Текст книги "Лис пустыни - Генерал-фельдмаршал Эрвин Роммель"

Автор книги: Кох Лутц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Положение на фронте стремительно ухудшалось.

Оборонительные порядки немцев, как и предсказывал генерал-фельдмаршал Роммель, оказались прорванными на нескольких участках – в условиях полного окружения германские дивизии вели кровопролитные бои и только некоторым из них было суждено выбраться из вражеского "мешка".

"Затравленный зверь"

Вплоть до "Фалезского мешка" фон Клюге находился под пристальным наблюдением СД. Возможно, кровавым палачам гестапо пытками удалось вырвать признания о планах заговорщиков на Западе, и Гитлер знал о подготовке переговоров с Эйзенхауэром и Монтгомери. Он вполне мог знать и об отказе генерал-фельдмаршала участвовать в заговоре, но подсознательно опасался, что "кровавое избиение немецких дивизий" заставит фон Клюге сделать решительный шаг.

В недрах ОКБ родилась версия, что Клюге "специально попал в окружение" под Фалезом – Треном, чтобы "вступить в личный контакт с Монтгомери для переговоров о заключении перемирия".

В первые августовские дни после того, как отправившийся на фронт Клюге ровно сутки не выходил на связь, его стали активно разыскивать из "Волчьего логова" и ОКБ.

3.08.1944. Штаб-квартира группы армий "Б". Йодль:

– Где сейчас находится генерал-фельдмаршал

фон Клюге?

Шпайдель:

– Он на фронте. Скорее всего, попал в окружение под Фалезом. Мы пытаемся связаться с ним, но рация молчит.

Йодль:

– Кто его сопровождает?

Шпайдель:

– Майор Баер и обер-лейтенант Тангерман.

Йодль:

– Подождите, записываю. Баер... и ...Тангерман.

Позже сопровождавших маршала офицеров не раз вызывали на допросы для выяснения всех обстоятельств этой поездки. В частности выяснилось, что рация действительно была повреждена во время налета вражеских штурмовиков. Упустив свой единственный шанс 20 июля, фон Клюге уже не думал о переговорах с союзниками – его сердце было преисполнено горечи, скорби и ожидания кровавой развязки. Обостренный инстинкт затравленного со всех сторон "гестаповскими ищейками" зверя подсказывал ему, что вот-вот в горло вопьются клыки цепных псов Гитлера.

13 августа генерал-фельдмаршал Клюге снова был на переднем крае немецкой обороны в регионе Фалез – Трен. После попытки танкового прорыва к Авраншу, которая закончилась серьезными потерями для немецкой стороны, здесь явно стали вырисовываться контуры крупного "котла". Стратегически бессмысленный танковый удар по Авраншу был идефиксом фюрера. Все разъяснения специалистов по поводу того, что 200 танков и самоходных орудий при абсолютном воздушном господстве противника не в состоянии вклиниться в сильно укрепленные позиции союзников, отвергались с маниакальным упрямством. Гитлера не остановил и недвусмысленный прогноз: предполагаемая неудача лавинообразно ухудшит положение на Западном фронте – драконовскими методами он вынудил фронт атаковать. Штурм Авранша закончился сокрушительным поражением – он и не мог закончиться иначе при сложившемся соотношении сил.

На свой страх и риск фон Клюге нанес мощный удар в направлении Сены, чтобы деблокировать окруженную группировку немецких войск. 15 августа после удавшегося прорыва он связался со Ставкой. Во время этого разговора я с группой офицеров находился в кабинете генерал-фельдмаршала. Не только у меня одного создалось такое впечатление, что Клюге перешагнул некую незримую черту и сжег за собой все мосты – с такой яростью он обличал безумное руководство Гитлера и его советников. Клюге:

– Йодль на месте? Йодль:

– Да, слушаю.

