Текст книги "Доставка удостоенных"

Автор книги: Клиффорд Дональд Саймак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

– Надо поближе присмотреться к Генералу. Сей человек крайне безумен, но его безумие пронизано такой несокрушимой логикой и обаянием, что требуется немалая проницательность, чтобы обнаружить ее. Он упрям и негибок, его невозможно ни в чем убедить. Он заблуждается намного сильнее, чем любой, кого я когда-либо знал – и все это из-за его военного стиля мышления. Вы никогда не обращали внимания, насколько узколобы военные?

– В своем времени я почти не встречал военных.

– Ну, так оно и есть, уж поверьте. Они разумеют лишь один способ действий. Их умы ничто иное, как сборники уставов, и живут они согласно этим уставам. Они надевают на себя невидимые шоры, не позволяющие им зреть ни направо, ни налево, а лишь вперед. Я полагаю, что нам с вами следовало бы приглядывать за Генералом. Ибо в противном случае он доведет нас до беды. И вот в чем суть: ему необходимо быть вождем. Стремление к лидерству превратилось для него в фобию, вы наверняка заметили это.

– Да, пожалуй. Если припоминаете, я даже говорил с ним об этом.

– Итак, вы заметили. Кое в чем он напоминает мне одного моего соседа, каковой жил через улицу от меня, а в конце улицы обитал дьявол. Мы были добрыми соседями и не подозревали о близости дьявола, но он жил неподалеку от нас. Я полагаю, распознали его немногие, но я-то распознал, и подозреваю, что вышеупомянутый сосед распознал его тоже, хотя мы ни разу и не говорили об этом. Но суть в том, что сказанный сосед, даже распознав дьявола – а он распознал его, говорю я – сохранил с ним добрососедские отношения. При встрече на улице он желал дьяволу доброго утра и даже задерживался с ним потолковать. Я убежден, что в их речах не было ничего греховного – они просто останавливались, чтобы перемолвиться словцом-другим. Но неужто вы не разумеете, что зная, где сокрыт диавол, мой сосед не уподоблялся ему? Если бы я упомянул об этом в беседе с ним, указав, что ему не следует уподоблять себя означенному дьяволу – чего, разумеется, я не сделал – я уверен, что он уведомил бы меня, что он веротерпим, и не питает предубеждения ни против евреев, ни против черных, ни против папистов или прочих людей иного сорта; а не будучи предвзятым по отношению к упомянутым, он не может предвзято подходить и к проживающему по соседству диаволу.

Мне кажется, во Вселенной есть нравственный закон, что есть вещи добрые и есть вещи скверные, и каждому из нас надлежит отделить доброе зерно от плевел. Ежели мы намерены быть нравственными людьми, то должны знать отличия меж ними. Причем я вещаю не об узости религиозных воззрений, хотя и должен признать, что зачастую они оказываются весьма близорукими, а о человеческих поступках во всем их многообразии. Я прекрасно сознаю, что мнения некоторых совершенно неверующих людей являются весьма и весьма существенными, хоть я и не согласен с ними. Я не соглашаюсь, ибо полагаю, что человек нуждается в опоре, предоставляемой ему верой, нуждается в собственной, испытанной вере, дабы настоять на своей правоте, или на том, что он принимает за правоту. – Пастор остановился и повернулся лицом к Лэнсингу. – Я провозглашаю сие, хотя не исключено, что поступаю подобным образом только по привычке. Дома, посреди своей грядки турнепса и в белом доме, обращенном к тихой зеленой улице – тихой несмотря на близость дьявола, жившего на расстоянии всего лишь квартала, – я знал, что к чему. Я ощущал такую же решительность, такие же самоуверенность и уверенность в собственной правоте, как и всякий иной. В своей приходской церквушке, такой же тихой и белой, как мой дом, я мог стоять и вещать пастве о добре и зле по любому поводу, как бы глубок или тривиален он ни был. Но ныне я пребываю в растерянности. Ныне часть моей прочной самоуверенности испарилась. Прежде я испытывал уверенность – но теперь я не уверен ни в чем.

Пастор прервал свою речь и по-совиному взглянул на Лэнсинга.

– Не знаю, зачем говорю вам это. Именно вам, а не кому-либо иному. Знаете, почему я заговорил с вами?

