Текст книги "Подружки"

Автор книги: Клод Фаррер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Клод Фаррер
Подружки

Глава первая,
в которой прекрасная Селия, чтобы благопристойным образом предстать перед читателем, пробуждается от сна под вечер и надевает пеньюар из сюры[1]1
  Сюра – индийский тонкий шелк двойного плетения.


[Закрыть]

На ночном столике будильник громко зазвонил. Внезапно проснувшись, Селия сначала потянулась, раскинув крестом руки и вытянув одну за другой ноги, потом вскочила среди сброшенных простынь и одеял, положила голову на руки и, опершись на локти, удостоверилась, что и в самом деле было уже пять часов; пять часов пополудни, разумеется.

– О! вот тебе и на! А маркиза обещала приехать к чаю раньше других!

Она закричала так громко, как будто звала глухую:

– Рыжка!

Девчурка лет тринадцати с волосами цвета моркови приоткрыла дверь и просунула растрепанную голову.

– Тебе хотелось, верно, чтоб я проспала до самой ночи, а? Ты, что ли, поставила будильник на этот час?

– Черт возьми! Да. Как всегда!

– Как всегда! Ах ты, дуреха! А мои гости, что должны приехать к чаю? Это тоже как всегда? Иди сюда, я тебя отшлепаю!

– Очень нужно! Ведь ваши гости не так еще скоро приедут, оставьте, госпожа Селия! Не вылезайте из постели, не стоит. К тому же горячая вода для умывания готова.

– Да ты смеешься надо мной? Умыванье? Это успеется еще перед обедом или после него. А сейчас принеси мне полотенце и одеколону. Вот так. И мой пеньюар. Не этот! Белый, из сюры! Да ты, кажется, не знаешь, что такое сюра?

– Нет, черт возьми!

– Убирайся, дура! Ты уже намозолила мне глаза! Брысь!

– Не помочь ли вам надеть пеньюар?

– Ты? Да ты разорвешь, если взглянешь на него. Ну, живо! Проваливай!

– Право же…

– Ты еще здесь?

Одна из соломенных сандалий, ожидавших ног хозяйки, брошенная ловкой рукой, хлопнула по самому плотному месту хилого тельца. Вслед за этим последовало стремительное бегство, сопровождаемое шарканьем шлепанцев по плитам коридора.

Стоя в дверях, «мадам» Селия преследовала Рыжку несколько запоздалыми распоряжениями:

– Поставь чайный стол на террасу! Выбери скатерть с вышивкой! Достань из футляра ложки!..

Но Рыжка ничего не слышала. Она уже скрылась на кухню и скакала там, выкрикивая во все горло голосом более пронзительным, чем свистулька, последнюю модную шансонетку тулонского Казино:

– «Поцелуй меня, Нинетта, поцелуй меня!..»

И кастрюли, по которым она колотила, как по клавишам, аккомпанировали ее пенью.

Пеньюар из сюры покоился на кресле. Прежде чем надеть его, Селия, совершенно нагая, отворила окна и раскрыла ставни. Ноябрь уже позолотил листья платанов, но в Тулоне ноябрь считается еще почти летним месяцем.

Предвечернее солнце быстро залило золотом и пурпуром всю комнату, а дуновение чистого и прохладного воздуха охватило и наполнило ее всю, достигнув даже теплой еще постели. Прежде чем закрыть окна, Селия подождала, чтобы вечерний ветер освежил ее тяжелые от сна глаза. Оба окна были обращены на Большой Рейд, который широко раскинулся между Сепетским полуостровом и Каркейранскими скалами. По морю скользили три черных броненосца, а вокруг них пламенела вода, поблескивая отсветами голубой стали и розовой меди, – оба металла сливались в пламени.

Но Селия только взглянула на волшебное зрелище. Мгновенно вспомнив о кресле и о пеньюаре из сюры, она остановилась перед зеркальным шкафом и пристально оглядела себя.

Зеркало отражало красивую девушку, высокую, стройную, плотную, с очень ласковыми черными глазами, с очень тяжелыми темными волосами, с полной грудью, круглыми боками и широкими бедрами. Многие уже оценили эту цветущую и здоровую плоть. Когда-то, маленькой и романтической девочкой, Селия горевала, почему она не бледна и не белокура, но в конце концов ей пришлось признать, что она все-таки хороша, – в этом ее убедила успешная торговля своей красотой.

«Мне двадцать четыре года, – вдруг подумала она, слегка пощупав пальцами свою кожу. – Двадцать четыре года! Мне еще повезло, что грудь пока держится».

