Текст книги "Постдемократия"

Автор книги: Колин Крауч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

СЛАБАЯ СПЛОЧЕННОСТЬ ДРУГИХ КЛАССОВ

Гораздо труднее пересказать классовую историю остальной – в наше время подавляющей – части населения: всевозможных разнородных групп, включающих в себя лиц умственного труда, административный персонал, духовенство, работников торговли, служащих финансовых учреждений, государственных чиновников и сотрудников органов социального обеспечения. Исторически отличаясь от пролетариата уровнем образования, доходами и условиями труда, большинство этих групп не проявляло желания вставать под знамена рабочего класса и вступать в его организации. Многим из них так и не удалось занять никакой независимой позиции на политическом поле. Их профессиональные организации обычно слабы (за очень важным исключением организаций государственных служащих, а также врачей, адвокатов и т. п.); они могут отдавать свои голоса за любых кандидатов, не имея выраженных предпочтений, которые были характеры для пролетариата и буржуазии.

Из этого не следует, что представители вышеназванных групп с безразличием относятся к общественной жизни. Напротив, все они почти наверняка окажутся активными участниками организаций и групп, отстаивающих те или иные интересы. Но широкий разброс этих объединений по всему политическому спектру не позволяет им выступать единым фронтом против политической системы, выдвигая четкие требования, как это делает возрождающийся класс капиталистов и делал когда-то рабочий класс. В политическом плане они нередко находятся ближе к капиталу, поскольку при двухпартийных системах традиционно голосовали скорее за антисоциалистические, нежели за рабочие партии. Но их позиция вовсе не однозначна; например, они являются активными сторонниками гражданского государства всеобщего благосостояния, особенно в части здравоохранения, образования и пенсионной системы.

Более пристальное рассмотрение позволит нам Увидеть, что и в этой усредненной массе существует своя структура. Здесь часто наблюдается расслоение на государственных служащих и занятых в частном секторе, причем первые гораздо чаще объединяются в профсоюзы и имеют естественную склонность к участию в организациях и лобби, встающих на защиту общественных услуг. Приватизация значительной части государственного сектора в 1980-х и 1990-х в немалой степени была обусловлена избирательными процессами, поскольку в некоторых странах правоцентристские партии, противопоставив себя государственным служащим как классу, старались сократить их численность. (На исходе века левоцентристские партии начали прибегать к той же политике, что привело к их конфликту с ядром своего электората.)

Налицо также важное иерархическое деление. У низовых офисных работников нет почти ничего общего с высшим руководством – и по своим доходам, и по образовательному уровню первые нередко уступают квалифицированным рабочим. Существенную роль играют и тендерные различия. В целом (хотя, разумеется, не без исключений) чем ниже статус, тем меньше оклад, а чем ниже образовательный уровень лица, занятого в непроизводственной сфере, тем с большей вероятностью оно будет иметь женский пол. Тендерные различия порождают в иерархическом непролетарском коллективе офиса или магазина не менее острый культурный раскол, чем тот, что существует между производственным и непроизводственным трудом на заводе.

Если предположить, что старший управленческий персонал и представители высокооплачиваемых профессий имеют все основания для того, чтобы встать на сторону политических интересов капитала (если только они не работают в сфере общественных услуг), то вопрос о том, почему нижние уровни иерархии «белых воротничков» не проводят свою собственную политику, становится практически равнозначен вопросу: почему женщины не превратились в независимую политическую силу, выступающую от лица низших непроизводственных классов, так, как это сделали мужчины от лица квалифицированного рабочего класса? Этот вопрос настолько важен для состояния современной демократии, что ниже мы рассмотрим его более подробно.

