Текст книги "Маг"

Автор книги: Колин Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Найл вынул из кармана кулон на золотой цепочке и протянул его на ладони символом вверх.

– Что ты на это скажешь? Догадываешься вообще о чем-нибудь?

Старец некоторое время изучал предмет.

– Я бы сказал, что это магический сигал.

– Сигал? – Найл никогда такого слова не слышал.

– Тип символа, использовавшийся в магии и алхимии.

– А что он означает?

Старец улыбнулся.

– Давай посмотрим, можно ли выяснить.

Сказав это, старец растаял в воздухе. Найл, уже заранее уловив в улыбке лукавинку, исчезновению не удивился. Давно он уже понял, что фактически общается с компьютером. Как и панорама гор, представшая при входе в башню, старец был голограммой, созданной компьютером; вот почему Найл временами обращался к нему по имени его создателя, ученого двадцать первого века Торвальда Стиига. Ясно было и то, почему старец именно растворился, а не ушел из комнаты обычным образом. Стииг стремился утвердить в Найле новый комплекс рефлексов и реакций; это было попыткой заставить его доверяться рассудку, а не чувствам.

Теперь рассудок подсказывал, что старца можно будет отыскать в библиотеке. Найл снова ступил в столп по центру комнаты. Когда его обволок туман, вновь почувствовалась невесомость; тело казалось перышком, тихо кружащим на ласковом ветру. Легкий толчок обозначил конец спуска; Найл вышел из столпа.

Из всех помещений башни библиотека была для Найла самым любимым. Ему нравилось вдыхать запах книжной пыли, переплетного клея и кожаных обложек. Относиться к этому как к оптическому обману казалось неким кощунством. Судя во всему, библиотеку сотворил тоже Стигмастер, однако само творение по своей сложности казалось в каком-то смысле еще более достоверным, чем простая физическая реальность. В конце концов, что такое сама реальность, как не силовое поле субатомных энергий?

Библиотека представляла собой шестиугольное помещение шириной с полсотню метров, а высоты такой, что ее купол-потолок едва был различим. Стены – сплошные книжные полки, идущие по периметру вокруг всего помещения и формирующие расположенные друг под другом ярусы, окованные железом; как-то раз Найл взялся их пересчитывать и насчитал ровно сотню. В некоторых местах ярусы размежевывались черными железными лестницами, ступени которых, а также стояки, были украшены чеканным орнаментом; хитросплетением листьев и цветов. Пообе стороны помещения, снизу до самого верхнего яруса, бегало по старомодному лифту-клетушке.

Эти полки, судя по золоченой табличке над дверью, содержали по экземпляру каждой изданной на свете книги, общим числом 30.819.731. Каждая книга была страница за страницей отснята на микропленку и занесена в память компьютера – работа, занимавшая армию ученых более полувека. Праотцом этого замысла был писатель двадцатого века Герберт Уэллс, описавший в одном из романов некую энциклопедию, охватывающую весь объем человеческого знания. Эта библиотека, кстати сказать, давала еще и фору «мировому мозгу» Уэллса; говоря попросту, она содержала всякую мысль, воплощенную в форме книги.

Интерьер помещения объединял в себе элементы читального зала Британского музея, «Библиотек Насиональ» и библиотеки Ватикана. Середину занимал служебный стол; от него как спицы в колесе расходились обитые синей кожей столы с настольными лампами. Найл никогда не приглядывался к людям, сидящим за этими столами или неслышно ступающим вдоль ярусов; уж так хотелось верить, что это всамделишные мужчины и женщины двадцать третьего века, перенесенные сюда волшебной силой Стигмастера.

Старец стоял за центральным столом, беседуя с одним из служащих; вот он повернулся и поманил к себе Найла, указывая на ближайший лифт. Найл подошел и потянул на себя скрипнувшую дверцу, зайдя следом за своим провожатым в обитую деревянными панелями кабину с табличкой на задней стенке «Максимальная загрузка – трое человек». Он открыл и закрыл дверцу лифта снова, на этот раз подъемник мягко взвыл, и лифт начал медленно подниматься. Каким образом достигается такая достоверность, Найл понятия не имел, да и не пытался особо вникать; ему больше по душе было нежиться в этой иллюзии – гляди-ка, будто в самом деле переносишься в прошлые столетия!