Она вспомнила о своих менее счастливых подругах. Любовь – тяжелое ремесло: оно грызет, изнашивает и пожирает свои жертвы скорее, чем мастерская, шахта и фабрика.

Задумавшись, Селия неподвижно стояла перед своим отражением и так глубоко ушла в свои мысли, что не услышала ни как прозвенел колокольчик у решетки сада, ни как хлопнула входная дверь виллы.

И вдруг кто-то вихрем ворвался в комнату. Это была женщина; она разразилась смехом и набросилась на Селию с поцелуями, так что та успела только вскрикнуть от изумления:

– Это вы, Доре! Боже мой! Извините меня, пожалуйста!

Но Доре, маркиза Доре, как она сама не без шутливой гордости себя называла, совсем не казалась недовольной.

– Извинить вас? За что?.. Вот глупая девочка! Неужели вы думаете, что мне не приходилось видеть дам без рубашек! Можете не сходить с ума по этому поводу! Ведь то, что вы показываете, совсем не так плохо! Оставьте в покое этот пеньюар! Я знаю многих, кто не торопился бы так, как вы, прикрыть такую кожу. И я отлично понимаю, что вам совсем не скучно болтать с вашим зеркалом.

Но дамы без рубашки уже не было. И Селия, достаточно воспитанная и уверенная в себе, быстро овладела тоном самой изысканной вежливости.

– Присаживайтесь, дорогая моя! Нет, нет, не здесь, пожалуйста! Сюда, в кресло!

– Где хотите, деточка! Не церемоньтесь со мной, пожалуйста! На это не стоит тратить времени!

Впрочем, только успев сесть, маркиза Доре уже встала. Быстрая, как трясогузка, она кружила по комнате, переходила от одной вещи к другой, от безделушки к безделушке, от картины к картине, все смотрела, всем восхищалась и все трогала.

Это была женщина лет тридцати, сильно напудренная, сильно накрашенная, очень ярко, но не безвкусно одетая; при всем том весьма приятная и способная нравиться. Она была смела, умна и решительна; быстро и успешно сделав любовную карьеру, она теперь твердо решила, что не станет умирать с голоду на старости лет. Она происходила из низов, из самых низов – и сумела менее чем в десять лет, без всяких унизительных и тяжких компромиссов, достичь сначала независимости, потом роскоши и, наконец, обеспеченности. И, преодолев тысячу и одну трудность, которые часто остаются непреодолимы для многих женщин ее круга, она решила покончить со своей действительной профессией и заняться другой, более почтенной в глазах нашего века – театром. Она готовилась к сцене и уже выступала с пением и танцами перед публикой Казино каждый раз, когда особо торжественный спектакль или годичное «шоу» доставляли ей такой случай.

Она остановилась перед фотографией под стеклом.

– Ваш друг? – спросила она.

– Да, – ответила Селия. И через минуту прибавила:

– Мой прежний друг, потому что теперь мы уже не вместе.

– Да, я знаю, он уехал в Китай. Но ведь вы не поссорились с ним перед его отъездом?

– О нет, нисколько! Но все-таки все кончено. Вы только подумайте: два года плавания! К тому же у нас было условлено, что он берет меня только на время отпуска, не больше. Он был очень добр ко мне, с первого дня до последнего. Я ни в чем не могу упрекнуть его!

– Лейтенант флота?

– Да. Когда я с ним познакомилась, он был еще мичманом. Это случилось в Париже. Он проходил стаж по гидрографии и должен был быть представлен к очередному званию. Мы поселились вместе в день его назначения. Он получил трехмесячный отпуск, чтобы устроить свои дела. По истечении этих трех месяцев его внесли в список отплывающих и он увез меня сюда, в Тулон. Мы прожили здесь две недели, и его назначили на «Баярд».

– Значит, нет еще и шести недель, как вы стали тулонкой?

– Я приехала сюда пятого октября. Считайте… Послезавтра будет шесть недель.

Расчет был прерван тремя ударами в дверь. Голос Рыжки на этот раз звучал вежливо:

– Мадам Селия, чай уже готов!

– У нее есть свой собственный стиль, не всегда выносимый, к сожалению, – сказала хозяйка дома, как бы извиняясь.

– Пустяки! Мы же не императрицы! – весело возразила маркиза.

Но подумав, она прибавила:

– Впрочем, если вы захотите ее пообтесать, я не стану вас отговаривать. Ничто так не притягивает и не удерживает наших друзей, как приличная обстановка и хорошая горничная.