На это объяснение слабой выраженности интересов, присущих низам среднего класса, можно возразить, что политики почти маниакально одержимы именно этой группой и стараются отвечать на все ее запросы. Однако эти запросы так обрабатываются политической системой, что становятся неотличимы от запросов бизнеса. Этим на протяжении многих лет весьма небезуспешно занимаются правоцентристские партии, стремящиеся не допустить того, чтобы эти слои вступили в прочный союз с рабочими. Если такие реформистские группы, как британские новые лейбористы, по меньшей мере успешно конкурируют с правоцентристами за поддержку со стороны этих слоев, то лишь потому, что начали использовать точно такой же подход, а не потому, что выражают их более широкие интересы, которые могут причинить неудобство корпоративной элите. Дело подается так, будто у низов среднего класса нет других причин для недовольства, кроме качества государственных услуг, из чего все чаще делается вывод, что эти услуги необходимо приватизировать. Этим людям внушается нежелание искать иные способы повышения своего социального статуса, кроме как послушно карабкаться вместе со своими детьми по карьерной лестнице, выстроенной бизнес-элитами. Этим и объясняется навязчивая озабоченность современных политиков образованием, поскольку оно представляется основным и надежным средством социальной мобильности. Но так как последняя доступна лишь меньшинству, и то в условиях острой конкуренции, то очень странно предлагать такую политику в качестве универсального решения всех жизненных проблем. Эта задача может быть временно решена на политическом, но не реальном уровне, если науськивать родителей большинства учеников на их учителей, ставя тем в вину недостаточные успехи детей.

Таким образом, политика по отношению к новым социальным категориям, возникшим в постиндустриальной экономике, в достаточной мере соответствует постдемократической модели: именно эти категории чаще всего становятся объектами политического манипулирования, самой же этой группе по большей части присущи пассивность и недостаток политической независимости. Это неудивительно, поскольку эти слои численно выросли в течение постдемократического периода. Как ни странно, они не вписываются в нашу параболу. Служащие непроизводственного сектора в прошлом не подвергались политическому исключению, поскольку их число в преддемократи-ческий период было очень мало; на волне демократизации они играли пассивную роль, держась в стороне от борьбы активных сил большого бизнеса и организованного (в основном физического) труда за достижение социального компромисса. В результате этот слой мало что получил для себя от постдемократии.

ЖЕНЩИНЫ И ДЕМОКРАТИЯ

Тем не менее в недавнее время мы стали свидетелями серьезного исключения из этой модели пассивности: речь идет о политической мобилизации женщин. На поставленный выше вопрос, почему в историческом плане со стороны женщин почти не наблюдалось независимого выражения профессиональных требований политического характера, легко дать ответ. Во-первых, женщины в качестве хранителей семьи, то есть будучи занятыми в непроизводственной сфере, в течение долгого времени были менее склонны, чем мужчины, ставить свои политические взгляды в зависимость от места работы. Они реже участвовали во всевозможных организациях, за исключением церковных. В силу сложных причин, в которые _мы сейчас не будем вдаваться, в большинстве европейских стран представителями этих семейных и религиозных интересов являлись консервативные партии. Хотя за последние тридцать лет многие женщины вступили в ряды рабочей силы, большинство из них работает на полставки и, соответственно, не разорвало тесных связей с домашней сферой.

Во-вторых, если мужчины, как пол, уже проявивший активность в общественной жизни, в свое время могли создавать союзы и движения, не опасаясь того, что кто-либо стал бы рассматривать мужской характер этих организаций как своего рода атаку на женский пол, то в отношении женщин, создающих свои организации вдогонку за уже существующими мужскими, наблюдалась совершенно противоположная ситуация. Выражение женского мировоззрения воспринималось как критика мужских взглядов. С учетом того, что большинство людей связано с обществом через семью, женщинам сложно выражать свои специфические интересы, связанные с их преимущественно женскими профессиями, не вызывая трений в семье и имея сколько-нибудь серьезный шанс на создание собственных сообществ. Неслучайно откровенно феминистские организации обычно выражают интересы одиноких женщин более эффективно, чем замужних.

