Текст книги "Полночь в Часовом тупике"

Автор книги: Клод Изнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава пятая

Тот же день, ближе к вечеру

Шарль Таллар утомился, проверяя толстую стопку тетрадей, и решил устроить себе паузу. Двухкомнатную квартирку на улице Ампер, которую он занимал с начала учебного года, он выбрал из-за близости к лицею, где он преподавал. Но – Шарль Таллар не уставал это повторять – монументальный шкаф, царивший в тесной комнатке, радовал глаз. Не то чтобы шкаф был красив или функционален: просто дубовый ящик безо всяких там завитушек, и стильным его тоже нельзя было назвать, да и бесполезный вовсе, поскольку вещей в нем почти не было. Главным тут было зеркало. По двадцать раз на дню он любовался на себя анфас и в профиль. Анфас он лицезрел молодого человека с угловатым лицом, темными глазами и тоненькой ниточкой усов, переходящей в острую бородку, вокруг почти неразличимой линии рта. Он представлял себя в костюме Жерома Бонапарта, младшего брата Наполеона I и дядюшки Баденге[32]32
  Баденге – насмешливое прозвище Наполеона III.


[Закрыть]. Для довершения сходства он, когда рассматривал себя в профиль, просовывал руку под жилет, имитируя императорскую стать, и при этом придерживал слегка отвисший животик.

Часы под колпаком напомнили ему о трудовой повинности.

Дата. Дальше с новой строчки: отступаем восемь клеточек от полей. Тема месяца:

Необходимо любить труд, естественный закон и общественный закон.

Тема сочинения-рассуждения:

Почему считается, что Виктор Гюго – глас слабых и обиженных?

Двое из этих маленьких кретинов написали вместо глас «глаз» и получили за это «ноль». Работа в этом лицее, полученная после четырех лет преподавания в школе Монж, была все же большой для него удачей. Это светское учебное заведение, созданное в 1869 году одним последователем Сен-Симона, тяготело к прогрессивному образованию, девизом которого было:

Чтобы хорошо учиться, нужно беречь физические силы и укреплять моральные.

Каждый урок длился не более полутора часов, а после двенадцати три часа были посвящены занятиям гимнастикой или фехтованию, или же прогулке по парижским паркам. Некоторые играли в футбол или ездили верхом. Школьная форма отсутствовала.

«Мечешь бисер перед свиньями… Вот, вероятно, в чем загвоздка: слишком много с ними цацкаемся, ни тебе линейкой по пальцам не ударь, ни дурацкий колпак не надень… Вот меня так учили, и это закалило мой характер!» – подумал Шарль Таллар, слегка покривив душой: на самом деле ему очень нравилось работать в этом вполне либеральном заведении. Он состоял в той группе учителей, что готовила к степени бакалавра. Большой популярностью у учеников не пользовался, однако тридцать две овцы из его отары вполне добродушно ценили педагогические способности и непредвзятость своего пастыря, заметные на фоне остальных учителей. Один-единственный серьезный недостаток все портил: у него совершенно не было чувства юмора. Только мраморная статуя могла не рассмеяться шуткам Гийома Массабьо, лучшего фигляра в классе!

Он вдруг передумал и перед каждым из нулей поставил единичку. А вдруг та, что написала письмо, приходится родственницей кому-нибудь из этих двух балбесов?

Он лихорадочно порылся в памяти. Сочная блондинка, к которой помчался Жак Верньон, когда зазвенел звонок, – была ли это его мать или гувернантка? А кто, интересно, ждал на выходе Фердинанда Гальбье?

Он приметил еще одну женщину, кудрявую брюнетку с вздернутым носиком, но как ее зовут, вспомнить не мог. Хорошо бы это была она…

Да какая разница, кто! Сам факт, неужели листок кремовой бумаги, подброшенный ему в портфель, – проделки матери, одного из бесенят, которых он окормляет? Старательный почерк, фиолетовые чернила (явно у сына позаимствовала), уверенный нажим, вычурная неразборчивая подпись, различимо только заглавное Л: явно писала женщина.

Месье!

Это я положила письмо в ваш портфель, пока вы расплачивались в лавке мясника после занятий в школе.

