Текст книги "Маг"

Автор книги: Колин Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Стакан с медом так и стоял на столе. Теперь в нем лежали два медальона, один с Симеона, а другой, раздобытый у реки. Едва увидев, Найл понял, что допустил ошибку, поместив их вместе. Теперь они взаимно усиливали друг друга, создавая живое силовое поле, охватывающее все, что внутри его границ.

Он потянулся к стакану, но отдернул руку; это было все равно что тянуться к готовой броситься змее. Кулоны лежали, сплетясь цепочками и, как показалось Найду, коварно выжидали, когда он потянется и притронется к ним.

Мелькнула мысль захватить кулоны в Белую башню, где их можно будет обезвредить электрическим полем Стигмастера; но подумалось о промозглом ветре, и он решил повременить. И тут в голову пришла еще одна идея. Под полом передней, в подвале, находилось несколько каменных сосудов из некоего черного, похожего на гранит, материала – таких тяжеленных, что никто не пытался передвигать их с места на место. Для чего они использовались, было, по-видимому, общей загадкой. Но как-то раз ребятишки случайно обнаружили, что они обладают особым свойством: к ним настолько плотно пристают булавки, гвозди, всякие железные штуковины, что потом с трудом можно оторвать. Симеон рассказывал, что сосуды высечены из минерала под названием магнетит.

С усилием, стоящим ему всей внутренней собранности, Найл потянулся и взял стакан. В голову навязчиво лезло, что оба эти кулона живые, сейчас поползут и переберутся через край. Через несколько секунд руку начало покалывать словно булавкой или иглой. Держа в одной руке стакан, а в другой лампу, Найл вышел в коридор и двинулся вниз по лестнице. В передней было все еще тепло, а за решеткой камина тлели алые угли. А когда приблизился к двери в подвал, рука от «булавок» и «игл» попросту занемела, и стакан пришлось обхватить плотнее, иначе бы выронил.

В эту минуту Найл осознал, что силовое поле стакана усиливается откуда-то извне силой еще более мощной, которая смыкается с ними, находясь где-то в стороне – быть может, в городе. Одновременно с тем Найла словно обволакивал призрачно-серый свет, придающий окружающему иллюзорный вид. Огонь лампы был больше не нужен; свет, казалось, озарял спуск подобно белесым сумеркам нарождающегося рассвета. Звук собственных шагов был на удивление глухим. Толкнув дверь в подвал, Найл обнаружил, что сам весь в поту, и зубы стучат. Охватило нестерпимое желание выронить стакан и убежать. Ощущение чужого присутствия, пристального взгляда в спину казалось таким явным, что замирало сердце и боязно было оглянуться. Он сознавал, что наблюдатель пускает сейчас всю силу, чтобы заставить его потерять самообладание. Случись все это год назад, Найл бы не выдержал. Но контакт с пауками так или иначе научил его использовать собственную волю, а также ресурсы потаенной внутренней силы. Найл напрягся, не давая себя одолеть, и панический страх несколько ослаб, словно наблюдатель понял, что самообладание Найла нельзя разрушить изнутри.

Он продолжал торопливо спускаться в подвал. Это было обширное выложенное плитами помещение, служившее когда-то винным погребом: несколько месяцев назад здесь полным полно было проржавевших стеллажей и битых бутылок. Теперь здесь хранилась провизия, пахло копченостями и специями. Вдоль задней стены располагались шесть черных каменных сосудов, каждый под два метра высотой, высеченных из камня с прожилками, в бурых потеках ржавчины. Стакан и лампу Найл аккуратно поместил на пол, затем, поднатужась, обеими руками вынул из ближайшего сосуда конической формы затычку, такую тяжелую, что пришлось перевести дух. Ее он свалил на пол, затем, скрежетнув от напряжения зубами, поднял стакан и перевернул его над горловиной. Кулоны упали внутрь, приглушенно звякнув.