Однако с начала 1970-х годов эта ситуация стала меняться. Происходила мобилизация – или, точнее, целый спектр мобилизаций – женских идентичностей и их политического выражения. Наряду с движением зеленых она представляла собой самый важный современный пример демократической политики в ее позитивном, творческом смысле. Это явление развивалось по классическому образцу массовых мобилизаций. Оно зародилось в узком кругу интеллектуалов и экстремистов, затем вырвалось оттуда, выражаясь сложными, многообразными и неконтролируемыми способами, вытекавшими, однако, из фундаментального требования всех великих движений: выявления невыраженной идентичности, ведущего к формулировке интересов и к созданию формальных и неформальных группировок, представляющих эти интересы. Как и всякое великое движение, оно застало существующую политическую систему врасплох и с трудом поддавалось манипуляции. Кроме того, в своем развитии оно оставалось неподконтрольно официальным феминистским движениям. Возможно, первые феминистки, стремясь мобилизовать своих сестер, и не собирались создавать ничего подобного феномену Girl Power, но характерной чертой всякого по-настоящему крупного социального движения является его способность принимать всевозможные, нередко неожиданные и противоречащие друг другу формы.

В феминизме присутствуют все ключевые ингредиенты значительного демократического явления: экстремисты-радикалы, трезвые политики-реформаторы, хитрые реакционеры, подхватившие лозунги движения и подающие их в диаметрально противоположном ключе, всевозможные культурные проявления и элитарного, и массового характера, постепенное проникновение в язык простых людей отдельных элементов языка этого первоначально эзотерического движения. Со временем и политическая система начала реагировать на требования женщин при помощи весьма разносторонней политики. Параллельно с этим возрастал интерес политических и деловых элит к вовлечению женщин в ряды рабочей силы. Странноватое и, возможно, нестабильное состояние современных гендерных взаимоотношений, при котором явно подразумевается, что и мужчины, и женщины должны работать, но при этом женщины все равно остаются главными хранителями семьи, делает женщин идеальными кандидатами для должностей на полставки; так удовлетворяется потребность компаний в гибкой рабочей силе. А государство радуется увеличению числа налогоплательщиков, связанному с массовым выходом женщин на работу. Но это отнюдь не снижает значения феминистского движения, а лишь его укрепляет. В конце концов, политический рост рабочего класса точно так же сопровождался растущей зависимостью экономики от его потребительских возможностей.

Вышеперечисленные факторы продолжают сдерживать способность женщин к политической независимости, но весь опыт феминизма представляет собой островок демократии в рамках общего наступления постдемократии, напоминая нам о том, что важные исторические тенденции порой можно переломить.

ПРОБЛЕМА СОВРЕМЕННОГО РЕФОРМИЗМА

С учетом вышеизложенного мы легко можем оценить положение так называемых реформаторских группировок во многих левоцентристских партиях, таких как «Третий путь», новые лейбористы, Neue Mitte или riformisti. Бывшая социальная база их партий стала ассоциироваться с упадком, уходом в оборону и поражением, перестав служить надежным отправным пунктом для установления контактов с обращенными в будущее явлениями – либо происходящими в рамках электората, либо связанными с животрепещущими проблемами. Организации, призванные доводить До политиков чаяния народа – сами партии и связанные с ними профсоюзы, – все сильнее отдаляются от точек роста в среде электората и рабочей силы и подают дезориентирующие сигналы в отношении политических приоритетов новых людских масс постиндустриального общества.

Особое место в этом отношении занимают британские новые лейбористы. Как отмечалось выше, бри-ганский пролетариат, когда-то составлявший фундамент одного из наиболее мощных рабочих движений в мире, в начале 1980-х пережил ряд особенно болезненных поражений. Лейбористская партия и профсоюзы отчаянно шарахнулись влево именно в тот момент, когда развалилась прежняя социальная база левой политики. Эти события поставили во главе партии новых людей, самым решительным образом настроенных отмежеваться от ее недавнего прошлого. Однако в результате такой стратегии партия лишилась сколько-нибудь четко выраженных социальных интересов – за крайне многозначительным исключением существенно большего внимания к насущным женским вопросам, нежели того, что было свойственно консерваторам и лейбористам прежних эпох, чего, собственно, и следовало ожидать в контексте предшествующего обсуждения. Но во всех прочих отношениях смену лейбористов новыми лейбористами можно понимать как результат кошмарных 1980-х, когда демократическая модель утратила свою жизнеспособность, как замену партии, пригодной для демократической политики, на партию, пригодную для постдемократии.