Я решилась написать вам лишь потому, что сама убедила себя в полной обоснованности моей просьбы. Сколько бессонных ночей мне это стоило! Однако, по зрелом размышлении, я уступила и прошу вас встретиться со мной в среду, 1 ноября, в полночь в Часовом тупике у подножия Монмартра. Странное время, странное место, подумаете вы. Увы, мое положение обязывает меня быть осторожной. Поэтому я предпочла бы встретиться подальше от дома, там, где меня никто не сможет узнать и увидеть нас вместе.

На протяжении долгих недель я привыкала к удовольствию каждый день видеть вас, это превратилось в какое-то наваждение…

«”…привыкала к удовольствию каждый день видеть вас, это превратилось в какое-то наваждение…“ – красиво изъясняется, а?» – спросил Шарль Таллар у своего отражения в зеркале, прежде чем продолжить чтение.

Ваше присутствие в моей жизни стало мне так же необходимо, как вода, как пища, я собираю по крохам те краткие встречи, которые мне никак не удается продлить.

Вот почему я в конце концов решилась на эту бессмысленную просьбу о тайном свидании.

Может быть, вы будете разочарованы, может быть, оттолкнете меня. Что поделаешь! Кто не рискует, тот не выигрывает. Если я окажусь в вашем вкусе, не пытайтесь воспользоваться моей слабостью. Но что это я, как я могу предположить, что вы измените правилам хорошего тона: вы ведь джентльмен, это видно по всем вашим манерам. Так что до завтра, жду и надеюсь…

Л.

Он подошел к окну и прошептал: «Леони? Люси? Луиза?»

Задумчиво застыл, глядя на улицу. Сквозь занавеску различил силуэт своего соседа по лестничной клетке, Вилфреда Фронваля, который возвращался из кафе, где убивал время за игрой в домино с другими завсегдатаями. А если это он – автор загадочного послания? Способен ли он на такое низкое коварство? Шарль Таллар принялся прикидывать так и сяк, поглядывая на плетущуюся к дверям фигуру бывшего торговца-филателиста. Ключ повернулся в замке, дверь скрипнула. Взвесив все за и против, он отверг это предположение.

Едва въехав в это буржуазное жилище, Шарль Таллар завел дружбу с этим соседом, шестидесятилетним стариком с вкрадчивыми манерами, который постоянно предлагал ему свою помощь и старался услужить. Вилфред Фронваль, казалось, обладал каким-то шестым чувством, он угадывал мысли и намерения Шарля Таллара, прежде чем тому они даже в голову приходили. Так, например, он принес ему кофемолку и сковородку, когда еще коробки с вещами предыдущего квартиросъемщика стояли в коридоре, и тут же рассказал, в каких магазинах что нужно покупать. Он к тому же многократно приглашал Шарля на аперитив в своей вотчине, называемой «Фасоль».

И постарался наладить своему протеже тесный контакт с нелюбезной хозяйкой этого питейного заведения Каролиной Монтуар.

– У вас будет у нее своего рода кредит, это вам пригодится, если вдруг нет наличности. Главное, неустанно повторяйте ей, что вам так нравится, когда она напевает что-то из Бизе, ей медведь на ухо наступил, но она мнит себя второй Эммой Кальве[33]33
  Эмма Кальве (1858–1942) – французская оперная певица.


[Закрыть] не нужно ее разубеждать, и у вас с ней будут отличные отношения!

Через пару месяцев до Шарля Таллара дошло, почему некоторые посмеиваются, когда он и его покровитель заходят в бистро. Как он был наивен! Вот почему старик его поглаживал то по руке, то по коленке!

– Будьте с ним поосторожнее, ему нравятся мужчины, это может повредить вашей репутации, и на работе узнают – будут неприятности, – шепнула ему как-то вечером Каролина Монтуар.

К удивлению и огорчению Вилфреда Фронваля, Шарль Таллар с тех пор отказывался пропустить с ним стаканчик и вообще бежал его как чумы. Он и сам расстраивался по этому поводу, потому что знал, что старый филателист был счастлив, что кто-то готов смотреть его альбомы с марками, и вовсе не собирался покушаться на его честь. Однако тот факт, что письмо было подброшено в портфель, свидетельствовало не в пользу старика.