– Ах, наши друзья… – скептически возразила Селия. – Они и внимания не обратят на горничную. Разве для того, чтобы изменить с ней, если она не слишком отвратительна.

– В Париже это, пожалуй, так. Я знаю Париж и живала там. Вообще, там живется нелегко. Но наши здешние друзья совсем не таковы. Да вы сами это увидите, деточка.

Она убедительно потряхивала головой. И, взяв Селию за талию, сама повела ее на террасу, где «чай был уже готов».

Закат рдел таким пламенем, что все небо на западе от самого горизонта до зенита казалось ярко-изумрудным.

В этом чудесно прозрачном небе горели только три тонкие как стрелы облачка. Море отражало их тремя кровавыми бороздами.

– Как красиво, не правда ли? – прошептала маркиза Доре вдруг изменившимся голосом.

Она остановилась на пороге. И ее сильные пальцы властно впились в руку хозяйки.

– Да, – сказала Селия.

Они долго стояли, застыв в восхищении. А потом очень медленно подошли к накрытому столу и заговорили вполголоса, как говорят в церкви.

Наконец Селия стала разливать чай.

– Два куска сахару?

– Один! И совсем немного молока.

Маркиза Доре уже отставила чашку и снова повернулась к закату.

– Как красиво!.. – повторила она.

И помолчав немного, с таинственным видом объяснила Селии:

– Прежде я совсем не замечала, как это красиво. Вот такие закаты. В детстве на них вообще не обращаешь внимания, а потом привыкаешь не смотреть – думаешь, что не стоит: такая обычная штука и повторяется триста шестьдесят пять раз в год. Но вот однажды мне представили… Постойте, это было как раз на улице Сент-Роз!.. Представили одного морского офицера «с тремя нашивками», который в часы досуга занимался живописью. Он проживал в вилле как раз напротив вас и устроил у себя на балконе уютную мастерскую, обставив ее камышовой мебелью из Гонконга и китайскими вышивками. Этот моряк был удивительным человеком, милочка. Три с лишним месяца он был моим любовником, но я не запомнила, чтоб он провел и пять минут без кистей и палитры. Каждый вечер, вернувшись из арсенала, прежде чем поцеловать меня, – а ему нравилось меня целовать, – он хватал клочок бумаги и набор старой пастели и усаживался на окне, «чтобы запечатлеть оттенки тканей, избранных сегодня солнцем».

И все время он изобретал фразы, типа: «Моя маленькая Доре, солнце – это белокурая женщина, не столь красивая, как вы, но еще более кокетливая; такая кокетливая, что каждый вечер меняет цвет своей спальни». Вы сами видите, что он бывал и мил, и остроумен. А в результате, слушая его, я смотрела на спальню солнца и мало-помалу научилась смотреть как надо. Теперь я знаю, как это красиво.

Селия удивленно молчала. Маркиза Доре снова уселась, попробовала чай.

– Великолепный, – сказала она. И опять вернулась к своей теме:

– Это просто невероятно, скольким вещам нас могут научить наши любовники. Очень полезным вещам, если они хоть немного заботятся об этом, а мы хоть немного прислушиваемся к ним.

Селия покачала головой:

– Мои любовники никогда не старались ничему научить меня!

– Ну положим! – сказала маркиза Доре. – Сразу видно, что это не совсем так! Вы говорите как образованная и хорошо воспитанная женщина. Да, да! Не скромничайте, пожалуйста, – я отлично разбираюсь в этом. Клянусь вам, я знаю дам из общества, из настоящего общества, – в нашем ремесле приходится встречаться с разным народом, – которые вам и в подметки не годятся. Они и рады были бы иметь таких подруг, как вы, чтобы придать тон своим five o'clock. Держу пари, что вы не сделаете ни одной ошибки в письме на четырех страницах!

– Очень возможно, но, уверяю вас, что не любовники обучили меня грамматике.

– Ну что ж! Они еще обучат вас литературе. Мне пришлось начинать с азбуки. И если бы я не столкнулась с одним очень терпеливым старичком… – Она захохотала и сразу опрокинула в себя всю чашку чаю.