Они вышли на двадцать восьмом ярусе (у каждого впереди на ограждении имелся свой порядковый номер). По ярусу Найл продвигался с некоторой опаской: чеканка пола и полуметрового балкона казалась сплошным решетом. Вниз, понятно, не сорвешься, но все-таки чувствовалось бы уютнее, если б пол и стенки были сплошные.

Ступая по ярусу следом за Стиигом, Найл обратил внимание, что многие книги имеют латинские названия: «Turba Philosophorum», «Speculum Alchimiae», «De Occulta Philosophia», «Aureum Vellas», иные были на греческом и арабском. Они остановились перед полкой, на металлической табличке которой значилось: «Герметика, КУ – Л О».

1 «Смятения философов», «Зерцало алхимии», «Оккультная философия», «Золотое руно» (лат.)

– Герметика – это что?

– Магические учения, названные по имени легендарного основателя магии, Гермеса Трисмегиста – Трижды Великого Гермеса.

Он потянулся к полке и выдвинул, с некоторым усилием, большущий том, обитый черной кожей (Найл улучил момент прочесть название: «Энциклопедия герметики и алхимические сигилы», прежде чем фолиант лег на один из столов, стоящих на каждом из углов шестиугольной галереи). Углы у книги были неразрезаны, бумага ручной выделки – толстая, нелощеная. Старец четко знал, где что искать; он быстро нашел страницу ближе к концу фолианта.

– Я думаю, вот то, что ты ищешь.

Символ, на который он поместил палец, был безошибочно тот же, что и на кулоне, разве что форма чуть отличалась:

Найл живо, с интересом нагнулся над страницей, затем поднял глаза, кисло сморщившись от разочарования:

– Это что, на чужом языке?

– На немецком.

– А что означает «rache»?

– Месть. Из текста следует, что это сигал, берущий начало в тринадцатом веке, и означает «отмщение». Нижняя часть представляет крылья хищной птицы. Верхняя часть – рога «der Teufel», дьявола. Хищная птица на крыльях несется к своей добыче, неся на себе страшную месть.

Разглядывая изображение, Найл почувствовал неуютный холод в темени, словно кто-то плеснул на голову холодной воды; ощущение чем-то напоминало ожидание опасности. Он напряженно изучал символ, словно мог таким образом выведать его зловещую тайну.

– Здесь говорится, насколько широко был распространен этот символ?

– Нет, но ответ почти однозначный. Этот символ был известен лишь изучающим герметику.

– Тогда как, по-твоему, могли про него проведать убийцы Скорбо?

– На это я ответить не могу, – он вернул книгу на полку. – Может, они и вправду изучали магию.

Идя за старцем обратно к лифту, Найл испытывал гневливое отчаяние. Казалось нелепым, находясь в окружении такой уймы знания, теряться при ответе на один незамысловатый вопрос.

– И зачем изучать магию?

– Потому что она гораздо древнее естествознания.

– Да, но… но ведь это, наверное, одно и то же, что суеверие?

– Так многие считали в девятнадцатом и двадцатом веке. А в двадцать первом антропологи пришли к иному выводу. Они изучали примитивные племена и сделали вывод, что некоторые из них добиваются реального воплощения определенных магических обрядов – вызывают дождь, например.

Найл покачал головой.

– Ты этому веришь? Старец виновато улыбнулся:

– Ни да, ни нет. Я всего лишь машина. А вот Торвйльд Стииг был рационалистом, и верить в это отказывался.

Когда вошли в лифт, Найл произнес:

– А как она, магия, действует?

– Все примитивные народы говорят одно и то же: магия действует с помощью духов.

– Но ведь духов не бывает, разве не так? Старец улыбнулся.

– Торвальд Стииг, безусловно, считал именно так.