«Ну если это он, то он как минимум принял меры предосторожности, назначив встречу подальше от школы».

Основной вопрос заботил Шарля Таллара: какой костюм ему надеть на свидание. У него, правда, все равно их было только два, так что выбор был невелик: коричневый или бежевый?

В лужах на тротуаре отражались огни витрин и фонари экипажей, проносящихся в сторону бульвара Бон-Нувель. Жозеф не испытывал никакого желания присутствовать на специальном представлении пьесы «Дегенераты!», хоть афиша и уверяла красными большими буквами:

МЕСЬЕ МИШЕЛЬ ПРОВЕНС

НАШЕЛ СЛОВА И МЫСЛИ,

ТОЧНО ХАРАКТЕРИЗУЮЩИЕ НАШУ ЭПОХУ.

Он увидел, как перед окошками касс образовалась большая очередь. На протяжении более семидесяти лет публика высоко ценила театр «Жимназ», прославленный такими именами, как актрисы Рашель и Дежазе, драматурги Эжен Скриб, Александр Дюма-сын, Эмиль Ожье и Октав Фейе.

Жозеф смешался с толпой, чтобы послушать, что говорят ценители искусства. Там были дамы, обожающие сентиментальный театр, романтические хитросплетения сюжета, сорванные украдкой поцелуи – эти просто на дух не выносили серьезных сюжетов. Были ненавистники единого оформления спектаклей, хулители любовных треугольников, снобы, гордящиеся местом в партере.

Жозеф записал кое-какие соображения в блокнот: вдруг ему взбредет в голову идея написать пьесу. Набросал портреты людей, читающих газету, сидя на складных стульях в тени зонтиков. Под навесом-маркизой женщины вяжут, другие укачивают свертки с пищащими младенцами. Нищие студенты жмутся к мидинеткам[34]34
  Мидинетка (устар.) – молодая парижская швея.


[Закрыть], которые сами не в состоянии приобрести что-то получше балкона второго яруса или галерки.

У входа в театр толпились торговцы билетами по сниженным ценам. Жозефу предложили последнее свободное кресло в партере, он помотал головой.

«“Дегенераты!”, вот уж повезло так повезло, я и так уже намучился с этой нудятиной “Мадемуазель Морассе”, премного благодарен! Хоть бы это еще не тянулось до самой ночи!»

Он направился в сторону бульвара Пуассоньер, средоточия больших ресторанов и пивных, бросил беглый взгляд на кричащий рекламный щит газеты «Ла Либр Пароль», мельком посокрушался по поводу былого величия ресторана «Бребант», превратившегося в скверную забегаловку. Потом, опасаясь упустить подходящий момент, вернулся.

Он сказал Айрис, что задержится в магазине, поскольку надо подготовиться к праздникам в конце года, но ему вовсе не улыбалось прийти на улицу Сены за полночь. Хотя желудок настойчиво требовал пищи, он удержался от искушения поужинать в пивной, из которой неслись завывания цыганского квартета. Повернул на улицу Луны, купил молочный хлебец и уселся на скамеечку, освещенную огнями ресторана «Маргери». Он рассматривал густо накрашенных девиц, по всей видимости, танцовщиц или певиц легкого жанра, которые спешили в кафе-шантаны, где им предстояло выступать, чтобы потом, расхристанными и растрепанными, в ночи так же спешить по домам.

Внезапно ему открылся весь абсурд ситуации. Буквально через пару недель весь этот привычный ход событий будет уничтожен появлением кометы. Смеяться тут или бояться? Он вынул из кармана «Конец мира», роман Камиля Фламмариона, открыл его на отмеченной странице:

Вопреки всем ожиданиям, 13 июля в пятницу день выдался прекрасный…

Цифра 13 поразила его. Он впился зубами в булочку, откусил кусок. Интересно, автор произвольно выбрал эту дату или что-то имел в виду? Проглотив, продолжил чтение:

Звезда, угрожавшая гибелью, повисла над головами… Через пять дней побледневшие от ужаса люди либо вздохнут с облегчением, либо испустят последний вздох…

Он закрыл книгу. Что толку вечно дрожать и обливаться холодным потом? Жозефу внушал надежду тот факт, что катаклизм, который станет концом всего живого на Земле, знаменитый ученый назначил на XXV век.