– Даже не представляю, – отозвался Лэнсинг. – Но раз вы хотели поговорить, я выслушал вас с удовольствием. Если вам стало легче, то я рад, что выслушал.

– А разве вы этого не ощутили? Что вас бросили?

– Я бы не сказал.

– Пустота! – воскликнул Пастор. – Ничто! Это ужасное место, это подобие ада! Именно это я всегда и возвещал, я говорил своим прихожанам: ад – не собрание пыток или унижений, но небытие, утрата, потерянность, завершение любви и надежд, чувства человеческого достоинства, силы верования...

– Человече, – заорал в ответ Лэнсинг, – да возьмите же себя в руки! Не позволяйте себе поддаться влиянию этих мест! Не думаете же вы, что мы все...

Пастор простер руки к небу и взвыл:

– Боже мой, Боже мой, для чего Ты меня оставил?! Почему, о Господи...

А с холмов за городом ему откликнулся другой вой, другой вопль отчаяния. И этот вопль отчаяния был полон такого одиночества, что оно ледяным прикосновением останавливало сердце в груди – такого одиночества и потерянности, что в жилах стыла кровь. Подвывающий, хнычущий вопль летел над брошенным тысячелетья назад городом, вонзался в жестокое небо и обрушивался на город. Такой вой мог принадлежать только бездушной твари.

Зарыдав, Пастор сжал голову руками и отчаянно ринулся в сторону стоянки, выбрасывая ноги далеко вперед и раскачиваясь из стороны в сторону. Порой он спотыкался и, казалось, вот-вот упадет, но всякий раз он ухитрялся удержаться на ногах и продолжить бегство.

Лэнсинг устремился следом, не питая, впрочем, особых надежд догнать Пастора, в глубине души испытывая благодарность за то, что того не удастся догнать. Да если и догнать – что с ним делать?

И все это время небо содрогалось от доносившегося с холмов жуткого воя – там выплакивало свою тоску нечто ужасное. Лэнсинг ощутил, как его грудь сковывает холод чужой боли, будто медленно сжимающаяся исполинская ладонь. Он задыхался – но не от бега, а от этих ледяных тисков.

Пастор достиг здания и затопал по ступеням. Бежавший следом Лэнсинг остановился лишь на самой границе озаренного костром круга. Священник рухнул на пол у самого огня, подтянув ноги к груди, охватив их руками и прижавшись лбом к коленям, как плод во чреве матери, словно надеялся таким способ укрыться от всех бед мира.

Генерал опустился на колени рядом с ним, а остальные вскочили на ноги и с ужасом смотрели на Пастора. Услышав шаги Лэгнсинга, Генерал поднял голову и встал.

– Что случилось? – громовым голосом спросил он. – Лэнсинг, что вы с ним сделали?

– Вы слышали вой?

– Да, мы недоумевали, что это.

– Вой и напугал его. Он зажал уши и побежал.

– Просто струсил?

– По-моему, струсил. Он уже давно не в себе. Он завел там беседу со мной, да только в ней было мало смысла, он то и дело перескакивал с одного на другое. Я пытался его утихомирить, но он воздел руки горе и начал вопрошать, почему Бог его покинул.

– Невероятно, – поразился Генерал.

Сандра, занявшая место Генерала возле Пастора, встала, прижав ладони к лицу.

– Он оцепенел. Сплошная судорога. Что мы можем сделать?

– Оставить его в покое, – ответил Генерал. – Сам помаленьку оклемается. Если нет, то мы бессильны.

– Хороший глоток спиртного не повредит, – предложил Лэнсинг.

– И как вы его дадите Пастору? Готов побиться об заклад, что зубы у него стиснуты. Вам придется сломать ему челюсть, чтобы влить в горло хоть каплю. Разве что потом.

– Как ужасно, что с ним это случилось! – воскликнула Сандра.

– Он сам напрашивался, – отозвался Генерал, – с самого начала.

– Как вы думаете, он оправится? – спросила Мэри.

– Я видел нечто подобное в боях. Порой это проходит, порой нет.

– Надо держать его в тепле, – распорядилась Мэри. – У кого-нибудь есть одеяло?

– У меня есть парочка, – сообщил Юргенс. – Я взял на всякий случай.

Генерал отвел Лэнсинга в сторону.