Клюге:

– Я только что вернулся из сектора выхода наших войск из "мешка" под Фалезом. Гауссер тоже должен пробиться с остатками своих дивизий. Лично я оцениваю состояние фронта как критическое. Передайте фюреру, что ни один приказ, даже "приказ фюрера", не изменит положения дел. Чтобы спасти хоть часть наших дивизий, мы должны форсировать Сену и закрепиться на северном берегу. Клюге:

– Алло, Йодль, вы поняли меня? Йодль:

– Да, э-э-э... понял...

Клюге:

– Прошу вас, Йодль, немедленно свяжитесь с фюрером и от моего имени объясните ему, что никакие "распоряжения сверху" абсолютно ничего не изменят здесь. Промедлив сейчас, мы окончательно потеряем все! Со своей стороны я уже отдал приказ отходить за Сену обеим армиям. Нужно спасать то, что еще можно спасти. Жду вашего звонка. Все мы, собравшиеся в эту минуту в кабинете маршала, какое-то время действительно ждали телефонного звонка из штаб-квартиры. Телефон молчал...

Телефонный разговор, провозвестивший о крушении Нормандского фронта, подошел к концу.

Появление Моделя

Что оставалось делать Гитлеру? То же, что он делал всегда в подобных случаях: Верховный главнокомандующий "сменил лошадей на переправе"! Он сместил Клюге, чтобы в будущем предъявить ему стандартный набор обвинений от невыполнения приказов и своеволия до профессиональной непригодности и измены. Не было никаких звонков из Ставки, не поступало никаких телеграмм или радиограмм от Кейтеля или Йодля – новый командующий, генерал-фельдмаршал Модель, объявился на следующий день, 16 августа, и сам позвонил в штаб-квартиру фон Клюге в Ла-Рош-Гюйоне.

Клюге:

– Слушаю вас.

Модель:

– Это Модель.

Клюге:

– Кто, кто?.. Модель?

Модель:

– Да, Модель.

Клюге:

– Генерал-фельдмаршал Модель?

Модель – Да, это я.

Клюге:

– Вот как... Ну и?

Модель:

– Я везу вам письмо от фюрера. Сейчас буду у вас.

Клюге:

– Так-так... Жду вас...

Генерал-фельдмаршал Модель появился в Нормандии как курьер Гитлера. Фюрер не удостоил фон Клюге даже телефонного звонка – он просто прислал его прямого "сменщика". Правда, в штаб группы армий "Запад" пришла телеграмма, в которой на маршала возлагалась ответственность за провал контратакующего удара по Авраншу. Клюге, оказывается, был "виновен" и в прорыве танковой группы Паттона, которой противостояли обескровленные немецкие дивизии с транспортными средствами исключительно на лошадиной тяге!

В письме Гитлер поблагодарил фон Клюге "за его личное участие в жестоких сражениях под Авраншем" и выразил сожаление, что не может рисковать "подорванным здоровьем" фельдмаршала "в связи с обострением положения на Западе". Письмо заканчивалось словами: "Искренне надеюсь на ваше скорейшее выздоровление и рассчитываю на вас в будущем".

Это письмо Гитлер написал уже после того, как им же был подписан указ о предании маршала суду Народного трибунала. Клюге не строил иллюзий и знал, что ждет его в ближайшем будущем. Он не мог оказать никакого реального сопротивления диктатору – время было безвозвратно упущено, на дворе был уже август, а не июль. Все, что у него осталось, – это выправка и честь, – а его единственным оружием стало перо! В прощальном письме на имя фюрера генерал-фельдмаршал фон Клюге написал:

– ...Группа армий "Запад" физически не могла препятствовать прорыву союзников под Авраншем. Нам не хватало оружия и боеприпасов, а превосходство противника было подавляющим. У нас не было ни малейшего шанса. Напротив, бессмысленные приказы атаковать привели к тому, что положение на остальных участках фронта еще более усугубилось....

...Не знаю, сможет ли генерал-фельдмаршал Модель изменить положение к лучшему. Я искренне хотел бы на это надеяться...