Призрачный свет тотчас погас, а Найл ощутил любопытный сдвиг внутреннего фокуса. В тот же миг ушло из ладони онемение – не постепенно, как из ноги, которую отсидел, а сразу, словно немота была каким-то наваждением. Напряжение, от которого сводило зубы, рассеялось, уступив место облегчению такому глубокому, что из тела будто схлынула вся сила. Когда поднимался обратно по лестнице, ноги ныли как после долгой ходьбы, и приходилось невольно цепляться за мраморные перила. Пока добрался до спальни, от усталости шатало как пьяного. Рухнув в кровать, Найл успел про себя отметить, что теперь со стороны уж точно никто не наблюдает, и даже ветер воет как-то беззлобно. Едва закрыв глаза, он изнеможенно заснул.

Проснулся Найл как-то сразу, а проснувшись, увидел, что возле кровати стоит Джарита. Из окна на пол стелились косые лучи солнца.

– Сколько времени?

– Два часа как рассвело.

– Надо было меня разбудить: разоспался, – Найл откинул одеяло.

– Я заглядывала дважды, но вы так сладко спали. И заседания Совета у вас нынче утром нет.

– Спасибо, Джарита.

Найл надеялся, что служанка уйдет, но та продолжала стоять возле кровати. Ей хотелось, понял он, помочь ему умыться и одеться; одно из тягостных последствий позднего подъема. В подземной пещере, где прошли детство и отрочество, члены их семьи жили по сути впритирку; тем не менее мужчины и женщины как-то выходили из положения и соблюдали приличия. Здесь же, в городе пауков, считалось в порядке вещей, что одеваться и раздеваться хозяевам помогают слуги. Им нравилось умащивать Найлу тело благовонными маслами, и даже забираться с ним в ванну и делать там в теплой воде массаж. Вайг предавался всему этому с нарочитым упоением, окружив себя привлекательными рабынями, Найл тоже был не против, чтобы его ублажали, но вскоре как-то уяснил, что одеваться приятнее самому; ну что может быть бессмысленнее, чем сидеть истуканом, когда на тебя напяливают одежду. Вот почему ему было по душе подниматься с рассветом. Теперь деваться некуда: если отказаться от услуг Джариты, она это воспримет как пренебрежение. Поэтому Найл терпеливо сидел, не мешая Джарите снимать с себя спальную тунику по колено длиной, принести в ушате теплой воды и мочалкой омыть тело. Все это она делала с такой явной гордостью, что Найлу стало совестно за свое нетерпение.

Раздался стук, и в дверь заглянула Нефтис. Судя по виду, она была явно удивлена застать там Джариту, а та, наоборот, довольна, что ее застали на коленях у ног господина.

– В чем дело? – смущение заставило Найла сказать с излишней резкостью.

– Здесь доктор, мой господин.

– Скажи ему, что через минуту выйду.

Когда Найл вышел, Симеон уже сидел за столом, потягивая чай, настоенный на травах; Найл сделал упреждающий жест, не давая ему встать.

– Что тебя принесло в такую рань?

– Твой брат. Его порез кровоточил всю ночь, припарка из окопника не помогла. Пришлось наложить шовчик.

– Но порез-то был пустяковый.

– Что и странно. По-видимому у того топора лезвие было смазано сильным антикоагулянтом. Но и при всем при этом рана где-то через полсуток должна была затянуться. Я могу взглянуть на тот топор?

Нефтис, слыша о чем речь, молча вышла и через минуту возвратилась, неся обернутый мешковиной сверток.

– Ради всего святого, будь осторожен. Он невероятно острый.

– Я вижу, – Симеон изучал лезвие вблизи, но коснуться не пробовал. – Неудивительно, что оно раскроило Скорбо. И как они только добиваются такой остроты? Металл какой превосходный…

– У них, видно, высокий уровень культуры…

Симеон взглянул на Найла из-под кустистых бровей.

– У тебя есть какие-то сведения о том, кто они?

– Только догадки. А у тебя?

– Я обнаружил одну довольно странную вещь. Кожа у этих мертвецов. Она удивительно бледная. Я такую видел только раз, у одного спятившего старика, двадцать лет прожившего взаперти.

– Как будто они жили под землей, – вставил Найл.