– А что, этот вой среди холмов оказался настолько скверным? Разумеется, мы его тоже слушали, но тут он был сильно заглушен.

– Там было очень скверно.

– Но вы-то выстояли?

– В общем, да. Но я не был на грани нервного срыва, а он был, и притом давно. Он едва-едва закончил рассказывать мне, как Бог его покинул, и тут эта дрянь!

– Трус, – с отвращением сказал Генерал. – Жалкий, инфантильный трус.

– Он не мог ничего поделать. Он утратил контроль над собой.

– Дебелый большеротый религиозный задира, – не утихал Генерал. – Наконец-то его поставили на место!

– Вы будто даже рады этому, – со злостью в голосе оборвала его Мэри.

– Ну, не то чтобы вообще, но все-таки он меня уже начал доставать. Теперь при нас двое калек.

– А почему бы вам просто не поставить их к стенке? – вклинился Лэнсинг. – Ах, пардон, я и забыл, что у вы оставили свою пушку дома!

– Вот чего вы все не поймете, – невозмутимо отозвался Генерал, – это то, что в подобном предприятии непреклонность является ключом ко всему. Чтобы пройти до конца, надо быть непреклонным.

– Вы настолько непреклонны, – заметила Сандра, – что этого с избытком хватит на всех.

– Я вам не нравлюсь, но мне на это плевать. Никто не любит суровых командиров.

– Но в том-то и дело, – бросила Мэри, – что никто не ставил вас командиром над нами. Мы прекрасно обойдемся и без вас.

– А вот теперь я думаю, – сказал Лэнсинг, – что пора поставить точку. Генерал, я сказал вам кое-что нелицеприятное, и готов подписаться под каждым словом. Но я готов взять их обратно, если и вы забудете их. Если мы будем так цапаться, то предприятие, как вы выразились, завершится весьма плачевно.

– Восхитительно, – согласился Генерал. – Слова настоящего мужчины. Лэнсинг, я рад, что вы на моей стороне.

– А я вовсе и не переходил на вашу сторону. Просто я очень стараюсь уладить дело.

– Слушайте, – сказала вдруг Сандра. – Замолчите и послушайте. Помоему, вой прекратился.

Наступило молчание, и все прислушались. Вой действительно стих.

17

Когда Лэнсинг проснулся, остальные еще спали. Съежившийся под грудой одеял Пастор уже немного расслабился. Он по-прежнему пребывал в позе младенца во чреве, но уже не был скован судорогами.

У огня на корточках сидел Юргенс, приглядывавший за кипящим котелком с овсянкой. Кофейник он поставил сбоку от костра на кучку тлеющих углей – чтобы тот не остыл.

Лэнсинг выполз из спального мешка и присел рядом с Юргенсом.

– Как там наш страдалец?

– Спал он довольно спокойно, в последние часы он был в полном порядке. До того его немного полихорадило, он весь так и трясся. Будить я никого не стал, потому что все равно ему бы никто не смог помочь. Я присматривал за ним и поправлял одеяло, чтобы Пастор не раскрывался. Потом он наконец перестал дрожать и уснул. Знаете, Лэнсинг, нам следовало бы взять какую-нибудь аптечку. Почему никто не сообразил?

– У нас есть бинты, обезболивающие и дезинфицирующие средства, и по-моему, в таверне только они и были. Да и потом, остальные лекарства нам вряд ли пригодились бы: среди нас нет ни одного, кто разбирался бы в медицине. Так что даже имея лекарства, мы все равно не смогли бы ими воспользоваться.

– Сдается мне, что Генерал был с ним чересчур груб.

– Генерал напуган, у него и своих проблем по уши.

– Что-то я не заметил.

– Он считает, что отвечает за нашу безопасность, и со стороны такого человека, как он, это выглядит вполне естественно. Его тревожит каждый наш шаг, каждое неверное движение. Он ведет себя, как оберегающая цыплят квочка, и ему это дается нелегкой ценой.

– Но ведь мы и сами с усами, Лэнсинг!

– Ну да, только он так не думает. Наверно, за историю с Пастором, он винит себя.

– Но ведь он терпеть не может Пастора!

– Это так. Пастора никто не любит, он плохой попутчик.

– Так зачем же вы пошли с ним гулять?

– Не знаю. Пожалуй, мне было жаль его – он такой одинокий. Нельзя бросать человека в одиночестве.