...Мой фюрер, если бы вы приняли решение закончить войну! На долю немецкого народа выпало столько страданий, что пришло время положить конец его невообразимым мукам...

Уже через сутки противник вышел к Сене и бил прямой наводкой по КП группы армий. В 17.00 фон Клюге попрощался с немногочисленными офицерами главного штаба. Он пожал каждому руку и произнес:

– Прощайте и не поминайте лихом!

Затем машина маршала направилась на восток. В 15.00 следующего дня в штаб-квартиру группы армий пришло известие о том, что генерал-фельдмаршал фон Клюге скончался под Верденом от апоплексического удара. Ведомство Геббельса в очередной раз дезинформировало общественное мнение: на самом деле фон Клюге принял цианистый калий, ампулу с которым ему передал его зять, гауптман медслужбы люфтваффе. Фон Клюге покончил жизнь самоубийством практически на том же самом месте, где 21 июля совершил попытку самоубийства еще один участник антиправительственного заговора – генерал фон Штюльпнагель.

Глава 17.

Чек на четверть миллиона рейхсмарок

Роммель отказывается от "дотации"

Есть одно очень простое объяснение непонятному "отступничеству" и колебаниям фон Клюге в решающие часы событий "20 июля". Сосредоточив в своих руках всю полноту командной власти на Западе, вместе с генералами фон Штюльпнагелем и фон Фалькенхаузеном генерал-фельдмаршал мог "взорвать" весь Западный фронт. Так почему же он этого так и не сделал? Вот что написал по этому поводу Шлабрендорф:

– Фон Клюге получил пакет, в котором находился банковский чек на 250000 марок с собственноручной припиской Адольфа Гитлера: "Дорогой фельдмаршал, поздравляю вас с днем рождения. 125000 марок можете вложить в строительство имения. Я отдал соответствующие указания рейхсминистру Шпееру".

Клюге депонировал чек, получил разрешение на индивидуальное строительство и, в конечном итоге, потратил деньги на собственные нужды. Нам стала известна эта история, и мы не постеснялись сказать генерал-фельдмаршалу, что, с нашей точки зрения, он имел моральное право взять эти деньги только из соображений конспирации: чтобы не вызывать подозрений у Гитлера своим отказом и не ставить под удар запланированный государственный переворот. У Клюге просто не поднялась рука на щедро одарившего его "благодетеля". Если бы покушение фон Штауффенберга закончилось смертью Гитлера, фон Клюге без колебаний влился бы в ряды заговорщиков...

Денежные дотации Гитлера были его данайским даром! Удивляет даже не сам факт их существования или указанная в банковском чеке сумма – удивляет иезуитская изощренность в выборе времени "подношения" и преследуемые цели. В ряде случаев "подарки фюрера" совпадали с официально выраженным Гитлером неудовольствием или даже опалой "именинника". Фрондерствующие генералы в будущем вполне могли оказаться в рядах военной оппозиции, поэтому Гитлер приковывал их к себе "золотыми цепями". Это прекрасно понимали и сами одариваемые. В свете вышеизложенного интересным представляется поведение генерал-фельдмаршала Листа. В июле 1942 года Лист наступал на Ростов. Неожиданно несколько дивизий, приданных группе армий "А" для усиления, были переброшены на Сталинградское направление. На запрос штаб-квартиры фюрера о дальнейших намерениях Лист радировал в Ставку, что имеющиеся в его распоряжении силы не позволяют продолжать наступление. Для начала генерал-фельдмаршал собирался отступить к Дону. Можно только предположить, какими проклятиями сопроводил Гитлер принятие такого решения. Йодль срочно вылетел на Северный Кавказ. Он подробно обсудил с Листом создавшееся положение и в конце концов согласился с его точкой зрения. Лист посчитал вопрос исчерпанным и стал ждать соответствующих указаний от ОКБ и четких приказов фюрера. Пришла одна-единственная "соломонова радиограмма" из Ставки: "Оставляю за вами право на принятие окончательного решения. А. Гитлер". Такая позиция фюрера скорее походила на его несогласие с генерал-фельдмаршалом. Лист не пожелал нести ответственность за опрометчивое решение Верховного главнокомандующего или приносить себя в жертву в угоду его тщеславию. Он сложил с себя полномочия, в этот же день сел в самолет и улетел в Германию.

