перед голосованием, пока не проголосовала последняя триба. – Цезарь усмехнулся. – Я говорил тебе, мама, что, помимо подкупа, существует много способов успешно провести предвыборную кампанию. Не найдется голосовавшего в Риме, который не был бы убежден, что мой понтификат станет для Рима удачей, ведь я всегда принадлежал Юпитеру Всеблагому Всесильному.

– Это могло бы и помешать тебе. Они могли сделать вывод, что человек, который был flamen Dialis, не способен принести Риму удачу.

– Нет! Люди всегда ждут кого-то, кто объяснит им, как они должны относиться к богам. Я просто постарался сделать это прежде, чем соперники додумаются предложить свою версию. А они не додумались!

Метелл Сципион не жил в Государственном доме великого понтифика со времени женитьбы на Эмилии Лепиде, что произошло несколько лет назад. А потом еще умерла бесплодная Лициния, супруга Свиненка. Поэтому государственная резиденция великого понтифика пустовала.

Естественно, все на похоронах Свиненка считали неприличным вспоминать о том, что этот единственный неизбранный великий понтифик был навязан Риму Суллой как злая шутка, потому что Метелл Пий сильно заикался, когда волновался. Его несчастное заикание привело к тому, что каждая церемония была чревата дополнительным напряжением для всех. Каждый гадал, произнесет ли великий понтифик все слова внятно, без запинки. Ибо ритуалы должны быть безупречными. Если случится хоть одна заминка, все придется начинать сначала.

Новый великий понтифик едва ли когда заикнется, тем более было хорошо известно, что он не пьет вина. Это была еще одна маленькая хитрость Цезаря на выборах – распространить эту информацию о себе. А также довести до сведения широкой публики некоторые комментарии о стариках Катуле и Ватии Исаврийском. После двадцати лет беспокойства по поводу заикания Рим был рад увидеть великого понтифика, который будет безупречно выполнять свои функции.

Орды клиентов и восторженных сторонников явились предложить помощь в переезде Цезаря и его семьи в Государственный дом на Римском форуме. Только Субура была неутешна при мысли о потере своего самого престижного жителя. Особенно горевал Луций Декумий, который все силы положил на победу Цезаря, хотя старик, конечно, знал, что после отъезда Цезаря его жизнь уже никогда не будет прежней.

– Тебе всегда будут рады, Луций Декумий, – сказала ему Аврелия.

– Теперь все изменится, – мрачно сказал старик. – Обычно я всегда знал, что вы здесь, рядом, что у вас все хорошо. А там, на Форуме, среди храмов и весталок? Брр!

– Выше нос, дорогой друг, – успокоила его шестидесятилетняя матрона, в которую Луций Декумий влюбился, когда ей было девятнадцать. – Он не будет сдавать в аренду эту квартиру или отказываться от своей квартиры на улице Патрициев. Он говорит, что ему все еще нужна своя нора.

Это была лучшая новость, которую Луций Декумий услышал за последние дни! И он поспешил уйти, подпрыгивая, как мальчишка, чтобы сообщить братьям общины перекрестка, что Цезарь по-прежнему остается частью Субуры.

Цезаря совсем не беспокоил тот факт, что теперь он твердо и на законном основании стоит во главе учреждения, заполненного большей частью людьми, ненавидящими его. По завершении официального введения в должность в храме Юпитера Всеблагого Всесильного он сразу же собрал жрецов своей коллегии. Собрание новый великий понтифик провел с такой эффективностью и беспристрастностью, что жрецы – Секст Сульпиций Гальба, Публий Муций Сцевола и другие – вздохнули с облегчением. Может быть, государственная религия еще и выиграет от взлета Цезаря до должности великого понтифика. Не важно, что на политической арене они его не терпели. Дядя Мамерк, старый и страдающий одышкой, только улыбался. Никто лучше его не знал, как Цезарь умеет добиваться, чтобы работа была выполнена.

Каждый второй год предстояло вставлять в календарь лишние двадцать дней, чтобы он совпадал с сезонами. Но великие понтифики Агенобарб и Метелл Пий пренебрегали своей обязанностью. В будущем эти лишние двадцать дней будут вставляться в календарь регулярно, твердо заявил Цезарь. Никаких отговорок или религиозных уверток он не потерпит. Затем он сообщил, что обнародует в колодце комиция закон, согласно которому в календарь будут внесены лишние сто дней и наконец календарь будет совпадать с сезонами всегда. Сейчас только начинается лето, а по календарю – уже конец осени. Эта схема вызвала гневный ропот у некоторых, но яростной оппозиции не получилось. Все присутствующие (включая Цезаря) знали: Цезарю придется ждать, пока он не сделается консулом. Только тогда у него появится шанс провести этот закон.