– Вы один печетесь за нас за всех. Исподволь, не подавая виду, вы заботитесь о каждом из нас. Вы никому не сказали ни обо мне, ни о том, что я вам рассказал – кто я и откуда.

– Когда Мэри спросила тебя об этом, ты уклончиво попросил прощения, и я решил, что ты не хочешь, чтобы остальные знали.

– Но ведь я же сказал вам. Вы понимаете, о чем я говорю. Я рассказал вам все, я вам доверился. Уж и не знаю почему, но я был уверен, что поступаю правильно. Я хотел, чтоб вы знали.

– Наверно, у меня внешность отца-исповедника.

– Дело не только в этом, – отмахнулся Юргенс.

Лэнсинг встал и направился к выходу. Остановившись на ступенях крыльца, он оглядел площадь. Сейчас она выглядела удивительно мирно. Солнце еще не взошло, хотя восток уже окрасился в нежные тона рассвета, и его мягкий свет расцветил окружающие площадь дома розовым. Позже, при свете солнца, они опять станут рыжими и выгоревшими, но это будет потом. Воздух был напоен ароматом прохлады, а где-то в развалинах чирикали птицы.

Сзади послышалась тяжелая поступь, и Лэнсинг обернулся: по ступеням спускался Генерал.

– Пастор вроде бы немного оправился, – сообщил он.

– Юргенс сказал мне, – откликнулся Лэнсинг, – что под утро его немного лихорадило, но потом он стих и вроде бы уснул.

– Он поставил перед нами проблему.

– Ну-ну?

– Надо заняться делом, прочесать город. Я убежден, что тут есть что поискать.

– Давайте потратим несколько минут и обдумаем это дело. Мы еще ни разу не пытались обмыслить сложившуюся ситуацию. По-моему, вы уверены, что где-то лежит ключ, который откроет нам дверь отсюда и выпустит нас обратно по домам.

– Нет, – возразил Генерал, – вовсе я так не думаю. Я вообще сомневаюсь, что мы когда-либо сумеем вернуться в родные края. Дорога домой отрезана. Но должна найтись дорога куда-нибудь еще.

– Выходит, вы считаете, что нас притащили сюда какие-то чудаки, чтобы разгадали головоломку и нашли путь, на который эти чудаки хотят нас наставить, но собственными силами – вроде крыс в лабиринте?

– Лэнсинг, вы играете роль адвоката дьявола, – пристально посмотрел на него Генерал. – Вот только зачем это вам?

– Пожалуй, это оттого, что я не представляю ни почему мы здесь, ни что должны сделать. Да и надо ли?

– Значит, вы предлагаете поднять лапки кверху и ждать, пока события пойдут своим чередом?

– Этого я не предлагаю. Нам действительно надо поискать какойнибудь выход, но я даже отдаленно не представляю, что искать.

– Я тоже, но искать-то все равно надо! Вот потому-то я и говорю, что перед нами стоит проблема. Мы все должны отправиться на розыски, но оставлять Пастора в одиночестве нельзя. Кому-то придется остаться с ним, и это уменьшит наши силы. Мы теряем не одного, а двоих.

– Тут вы правы – Пастора нельзя оставить одного. Я думаю, Юргенс охотно согласится побыть с ним. Ему по-прежнему трудно передвигаться.

– Юргенс не годится, он нам нужен. У него хорошая голова на плечах. Он по большей части отмалчивается, но соображает. У него острый глаз, он все замечает.

– Ладно, берите его с собой. Останусь я.

– И не вы, вы мне нужны. Как вы думаете, а Сандра не согласится? В деле она стоит немногого. Соображает она в лучшем случае довольно смутно.

– Вот ее и спросите, – ответил Лэнсинг.

Сандра согласилась остаться с Пастором, и после завтрака все остальные двинулись в путь. Экспедицией заправлял Генерал.

– Лэнсинг, вы с Мэри возьмите на себя вон ту улицу и идите вдоль. Если она кончится, тогда переходите на соседнюю и возвращайтесь. Мы с Юргенсом возьмем вот эту, и поступим точно так же.

– А что мы ищем? – поинтересовалась Мэри.

– Любые отклонения от нормы. Все, что привлекает внимание, даже ели это лишь наитие. Интуиция вполне себя окупает. Жаль, что у нас нет ни времени, ни людей, чтобы тщательно осмотреть дом за домом, так что понадеемся на случай.