– Вот именно, – Симеон поглядел, да так остро. – Ну как, ты хоть что-нибудь об этом знаешь?

Найл пожал плечами.

– Стигмастер рассказал мне легенду о пришельцах со звезд, которые явились на Землю и жили под землей, потому что солнечный свет был для них смертелен.

– Он сказал, где они жили?

– Нет. Он считал, что все это россказни.

Симеон покачал головой.

– Я бы поклялся, что эти жили под землей, или что их держали в заточении.

Джарита принесла еще один чайник чая; он был настоян на листьях растения под названием делиум, и источал нежный изысканный аромат. Вкус у него был чуть вяжущим, и будто бы бодрил. Разливая напиток по чашкам, она сказала:

– Прошу прощения, господин, что вмешиваюсь, но там внизу к вам повелитель Дравиг.

– Так чего он дожидается? Проси, пускай входит.

– Я ему сказала, что вы завтракаете, и он ответил, что подождет.

Симеон заерзал.

– Я, пожалуй, пойду.

– Ни к чему. Дравиг предпочитает ждать. Терпение пауков неистощимо. Он только смутится, узнав, что отвлек нас от еды.

Симеон поглядел с любопытством.

– Ты, сдается мне, очень хорошо понимаешь пауков.

– Нет, не очень. Я думаю, человеку невозможно понять всех тонкостей паучьего мышления. В некотором смысле они умом значительно превосходят людей.

Симеон намазал медом горячую хлебную корочку.

– Ты думаешь, Дравиг может знать, откуда взялись эти люди?

– Сомневаюсь. Он мне сказал, что не имеет представления, кто они такие. Что ты знаешь о землях к северу от этого города? – спросил Найл.

– Немного. Говорят, они крайне опасны. Но, как тебе известно, слугам жуков только недавно дали свободу идти туда, куда захотят. И из них очень немногие уходили от города далеко.

– И что там за опасности?

– Я слышал о жуке с таким крепким панцирем, что никакое оружие не берет, а челюсти такие, что перекусывают стальное копье. Но кстати сказать, еще ни разу не встречал того, кто бы его видел.

– Даже среди слуг жуков таких нет?

– Откуда же! Они терпеть не могут путешествовать. Иные, по слухам, вообще за город носа не казали, – он допил чай и поставил чашку на стол. – Пойду-ка я. Вайгу скажи, пускай приходит, если еще есть какие-то проблемы.

Он и Найл сомкнулись предплечьями; рука у старика была жесткая и мускулистая. В дверях Симеон, взявшись за задвижку, чуть задержался.

Да, вот еще что я хотел спросить. Для чего, по-твоему, та нежить сняла голову, да еще и прихватила ее с собой?

Найл улыбнулся.

– По той же причине, что и свою голову. Симеон насупился, соображая.

– Свою? Но она же была у нее на плечах.

– Совершенно верно.

– Да, но на что ей была чужая голова?

– Голова ей нужна не была, – ответил Найл. – Ей только надо было от нее избавиться, чтобы мы потом не нашли. И не поймай мы ту нежить, обе головы были бы сейчас на дне реки.

– Но что бы мы могли узнать от головы?

– Голова содержит мозг. А мозг содержит информацию.

– Ну да, мертвый-то?

– Здесь ты ошибаешься. Тот человек – маг. Он знает множество секретов, о которых нам невдомек. Единственное, чего он не знает, это сколько знаем мы. Вот почему он и хотел избавиться от голов.

Симеон с интересом поглядел на Найла.

– Похоже, тебе известно многое.

Их прервала Нефтис, заглянувшая в открытую дверь.

– Мой господин, повелитель Дравиг…

– Да, я знаю, – Найл встал. – Скажи ему, что иду.

Он проводил Симеона дружеским кивком.

– Ваш плащ, мой господин, – напомнила Джарита.

Дожидаясь, пока она застегнет ворот мягкого серого плаща, Найл обратил внимание, что пальцы девушки задерживаются дольше обычного, и что от Нефтис это тоже не ускользает. А заглянув поочередно в умы обеих женщин, он убедился, что Нефтис действительно обращает на это внимание.