Это позволило Лейбористской партии постепенно отказаться от своей прежней социальной базы и стать партией для всех, в чем лейбористам сопутствовал исключительный успех. За исключением шведской Социал-демократической партии, британская Лейбористская партия за последние годы добилась наиболее впечатляющих электоральных результатов из всех европейских партий левоцентристского толка. (Следует, однако, отметить, что в значительной степени такой успех был обусловлен особенностями британской избирательной системы, которая затрудняет организованную критику партийного руководства и в то же время наделяет непропорциональным влиянием в парламенте ту партию, за которую избиратели отдали больше всего голосов.)

Но партия, не имеющая конкретной социальной базы, все равно что существует в пустоте, а именно этого не терпит политическая природа. Эту пустоту бросились заполнять окрепшие корпоративные интересы, воплощенные в новой агрессивной и гибкой модели компании, цель которой – максимизация акционерной стоимости. Этим объясняется парадокс правительства новых лейбористов. Оно выступало в качестве новой, свежей, модернизирующей силы, нацеленной на перемены; но ее повестка дня в области социальной и экономической политики чем дальше, тем все явственнее становилась продолжением предшествовавших восемнадцати лет неолиберального правления консерваторов.

То, что британские новые лейбористы выходят за рамки сближения и сотрудничества с деловыми интересами, характерного для всех социал-демократических партий, и превращаются в партию деловых кругов, доказывается целым рядом моментов, среди которых не последнее место занимают проявившиеся в течение 1998 года необычные отношения между многими министрами, их советниками, профессиональными лоббистами, за деньги обеспечивающими доступ компаний к министрам, и самими этими компаниями. В той степени, в какой некоторые из этих действий предпринимаются с целью поиска источников партийного финансирования среди бизнесменов взамен прежнего финансирования со стороны профсоюзов, они самым непосредственным образом вытекают из вставшей перед лейбористами дилеммы поиска иной социальной базы взамен рабочего класса. В итоге мы получаем многообразные последствия, позволяющие увязать данную дискуссию с приведенной в предыдущей главе дискуссией о политическом усилении корпоративной элиты и с ожидающей нас в следующей главе дискуссией об изменениях во внутренней структуре политических партий.

Новые лейбористы остаются исключительным примером среди европейских левоцентристских реформаторов – ив том отношении, что они зашли дальше всех прочих, и в том, что добились значительных электоральных успехов, вызывая зависть у многих братских партий. Однако данная тенденция наблюдается почти повсеместно; собственно, в смысле довольно сомнительного поиска источников финансирования среди деловых кругов новые лейбористы, возможно, запятнали себя не так сильно, как их коллеги из Бельгии, Франции или Германии. В политическом плане, если Neue Mitte в Социал-демократической партии Германии или riformisti в итальянской Партии демократических левых сил еще не сделали такого решительного шага навстречу бизнесу, как новые лейбористы, то лишь потому, что они по-прежнему готовы идти на серьезный компромисс с профсоюзами и другими составляющими индустриального общества, а не потому, что нашли формулу для выражения принципиальных интересов нового эксплуатируемого населения постиндустриального общества.

Одновременно с тем потенциальная радикальная и демократическая повестка дня не находит себе применения. В более чистых рыночно-ориентированных обществах, к которым мы движемся, резко усиливается неравенство в доходах, а также относительное и даже абсолютное обнищание. Возрастающая гибкость рынков труда делает жизнь очень нестабильной – по крайней мере для нижней трети трудящегося населения. В то время как сокращение занятости в промышленном производстве и в угледобыче снизило долю грязной и опасной работы, занятость в новом секторе услуг имеет свои отрицательные стороны. В частности, работа в быстрорастущем секторе личных услуг нередко влечет за собой подчинение трудящегося нанимателям и клиентам, возрождающее многие унизительные черты прежнего мира домашней прислуги.