– Мне подобный поиск кажется чересчур беспорядочным, – возразила Мэри. – От вас я ждала более последовательного плана.

И они с Лэнсингом пошли по указанной улице. Довольно часто дорогу преграждали груды осыпавшейся кладки. Ничего необычного не было видно: их окружали самые обыкновенные каменные дома, притом в весьма плачевном состоянии и практически неотличимые один от другого. Дома были вроде бы жилыми, но утверждать это наверняка никто не решился бы.

Они посетили и осмотрели несколько домов, хотя те, в общем-то, ничем не отличались от остальных, но пренебречь осмотром значило бы уклониться от обязанностей – но так ничего и не нашли. Комнаты были пусты и унылы, а на покрывающем полы ковре пыли не было ни единого следа недавних посещений. Лэнсинг мысленно попытался наполнить эти комнаты счастливыми и радостными жильцами, гомоном голосов и смехом, но эта задача оказалась почти невыполнимой и он в конце концов сдался. Город мертв, дома мертвы, комнаты мертвы. Они умерли слишком давно, и теперь не могут дать пристанища даже призракам. Они утратили память. Не осталось вообще ничего.

– По-моему, это безнадежно, – сказала Мэри. – Мы вслепую ищем нечто неопределенное. Даже если оно здесь, а свидетельства скорей говорят об обратном, на розыски могут уйти многие годы. Если хочешь знать мое мнение, то Генерал просто сумасшедший.

– Пожалуй, он не сумасшедший, просто этим человеком движут безумные побуждения. Даже когда мы были у куба, он был убежден, что предмет наших поисков находится в городе. Разумеется6 тогда он еще думал о городе в другом смысле. Он считал, что здесь мы встретим людей.

– Но раз уж мы их не встретили – наверное, было бы разумнее изменить образ мыслей?

– Для тебя и для меня – пожалуй. Мы способны признать собственные ошибки, мы можем приспосабливаться к меняющейся ситуации, а Генерал – нет. Он намечает план действий и неукоснительно исполняет его. Если он что-то сказал – значит, так оно и есть; он нипочем не передумает.

– И что же нам делать?

– Принять его игру. Прогуляемся вместе с ним еще на несколько миль. Быть может, настанет момент – надеюсь, довольно скоро – когда он начнет поддаваться на уговоры.

– Боюсь, ждать придется слишком долго.

– В таком случае мы сами решим, что делать дальше.

– Первое, что я предложу – это стукнуть по его пустой башке.

Лэнсинг ухмыльнулся, и Мэри ответила ему улыбкой.

– Быть может, это чересчур кровожадно, – продолжала Мэри, – но порой эта мысль согревает меня.

Они отдыхали, сидя на каменной плите, и когда уже поднялись, чтобы идти дальше, Мэри вдруг встрепенулась и бросила:

– Слышишь? По-моему, кто-то кричал.

Мгновение они оцепенев стояли бок о бок, а затем пропущенный Лэнсингом мимо ушей звук донесся снова: слабый, далекий, искаженный расстоянием женский визг.

– Сандра! – крикнула Мэри и бегом бросилась по улице в сторону площади. Она бежала легко, как на крыльях, а Лэнсинг тяжело топал в арьергарде. Путь был нелегок, узкую улицу то и дело преграждали груды камня.

Несколько раз до них донесся визг.

Когда Лэнсинг вырвался на простор площади, Мэри была уже на полпути к зданию. На крыльце стояла все еще визжавшая и яростно размахивавшая руками Сандра. Лэнсинг попытался наддать ходу, но усталые ноги отказались повиноваться.

Мэри взмыла по ступеням и обхватила Сандру руками. Так они и стояли, прижавшись друг к другу. Краем глаза Лэнсинг заметил примчавшегося на площадь Генерала. Тяжело дотрусив остаток пути, Лэнсинг взбежал на крыльцо.

– Что такое? – пропыхтел он.

– Пастор, – кратко ответила Мэри. – Он исчез.

– Исчез?! Но ведь Сандра должна была за ним присмотреть!

– Мне надо было в ванную, – завопила Сандра, – надо было кое-куда зайти. Только на секундочку.

– Ты искала? – спросила Мэри.