На спуске почему-то опять затошнило, жар поднимался волнами как бы из самого желудка. Найл отогнул от стены откидное сиденье и опустился на него.

– Тебе нехорошо?

– Устал просто, – Найл закрыл глаза и прислонился головой к стене. – Один из убийц Скорбо ударил меня силой воли, как паук.

– Хотя по виду он был человек? Найл унял в себе глухое раздражение.

– Разумеется.

– Понятно, – временами, вот например сейчас, становилось заметно, что старик – машина: он нечувствителен к человеческому удивлению. – Если так, то я могу предложить кое-что полезное.

Лифт, скорготнув, остановился. Когда выходили наружу, старец вежливо придержал дверцу для женщины средних лет, в твидовой юбке; проходя, та натянуто улыбнулась. Реагируя на деловую тишину вокруг, Найл невольно понизил голос:

– Что именно? Прежде чем заговорить, старец дождался, пока они выйдут из кабины окончательно.

– Если ум у тебя находился в контакте с умом убийцы, есть определенная возможность узнать, кто он такой.

– Как?

– Всякое событие неминуемо влечет следствие – это один из основополагающих научных принципов. Причем это относится одновременно к событиям и в физическом, и в умственном плане.

Найл недоуменно повел Головой из стороны в сторону.

– Но как можно увидеть умственное последствие…

В темени опять кольнуло, на этот раз, правда, от приятного волнения. Нечто сродни чувству, которое возникает всякий раз по приближении к башне; волнение ребенка, заслышавшего слова: «Как-то раз на белом свете…».

Найла, очевидно, выдало выражение лица.

– Не обнадеживайся сверх меры, – сказал старец. – Искусство самоотражения трудное и опасное. Но рано или поздно тебе придется постигать его. Пойдем.

На этот раз он повел в столп. Через несколько секунд они вошли в зал машины мира.

Эта комната была еще одним из чудодейственных творений Стигмастера. Как и библиотека, для башни она была чрезмерно велика. Это была широкая, длиной в полкилометра галерея, со стенами, покрытыми богатой парчой, вдоль них тянулся ряд бюстов и статуй. Но открывавшийся из сводчатых окон город не был городом пауков; этот, начать с того, купался в солнце таком неистовом, что над крышами домов стояло марево. На площади под окнами находился рынок, над торговыми рядами – яркие, разноцветные навесы, и теснящийся под ними люд тоже весь был ярко разодет; у многих – мечи. Город окружали зубчатые стены, за которыми расстилались зеленые долы и холмы с террасами я виноградниками.

Впрочем, Найл теперь так уже свыкся с этой картиной жизни Флоренции пятнадцатого века, что не очень обращал на нее внимание. Глаза у него были сосредоточены на машине из голубоватого металла, стоящей по центру галереи. Машина состояла из напоминающего кушетку ложа под голубым металлическим пологом, облицованным снизу матовым стеклом. При одном лишь взгляде на машину Найл испытал вожделенную расслабленность. Это была машина мира, изобретенная в середине двадцать первого века Освальдом Чэтером и Мином Такахаси – аппарат, способный вызывать контролируемую сознанием релаксацию, нечто, подобное сну без сновидений.

Когда Найл уже собрался укладываться, старец поднял руку.

– Постой. Прежде чем приступим, важно, чтобы ты уяснил принципы управляемого самоотражения. Сядь, пожалуйста, – он указал на скамью меж бюстами Аристотеля и Вольтера. – Вступать в такое состояние без подготовки может оказаться крайне опасным.

Тебе известно, что первая машина считывания была изобретена в последней декаде двадцать первого века группой исследователей из Альбукеркского университета, возглавляемой Ч.С.К.Сойером. Именно Сойер открыл, что моторная память имеет молекулярную структуру, сходную с ДНК, и что электрический ток может приводить к тому, что та или иная молекулярная цепочка разряжается. Когда человек безуспешно пытается что-либо вспомнить, то значит, он слишком устал и потому не может заставить молекулу памяти разрядиться.