Современные трудовые проблемы подстерегают не только нижнюю треть трудящихся. Даже получатели высоких окладов сталкиваются с тем, что работа отнимает все большую часть их жизни, принося с собой ненужные стрессы. Процессы экономии, в последние годы приводившие во многих организациях государственного и частного сектора к снижению расходов на рабочую силу, привели к чрезмерной трудовой нагрузке на многих уровнях. Для многих наемных работников выросла продолжительность рабочего дня. Поскольку теперь в рамках формальной экономики заняты и мужчины, и женщины, это приводит к сокращению времени на досуг и семейную жизнь. И это происходит в эпоху, когда родителям приходится уделять все больше усилий на то, чтобы помочь своему потомству преодолеть все более усложняющийся период детства. Угроза всевозможных девиаций и давление со стороны тех сфер капитализма, которые открыли для себя исключительную восприимчивость детей как потребителей, дополняются отчаянной потребностью добиваться успехов в образовании с целью достойно проявить себя в состязании за рабочие места, которое приносит все более щедрые награды победителям и все более суровое наказание побежденным. Недостатки государственных служащих ни в коем случае не являются главным источником принимающей политизированные формы неудовлетворенности их работой, что бы нам ни пытался внушить текущий политический консенсус.

Политики порой утверждают, что государству становится все труднее принимать меры защиты от капризов рынка вследствие явного нежелания современного населения платить налоги. Однако возражать им, что объективная необходимость в этих мерах уже не существует и не может быть превращена в политический вопрос партией, всерьез желающей привлечь к нему внимание, – дело достаточно безнадежное. Приоритетное место в любой объективной политической повестке дня занимают проблемы, с которыми мы сталкиваемся на работе. Такая повестка могла бы объединить новые и старые сегменты рабочей силы.

Партии, реально стремящейся представлять интересы этого объединенного слоя, не придется тратить много времени на поиски ответа.

В течение нескольких лет казалось, что нидерландская Партия труда нашла такую формулу, удачно сочетая гибкость рабочей силы с заново сформулированными правами трудящихся, что стало одним из фактором, способствовавших «чудесному» сокращению безработицы в Голландии в последние годы (Visser and Hemerijck, 1997). Поэтому поражение этой партии и ее коалиционных партнеров на первых выборах 2002 года, отмеченных сенсационным, хотя и недолгим триумфом «Списка Пима Фортейна», стало очень тревожным событием. Оно может быть объяснено тем, что Партия труда так и не сумела разработать новую стратегию создания в Голландии рабочих мест в качестве партийной политики, проводимой в интересах новых, недавно сформировавшихся групп трудящихся, хотя на практике именно это она и делала. Та политика, которую она провозгласила – и, видимо, по стратегическим соображениям должна была провозгласить, – представляла собой классовый компромисс, консенсус, охватывающий весь политический спектр. В этом качестве Партия труда не могла сыграть серьезной роли в смелом озвучивании интересов новых трудящихся, а вместо этого, возможно, лишь способствовала созданию у голландских избирателей ощущения, порождающего стремление к новой «ясности», обещанной Фортейном и его сторонниками, что правящие страной политики погрязли в компромиссах. В отсутствие новых озвученных классовых интересов эта «ясность» проявляется почти в единственной доступной из альтернативных форм, а именно в форме национальной и расовой идентичности, противопоставляемой иммигрантам из числа этнических меньшинств.