– Ну вот, – с серьезным видом продолжала она. – Теперь поговорим о самом главном. Вы мне очень нравитесь, деточка. Вы понравились мне с первого взгляда, помните, в ресторане, в «Цесарке». Вы смирно сидели в одиночестве и обедали, как пай-девочка. Я нарочно поджидала вас около умывальника, чтобы заговорить с вами. И сейчас же подумала: «Эту девочку я возьму под свое покровительство, чтобы она не наглупила, как все начинающие…» А позавчера я сама напросилась к вам и обещала привести несколько подруг. Ведь, поверьте мне, в этом все дело – женщин узнают не по первым их любовникам, а по первым подругам; они-то и относят женщину в ту или иную категорию и определяют ее ранг. А если вам не удастся сразу попасть в высшую категорию, вам будет слишком трудно потом самой проламывать туда двери. Говорю вам, что вы мне сразу понравились, и я хочу, чтобы завтра же вы заняли ваше место среди женщин Тулона. Это зависит только от одного: с кем вас увидят сегодня вечером в Казино. Не беспокойтесь: я все приготовила заранее, – вы появитесь там сегодня вечером в самом шикарном тулонском обществе.

Эти слова она подчеркнула решительным жестом. Селия, опершись на локоть, спросила:

– Вы пригласили много дам?

– Нет, – ответила маркиза. – Во-первых, таких, кого стоило бы звать, совсем не так много. А кроме того, даже если бы они и были, я не посоветовала бы вам знакомиться со всеми. Быть знакомой с несколькими – необходимо, так как это указывает на то, что вы одного круга с ними. А если их будет слишком много, это не только не поможет вам, а еще создаст вокруг вас бесконечные ссоры.

– Ссоры и драки, – добавила Селия.

– Драки? О нет! – возразила маркиза. – Не в этом кругу, дорогая моя. Это очень приличная среда, вы сами увидите. Никто не станет вцепляться друг другу в волосы. Но ведь женщинам совсем не требуется выпускать коготки и царапаться, когда они хотят насолить друг другу, вы знаете это не хуже меня. Самое мудрое – это жить со всеми в мире, а чтобы жить со всеми в мире, есть лишь одно средство – жить в стороне. Не будем лучше говорить о нежных подругах, которые льнут к другу, как рубашка к телу, – все эти великие привязанности всегда кончаются какой-нибудь гадостью.

– Знаю, – грустно вздохнула Селия.

– А потому, – прибавила осторожная маркиза, – я решила познакомить вас только с четырьмя – пятью подругами. Если вы полагаетесь на меня, держитесь только их, до поры до времени. Я представила бы вас только двум; будь это возможно – этого оказалось бы вполне достаточно. К сожалению, их почти невозможно поймать. Вы, конечно, уже слыхали о них в «Цесарке» или еще где-нибудь – Жанник и Мандаринша. О, лучше их вам не найти от Оллиульских островов до Черного Мыса. Но сюда в Мурильон их нечего и приглашать. Они не тронутся с места даже для самого шаха персидского. Мандаринша курит опиум. Поэтому она проводит целые дни в своей курильне и выходит оттуда только к десяти – одиннадцати часам вечера. Она обедает, показывается на каких-нибудь пол-акта в Казино или в театре, возвращается к себе домой и опять хватается за трубку. Вот какова она. И очень жаль, потому что Мандаринша – женщина исключительная: хороша как день, умна, образованна, начитанна, чутка. Люди, которые курят не больше нас с вами, часами подолгу просиживают у нее на циновках, чтобы смотреть на нее и слушать ее. Вы сами во всем этом убедитесь, когда встретитесь с ней в один из вечеров – она, конечно, пригласит вас взглянуть на свою курильню, – она никогда не забывает сделать это: она очень мила и воспитанна.

– Я думала, – сказала Селия, – что опиум старит женщин?

– Нисколько. Все это выдумки виноторговцев – те, кто курит, сразу перестают пить. Кроме того, Мандаринша курит совсем не так давно! Ведь ей всего девятнадцать.

– Девятнадцать!..

– Ну да! Здесь все веселящиеся женщины молоды, очень молоды… Здесь не так, как в Париже. Я считаюсь одной из самых старых, а мне исполнится двадцать пять в будущем месяце.

– Вам никто не даст их, – сказала Селия.

Ей дал бы их всякий, потому что ей уже стукнуло все тридцать. Она говорила «двадцать пять», чтобы уравновесить тяжесть тех тридцати пяти, которые ей давали ее подруги. Таким образом, мужчины, взяв среднее число, узнавали ее возраст, вполне соответствовавший ее внешности.

– Ну а Жанник, – продолжала маркиза, – она живет на краю света, в Тамарисе. Туда добираются два или три часа. К тому же она больна, очень больна, бедняжка Жанник!

– Очень больна?