Найл с растерянностью понял, что является предметом тайного соперничества этих двух женщин, и позволяя Джарите себя одевать, тем самым разжигает страсти. Поэтому, не дожидаясь, пока Джарита разгладит складки, он быстрым шагом вышел вслед за Симеоном из комнаты.

Дравиг стоял около огня, очевидно, наслаждаясь теплом; завидев на лестнице Найла, он принял ритуальную позу повиновения. Обмена приветствиями не было: такой сугубо человеческой формы общения у пауков-телепатов в обиходе просто не значилось. По рангу Найл обязан был говорить первым, поэтому спросил:

– Что тебя принесло в такую рань?

– Смертоносец-Повелитель просит твоего присутствия у себя в обиталище (передан, фактически, был образ паутины).

Разумеется, Найл надеялся, что Дравиг не уловил его бесконтрольной реакции боязливого смятения. Хотя номинально Найл и был повелителем Смертоносца-Повелителя, неприятное впечатление от предыдущих стычек все-таки держалось в памяти. Проходя к стенной нише, где у него были уличный плащ и башмаки на меху, Найл обычным голосом спросил:

– А зачем я ему, не знаешь?

– Он желает, чтобы ты присутствовал на суде над сообщниками Скорбо.

На этот раз Найл и не пытался скрыть растерянность.

– Как свидетель обвинения?

– Это необязательно, они уже сознались.

– Тогда зачем ему я?

– Засвидетельствовать, что он всегда держит свое слово.

– Когда начинается суд?

– Он начнется сразу с твоим приходом.

– О боги, прошу прощения, – впрочем, пока надевал башмаки, понял, что до Дравига его извинение просто не доходит. Слово «ожидание» паукам совершенно чуждо. С таким же успехом его можно употреблять, применительно к дереву.

От солнечного света в воздухе стояло приятное тепло, хотя северный ветер все еще дышал холодом; снег начинал уже таять. На площади было многолюдно – выходной; еще одно заимствование из города жуков-бомбардиров, где люди шесть дней работают, а один отдыхают. Едва узнав Найла, люд поспешно расступался, многие становились в снег на колени и кланялись. То, что в нескольких шагах за правителем (требование протокола) шел Дравиг, еще сильнее возвеличивало авторитет Найла в глазах соплеменников. Он в который уже раз жалел, что не может ходить среди этих людей так просто, не будучи узнанным.

Едва войдя в обиталище Смертоносца-Повелителя, Найл почувствовал тяжелое немое напряжение. Ощущение в целом любопытное, все равно что войти в какой-то холодный студень. Это же чувство, несомненно, разделял каждый паук, находящийся в здании: осознание, что сейчас начнется что-то необычайно серьезное. В пору, когда миром правили люди, такая же атмосфера, должно быть, царила на судах об убийстве или публичных казнях.

Чувство угнетенности сдавливало почти физически. В темной парадной Найл повернулся к Дравигу.

– Что, если бы я стал просить Смертоносца-Повелителя о помиловании?

Дравиг ответил без колебаний:

– Я бы этого не советовал.

– Ты имеешь в виду, он бы не согласился?

– Нет. Он бы согласился. Но для самих подсудимых это было бы позорным унижением.

– Почему? – растерянно спросил Найл.

– Потому что они были бы обязаны жизнью тому, кого считают врагами. Они предпочли бы смерть.

Теперь впереди поднимался Дравиг. Идя за ним следом, Найл пытался осмыслить этот последний ошеломляющий парадокс паучьей ментальности, то, что паук предпочтет смерть великодушию «врага». И тут, no-новой осознав удушающую напряженность в воздухе, внезапно понял. В отличие от людей, пауки находятся меж собой в тесном телепатическом контакте. Не было бы способа, каким паук мог бы забыть или игнорировать то, что он последняя тварь, недостойная жизни…

В здании стоял густой полумрак, каждое окно покрывал толстый слой пропыленной паутины, скопившейся за века. Какой-нибудь давно умерший Смертоносец-Повелитель, возможно, облюбовал это место под обиталище, потому что главная лестница здесь была из черного мрамора, а стены облицованы материалом, напоминающим черное вулканическое стекло. У пауков было инстинктивное стремление к темноте – несомненно, потому, что она необходима для сокрытия их тенет.