В 1944 году, когда Гитлер стал испытывать хроническую нехватку "приемлемых главнокомандующих и маршалов", он решил снова задействовать Листа, отправив ему ордер на получение денежной помощи в размере полумиллиона рейхсмарок. Лист, не имевший ни малейшего сомнения относительно побудительных мотивов Гитлера, не захотел чувствовать себя чем-то обязанным и отослал финансовый документ отправителю с припиской "не нуждаюсь".

Кейтель стал абсолютно зависимым человеком, когда получил от Гитлера дарственную грамоту на поместье Бошберг под Берхтесгаденом. Полная подчиненность злой воле диктатора, вечное поддакивание, одобрение самых безумных военных эскапад фюрера, полный отказ от собственного пусть даже и очень скромного мнения были платой так никогда и не состоявшейся личности генерал-фельдмаршала за возможность "кормиться из рук фюрера" и пользоваться его карманом. В Бошберге было построено казино для ОКБ, но Кейтель получил личные заверения фюрера, что после окончания войны поместье перейдет к нему.

Фон Браухич, сменивший барона фон Фрича на посту главнокомандующего сухопутными силами, также оказался в материальной зависимости от диктатора. После развода с первой женой и выплаты ей и детям крупной компенсации он оказался несколько стесненным в средствах, и Гитлер выделил ему значительную сумму из личных сбережений для вступления в новый брак. Это принято в кругу друзей, но такие взаимоотношения между главой государства и главнокомандующим родом войск называются коррупцией в цивилизованном мире.

Думаю, что читателя заинтересует информация о должностных окладах генералов и фельдмаршалов вермахта. Основной месячный оклад (без премий и надбавок) генерала от инфантерии, генерал-полковника и генерал-фельдмаршала составлял 2000 марок. После французской кампании к окладу добавилось ежемесячное необлагаемое налогами денежное пособие в сумме 1000 марок. В 1942 году произошла дифференциация заработной платы: отныне необлагаемое налогами пособие фельдмаршалов увеличилось до 2000 марок, а у генералов осталось на прежнем уровне, таким образом, совокупный ежемесячный доход генерала вермахта составил 3000 рейхсмарок, а генерал-фельдмаршала – 4000.

Удалось ли Роммелю "укрыться от пролившегося на генералитет золотого дождя"? Супруга генерал-фельдмаршала, фрау Луиза-Мария Роммель, рассказала мне, что "ни при жизни ее мужа, ни после его трагической гибели ни она, ни ее сын никогда не получали каких-либо дополнительных выплат или пособий". По действовавшему тогда законодательству о материальной помощи семьям погибших при исполнении служебных обязанностей военнослужащих вдова маршала в течение 3-х месяцев получала должностной оклад супруга. В свою очередь сам Роммель никогда не получал дополнительных денежных сумм сверх положенного всем генерал-фельдмаршалам ежемесячного оклада в 4000 марок.

Хочу привести еще один пример, чтобы окончательно прояснить отношение маршала к этому щекотливому вопросу. После выдающихся побед в Северной Африке до генерал-фельдмаршала дошли слухи о том, что Гитлер собирается подарить ему поместье. В салоне самолета в 1943 году маршал высказал свое отношение к "подарку фюрера" 1-а из своего ближайшего окружения:

– ...Да, и у меня должно быть свое имение. Но я сказал "нет" и отказался. Теперь я без всякого уважения отношусь и к Гудериану – он не должен был принимать "пожалованное фюрером землевладение".

Совершенно нелогичные с точки зрения здравого смысла поступки иных государственных и армейских деятелей "Третьего рейха" станут понятными и вполне объяснимыми, если тщательно проанализировать платежные ведомости рейхсканцелярии и бюджетно-финансового отдела вермахта. Не исключено, что только таким образом будущие поколения историков получат ключ к разгадке многих таинственных страниц 2-й мировой войны!