– Искала, – взвизгнула Сандра. – Я везде посмотрела.

По лестнице, отдуваясь, поднялся Генерал. Следом за ним по площади тащился Юргенс, подскакивая на одной ноге и отчаянно размахивая костылем, чтобы хоть немного ускорить свой ход.

– Что за переполох? – сурово поинтересовался Генерал.

– Пастор пропал, – доложил Лэнсинг.

– Значит, наш трусишка сбежал. Этот трепло сделал ноги.

– Я пыталась его найти, – всхлипнула Сандра.

– Я знаю, где он, – заявила Мэри. – Я уверена, что он там.

– Я тоже, – бросаясь к двери, выдохнул Лэнсинг.

– Фонарь в моем спальнике, – крикнула ему вслед Мэри. – Он был при мне всю ночь.

Лэнсинг увидел фонарик, подхватил его на бегу, не задержавшись ни на секунду, и кинулся к лестнице в подвал. Сбегая по ступеням, он бормотал под нос:

– Дурак! Непроходимый, беспросветный дурак!

Оказавшись в подвале, Лэнсинг ринулся по центральному коридору, освещая себе путь мечущимся лучом фонарика.

"Может, еще не поздно, – твердил он себе, – может, время еще не ушло", – но знал, что это лишь самообман, что он опоздал.

И оказался прав: он прибыл слишком поздно.

В большой комнате в конце коридора никого не было, и лишь ряд глазков мягко светился в темноте.

Подбежав к первой двери – к той, что выходила в яблоневый мир – Лэнсинг осветил ее фонариком. Засовы, державшие дверь закрытой, были сняты и раскачивались на болтах.

Он потянулся к двери, и тут его сзади настиг удар невероятной силы, швырнув Лэнсинга на пол. Горящий фонарик покатился, отбрасывая во тьму конус света. Лэнсинг ударился головой, и перед глазами вспыхнула россыпь звезд и вспышек света, но он все-таки нашел в себе силы сопротивляться навалившейся сверху гнетущей тяжести.

– Идиот! – орал Генерал. – Что это вы удумали?!

– Пастор, – сдавленно промямлил Лэнсинг. – Он вышел сквозь дверь.

– А вы за ним?

– Ну да, конечно. Я мог бы его найти...

– Вы круглый дурак! – завопил Генерал. – Это дверь в одну сторону. Войдете и не выйдете. Ладно, если я вас отпущу – обещайте вести себя прилично.

Мэри подобрала фонарик и направила его луч на Лэнсинга.

– Генерал прав, – сказала она. – Эта дверь действительно может оказаться односторонней, – и крикнула во тьму. – Сандра, сейчас же отойди!

Одновременно с этим из темноты вынырнул Юргенс и швырнул своим костылем в Сандру. Костыль попал ей по ребрам и опрокинул женщину на бок.

Генерал вскочил на ноги и привалился спиной к двери, обороняя ее от вторжений.

– Ясно? Через эту дверь не пройдет никто. Никто к ней не прикоснется.

Лэнсинг, пошатываясь, встал. Юргенс помог встать Сандре, которую сам же и повалил костылем.

– Вон он, – повела Мэри лучом фонарика по полу, – гаечный ключ, которым он открутил болты.

– Я видел его вчера, – сообщил Юргенс, – он висел на крючке рядом с дверью.

Мэри наклонилась и взяла ключ в руки.

– А теперь, – заявил Генерал, – когда все мы по очереди прошли через период буйного помешательства, давайте уладим это дело. Установим засовы на место, закрутим болты и выбросим гаечный ключ.

– Но откуда вы знаете, что это односторонняя дверь? – настойчиво спросила Сандра.

– Не знаю, а только предполагаю.

"То-то и есть, – подумал Лэнсинг, – никто ничего толком не знает, даже Генерал. И пока не узнаем, причем наверняка, чтобы не осталось ни малейшего сомнения, через дверь никто не пройдет".

– А мы ничего и не узнаем, – заметил Юргенс, – пока не пройдем в дверь. А тогда будет поздно.

– Как это верно, – согласился Генерал. – Но тем не менее никто в эту дверь не войдет. – Он протянул вытянутую руку в сторону Мэри, и та вложила в нее ключ. – Посветите мне, чтобы я видел, что делаю.