Сложилось так, что ассистент Сойера – звали его Карл Майклджон – взялся усиливать центры памяти белой крысы, соединяя их электродами с височными долями собственного мозга. И внезапно обратил внимание на то, что у крысы появилась сильная привязанность к хорошенькой лаборантке Аннет Ларсен. Дело обстояло так, что сам Майклджон был неравнодушен к Аннет, но из стеснительности не решался ей в этом признаться. Так что его, понятно, увлекало наблюдение за излияниями симпатии со стороны зверька. Это увлекло его, по сути, настолько, что он частенько задерживался в лаборатории, снова и снова забавляясь игрой с центрами памяти. Как-то раз, вечером, изрядно уставший, он во время игры задремал. И в этом состоянии ему с необычайной достоверностью явилось, что якобы он сам симпатичен той девушке ничуть не меньше, чем она ему. Придя в себя, он подумал, что все это пригрезилось. Но находясь в полусне, он обнаружил и кое-что еще: что вроде бы у девушки на шее между лопаток имеется родинка. Назавтра он незаметно приблизился к Аннет со спины, когда та сидела склонившись над микроскопами, и приметил как раз ту самую родинку, что привиделась накануне. Это так на него подействовало, что он пригласил девушку поужинать вдвоем. Приглашение было принято, и в тот же вечер они обручились.

Между тем Майклджон много раздумывал над этим происшествием. Он спросил свою нареченную, не пускала ли она зверька гулять себе по плечам и шее; та ответила: конечно же, нет, она и из клетки-то редко его вынимала. Тогда как же в памяти у животного могла запечатлеться родинка?

И вот Майклджон приходит к важному выводу. Он кстати вспоминает и о том, как ему вдруг показалось, будто Аннет к нему неравнодушна, а потом это подтвердилось. Поэтому не могло ли случиться так, что память крысы запечатлела гораздо больше, нежели просто внешность девушки? Не могло ли статься так, что будучи к ней привязанной, она каким-то образом считывала ее мысли! А Майклджон в полусне считывал в свою очередь ум крысы, чему способствовала глубокая расслабленность?

Эти выводы были, конечно же, революционными. Ведь это означало, что память крысы может фиксировать «оттиски» небывалой сложности – информацию, которую она в силу собственной скудости неспособна понять. И вдобавок к тому, сам Майклджон, пока бодрствует, уяснить эту сложную информацию неспособен; для этого надо полностью расслабиться, погрузиться в сон.

Майклджону теперь было ясно, что он сделал открытие грандиозной важности, достойное, по всей вероятности, Нобелевской премии. Поэтому свое открытие он решил до поры до времени придержать, и провести ряд дополнительных исследований. И оказалось, допустил ошибку.

Однажды утром его застали рыщущим по университетскому коридору в одной рубашке и страшно взвинченным. Пришлось вызвать санитаров из местной психбольницы и надеть на беднягу смирительную рубашку. Наконец после большой дозы успокоительного Майклджон пришел в себя и поведал, что произошло. Используя машину мира, он решил провести эксперимент с центрами памяти дворняги. Глубоко расслабившись, он вступил с ее мозгом в контакт, и это подействовало так, что из него моментально вышибло рассудок.

Конец у рассказа счастливый. Майклджон женился на Аннет Ларсен, от помешательства не осталось и следа; получил он и Нобелевскую премию. Продвигаясь шаг за шагом, он изобрел устройство для усиления импульсов памяти, назвав его психоскопом – своего рода телескоп для разглядывания мысли. Среди людей он стал известен как интерналайзер. Психоскоп привел его и к еще более интересному открытию: оказывается, человек может изучать свои собственные воспоминания, вдаваясь в мельчайшие детали, о существовании которых раньше и не догадывался. Например, Майклджон обнаружил, что Аннет беременна, хотя ни один из них на это совершенно не рассчитывал.

К концу двадцать первого века необычайно популярны стали недорогие – бытовые – модели интерналайзеров: людям нравилось играть со своими собственными мыслями. Но это повлекло такое множество нервных срывов и маниакальных преступлений, что в конечном итоге торговля интерналайзерами была официально запрещена, а нелегальное их использование стало преследоваться законом.