Глава 18.

Обманутый обманщик

Разговор с Геббельсом

...Разверзлись мрачные глубины, и дыхание хаоса опалило наши души. В сумятице теней страна была парализована сумеречным предчувствием неминуемой беды, казалось, что материализовались древнейшие атавистические страхи, гнездившиеся где-то в самых потаенных уголках подсознания. Знамением времени стали нерешительность, болезненное раздувание "дутых" побед, недооценка реальной угрозы, пессимизм и неверие в будущее. Прогнило что-то в "тысячелетнем рейхе"...

Уже после тяжелейшего ранения Роммеля и неудавшегося теракта фон Штауффенберга, в конце июля и в начале августа я побывал в двух командировках – в штаб-квартире фюрера и на германском Восточном фронте. За время поездок у меня было множество встреч – в том числе и совершенно случайная, с доктором Геббельсом – множество откровенных бесед, споров и дискуссий. Я окунулся в грозовую атмосферу последнего фронтового лета и записывал в блокнот впечатления о каждом прожитом дне, чтобы сохранить непередаваемую интонацию того непростого для страны времени.

В последние июльские дни положение наших войск на Нормандском фронте стало удручающе плохим. Призрак Сталинграда все чаще стал являться командованию группы армий "Б": союзники накапливали силы для расчленяющего удара, противостоять которому остатки наших дивизий уже не могли. Возникала реальная угроза тотального окружения.

На фронте вторжения бесчинствовала пропаганда, направляемая твердой рукой доктора Геббельса и идеологами СС. Там, где можно было обойтись несколькими по-мужски скупыми словами правды, пропагандисты с преступным легкомыслием твердили о набившем оскомину "чудо-оружии и его опустошительном для врага действии".

О последних событиях на аренах военных действий наши фронтовики узнавали из многочисленных листовок, сбрасываемых с вражеских самолетов, или из установленных в районе передовой громкоговорителей. Зачастую это происходило задолго до появления официальных сводок вермахта. Фронтовики тряслись от гнева после каждого нового кликушества "о высоком, как никогда боевом духе войск, о жажде боя и конечной победе над врагом", имея возможность сравнивать геббельсовскую дезинформацию с реальным положением дел.

По поручению командующего танковой армией я выехал в командировку в штаб-квартиру фюрера в отдел военной пропаганды. Я должен был заявить официальный протест компетентным лицам по поводу недобросовестного освещения событий во Франции. Оставалось только удивляться, в каком неведении пребывали высшие командные инстанции относительно положения и реальных возможностей наших войск на фронте вторжения. Со дня событий "20 июля" прошло полмесяца, только что были обнародованы планы формирования фольксштурма{37} , но при этом было крайне затруднительно называть вещи своими именами, не опасаясь обвинений в "пораженческих настроениях".

Я быстро убедился в том, что многочисленные беседы ни на шаг не приблизили меня к решению поставленной командованием задачи. 2 августа, опираясь на собственный опыт и наблюдения, я подал по инстанции рапорт с подробным анализом положения на Нормандском фронте. Я сообщил о том ущербе, который наносит нашему наземному транспорту вражеская авиация, полностью исключив для немецкой стороны возможность любых перемещений в светлое время суток, и о необходимости скорейшего боевого применения "Фау", чтобы остановить растущее недоверие к власти сражающихся из последних сил фронтовиков. Если же "чудо-оружия" на самом деле никогда не существовало и в природе или его боевое применение – это дело отдаленного будущего, пропаганда совершила преступление, попадающее под юрисдикцию военно-полевого суда.

Далее я кратко изложил основные требования фронта: срочно отправить на Запад подкрепление, прежде всего тяжелое вооружение и самолеты; честная и откровенная информация о положении дел на театре военных действий для людей, проливающих свою кровь и честно выполняющих свой долг; строгое наказание, с позволения сказать, "военкоров", распространяющих в тылу дезинформацию о ходе боевых действий на Западе.