«Все-таки время еще есть, – утешал он себя. – Вот странно-то: я только и делаю, что занимаюсь серийными убийствами, а сам терпеть не могу смерть. Ладно, забудем».

Чтобы как-то убить время, он тщательно изучил программку пьесы «Мадемуазель Морассе», которую выудил утром из кучи подобных бумажек, проведя раскопки в подвале их магазина. Имя Робера Доманси было записано самым мелким шрифтом.

Публика начала выкатываться из театра уже в четверть одиннадцатого – это приятно удивило Жозефа. Предъявив пресс-карту, которую ему выдал Антонен Клюзель, редактор «Паспарту», он двинулся навстречу потоку зрителей в сторону гримерки. Артисты снимали грим: мадам Мегар, Дюлук, Тутен, месье Гранд, Шотар и Готье принимали своих поклонников. Жозеф поинтересовался, не может ли кто-нибудь из них рассказать ему что-нибудь по поводу погибшего актера, Робера Доманси. Ответом ему были недоумение, отказ или же воспоминания, слишком незначительные, чтобы чем-то помочь расследованию – в общем, неутешительный итог.

Он расстроился и решил убраться восвояси. Но тут почувствовал. Что кто-то хлопает по плечу. Он заметил приятного молодого человека, симпатичней не придумаешь: кудрявый блондинчик, голубоглазый, в рубашке без пиджака.

– Я так понял, вы были приятелем Робера Доманси? Меня потрясло это убийство, я его хорошо знал, его ждала блестящая карьера в «Комеди-Франсез». Какая несправедливость!

Жозеф отвел его в сторонку.

– Я журналист, если хотите, я не буду упоминать вашего имени.

– Наоборот, это будет хорошая реклама, меня зовут Рафаэль Субран, мне надоело говорить «кушать подано» и открывать героям двери! Я одно время учился в Консерватории вместе с Робером. Он был очень талантлив.

– Я нашел тут программку спектакля «Мадемуазель Морассе», так там его имя в лупу едва разглядишь.

Рафаэль Субран вздохнул. Его улыбка стала еще шире. Что-то в ней появилось неуловимое, неопределенное, такое, чему Жозеф не мог подыскать определения. Помолчав, актер ответил:

– Да, роль была незначительная, но ему удалось сорвать аплодисменты. Жаль, что у него была тенденция к… ну как вам сказать? Чему-то вроде душевной усталости.

Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, Рафаэль Субран щелкнул каблуками – вероятно, это означало прощальное приветствие.

– Что вы пытаетесь мне растолковать?

– Я не пытаюсь: я в этом уверен. Робера в какой-то момент застукала кассирша, когда он пытался позаимствовать часть выручки. Достаточно скромную сумму, я знаю об этом. Ему простили. Не стоит писать об этом в статье. Порочить умерших, особенно убитых, – недостойное занятие. Робер очень переживал из-за своего срыва. А кстати, полиция уже кого-то подозревает?

– Расследование только начато, пока все туманно.

– Я надеюсь, что удастся поскорее поймать и казнить преступника. Убийство актера, даже если он и не ангел во плоти, это преступление против драматического искусства. До свидания, мсье, и запомните мое имя: Рафаэль Субран, ни «д», ни «т» на конце, просто «н».

Едва он повернулся, чтобы уйти, Жозеф наконец нашел определение для его улыбки: плотоядная!

«Друг называется! Вот лицемер… Идеальный подозреваемый, кстати».

Отправившись за заслуженной порцией вырезки с печеными яблоками, Жозеф решил записать этот разговор. А может, еще побаловать себя пирогом с абрикосами? Он обещал себе оставить кусочек для Артура. Он чувствовал потребность объединиться с сыном, чтобы любимая жена Айрис, все больше уходившая в свою литературную деятельность, и лапочка-дочка Дафна, в которой души не чаяла Эфросинья, не развели дома полный матриархат.

Спрятавшись в тени между двумя рядами кресел, Рафаэль Субран проследил, как уходил «журналист». Он удовлетворенно вдохнул носом запах, оставшийся в зале после представления: смесь пота, духов и пыли. Это была его атмосфера, самая подходящая для такого любителя половить рыбку в мутной воде.