На четвертом этаже Дравиг остановился перед широкой дверью, обитой черной кожей с узором медных заклепок.

Два стоящих на страже бойцовых паука застыли так неподвижно, что их можно было принять за статуи. То же самое можно было сказать и о темноволосой девице, стоящей навытяжку перед дверью. Она была затянута в черную униформу; белые руки составляли резкий контраст. Найл узнал в ней Сидонию, начальницу внутренней службы Смертоносца-Повелителя. Она смотрела сквозь него не мигая – малейшее движение зрачков расценивалось как грубое нарушение дисциплины – затем повернулась к ним спиной и распахнула дверь.

В открывшейся просторной зале было достаточно света, и можно было различить, что стены и потолок сплошь покрыты пыльными жгутами паутины. В дальнем конце протянувшиеся от пола к потолку заросли тенет были такие густые, что напоминали ячеи рыбацкой сети или хитросплетение лиан. Найл чувствовал, как из середины этих джунглей за ним наблюдают невидимые глаза. Когда он остановился, в груди зазвучал голос Смертоносца-Повелителя:

– Добро пожаловать, избранник богини.

Найл ответил:

– Честь имею находиться в твоем присутствии, о, Повелитель Земли.

Когда глаза привыкли к темноте, Найл стал различать и других пауков, стоящих вдоль стен; они стояли настолько неподвижно и так удачно вписывались в фон, что были практически невидимы.

Совершенно неожиданно Найл почувствовал необходимость вглядеться в темноту; каждый паук в комнате стал ясно различим. На секунду подумалось, что это солнечный луч проник в темные окна. И тут Найл потрясение понял, что произошло. Смертоносец-Повелитель ввел его в сложную сеть общего сознания, сосредоточенного в этой зале. Ему предоставлялась исключительная честь стать частью того общего, что объединяет всех пауков.

В некотором смысле это было самое памятное ощущение в жизни Найла. Как и все люди, он с самого рождения видел мир через призму собственного сознания, все равно что человек, сидящий у окна крохотной каморки; даже общаясь с другими, он ни на миг не выходил за собственные границы. Он принимал это как должное, иначе в жизни и быть не может. Стоя один посреди залы, упрятанный в скорлупу собственной сущности Найл чувствовал неловкость, и всякие мысли лезли в голову; теперь же он мог стоять спокойно хоть целый год.

Достаточно освоившись со странным поначалу новым окружением, Найл перевел внимание на залу и осознал ситуацию, в которой очутился. Темное переплетение паутины напротив казалась теперь прозрачным, и до Найла впервые дошло, что ее можно сравнить с королевским троном, на котором восседает Смертоносец-Повелитель в окружении придворных, правящего совета города пауков. Каждый из этих советников – все самки – имел строго отведенное место. Единственно кто присутствовал еще, не считая их с Дравигом, это шесть пауков-самцов, выстроенных по обе стороны залы; это, понимал он теперь, и есть подсудимые.

Едва внимание сосредоточилось на них, как стало ясно, что пятеро здесь – из «низов», паучий эквивалент капрала. Смутьяном был шестой – навроде капитана – считавшийся ближайшим другом Скорбо. Этот паук был ниже и мельче остальных, хотя мощные лапы и челюсти выдавали недюжинную силу. Найл с удивлением понял, что ни этот паук, ни остальные не имеют имен – к чему они, когда сородича можно мгновенно узнать телепатическим импульсом? Если при общении надо сослаться на того, кто отсутствует, передается мысленный образ его сущности. Скорбо, Дравиг – все это имена, присвоенные отдельным особям людьми в порядке исключения.