– Но как оно может мне что-то рассказать об убийце Скорбо? Я его в живых-то видел с полминуты.

– Ваши умы вступили в контакт. Этого достаточно. Но прежде чем приступить к сложным операциям, я бы тебе посоветовал для начала попробовать картины попроще.

Трудно было сдержать волнение. Похоже, то, о чем ему сейчас рассказали, открывает непочатый край возможностей. Ничто не мешает неспешно, как в картинной галерее, оглядеть полотна прошедших лет, пережив вновь ярчайшие моменты детства, или волнение от первого прихода в подземный город Диру. Когда Найл подходил к машине мира, сердце его колотилось так, что трудно было дышать.

– Где он, интерналайзер?

– Он уже встроен в машину мира.

Найл устроился на ложе под матовым стеклом, податливая бархатистая поверхность была мягкой как гагачий пух. За стеклом ожил свет, послышалось тихое жужжание. Расслабление пробрало так глубоко, что Найл явственно почувствовал, как уходят из тела скопившиеся за жизнь боль и утомление. Он даже не подозревал, насколько, оказывается, устал, что стычка с убийцей так истощила энергию его мозга. От ног к голове волна за волной приливала неизъяснимая безудержная радость; подкатывалась и откатывалась, как волны на морской берег. Несмотря на усилия удержаться в сознании, одна из таких волн подхватила и унесла его в забвение.

Едва открыв глаза, Найл вспомнил о своем местонахождении и поспешно сел.

– Как долго я спал?

– Около двух часов Найлу стало совестно за свою беззаботность.

– Мне пора во дворец.

– Зачем? Ведь ты правитель. Ты никому не подотчетен.

Да, действительно. Более того, Совет на сегодня уже прошел. Найл опять позволил себе расслабиться, примостив поудобнее подушку под головой. Тут взгляд упал на устройство, лежащее рядом на кушетке: дюжина изогнутых в виде шлема металлических полосок, шнур утоплен в находящееся возле ложа гнездо.

– Надень себе на голову и пристрой поудобнее.

К каждой из металлических полосок была изнутри прикреплена подкладка из бархатистой материи; проведя по ней пальцем, Найл обнаружил, что она увлажнена. Он стал пристраивать шлем на голову, распределяя полоски по лбу и затылку. Там, где подкладки соприкасались с голой кожей, чувствовалось слабое иглистое покалывание.

За экраном из матового стекла опять зажегся свет. Найл теперь был уже расслаблен, поэтому чувствовал лишь обволакивающее, приятное тепло.

– Теперь закрой глаза и постарайся освободиться от мыслей. Найл попытался вообразить кромешную темноту, и удивился, насколько удачно все вышло… Впечатление такое, будто он завис посреди бездны. Затем с внезапностью, от которой он оторопел, вдруг прорезался голос матери:

«Его нужно растереть и истолочь, а там вываривать по меньшей мере часа два. Иначе это смертельная отрава».

Найл от удивления распахнул глаза, дабы убедиться, что он все так же находится в комнате. Даже с открытыми глазами он мог слышать ее голос:

«У меня бабка в свое время делала из него настойку вроде вина».

Голос деда Джомара:

«Верно говорит. Можно еще столочь в муку, а там испечь из нее хлеб».

– Что ты слышишь? – осведомился старец.

– Мать разговаривает с дедом.

Пока Найл отвечал, беседа продолжалась. Неожиданно ему совершенно точно вспомнилось, когда именно это происходило. Найлу было около семи лет, и семья только еще перебралась в пещеру – бывшее логово жука-скакуна – на краю пустыни. До этого они ютились в каменном мешке у подножия большого плато, где было душно, тесно и небезопасно. Новое жилище в сравнении с прежним было прохладным и надежным. Они только еще начали его обживать, и пахло едким дымом сожженных кустов креозота, которые пустили в ход, чтобы выкурить жуков-скакунов. Слушая этот разговор матери с дедом насчет того, как готовятся коренья кассавы, он вместе с тем мог обонять запах кустов креозота. Был и еще один запах, никак не поддающийся уяснению; затем вспомнилось: болтанка из тертого чертова корня, которой деду смазали бедро (жук-скакун напоследок-таки задел).