Глава шестая

Среда, 1 ноября

Газовые горелки книжного магазина «Эльзевир» безуспешно старались пробить серый сумрак дождливого утра. Некоторые завсегдатаи решили не обращать внимания на ливень и явились-таки в магазин. Теперь они рассматривали поступившую новинку – несколько книг семнадцатого века, стопочкой лежащих на столе. Жозеф был настороже. Кэндзи выглядел настоящим денди в шелковой темно-синей рубашке, жилете цвета морской волны и черных шерстяных брюках, сидел на своем обычном месте за конторкой. Он делал вид, что записывает информацию для нового каталога. Однако если бы кто-то из клиентов полюбопытствовал и наклонился над его блокнотом, он был бы очень удивлен, обнаружив вместо записей круги, спирали, цепочку муравьишек и даже лягушку. Это означало, что достойный господин Мори был погружен в женевское издание «Орлеанской девственницы» Вольтера, предваряемое «Эротическим предисловием», называемым «английским». Восемнадцать иллюстраций – рисунков Марилье и гравюр Дюфло – представляли непристойные утехи и анатомические подробности, которые явно оказались по вкусу любителю японских эстампов.

Но, к большому сожалению Кэндзи, ему пришлось захлопнуть книгу – тяжелый том с пурпурной сафьяновой обложкой и золотым тиснением. Возле камина внезапно возник Ихиро Ватанабе и принялся тараторить, жестикулируя с риском расколотить бюст Мольера:

– Мори-сан, я могу обогатить ваши знания о различных странностях и диковинах! Вы никогда бы не подумали, но между двадцатью и двадцатью пятью годами люди отводят на флирт примерно полчаса в день, и это время неустанно уменьшается: между сорока и шестьюдесятью это уже четверть часа. К концу своего земного существования мужская особь приблизительно двести семьдесят дней тратит на ухаживание за женщинами. Неслыханное транжирство!

– Позвольте мне с вами не согласиться, это весьма благодарное занятие. И кстати, думаю, что эти цифры значительно занижены. Простите, что вынужден прервать дискуссию на столь животрепещущую тему, мне нужно работать, – пробурчал Кэндзи, пытаясь обуздать пальцы на правой руке, лежащей на обложке, – они судорожно сжимались в кулак.

– Все эти статистические данные, Мори-сан, нам следует обобщить в одной книге. Давайте напишем ее вместе, вы и я. Заработаем много денег, – как ни в чем не бывало продолжал Ихиро Ватанабе, словно не расслышав его.

Тут, к живейшему облегчению Кэндзи, консьержка соседнего здания принялась трезвонить в дверь. Она обычно приносила лишь дурные вести, однако Кэндзи с благодарностью поцеловал ей руку, когда она ввалилась в магазин. Ихиро Ватанабе, который боялся ее как огня, тут же скрылся в служебное помещение.

– Ох, горе мое горькое, кузен Альфонс попал в беду! Угораздило же его связаться с этой корридой в прошлом месяце! Он все не может оклематься после падения, и кто, как вы думаете, кто должен ездить навещать его в больнице Монморанси? Это ж надо так! Все ноги стерла!

– Коррида? Где это? – поинтересовался мсье Мандоль. Бывший профессор французского колледжа вошел на мгновение раньше и уже, производя немалое разорение, ожесточенно рылся на полках в поисках «Секретной миссии Мирабо в Берлине», сопровождаемой предисловием и комментариями Генри Вельшингера.

– В Дёйе, возле Ангена, бык пробился через ограничительные барьеры к публике, результат: человек пятьдесят ранены, шестеро из них тяжело, – уточнил Кэндзи.

– Дёй-ла-Барр? Это шутка такая?

– Нисколько. Пожалейте Ромито, его прикончили.

– Кто такой Ромито?

– Бык. И префект департамента Сена и Уаза выпустил указ, запрещающий бои быков, – продолжал Кэндзи, с трудом сдерживая смех.

– Давайте-давайте, издевайтесь, бедняга Альфонс был одной ногой в могиле! Придержали бы язык!

Джина, которая спустилась с винтовой лестницы, ведущей на второй этаж, возмущенно ахнула. Она ненавидела, когда мучают животных. В этот же самый момент Таша, одетая в лиловое драповое полупальто, толкнула входную дверь.