Изучая этого, шестого, Найл выяснил также, что любое имя здесь – это нелепость. Паук, прибывший из дальней провинции за морем, был знатного происхождения; их семейство там, в силу своего природного властолюбия, считалось в каком-то смысле знатью. Здесь, в паучьем городе, спесивые замашки провинциала вызывали у сородичей неприязнь, а над его малым ростом еще и посмеивались. А так как у пауков почтительность стоит едва ли не на первом месте насмешливое пренебрежение выработало в «аристократе» драчливую заносчивость.

Скорбо в сравнении с ним был груб и туп, но неумеренное властолюбие обеспечило ему здесь высокое положение, поэтому они вдвоем выгодно дополняли друг друга. Заносчивость товарища Скорбо никогда не принимал, поскольку сам был прирожденным служакой, для которого дисциплина превыше всего, но души в нем не чаял за его знатное происхождение.

Как службисты оба они никогда не вызывали нареканий, но вот в свободное от службы время находили удовольствие в том, что вылавливали и мучили двуногих. Их не интересовали те, кто просто тучны и сочны, нет; ловили именно таких, в ком есть определенная сила воли и сметка, кто так или иначе склонен к лидерству. Этих они отслеживали с бесконечным терпением, изучая все их передвижения и выжидая случая, когда можно будет прыгнуть с высоты и сцапать добычу всеми восемью лапами. Это порождало нестерпимое, дразнящее вожделение, удовольствие. Добыче парализовывали голосовые связки, чтобы не могла кричать, но конечности оставляли свободными, поскольку суть удовольствия состояла в том, что жертва не дается. Чувствовать, как она, обезумевшая от ужаса, неистово извивается, вызывало наслаждение, какое у людей ассоциируется разве что с сексом. Затем жертву доставляли в освещенное помещение и играли с ней там, как кошка с мышью. Одному человеку удалось даже выпрыгнуть с верхнего этажа в надежде убиться, но Скорбо, выпустив шлейф паутины, бросился следом и нагнал прежде, чем тот грянулся о тротуар (пауки способны произвольно увеличивать и уменьшать скорость спуска!). Утянув обратно, беднягу потом истязали несколько часов, пока тот не умер от истощения и испуга. Его съели еще теплого.

Все это Найл усвоил за секунду, пока смотрел на капитана стражи – тот уже сознался, а следовательно, информация была введена в умы сородичей. Понял Найл и то, почему так потрясены и возмущены были Скорбо и его товарищи, когда Смертоносец-Повелитель возвестил о примирении пауков и людей. Их лишили удовольствия, ставшего желаннейшим и сладчайшим в жизни, чего-то большего, чем еда и питье. Тем не менее Скорбо готов был смириться с положением вещей: все же воля богини, и выбирать не приходится. Смуту посеял «аристократ». Он и сам чтил волю богини, но известие, что к двуногим надо относиться как к ровне, глубоко его возмутило и наполнило горьким презрением.

Двуногие – гниды, предназначенные для одного: идти на корм паукам. Богиня веками допускала убивать людей; не могла же она взять и враз передумать. Нет, этот новый запрет исходил явно от Смертоносца-Повелителя, выжившего из ума немощного старика. Его указом можно и пренебречь.

Во всяком случае, спешить жить по-новому не было нужды. В скрытой кладовой у них хранился хороший запас человечины. Смертоносец способен вводить яд, парализующий центральную нервную систему добычи, но не убивающий ее; если вводить строго определенное количество, она способна храниться полгода, не в силах шевельнуть ни пальцем, ни веком. Поэтому Скорбо с товарищем продолжали питаться человечиной еще долгие месяцы после того, как был принят Договор о примирении, и не чувствовал за собой вины. А как-то раз пятеро капралов стражи Повелителя наткнулись на заброшенную общую кладовую, где лежало около дюжины парализованных людских тел, а также коров и свиней. Их перетащили к Скорбо, и эти капралы стали регулярными участниками ночных пиршеств. Однажды ночью один из капралов притащил раба, околевшего от приступа эпилепсии, и все сошлись на том, что вкус у свежего мяса настолько отменный, что нелепо отказывать себе в удовольствии лакомиться иногда двумя-тремя рабами; кроме того, никто всерьез не считал рабов за людей. Но ночами в квартал рабов часто хаживали люди с того берега, и было совершенно невозможно различить, кто есть кто. Так, шаг за шагом, без какого-либо желания нарушать закон, Скорбо и его товарищи скатились назад к привычке есть живую плоть…