– Очень! Слабая грудь. Кашель, который доведет ее до гроба! А жаль: лучше, чем она, – не найти. Она разобьется в лепешку, чтобы помочь человеку. Вот почему мне так хотелось сразу свести вас с ней. Но это лишь откладывается. Мы с вами непременно отправимся к ней в Тамарис на этих днях; путь туда очень красив, и ее дом – Голубая вилла – тоже.

– Она, наверно, богата, эта Жанник?

– Богата? Бедна, как Лазарь!.. Жанник богата! Господи… Сразу видно, что вам никто о ней не рассказывал. Конечно, не потому, что ей недоставало богатых любовников. Но все, что она получала от них, она раздавала направо и налево. Она никогда ни в чем никому не могла отказать – это ее и погубило. Теперь у нее больше нет любовников – она слишком больна для этого – и ни гроша ни в одном кармане.

– Ну а ее вилла?

– Да это совсем не ее вилла. Эту виллу снимают для нее в складчину ее прежние друзья. У нее было их очень много – сами понимаете, – она начала в четырнадцать или пятнадцать лет, теперь ей двадцать четыре или двадцать пять, и за это время она ни разу не согласилась поселиться вдвоем с кем-нибудь – так она дорожила своей свободой. Ну что ж! Все они оказались настоящими друзьями, и теперь, узнав, что она действительно сильно больна, делают все, чтобы как-нибудь ее вылечить.

Селия, напряженно слушавшая все это, вздрогнула и изумленно подняла брови.

– Ну да, – прошептала она и широко и удивленно раскрыла рот, – если это так… Если такие любовники…

Она не докончила начатой фразы. Но широко раскрытые глаза говорили за нее. Маркиза Доре улыбнулась от патриотической гордости – она была «тулонкой из Тулона» – и заключила:

– Я уже говорила вам, деточка, и вы сами скоро в этом убедитесь, – здесь, у нас, совершенно особенные любовники.

Солнце бросило из-за горы свой последний луч, подобный окровавленному копью; он пронзил черные сосны и бросил красный отблеск на оштукатуренную стену виллы. Через минуту наступили сумерки, лиловые как мантия епископа. Подул свежий ветер.

– Ну а если ни Жанник, ни Мандаринша не придут, кого же вы еще пригласили? – спросила Селия.

– Трех очень милых, но незначительных особ, которые находятся на виду у всех, потому что сумели с первого раза попасть на приличных людей. Фаригулетта, Уродец и Крошка БПТ. Да, вы расслышали совершенно правильно – именно Крошка БПТ, ее прозвали так, потому что она дебютировала с лейтенантом флота, заведовавшим беспроволочным телеграфом у себя на корабле. Они знакомы со всем флотом, и это очень хорошо, потому что они познакомят и вас со всеми. Умная женщина не должна все время цепляться за одного и того же друга – нужно двигаться, переходить из рук в руки. Только таким путем приобретается опыт, уменье жить и жизненная философия. Я сама не была бы тем, что я есть сейчас, если бы не посылала к черту всех тех господ, которые во что бы то ни стало хотели хранить меня только для себя. В будущем году я выступаю в Париже в настоящем театре, и поверьте, что мне не придется ездить на репетиции на автобусе. Это так же приятно, как чинить носки «одному-единственному», который рано или поздно все равно бросит свою возлюбленную, чтобы жениться на каком-нибудь денежном мешке. Все зависит от вкуса, конечно. Но я принадлежу к богеме. Я отлично понимаю, что такая женщина, как вы, спокойная, образованная, хорошо воспитанная, предпочитает жить у своего собственного очага. Но, даже если вам нравится вцепляться в одного-единственного любовника, нужно быть еще более осторожной в выборе. Постарайтесь поскорее сменить пятнадцать или двадцать товарищей по постели, у вас всегда будет время выбрать самого лучшего из них.

– Пятнадцать или двадцать, не слишком ли это много?

– Ну что вы? Спросите, что думает об этом Фаригулетта!.. Ведь вы знаете: ей нет еще и пятнадцати. Она самая молодая из всех нас здесь, в Тулоне, но уже вполне со всем этим освоилась. Кстати – который час?

– Уже шесть.

– Однако они являются с опозданием. Хотя в этом нет ничего удивительного: они встали в одно время с вами, и должны были еще успеть заняться своим туалетом. Минут через пять они наверно будут здесь. Господи! Уж не пророчица ли я в самом деле? Вот они и идут, прямо как по команде, вот там, вдоль морской тропинки. Не суетитесь, деточка, – совершенно не стоит вам бежать вниз навстречу им. Уверяю вас, что это не очень важные особы.