Аналогичным образом можно объяснить ряд дру гих заметных поражений правящих социал-демократических партий в 1990-х, при том что эти партии имели хороший послужной список в отстаивании интересов трудящихся как производственной, так и непроизводственной сферы. Австрийские и датские социал-демократы, подобно голландским, проводили новую прогрессивную политику в коалициях с теми или иными из своих главных соперников. Французские социалисты уживались с правоцентристским президентом. Коалиция «Оливковая ветвь» в Италии не смогла погасить трений между входящими в нее левыми и центристскими партиями, чьи раздоры препятствовали выработке какой-либо политической повестки дня. В каждом из этих случаев была разработана хорошая программа новой политики в сфере занятости, но она так ни разу и не сумела внести свой вклад в процесс поиска новой идентичности, потому что сформировалась в рамках правительственного консенсуса, а не в ходе политической борьбы.

Более значительный успех шведских социал-демократов на национальных выборах 2002 года подтверждает это предположение, так как, находясь у власти, они добились некоторого прогресса в выполнении аналогичной повестки дня, не имея нужды в создании коалиции с партиями, представляющими совершенно иные интересы. Пример иного рода дает нам почти чудесное выживание коалиции красных и зеленых в Германии. Их правительство не слишком обременяло себя выполнением повестки дня в сфере занятости по голландскому или французскому образцу, однако в Германии сохраняется более высокая (хотя и снижающаяся) доля занятых в промышленности по сравнению с большинством других развитых стран. Соответственно, потребность в реформах здесь менее велика. Однако такая ситуация долго не продлится, и германская социал-демократия вскоре тоже столкнется с проблемой выбора постиндустриальной политики.

Вместе с тем крайне существенным представляется то, что в каждом из тех случаев, когда левоцентристские силы попадались в коалиционную ловушку или брали на себя обязательства сосуществования, вызванные попыткой создать и мобилизовать на свою поддержку новые партийно-ориентированные социальные идентичности, победителями, хотя порой очень ненадолго, в контексте левоцентристского поражения оказывались партии, представляющие националистическую, антииммигрантскую или расистскую политику, то есть опирающиеся на ясные и бескомпромиссные идентичности. Временный характер их успехов говорит о том, что расизм сам по себе не столь важен, как стремление масс к политике, хотя бы по видимости откликающейся на людские нужды и не ограничивающейся интересами сложившихся политических и социальных элит.

IV. Политическая партия в условиях постдемократии

В учебниках по политическим наукам взаимоотношения между партиями и их избирателями обычно строятся по принципу взаимосвязанных кругов возрастающего размера: самый малый круг включает в себя руководящее партийное ядро и его советников; в следующий круг входят депутаты партии в парламенте; далее – активные партийцы, тратящие много своего времени на партийную работу в качестве представителей местных госструктур, местных активистов, наемного персонала; затем – обычные члены партии, почти не работающие на нее, но желающие сохранять символическую связь с ней, время от времени помогающие в проведении отдельных мероприятий и регулярно выплачивающие членские взносы; потом – сторонники, или местные избиратели, не делающие для партии практически ничего, кроме дисциплинированного голосования за нее в день выборов; и наконец, самый большой круг – широкий целевой электорат, который партия агитирует отдать за нее свои голоса.

В чистой модели демократической партии эти круги являются концентрическими: вождей набирают из числа активистов, тех набирают из обычных партийцев, те же входят в состав тех слоев электората, которые партия стремится представлять и, соответственно, разделяют их чаяния и интересы. Основная Функция промежуточных кругов состоит в том, чтобы обеспечить двустороннее взаимодействие между политическими вождями и электоратом через различные партийные уровни.

Модель такого типа особенно важна для имиджа, создаваемого себе партиями рабочего класса, а также региональными и сепаратистскими партиями и даже некоторыми христианско-демократическими и фашистскими партиями. Такие партии возникают вне парламента в качестве социальных движений, а затем добиваются парламентского представительства. Однако на протяжении XXвека социальная база приобретала все большее значение и для старых партий, зародившихся внутри политической элиты и впоследствии вынужденных сколачивать для себя национальные движения, к чему их вынуждает эпоха демократии. По иронии судьбы эти партии стали все сильнее подавать себя в качестве партий того или иного движения как раз в тот момент, когда наступление постдемократии делает прежнюю модель партии как узкой политической элиты более жизнеспособной.