Мой рапорт попал к делопроизводителям штабов Йодля и Гудериана, и уже вечером этого же дня меня вызвали на закрытое обсуждение положения во Франции в казино главного штаба вермахта. В эмоциональном стиле Роммеля я обрисовал панораму жестоких сражений на землях Нормандии, но так и не смог преодолеть запрограммированную предвзятость и отстраненный академизм холодно внимавших мне штабистов.

Ровно через сутки я был уже на КП генерал-фельдмаршала Моделя в Ломже. За ужином в присутствии начальника штаба Кребса я еще раз подробно проанализировал положение на Западе. Модель был искренне удивлен нарисованной мной безрадостной картиной и несколько озадачен, поскольку после беспрецедентной катастрофы центрального Восточного фронта и вынужденной перегруппировки для защиты Восточной Пруссии, он возлагал большие надежды на подкрепление с атлантического театра военных действий. Застольная беседа и ядовитые замечания Моделя – типа "все это были только маленькие "бедки", а настоящие беды на Востоке еще не успели начаться" произвели на меня сильное впечатление. Но еще большую пищу для размышления давали служебные донесения генерал-фельдмаршала на имя Геббельса – Модель любезно ознакомил меня с содержанием некоторых из них. Это была ничем не приукрашенная правда о положении дел на Восточном фронте и жесточайшая критика в адрес высшего военного руководства. Маршал безжалостно бичевал деструктивную недальновидность "приказов фюрера", которые "...с пугающим постоянством опаздывают на 24 часа и потому уже не в силах ничего изменить, зато приводят к прямо противоположным результатам – невероятным и бессмысленным потерям в войсках. Доверие солдат и офицеров к высшему руководству стремительно падает. Коллапс группы армий "Центр", вызванный июньским наступлением русских, обусловлен в первую очередь тем, что ОКБ и тогдашний главнокомандующий, генерал-фельдмаршал Буш, ошиблись в прогнозировании направления главного удара Красной Армии. Русские внезапно изменили тактику и вопреки ожидаемым от них привычным действиям фронтально обрушились на боевые порядки немецкой армии. Только за последнюю неделю июня захватили 7 штабов корпусов, рассеяли и разбили 26 немецких дивизий. Безвозвратные потери с нашей стороны составили 300000 человек..."

Моделю удалось остановить русских у границ Восточной Пруссии, но было весьма затруднительно предположить, как долго удастся ему продержаться фронт, протяженностью в 450 км, держали 6 германских дивизий!

Из "заслуживающих доверия источников" я узнал, что генерал-фельдмаршал Модель обменялся несколькими радиограммами с советским маршалом Жуковым в духе "беседы за рюмкой чая"! Последний радиосеанс, как это доверительно сообщил мне мой "информатор", состоялся 10 июля 1944 года. Командный пункт группы армий располагался тогда в маленьком польском курортном местечке Друскиницки-на-Нареве. Модель радировал русскому маршалу:

– Почему вы не атаковали меня в пункте "X"? Там у нас приличная "дыра", и вы могли бы хорошо продвинуться вперед!

Ответ не заставил себя долго ждать, и Жуков ответил:

– Спасибо за совет, но я не собирался наступать в том месте, но не беда – я поймаю вас в другом!

"Обмен любезностями" продолжился и в Ломже. Думаю, что эти "радиобеседы" с Жуковым не преследовали какой-либо стратегической цели, но остался вопрос: зачем они вообще понадобились генерал-фельдмаршалу Моделю (вскоре после этого неожиданно переведенному на пост командующего группой армий "Б" Западного фронта!), тем более что без особой санкции Гитлера он не имел права "вступать в переговоры с врагом".

4 августа на вечернем курьерском поезде я выехал из Лецена{38} и был искренне удивлен, заметив, что к поезду цепляют салон-вагон доктора Геббельса. Он возвращался в Берлин со съезда гаулейтеров в Позене{39} и доклада в Ставке фюрера.