Во время перерывов в повседневной работе Цезарь хмуро оглядывал внутреннее помещение храма Юпитера Всеблагого Всесильного. Катул все продолжал восстанавливать храм. Работа стала намного отставать от графика после того, как возвели стены. Храм уже можно было посещать, но он производил гнетущее впечатление. В нем не ощущалось прежнего великолепия. Большая часть стен была оштукатурена, но не украшена ни фресками, ни лепниной. Ясно, что Катул не обладал достаточной хваткой, чтобы заставлять иноземные государства и государей-клиентов отдавать замечательные произведения искусства своей земли Юпитеру Всеблагому Всесильному как часть их дани Риму. Ни статуй, ни славных Побед, управляющих четверками коней, впряженных в колесницы, ни картин Зевксиса. Не было даже изображений самого Великого Бога, чтобы заменить древнюю гигантскую терракотовую статую, выполненную этруском Вулкой еще до того, как Рим, словно младенец, начал карабкаться на мировую арену. Но пока Цезарь оставался спокоен. Великий понтифик – должность пожизненная, а ему еще не исполнилось и тридцати семи лет.

В конце собрания он объявил, что пир в честь его инаугурации состоится в Государственном доме через восемь дней, и направился по короткому спуску из храма Юпитера Всеблагого Всесильного в государственную резиденцию верховного жреца. Давно привыкший к неизбежной толпе клиентов, которые сопровождали его всюду, и потому научившийся не обращать внимания на их болтовню, Цезарь, погруженный в мысли, шел медленнее, чем обычно. Конечно, неоспорим тот факт, что он принадлежал Великому Богу, а значит, он победил на этих выборах по воле Великого Бога. Ему следует публично дать пинка Катулу и заняться решением неотложной проблемы: как наполнить храм Юпитера Всеблагого Всесильного сокровищами, когда все самое изысканное и роскошное уходит в частные дома и сады перистилей, вместо того чтобы украшать римские храмы, и когда лучшие художники и мастера предпочитают работать на частных лиц. Ничего удивительного: богачи платят им куда больше, чем государство, которое предлагает за украшение общественных зданий весьма скудное жалованье.

Самую важную беседу Цезарь отложил напоследок, считая, что лучше сначала закрепить свою власть в коллегии, а уж потом встречаться с весталками. Все коллегии жрецов и авгуров подчинялись ему – как фактическому главе римской религии, но коллегия весталок имела с великим понтификом особые отношения. Он не только являлся их paterfamilias, он также делил с ними жилище.

Государственный дом был очень старым. Пожары никогда не касались его. Поколения богатых великих понтификов вкладывали деньги в это здание, заботились о его состоянии, хотя и знали: что бы они ни вносили туда, от столов из золота и слоновой кости до инкрустированных египетских лож, это потом нельзя будет вынести оттуда и отдать наследникам умершего великого понтифика.

Как и все здания на Форуме раннего периода Республики, Государственный дом был расположен под необычным углом к вертикальной оси самого Форума, ибо в дни, когда его возводили, все религиозные и общественные строения должны были быть ориентированы на север и юг, а сам Форум, представляющий собой естественный склон, был ориентирован с северо-востока на юго-запад. Позднее дома располагали по линии Форума, что делало пейзаж более стройным и привлекательным. Как одно из самых больших зданий на Форуме, Государственный дом бросался в глаза и отнюдь не радовал своим видом. Частично заслоняемый регией и конторами великого понтифика, высокий фасад первого этажа был сложен из неотесанных туфовых блоков с прямоугольными окнами. Предприимчивый великий понтифик Агенобарб добавил еще верхний этаж, выстроенный методом opus incertum, из кирпича, с арочными окнами. Неудачная комбинация, которую – по крайней мере, если смотреть со стороны Священной улицы – можно было бы несколько улучшить, добавив красивый и внушительный храмовый портик и фронтон. Так думал Цезарь, решая в тот момент, каким будет его вклад в Государственный дом. Он имел статус храма, и не существовало закона, который запрещал бы великому понтифику делать с ним все, что он сочтет нужным.

В плане здание представляло собой неправильный квадрат. Позади него имелась невысокая, футов тридцать, скала, образующая нижний ярус Палатина. По верху этой скалы проходила шумная Новая улица с тавернами, магазинами и инсулами. Позади Государственного дома была проложена узкая улица, которая открывала доступ к фундаментам домов, что стояли на Новой улице. Все эти строения располагались выше уровня утеса, так что из их задних окон открывался вид на дворы Государственного дома. Они также полностью заслоняли дневное солнце, которому могли бы радоваться великий понтифик и весталки. А это значило, что в Государственном доме было всегда холодно. Портик Маргаритария, расположенный вверх по склону и ориентированный по оси Форума, фактически примыкал к его задней стене и отрезал угол дома.