Подобно всем идеалам, демократическая модель концентрических кругов никогда не существовала в реальности. Однако в различные эпохи наблюдается то приближение к ней, то, напротив, удаление, и было бы полезно рассмотреть эти тенденции. Внутри любой организации, в общих чертах соответствующей демократической модели, возникают трения, когда руководство начинает подозревать, что активисты являются крайне нетипичными представителями электората, пусть даже самого лояльного; и поскольку те сами себя выбрали на эту роль, это подозрение, скорее всего, верно. В таком случае следует ожидать, что руководство воспользуется иными методами, чтобы узнать настроения избирателей. Вплоть до середины XXвека и изобретения опросов общественного мнения сделать это было трудно, и именно тогда активные члены партии успешно заявляли свои претензии на то, чтобы интерпретировать позицию избирателей. В наши дни все обстоит иначе.

Трения становятся еще заметнее, когда руководство полагает, что социальная база, обеспечиваемая местным электоратом, слишком мала, и начинает вербовать себе сторонников в среде массового электората.

Если этот процесс включает заигрывание с группами, враждебными интересам партийных активистов и ни в коем случае не входящими в концентрическую структуру существующей партии, то неизбежен конфликт. Если те или иные из этих групп удастся привлечь в партию в качестве ее активных членов, то конфликт происходит среди самих активистов, но партия переживает конструктивное обновление. Если новые группы оказываются задействованы лишь при опросах общественного мнения и при других вариантах внепартийной работы, тогда возникает возможность необычной связи между самым внешним и самым внутренним из концентрических кругов, минуя все промежуточные связи.

ВЫЗОВ ПОСТДЕМОКРАТИИ

Недавние изменения, в том числе и те, что упоминались в предыдущих главах, посвященных укреплению компаний и разрушению классовой структуры, весьма существенно сказались на концентрической модели. Еще одним новшеством стало резкое разрастание слоев советников и лоббистов, окружающих руководящее ядро. Хотя все эти три группы – вожди, советники и лоббисты – разделены довольно четко, на практике отдельные лица постоянно переходят из одной группы в другую, совместно составляя особый слой политиков.

 Этот процесс изменяет форму руководящего ядра по отношению к остальным кругам партии. Оно превращается в эллипс, причем начинается этот процесс, как всегда, в тот момент, когда партийные вожди и профессиональные активисты, составляющие сердцевину партии, стремятся либо вознаградить себя, попав в руководство, либо добиться политических успехов в качестве нематериального вознаграждения. Но есть и те, кто, сочувствуя партии и ее целям, Работают на нее все же в основном ради денег. Среди них есть чистые профессионалы, нанятые партией для определенной работы и не обязательно являющиеся ее политическими сторонниками. Что более важно, все эти группы перекрываются и взаимодействуют с группами лоббистов, работающих на компании, стремящиеся установить контакты с политиками, чьи действия затрагивают их интересы. Как было показано в главе II и будет рассмотрено более подробно в главе V, любая партия, входящая в правительство или имеющая к этому возможности, в наши дни принимает серьезное участие в приватизации и выдаче субподрядов. Компаниям, желающим на этом нажиться, порой крайне необходимо налаживать связи с государственными структурами. Субподряды в этом плане более важны, поскольку они обычно связаны с услугами, которые выражают суть выполняемой политики и в силу этого не могут быть полностью приватизированы; выдаваемые же на них подряды подлежат периодическому переоформлению. Компаниям, желающим участвовать в этом бизнесе, настоятельно рекомендуется сохранять постоянные контакты с ядром правящей партии, принимающим политические решения. Представители компаний регулярно общаются с кругом партийных советников, а те получают в этих компаниях работу штатных лоббистов. Таким образом центральное ядро, прежде являвшееся внутренним кругом партии, растягивается, превращаясь в эллипс, вытянутый далеко за ее пределы.