Рейхсминистр пропаганды, с которым мне довелось беседовать в 1942 году после взятия Тобрука Африканским корпусом Роммеля, встретил меня словами:

– А, старый знакомый – неисправимый пессимист, Лутц Кох!

Информация об отправленном 15 июля ультиматуме Гитлеру дошла и до рейхсминистра, и я получил соответствующую моему чину долю "начальственного негодования" как спецкор группы армий "Б". В самые первые дни вторжения Геббельс всячески препятствовал публикации моих правдивых материалов в прессе. Он был наслышан и о моей последней докладной записке в штаб-квартире фюрера – она только усилила его подозрения.

Мы стояли в коридоре мерно покачивающегося салонвагона, а Геббельс рассказывал мне о съезде и своих впечатлениях. Шпеер сделал прекрасный отчет о проделанной работе. Производственные показатели растут, а после того как гестапо расправилось с саботажниками в Резервной армии (он имел в ввиду Фромма, Штауффенберга и Мерца фон Квирнгейма), на Западный и Восточный фронты отправятся войска, удерживавшиеся заговорщиками в тылу.

Постепенно Геббельс стал входить в раж:

– Если вам окончательно не изменило чувство меры и Западный фронт на самом деле такой беспомощный, как вы любите изображать это в своих репортажах, – не беда! Несколько дней тому назад я присутствовал на испытаниях совершенно секретного оружия. Признаюсь вам: от ужаса и восторга у меня сердце екнуло в груди! Вы знаете толк в оружии, Кох, представьте себе нечто стремительное и беспощадное, с грацией лебедя, хищностью орла и зоркостью сокола. А потом – чудовищной силы взрыв. Ничего более смертоносного люди на этой земле еще не видели... Мы выиграем эту войну, Кох!

У меня создалось такое впечатление, что в эту минуту он сам искренне верил в то, о чем говорил, но, тем не менее, я не преминул заметить:

– Прекрасно, герр рейхсминистр! В таком случае могу дать дельный совет: если это оружие действительно повернет ход войны вспять, то пусть испытательный полигон посетит депутация из двенадцати прославленных убеленных сединами полководцев вермахта – пусть они увидят "чудо-оружие" своими глазами...

– А это еще зачем? Вы меня прямо удивляете, Кох. Разве не достаточно, что я говорю об этом в моих речах по радио и пишу в "Ангрифе"{40} и "Фелькишер беобахтер"{41}?

– Герр рейхсминистр! После стольких лет ожидания нового оружия фронт либо не верит официальной пропаганде вообще, либо верит, но с большими оговорками. Пусть с этой дюжины офицеров возьмут подписку о неразглашении тайны, но дайте воякам возможность пощупать ракету или бомбу своими руками. Потом они вернутся в войска и скажут, что оружие превосходно и скоро поступит на передний край – вот тогда фронт поверит и воспрянет духом.

Геббельс на несколько секунд задумался, как бы примеряясь к моим словам, потом энергично покачал головой и отрывисто бросил, что это категорически исключено из соображений строжайшей секретности. Я подумал тогда, что военные эксперты любят задавать "неудобные" вопросы о технических характеристиках и сроках изготовления, например. Видимо, квалифицированных ответов не было!