Однако ни один римлянин – даже мыслящий столь логически, как Цезарь, – не находил ничего странного в необычной форме зданий, в отсутствии угла здесь, в выступе там. Вместо того чтобы выстраивать фасад к фасаду по прямой линии, римляне лепили дома вокруг прежних строений, уже находившихся на том месте. И границы домов были такими древними, что, вероятно, их когда-то жрецы определили по птичьим следам. И если смотреть на Государственный дом с этой точки зрения, он не был совсем уж неправильной формы. Просто – огромный, некрасивый, холодный и сырой.

Эскорт клиентов благоговейно попятился, когда Цезарь поднялся к входной двери из бронзовых панелей с барельефами, которые рассказывали историю Клелии. Обычно этой дверью не пользовались, так как с обеих сторон здания тоже имелись входы. Но сегодня – необычный день. Сегодня новый великий понтифик вступал во владение своей резиденцией, а это торжественная церемония. Цезарь трижды постучал ладонью правой руки по правой створке двери, которая тут же открылась. Старшая весталка впустила его с низким поклоном и тотчас закрыла дверь перед вздыхающими, печальными клиентами. Те уже примирились с тем, что им придется долго ждать патрона на улице, и принялись думать, где бы им перекусить да обменяться новостями.

Перпенния и Фонтея уже несколько лет как вышли из коллегии. Теперь старшей весталкой была Лициния, двоюродная сестра Мурены и дальняя родственница Красса.

– Я хочу как можно скорее выйти из коллегии, – сказала она, сопровождая Цезаря вверх по центральному пандусу вестибула к другой красивой бронзовой двери. – Но мой кузен Мурена баллотируется на должность консула в этом году. Он просит меня остаться старшей весталкой, чтобы помочь ему собрать голоса.

Цезарь знал Лицинию как простую и приятную женщину, хотя и недостаточно энергичную, чтобы надлежащим образом исполнять свои обязанности. Как понтифик, он уже много лет имел дела со взрослыми весталками и сожалел об их судьбе с того самого дня, как Метелл Пий Свиненок стал их paterfamilias. Сначала Метелл Пий десять лет отсутствовал, сражаясь с Серторием в Испании, потом он возвратился в Рим – уже старым, не желая брать на себя заботу о шести женщинах. А он обязан был присматривать за ними, наставлять их, давать советы! Мало пользы было и от его печальной, слабосильной жены. И ни одна из трех женщин, по очереди становившихся старшей весталкой, не могла справиться с ситуацией без твердого руководства. Как следствие, коллегия весталок пришла в состояние упадка. Да, конечно, священный огонь никогда не угасал и различные празднества и церемонии проводились как положено. Но скандал с обвинениями Публия Клодия в нарушении обетов все еще тяготел над шестью женщинами, которых было принято считать воплощением удачи Рима. Ни одна из тех, кто находился в коллегии, когда это случилось, не осталась без душевных травм.

Лициния трижды ударила по двери ладонью правой руки, и Фабия впустила их в храм, низко поклонившись. Здесь, в этих освященных порталах, собрались весталки, чтобы приветствовать своего нового paterfamilias на той единственной территории внутри Государственного дома, которая была общей для великого понтифика и для весталок.

И что же сделал их новый paterfamilias? Он одарил их веселой, совсем не торжественной улыбкой и прошел прямо сквозь их строй к третьей двери в дальнем конце слабо освещенного зала!

– Останьтесь здесь, девушки! – бросил он через плечо.

В очень холодном саду перистиля он нашел укрытие, где в колоннаде рядком стояли три каменные скамьи. Казалось, без всяких усилий он поднял одну скамью и поставил перед двумя другими. Он уселся на нее в своей великолепной ало-пурпурной полосатой тоге, под которой имелась такая же ало-пурпурная полосатая туника великого понтифика. Жестом Цезарь показал, что они тоже могут сесть. Наступила пугающая тишина. Цезарь рассматривал своих новых женщин.

Фабия, объект амурных вожделений Катилины и Клодия, считалась самой привлекательной весталкой за многие поколения. Вторая по старшинству, она заменит Лицинию, когда та уйдет. Не слишком подходящая замена. Если бы коллегия была переполнена кандидатками, эта девушка вообще никогда бы туда не попала. Но у Сцеволы, который был в то время великим понтификом, не оставалось выбора. Пришлось отказаться от намерения ввести некрасивую девочку и взять этого очаровательного отпрыска старейшей (хотя теперь уже состоявшей сплошь из приемных детей) славной семьи Фабиев. Странно. У весталки Фабии и жены Цицерона Теренции была одна мать. Но в Теренции не наблюдалось ничего от красоты или покладистости Фабии, хотя Теренция была, конечно, значительно умнее. Сейчас Фабии двадцать восемь, а это значит, что в коллегии она пробудет еще лет восемь-десять.