Лежа в этом состоянии, Найл испытывал множество разноплановых эмоций и ощущений. Отчасти он превратился в семилетнего мальчонку, со всеми чувствами и мыслями семилетнего. Но сознавал он и себя теперешнего, лежащего в машине мира, прислушивающегося с немым удивлением к себе семилетнему. Казалось невероятным, что память с такой тщательностью и дотошностью сохранила этот кусочек детства – с каждым отдельным словом, произносимым матерью и дедом, а чуть дальше – вступившим в разговор Хролфом, двоюродным братом и матерью Хролфа Ингельд.

И осознание достоверности своего собственного прошлого наполняло неизъяснимым, светлым восторгом от того, что он жив, и вместе с тем уверенностью, что все проблемы людской жизни ничтожно мелки, и люди воспринимают их всерьез лишь потому, что тупы и подслеповаты. Все эти озарения были такими глубокими, что казались саморазумеющимися, будто были известны изначально. Мысли Найла прервал голос старца.

– Ты видишь то, где находишься, или только слышишь?

– Только слышу.

– Очень хорошо. Мне надо, чтобы ты плотно зажмурился, но представил, что открываешь глаза.

Вначале указанию следовать было сложно. Попытался представить, что открывает глаза, но ресницы дрогнули и ухватили отблеск матовой панели сверху. Тогда Найл для надежности прикрыл глаза ладонями, чтобы нельзя было открыть, и представил, что лежит у себя в пещере на травяной подстилке, в нескольких шагах от матери. И тут словно из ниоткуда возникла пещера, и стало видно лицо деда, освещенное единственным масляным светильником. Просто невероятно: отец его отца, отживший три с лишним года назад, сидит ни дать ни взять как при жизни, и разговаривает с матерью Найла, Сайрис, сидящей сейчас к сыну спиной. С внезапной глубиной Найла пронзила мысль: время – не мерило достоверности.

– Ну как, получилось? – поинтересовался старец.

– Да.

– Прекрасно. Теперь мне надо, чтобы ты попробовал нечто куда более сложное. Я хочу, чтобы ты полностью изменил картину.

– Как? – спросил Найл. Что за нелепость; ведь вот он, в пещере, слушает мать с дедом и ждет, когда вернутся с охоты отец и дядя Торг.

– Представь какую-нибудь другую картину, и попробуй разглядеть ее.

Найл попытался представить окружающую пещеру местность с выцветшим от жары кустарником и кустами креозота, с высоким древовидным кактусом-юфорбией; безрезультатно. Затем все внезапно подернулось мраком. Секунду спустя донесся голос матери:

«Его нужно растереть и истолочь, а там вываривать по меньшей мере часа два. Иначе это смертельная отрава».

Дед Джомар:

«Верно говорит. Можно еще столочь в муку, а там испечь из нее хлеб…»

Голос старца:

– Чтотам?

– Возвратилось на начало.

– Так, ладно. Попробуй-как еще раз. Найл постарался сосредоточиться. При этом голоса пошли почему-то на убыль, а когда ослабил усилие, возвратились вновь. Усилие, как ни странно, сводило все на нет.

– Попробуй представить что-нибудь приятное из своего прошлого, – предложил старец, Найл попытался представить ту минуту, когда впервые увидел принцессу Мерлью. Она стояла в тронной зале подземного города возле своего отца, венценосца Каззака, темно-золотистые волосы были перехвачены блестким венчиком. Найлу все еще помнилось, как сладко замерло сердце, когда она ему улыбнулась, показав ровные, белые зубы, не попорченные соком ягод. Можно было ощутить бархатистость ее кожи, когда они приветственно соприкоснулись предплечьями…

Затем с ошеломляющей внезапностью она уже держала его в объятиях, жарко шепча: «Я пришла забрать тебя с собой…». Ухо чувствовало тепло ее губ, формы ощущались через красное платье паучьего шелка. Его же голос откликнулся: «Ты же знаешь, я не могу этого сделать».