– Что-то случилось с Виктором? – спросил Кэндзи. Он был слегка обеспокоен таким наплывом людей, а компаньон тем временем наслаждается выходным днем.

– Он прекрасно себя чувствует, собирался покататься на велосипеде в Люксембургском саду, а я отказалась, мне не нравится ездить по городу, да еще когда дождь моросит.

– А кто же с малышкой? – забеспокоилась Джина.

– Мадам Бодуэн. Мам, я получила письмо от Рахили, пойдем-ка отойдем и вместе его прочтем, – она показала рукой на служебное помещение.

Кэндзи посмотрел им вслед.

Они вытеснили из задней комнатки Ихиро Ватанабе, который немедленно вновь вцепился в него.

– Ну раз такое дело, я возвращаюсь в родные пенаты, – проворчала Мишлин Баллю. Она была крайне недовольна, что этот друг мсье Мори не выказывает ей никакой симпатии.

И быстро ретировалась.

– Эта дама носится, как страус. А знаете ли вы, мсье Мори, что если идти в течение шести лет и трех месяцев со скоростью не менее трех километров, можно четыре раза обойти вокруг Земли?

Кэндзи утомленно кивал головой, а тем временем поглядывал на Джину, которая стояла возле застекленного шкафа, где он держал сувениры, привезенные из разных путешествий. Он увидел, как она вырвала из рук дочери письмо, но не мог различить по губам, что при этом говорилось. Казалось, она охвачена каким-то сильным чувством – скорее радостным, чем печальным. Тут у него зародилось подозрение: а правда ли, что письмо от Рахили? Почему она тогда так разволновалась? Не произнесла ли она имя «Пинхас»?

– Тайное письмо – ловушка или опасность – прошептал он.

Звонок телефона застал всех врасплох – только Жозеф успел подойти. Прислонив к уху трубку, он что-то прокурлыкал и быстро закончил разговор.

– Кто звонил?

– Мама, – ответил Жозеф Кэндзи. – У Артура температура, разрешите мне, пожалуйста, отойти до обеда?

– Вы свободны. Дезертируете, бросаете меня на произвол судьбы! – вздохнул Кэндзи, совершенно ошалевший от высказываний Ихиро Ватанабе.

Едва Жозеф выскользнул за дверь, в магазине появилась Эфросинья, нагруженная двумя корзинками со съестным.

– Ну, как малыш? – поинтересовался Кэндзи.

– Артур-то? Забавный парень, и здоровье железное! Чего нельзя сказать о его бабушке, которая тут надрывается, как вьючный мул таскает и таскает…

Жозеф, задыхаясь, ввалился в комнату и плюхнулся в заваленное детской одеждой и кисточками кресло. Виктор помогал дочери вырезать гирлянду ножницами с круглыми концами и при этом горячо объяснял шурину ситуацию:

– Таша меня подозревает! Из-за этой актрисы, Шарлины Понти, с которой я разговаривал в субботу в «Комеди-Франсез», а еще она вчера сюда приперлась.

– О, вот вы уже выражаетесь как один из персонажей моего романа!

Виктор смутился и с удвоенным рвением принялся вырезать.

– В общем, мне это очень неприятно, но я не смогу продолжить это расследование.

– О нет, только не сейчас, мы не можем все так бросить! Я тоже встречался вчера с одним актером, неким Рафаэлем Субраном, блондином с голубыми глазами, другом Робера Доманси. У него, похоже, рыльце в пушку.

Виктор незаметно показал ему глазами на девочку.

– Деточка моя, взгляни в окно: уже пришла мадам Бодуэн, тебе пора на прогулку!

Алиса надула губы. Большого труда стоило запихнуть ее в непромокаемый плащик и отправить на улицу.

– Это актер из «Комеди-Франсез»?

– Нет, из театра «Жимназ». Он поведал мне, что Доманси позаимствовал деньги из кассы театра, но директор замял дело. Субран настырно интересовался, как идет расследование.

– Эта информация ничего не проясняет в деле. Ну, Доманси не устоял перед искушением, не убивать же за это!