Все эти факты были переданы в ум Найду за считанные секунды, одновременно с приветствием Смертоносца-Повелителя; им не было нужды изъясняться поочередно, потому что информация существовала уже одновременно и в уме Смертоносца-Повелителя, и в уме каждого из присутствующих. Но сознавал Найл и то, что самая важная часть дознания еще впереди – хотя обычная, но неотъемлемая при процессе судебного разбирательства.

Прежде всего, стояла удивительная тишина – тишина, что, по мнению пауков, должна предшествовать любому важному делу. Расслабясь в этой тишине, Найл ощутил волшебный восторг. Такое было с ним всего раз, когда они с Вайгом и двоюродным братом Хролфом исследовали край муравьев и набрели на неглубокий ручей с извилистым каменистым руслом. Найл тогда впервые в жизни погрузился в воду всем телом и сидел, с таким же точно умиротворенным экстазом, неотрывно глядя на расходящиеся по поверхности круги.

Смертоносец-Повелитель наконец заговорил, обращаясь к подсудимым:

– Вы сознаете, что нарушили закон и пренебрегли волей богини. Что вы можете сказать в свое оправдание?

Ответа не прозвучало. Пятеро капралов, очевидно, помалкивали из стыда, капитан же просто хранил молчание.

– Есть ли какая-то причина, – осведомился Смертоносец-Повелитель, – по которой я не должен выносить смертный приговор?

Опять молчание. И тут капитан отозвался:

– Я считаю смертный приговор несправедливым.

– Почему?

– Потому что вина была непреднамеренной. Мы начали с поедания двуногих, которые были уже обезврежены (на паучьем мысленном языке «парализованный» и «обезвреженный» означает одно и тоже).

– Мы это понимаем. Но дальше вы перешли к тому, что стали нарушать закон: убивать тех, кто не обезврежен.

– Это так. Но мы нарушили ваш закон. В моей стране Коряш другие законы.

Тут вмешался Дравинг.

– Ты находишься в нашей стране, а не у себя в Коряше, следовательно, обязан подчиняться нашим законам. Ты смеешь это отрицать?

В голосе Дравига чувствовался гнев. Ответ, как ни странно, прозвучал прохладно и сдержанно:

– Я этого не отрицаю. Но считаю, что именно этот закон несправедлив.

– Почему? – голос Смертоносца-Повелителя также выдавал гнев.

– В вашем краю я чужестранец. У вас нет права заставлять меня обращаться с двуногими как с равными. Я не отношусь к ним как к равным. Более того, я не верю, что и вы относитесь к ним как к равным.

Найла внезапно осенила удивительная догадка. Паучий суд отличается от людского одним наисущественным принципом. Паука нельзя приговорить к смерти против его собственной воли. Если его надлежит казнить, то это должно делаться исключительно с его собственного согласия. И немудрено: если паука лишают жизни против воли, все пауки в городе невольно разделяют его муку. Следовательно, паук должен быть полностью убежден в своей вине, чтобы разрешить себя казнить. Капитан, очевидно, умирать не собирался. Потому-то Дравиг со Смертоносцем-Повелителем и начинают гневаться.

Смертоносец-Повелитель, впрочем, заговорил с исключительной сдержанностью:

– Все это не так. Я дал слово, что пауки и люди будут жить в мире. Ты привел к тому, что слово оказалось нарушенным. Следовательно, ты заслуживаешь гибели.

Аргумент просто неотразимый, капитан теперь загнан был в угол. Теперь-то он наверняка согласится со смертным приговором?

– Да, согласен, я послужил причиной тому, что твое слово оказалось нарушенным. Но все равно то, о чем я говорил, можно расценивать, как смягчающие обстоятельства.

Смертоносец-Повелитель обратился к остальным пятерым:

– Вы согласны, что заслуживаете смерти?