В этот миг Найл понял, что он уже не в подземном городе, а у жуков-бомбардиров, где дожидается аудиенции с Хозяином. На глазах у него Мерлью попробовала дверь, надежно ли заперта, затем возвратилась на кушетку и повлекла его к себе. Все тело томно изнывало от ласки ее губ. Мерлью прижималась к нему; желание разобрало Найла так, что он невольно открыл глаза, засмущавшись присутствия старика. Картина исчезла мгновенно, будто кто щелкнул выключателем. Тут до него дошло, каким именно образом это произошло: он попросту отвлекся, переключив внимание с одного на другое.

Исчез и старец. Найл почувствовал облегчение; вместе с тем забавляла собственная глупость. Старец был порождением машины, но тем не менее Найл чисто по наитию общался с ним как с живым человеком. И все теперешние упражнения направлены были на то, чтобы научить его управлять своими рефлексами.

Найл приладил металлические полоски заново, прижав контакты ко лбу, затем закрыл глаза и очистил ум от мыслей. И снова удивился последовавшему за этим безмолвию, будто он завис среди бездны. На этот раз Найл медленно обратился к Доне, двоюродной сестре, которую впервые увидел в подземном городе Каззака. Попытался во всех подробностях воссоздать жилье, где она жила вместе со своей матерью Сефной. Вместо этого он очутился возле этой девушки на скамье детской, в городе пауков. Теплым был солнечный свет, и раздавалось легкое сипение фонтана, рассеивающего в воздухе водяную пыль. В трех метрах на лужайке сидел брат Вайг и рассказывал что-то увлекательное сестренкам Руне и Маре. А они с Доной смотрели друг дружке в глаза, осторожно, ласково соприкасаясь пальцами…

Глядя на нее (сходство с настоящей просто невероятное), он ловил себя на мысли, что было бы великолепно, имей Мерлью что-то от кротости и добросердечности Доны, а Дона – что-нибудь от бойкости и броскости Мерлью. Поскольку образ Мерлью он наблюдал совсем недавно, ему легко было воссоздать ее присутствие так, будто она все еще у него в объятиях. Образ Мерлью на секунду оттеснил Дону; пришлось его чуть «пригасить», и он опять очутился рядом с Доной. Получалось, что он как бы находится в двух местах одновременно, а в сознание с равной силой пытаются проникнуть оба образа. Причем нельзя сказать, чтобы Дона и Мерлью оттесняли одна другую, оба образа сознавались вполне ярко. В единый миг озарения до Найла дошло, что все это происходит в его сознании, и что продлить или оборвать видение всецело в его воле. Подчиняясь его мгновенному спонтанному желанию, образы Мерлью и Доны слились один с другим, и уже нельзя было различить, кто из них кто. Мерлью обрела кротость Доны, Дона же вкрадчиво засветилась соблазнительностью Мерлью.

Такой эффект вызывал растерянность. Найл так привык к неустойчивости воображения, к тому, что ум неспособен удерживать образ дольше нескольких секунд, что в происходящее с трудом верилось. Правда, эта новоявленная Дона-Мерлью не смотрелась так реально, как любая из тех двоих; ясно было, что стоит потянуться и взять ее за руку, как она распадется на две составляющие. Тем не менее можно было смотреть и видеть, как изящная бледность Мерлью сливается со смуглостью Доны, а синие и карие глаза обеих, наложившись, в сочетании дают зеленый оттенок. Смешалась даже одежда, так что новоявленная Дона-Мерлью была теперь облачена в синюю тунику наставницы детской, соблазнительно облегающую формы. Но что удивительнее всего, эта новая незнакомка, хотя и не обладала собственной индивидуальностью, была по-своему неповторима. Трудно было поверить, что она попросту вымысел, творение его собственного ума.

– Тебе, вероятно, сподручнее будет использовать это, – послышался голос старца.