– Вечно вы преуменьшаете мои заслуги! Но у меня есть кое-что на закуску, весьма аппетитное! Вы, наверное, в курсе мифа о Кроносе, которого римляне называли Сатурн?

– Я смутно помню, что его папаша, Уран, спихнул свое потомство в пропасть.

– А что дальше было, знаете? Сатурн отомстил за братьев, зарубив отца косой, и занял его трон. Титан, другой сын Урана, счел себя уязвленным и разгневался на брата. Сатурн был покладист по натуре, поэтому он обещал подвинуться на троне и уступить ему местечко, а также поклялся проглатывать всех своих детей мужского пола сразу после рождения. Рею, сестру и жену Сатурна – античные боги были терпимы к инцесту, – совершенно не устраивало такое обращение с ее отпрысками. Чтобы спасти сыновей, она подкладывала мужу камни, завернутые в пеленки.

Виктор почесал затылок.

– Точно! Я же знаю эту легенду, кажется, мне Кэндзи рассказывал в Лондоне. Здесь таится аллегория, как и в большинстве греческих мифов. Время разрушает все, что само породило!

– Поддельная миниатюра, три больших камня, завернутых в белую ткань, клепсидра… Все приобретает тайный смысл. Но к чему пакетик с зернами пшеницы, черный гравий и плюшевый крокодил?

– Думаю, что это атрибуты времени в представлениях древних. Давайте зайдем, у меня в мастерской несколько словарей, – предложил Виктор, уже забыв о своем недавнем решении прекратить расследование.

Библиотека располагалась между двумя полотнами: одно изображало прогулку кошек во время Тронной ярмарки, второе было вольной вариацией на пасторальные сцены у Николя Пуссена[35]35
  Николя Пуссен (1594–1665) – французский художник-классицист.


[Закрыть]. Виктор схватил толстый том, который принялся нетерпеливо перелистывать, потом радостно зацокал языком.

– Вот оно. Если в Греции Кронос был богом времени, в Италии Сатурн был покровителем урожая. Слово «сатор» означает сеятель. Потому и пшеничные зерна. Празднование Сатурналий происходило в декабре. Сатурн представал перед зрителями с косой, а у его ног стояли песочные часы и лежал крокодил, священное животное в Древнем Египте, символ разрушения.

– Наш преступник одержим идеей временно́го потока?

– Или же, наоборот, он хочет привлечь внимание к мысли о быстротечности жизни, тут сразу не разберешь. Вот тут еще в статье написано, что Сатурн – отец истины, поскольку бег минут вызывает самые строгие мотивации. В Средневековье каждый бог ассоциировался с определенным металлом. Сатурну соответствовал свинец.

– Поэтому черный гравий! Как тщательно он продумал мизансцену!

– Жертва не случайна. В прошлом Робера Доманси таится ключ к разгадке его убийства.

– Что возвращает нас к нашему расследованию. Вы не имеете права бросить все на полпути. Ох!

Жозеф остановился, остолбенев, перед открытым альбомом с зарисовками. Остроносая женщина в бальном платье с пелериной стояла у оттоманки с веером в руке. Ему сразу стало понятно, кто это.

– Валентина, – прошептал он.

Его первая любовь. Та, что сводила его с ума в те времена, когда он был простым приказчиком, а она впервые появилась в магазине в сопровождении своей тетки, Олимпии де Салиньяк.

Виктор закрыл блокнот, прижав его пальцами. Перед глазами пронеслась картина: Бони де Пон-Жубер, который трется возле Таша.

– Я пока не отказываюсь, временно. Нужно воспользоваться сведениями, которые мне обещала сообщить эта актриска из «Комеди-Франсез». Сейчас переоденусь и отправлюсь в Пале-Рояль.

Жозеф безнадежно проводил глазами блокнот в руках у Виктора.

– Понял. Удаляюсь. Вы мне расскажете, если что-то выяснится?

– Давайте завтра встретимся. Ни слова, ни намека в магазине на наши дела, договорились? Я устрою так, чтобы мы могли пообедать где-нибудь в городе.