Уже после войны один летчик-испытатель люфтваффе прокомментировал мне широко растиражированное в средствах массовой информации высказывание Геббельса о том, что "у него сердце екнуло в груди". Рейхсминистр получил официальное приглашение на испытания модифицированного "Шту-кас" с реактивным двигателем. Конструкторы объяснили доктору Геббельсу, что бомбардировочное вооружение "чудо-штурмовика" состоит из экспериментальной подвесной бомбы небывалого веса, около 2000 кг мощной взрывчатки, а прицельное бомбометание проводится из пикирующего полета; сверхвысокая скорость практически исключает возможность воздушного перехвата или поражения наземными средствами ПВО. Атака с малой высоты действительно произвела на присутствующих сильное впечатление. Только мало кто знал, что для увеличения скорости и "потолка высоты" пришлось пойти на "нештатное уменьшение веса" – перед выставочным полетом техники расклепали и сняли все бронелисты внешней обшивки и частично демонтировали оборудование, оставив фактически только капот, крылья и двигатель! Благодаря этим и другим манипуляциям скорость удалось увеличить на 300 км по сравнению со среднестатистической для этого типа боевых машин. Самолет поднялся в воздух с близлежащего аэродрома, набрал высоту 8000 м и направился к полигону. Форсированные двигатели работали в режиме сверхперегрузки и не могло идти никакой речи об их повторном использовании. Это было одноразовое, но весьма эффектное зрелище, рассчитанное исключительно на впечатлительного Геббельса: сам самолет никто так и не успел разглядеть – только мелькнула зыбкая сверхзвуковая тень – потом короткий пронзительный вой и невероятной мощи взрыв. Барабанные перепонки были готовы лопнуть от дьявольского грохота. Огромных размеров полигон утонул в море дыма и огня, над землей вставал антрацитово-черный гриб гигантских размеров...

Все "новейшие системы вооружения", которые были продемонстрированы Геббельсу, а он полунамеками и заклинаниями в своем классическом "шаманском" стиле раструбил о них на всю Германию, на самом деле оказались фикцией, блефом, преступным очковтирательством... Неискупимая вина перед фронтом и немецким народом лежит и на Министерстве вооружений, на тех военных инженерах и конструкторских бюро, которые занимались не внедрением новейшего оружия, а "инсценировкой его возможностей". Множество людей занималось откровенной фальсификацией, выбиванием кредитов и не гнушалось никакими уловками, чтобы обвести вокруг пальца такого профана в области вооружения и боеприпасов, как доктор Геббельс. Я не хочу облыжно обвинять всех и вся – не исключено, что с годами из множества разработок в конечном итоге и получилось бы что-либо эффективное – но в жестких условиях военного времени фронт не мог ждать. Геббельс же никогда и не пытался вникнуть в суть проблемы, избегая задавать "необходимые вопросы" там, где это единственно и было необходимо. Как пропагандиста его вполне удовлетворяли недобросовестные заверения и обещания инженеров-конструкторов. Обрядив в нарядные фразы, приукрасив красным словцом, он вдыхал жизнь в очередное "чудо" и запускал его в эфир, на страницы журналов и газет. Неизвестно, насколько благими намерениями руководствовался рейхсминистр в своих действиях, зато хорошо известно, куда привели они Германию, немецкий народ да, впрочем, и его самого – "обманутого обманщика".

Позже вечером Геббельс рассказывал мне о новейшем сверхзвуковом истребителе и называл совершенно неправдоподобные цифры. Он был просто одержим идеей многомиллионной армии фолькс-штурма, а еще и Шпеер обещал ему несколько сотен тысяч рабочих из оборонной промышленности. Когда я осторожно пытался перевести разговор в русло обсуждения нашего положения на Западном фронте и пытался объяснить, что без тяжелого вооружения и авиации наши дивизии обречены, он только досадливо морщился и обиженным тоном произносил:

– Все вы там на Западе пессимисты – никто больше ни во что не верит. Поверьте мне, мы не просто одержим победу – это будет наш полный триумф! Я покажу нашим хваленым генералам, как нужно воевать. Между прочим, я и сам имею звание генерала. Главное в современной войне – это высокий боевой дух армии, а уж об этом я как-нибудь позабочусь. Вспомните французскую революционную армию... На сегодняшний день только три человека что-нибудь да значат в рейхе! Это я, Шпеер и Гиммлер. Рейхсфюрер командует Резервной армией, Шпеер великолепно справляется со своими обязанностями в области новейших систем вооружения, а у меня – пропаганда и фольксштурм. Через считанные недели торжественную присягу примут миллионы новых солдат!..