Открыв глаза, Найл обнаружил, что в комнате никого нет, а на ложе возле лица лежит квадратная черная коробочка сантиметров восьми шириной, на лицевой стороне которой четырьмя рядами расположены пронумерованные кнопки. К этому времени Найл был уже достаточно знаком с электроникой и догадался, что это пульт дистанционного управления. А поскольку указаний больше не следовало, он решился нажать на первую кнопку. Очевидно, это была кнопка включения пульта. Возбуждение и энергия немедленно схлынули и мир вокруг будто обрел твердость, нормализовался. Походило на некое пробуждение. Нажав на кнопку снова, Найл ощутил легкое искажение в чувствах, от которого невольно закатились глаза; но это продлилось недолго, и он опять почувствовал тонкое покалывание, вызывающее столь странное ощущение сбывающегося любопытства. Эффект чем-то напоминал действие медальона, полученного от старца в первое посещение башни. Правда, медальон усиливал сосредоточенность – с ним Найл словно смотрел на мир через увеличительное стекло – в то время как это устройство вызывало томный восторг; впечатление, что из-за тучи появилось солнце.

Это чувство исчезло сразу же, стоило нащупать вторую кнопку. На сей раз от искажения наступила тошнота и головокружение; когда прошло, в теле образовался тяжелый, мутный осадок. А еще человек был ошеломлен дремотностью, от которой мир казался иллюзорным; Найлу казалось, что он бодрствует и спит одновременно. Он опять нажал на кнопку, но эффект дремотности от этого лишь усугубился. Все вокруг подернулось рябью, и ощущение возникло такое, будто он, Найл, безнадежно пьян. Но стоило нажать на «стоп», как все мгновенно пришло в норму. Невероятным облегчением было воспринимать мир таким, какой он есть, и Найл, пожалуй, впервые по-настоящему оценил, какая это роскошь, – быть нормальным.

Но он уже вошел во вкус, и вскоре снова нажал на «старт». Затем ткнул кнопку с цифрой «три». Ничего не произошло. Отключил, попробовал снова: опять ничего. Понятно, что надо было всего-то кликнуть Стигмастера, и он бы объяснил, как быть. Но хотелось во всем разобраться самому. Найл озадаченно насупился, глядя на устройство у себя в руке. С первой кнопкой ясно, это «старт-стоп», без нее вторая кнопка не сработает. Может, надо вначале нажать вторую, и тогда сработает третья? Найл попробовал: мимолетно коснувшись второй кнопки (он уже усвоил, что чем дольше держишь палец, тем сильнее эффект), поспешил нажать третью. Наступившая следом темнота дала понять, что догадка верна. Спустя секунду он оторопело замер от птичьего пения и шума бегущей воды. Вместе с тем можно было обонять трудноуловимый, но вполне определенный запах влажной травы и листьев. Однако поскольку он так и лежал в темноте, то не было ясности, где именно все это происходит. И тут все вокруг будто пришло в движение, и Найл заслышал сухой шорох колес по насыпной дороге, и шарканье ног возниц. Не поднимая головы, он попытался представить, что открывает глаза. На этот раз сработало моментально, и он очутился между матерью и братом Вайгом в повозке, которую катили четверо гужевых. Они проезжали через лесистый участок. Ветви деревьев смыкались над дорогой, образуя зеленый тоннель. Просвечивающее меж ветвей небо было ярко-синим, и различались отдельные облака, висящие над отдаленными холмами. Когда миновали два крутых склона, Найл потянулся и дотронулся до влажной травы. Они только что прибыли в край пауков, и их везли в город Белой башни. Во время плавания из Северного Хайбада Найл спас жизнь бойцовому пауку, которого смыло за борт, вот почему к ним относились скорее как к гостям, а не как к узникам. А Найл впервые за всю свою жизнь, прожитую в пустыне, смотрел на обильно орошаемую дождем лесистую местность и слушал пение дроздов. То было одно из самых памятных впечатлений в его жизни, и переживая теперь его снова, он блаженствовал от тихой радости и ностальгии. Хотя с той поры не прошлой года, все теперешнее казалось совершенно иным, а былое – ушедшим безвозвратно.