* * *

В саду Пале-Рояль появился народ – обрадовавшись, что гадкий моросящий дождик наконец закончился, самые смелые вышли на прогулку. Робкое солнце освещало на одной из окрестных лужаек уменьшенную модель пушки, которая палила в полдень, если небо было чистым. В галерее Монпансье женщины в вуалетках разглядывали витрины с украшениями. Под аркой пряталась пышнотелая торговка лотерейными билетами, которая налетела на Виктора, потрясая в воздухе связкой своих листочков.

– Попытайте счастья, господин!

Он ускользнул от нее, вышел из аркады на центральную аллею. Женщина, которая сдавала в аренду стулья, пряталась за деревом, выслеживая ослабевших пешеходов и любовные пары. Он увернулся и от этой. Тут его внимание привлек пожилой господин в цилиндре, который разбрасывал в воздухе крошки хлеба. Затем старик положил несколько зернышек на ладонь в ожидании, когда с деревьев и из чахлых кустов к нему за угощением слетится птичий народ. Голуби и синицы били крыльями, их опережали шустрые воробьи. Эти маленькие нахалы присаживались людям на плечи и буквально вырывали еду изо рта. Подкравшаяся хозяйка съемных стульев объяснила Виктору, что старик, бывший наборщик в типографии, обладал тем же даром, что и его младший брат, лучший друг луврских ворон, которых он кормил кусочками сырого мяса.

– Говорят, пятьдесят птиц даже присутствовали на его погребении. А этот брат такой же, стоит ему только появиться, налетает вся мелюзга! Они вон какие жирные, перышки блестящие, видите? И никого не боятся, только поливальщика со шлангом. Налетают на него всей стаей!

Вдруг появилась Шарлина Понти, которая наблюдала всю сцену с галереи Валуа.

– Вы уж извините меня за опоздание, господин букинист, и пойдемте-ка подальше от этих тварей, я не хочу подцепить орнитоз.

– Вообще-то орнитоз переносят только попугаи разных видов.

– Балаболка, с которой вы общались, явно из той же породы!

Она увлекла его к маленькой парикмахерской, зажатой между фотографией и магазином подарков, в витрине которого висели короны, гирлянды, звезды и ленты. Шарлина Понти долго разглядывала выставленные медали, затем богемские вазы. Солнечные лучи, слабые и неяркие, тем не менее играли на поверхности кристаллов и отбрасывали блики на меню ресторана.

– Ням-ням, какое соблазнительное меню! Корюшка из Лаго-Маджоре, ростбиф по-арденнски, клубничное мороженое из Велизи-ле-Буа… Угостите меня в «Большом Вефуре»?

– Мы здесь не затем, чтобы изображать туристов, – проворчал он, отойдя так, чтобы она отвернулась от витрины. – Ваше время слишком дорого, вас ждут Мельпомена и Талия.

– Это кто такие?

– Музы трагедии и комедии. Что такое вы мне собираетесь сообщить, из-за чего стоило прерывать мой обед, сердить мою жену и уноситься, как ветер?

Она остановилась перед витриной торговца свинцовыми фигурками и переклеила мушку на щеке. И одновременно с этим не забыла выпятить зад и расстегнуть пальто.

– Застегнитесь, вы зря растрачиваете ваши усилия. Подхватить пневмонию гораздо вероятнее, чем орнитоз.

– Ну вы и злюка! Поверьте, я очень огорчена, что расстроила вашу даму. Между тем она, думаю, не страдает от своей внешности, просто очаровашка, между нами. Ладно, хватит испепелять меня взглядом, у меня интересная информация по поводу Робера Доманси. И поскольку сейчас мне предстоят большие расходы…

– У вас хватает наглости еще просить вознаграждение?

– Да так, самую малость, что уж там, просто помочь молодой талантливой актрисе, оказавшейся на мели…

Виктор, недовольно фыркнув, извлек из кармана монету в сто су.

– Этого хватит?

– Целое состояние! С самого Нового года таких денег в руках не держала! Робер мне, небось, такого не подбрасывал!

– Ну, не стоит преувеличивать, – заметил Виктор, улыбнувшись, – все-таки так приятно доставлять людям радость!

Она взвесила монету на ладони, оглядела с восхищением.

– Она так сверкает, что я не уверена, решусь ли ее потратить.

Они пошли дальше, так и не заметив, что за ними еще с момента встречи в галерее Бовэ издали следит какой-то человек.