– Все пятеро съежились, выражая молчаливое согласие.

– Так что же ты? – Требовательно спросил Смертоносец-Повелитель у капитана.

– Не вижу, чего ради мне жертвовать жизнью, потакая трусам.

Смертоносец-Повелитель внезапно потерял терпение.

– Довольно! Я устал от твоих экивоков! Ты заслужил смерть тысячу раз. Склонить голову!

Последняя фраза (ее смысл воспринимался скорее как «подчини свою волю» или «приготовься к смерти») прозвучала настолько зловеще, что в зале вдруг будто потемнело. Пятеро капралов подчинились с торопливой угодливостью, как бы пристроив головы под топор палача. Капитан же, хотя и понимал, что теперь деваться некуда, все равно упорствовал. Смертоносец-Повелитель и Дравиг ударили одновременно, да так, что Найл опасливо съежился – человека бы расплющило в лепешку.

Капитан опрокинулся на спину и лежал, притиснув все конечности к груди; вместе с тем напряглась и его мятежная воля, окружив тело невидимым силовым щитом. Слитный удар Дравига и Смертоносца-Повелителя шарахнул так, что щит должен был треснуть, а его хозяин лопнуть. На деле же получилось, что удар отрикошетил в остальных, мгновенно вышибив из них дух. Послышался хруст, и в воздухе запахло особым, едким запахом паучьей крови.

Найл чувствовал, как восьмилапые уходят из жизни. Это было странное ощущение, будто время вдруг пошло замедленным темпом. Мозгбурным потоком наводнила информация – столько ее, что не только усвоить, но и охватить толком невозможно. Тем не менее интуитивно Найл чувствовал, откуда все это: в миг безвозвратного исчезновения пауки заново переживали свою жизнь. От этого охватывало любопытное волнение, но совершенно не было ужаса, который, казалось бы, должен ассоциироваться со смертью. А затем (позже казалось, несколько минут) царили лишьтьма и ощущение пустоты.

Капитан все так же лежал, окружась силовым щитом; было видно, что он не желает смириться с участью. Вся его воля была сосредоточена на одной цели: спасти жизнь. В последовавшей тишине Смертоносец-Повелитель глядел на него с гневливым презрением; ему с трудом верилось, что паук может предпочесть бесславие и позор честной смерти. Затем он вызвал на подмогу остальных: прикончить нечистивца. То есть, он и его правящий совет стали действовать уже не порознь, а вместе, для выполнения общей задачи. Эту военную хитрость (слугам жуков известную как взаимоусиливающий резонанс) можно было сравнить с действиями солдат, сообща берущихся за таран, когда видно, что дверь не падает под разрозненными ударами.

Капитан смекнул, что сейчас произойдет, и его страх сделался таким неимоверным, что перебил даже едкий запах крови. Тем не менее даже в нем чувствовался элемент расчетливости. Так как вибрации передавались одновременно каждому пауку в городе, все становились свидетелями этой затянувшейся экзекуции. Капитан походил на человека, исходящего истошным криком в надежде смягчить наказание. А когда заработало взаимоусиление, заглох и ужас, уступив место угрюмой решимости выжить. Было тошно, и в то же время любопытно наблюдать, как капитан изо всех сил тужится, стремясь продлить жизнь хотя бы на несколько секунд. Как и все пауки в городе, Найл чувствовал весь ужас насильственной смерти. Совокупная сила воли напоминала исполинские клещи; казалось невозможным, чтобы живое существо могло выдержать такую силищу. Даже те пятеро, уже бездыханные, угодили в ее эпицентр и теперь сжимались и трещали; кровь выдавливалась на пол как вода из губки. Трещал под давлением и ум капитана, и Найл снова почувствовал ошеломляющий наплыв информации – тот самый любопытный поток образов, что казалось бы, знаменует приближение смерти. Самым внятным из них был образ квадратного серого здания, окруженного пышной растительностью с крапинами желтых и красных тропических цветов. Авнутри него пахло мясницкой, и под стропилами висели закутанные в саван паучьего шелка человечьи тела, слегка раскачиваясь.