Еще две ровесницы, Попиллия и Аррунция. Обе обвинялись Клодием в нарушении целомудрия с привлечением к суду Катилины. Далеко не такие красивые, как Фабия, слава всем богам! Когда они пришли на судебное слушание, присяжные сразу признали их невиновными, хотя им было по семнадцать лет. Проблема! Три из этих шести уйдут друг за другом в течение двух лет. И новый великий понтифик должен будет найти трех маленьких весталок, чтобы заменить ушедших. Однако у него еще есть десять лет в запасе. Попиллия была близкой родственницей Цезаря, а Аррунция, из менее знатной семьи, не имела с ним кровной связи. Они так и не оправились от позорного обвинения. Поэтому они старались держаться друг друга и вели очень замкнутую жизнь.

Две девочки, заменившие Перпеннию и Фонтею, были еще детьми. И снова одногодки – по одиннадцать лет.

Одна была Юния, сестра Децима Брута, дочь Семпронии Тудитаны. Почему ее ввели в коллегию шести лет от роду, не было тайной. Семпрония Тудитана не выносила потенциальную соперницу, а Децим Брут оказался расточительным человеком. Большинство маленьких девочек становились весталками, будучи хорошо обеспечены своей семьей. Но Юния была бесприданницей. Ничего страшного: государство всегда предоставляло приданое тем весталкам, которых не могла обеспечить семья. Юния будет довольно привлекательной, когда преодолеет переходный возраст. И как только этим бедным существам удается справляться с муками взросления в столь узком кругу, без матери?

Другая девочка была патрицианкой из старейшей, но пришедшей в упадок семьи. Некая Квинтилия, очень толстая. Тоже бесприданница. Признак сегодняшней репутации коллегии, подумал Цезарь: никто из тех, кто может обеспечить девочке приличное приданое, чтобы найти ей подходящего мужа, не отдаст ее весталкам. Накладно для государства, да и плохой знак. Конечно, предлагали Помпею, Лукцею, даже Афранию, Лоллию, Петрею. Помпей Великий и его пиценские сторонники жаждут пустить корни в самых почитаемых институтах Рима. Но Свиненок, хоть и старый и больной, не хотел принимать никого из того стада! Намного предпочтительнее иметь детей со знатными предками, пусть и с государственным приданым. Или хотя бы с отцом, награжденным венком из трав, как, например, у Фонтеи.

Взрослые весталки знали Цезаря не лучше, чем он их. Познакомились на официальных пиршествах и в жреческих коллегиях. Поэтому знакомства эти нельзя было назвать близкими или особенно дружескими. Порой вечеринки в частных домах Рима сопровождались неумеренными возлияниями и чересчур доверительными беседами, но этого никогда не случалось на религиозных праздниках. Шесть лиц, повернутые в сторону Цезаря, скрывали… что? Понадобится время, чтобы узнать. И все же его живая и доброжелательная манера общения немного сбила их с толку. Он специально вел себя так. Он не хотел, чтобы они закрылись, как улитки в своих раковинах, или что-то утаили от него. Ни одна из этих весталок еще не родилась, когда их коллегию патронировал последний молодой великий понтифик, знаменитый Агенобарб. Поэтому очень важно дать им понять, что новый великий понтифик будет их истинным paterfamilias, к которому они могут обращаться без страха. Ни одного непристойного взгляда с его стороны, никакой фамильярности в обращении, никаких намеков. Но с другой стороны, никакой холодности, обескураживающей официальности, неловкости.

Лициния нервно кашлянула, облизала губы и отважилась заговорить:

– Когда ты переедешь сюда, domine?

Конечно, он был их господином, и он уже решил, что так они и будут к нему обращаться. Он мог называть их «своими девочками», но они не имеют права на фамильярность.

– Наверное, послезавтра, – ответил он с улыбкой, вытянув ноги и вздохнув.

– Тебе нужно будет показать все здание.

– Да, но завтра, когда я приведу свою мать.

Им было известно, что у него очень уважаемая мать. Они также были знакомы с членами его семьи, знали о помолвке его дочери с Цепионом Брутом и о сомнительных людях, с которыми общается его пустоголовая жена. Его ответ ясно показал им, кого они должны слушаться: его матери. Это было таким облегчением!