Текст книги "Почти как люди. Город. Почти как люди. Заповедник гоблинов"

Автор книги: Клиффорд Дональд Саймак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

2

Что-то вырвало меня из сна.

Я сразу сел, не соображая, кто я и где нахожусь – полностью выключенный из действительности: не одурманенный, не сонный, не растерянный, а с той страшной холодной ясностью сознания, которая за краткий миг внезапного озарения опустошает все.

Была тишина, пустота, беспросветный мрак бездны и это холодное ясное сознание, вытянувшееся в струну подобно нападающей змее, ищущее, ничего не находящее и исполненное ужаса перед небытием.

Потом возник вопль – пронзительный, настойчивый, сумасшедший вопль, совершенно бессмысленный, потому что ничего не значил ни для меня, ни вообще, а звучал лишь для одного себя.

Снова сгустилась тишина, во мраке проступили какие-то пятна, и у этих пятен наметились определенные очертания: квадрат посветлее оказался окном, слабое сияние – оно просачивалось из кухни, где все еще горел свет, а пригнувшееся к полу темное чудовище постепенно превратилось в кресло.

Вопль телефона вновь рассек предутренний мрак, и я выскочил из кровати и наугад, как слепой, пошел к двери, которую не видел. Когда я наконец нащупал ее, телефон уже умолк.

Спотыкаясь в темноте, я пробрался через гостиную, и в тот момент, когда я протянул руку к аппарату, телефон зазвонил снова.

Я яростно сорвал с рычага трубку и промямлил что-то нечленораздельное. С моим языком творилось неладное. Он отказывался повиноваться.

– Это ты, Паркер?

– А кто же еще?

– Говорит Джо – Джо Ньюмен.

– Джо?

Тут я вспомнил. Джо Ньюмен был дежурным редакции по отделу ночных происшествий.

– Прости, что разбудил тебя.

Я что-то возмущенно буркнул.

– Произошло какое-то непонятное событие. Решил, что должен поставить тебя в известность.

– Послушай, Джо, – сказал я. – Позвони Гэвину. Он редактор отдела городских новостей. Если его вытаскивают ночью из постели, так ему хоть за это платят.

– Но это по твоей части, Паркер. Это…

– Знаю, знаю, – перебил я. – Приземлилась летающая тарелка.

– Не угадал. Ты когда-нибудь слышал о Тимбер-лейн?

– Это дорога у озера, – ответил я. – В западном предместье города.

– Точно. Она ведет к старой усадьбе «Белмонт». Сам-то дом заперт. С тех пор, как семейство Белмонтов переселилось в Аризону. А дорогу подростки облюбовали для свиданий.

– Послушай, Джо…

– Перехожу к главному, Паркер. Сегодня ночью какие-то юнцы развлекались там в машине. Они видели, как по дороге один за другим катилось несколько шаров. Похожих на кегельные.

Боюсь, что я не совладал с собой.

– Что, что?! – рявкнул я.

– Выезжая оттуда, они заметили эти штуковины в свете фар и до смерти перепугались. Они сообщили в полицию.

Я взял себя в руки и заставил свой голос звучать спокойно.

– Полицейские там что-нибудь нашли?

– Только следы.

– Следы катившихся кегельных шаров?

– Угу, пожалуй, это для них подходящее название.

– А может, детки были под мухой? – предположил я.

– Полицейские этого не заметили. Они ведь беседовали с теми ребятами. Те только видели катившиеся по дороге шары. Они даже не остановились, чтобы разглядеть их получше. Постарались побыстрее оттуда удрать.

Я промолчал. Я мучительно соображал, что мне следует сказать. И мне было страшно. Страшно до потери сознания.

– Чем ты можешь объяснить это происшествие, Паркер?

– Право, не знаю, – проговорил я. – Быть может, это галлюцинация. Или они решили разыграть полицейских.

– Полицейские наши следы.

– А может, это работа самих ребят. Они могли прокатить по дороге несколько кегельных шаров – там, где побольше пыли. Вообразили, что после этого их имена попадут в газеты. Им скучно, вот они и бесятся…

– Значит, ты не используешь этот материал?

– Видишь ли, Джо… Я же не редактор отдела городских новостей. Посоветуйся с Гэвином. Он ведь решает, что нам печатать.

– Стало быть, ты считаешь, что за этим ничего не кроется? Не исключено, что это мистификация?

– Да откуда я знаю, черт побери? – вызверился я.

Он обиделся. И, по-моему, не без причины.

– Спасибо, Паркер. Прости за беспокойство, – проговорил он, вешая трубку, и раздались короткие гудки.

– Спокойной ночи, Джо, – сказал я гудкам. – Ты уж извини, что я тебя облаял.

Он меня уже не слышал, но мне все же стало полегче.

И я в недоумении спросил себя, что все-таки заставило меня умалить значение этого события, почему я так из кожи лез, доказывая ему, что это всего-навсего проделки подростков.

Да потому, что ты струсил, ты – слюнтяй, – ответил тот, другой человек, который сидит в каждом из нас и порой подает голос. Потому, что ты многое отдал бы за то, чтобы поверить в незначительность этого происшествия. Потому, что ты не желаешь, чтобы тебе напоминали о том капкане за дверью.

Я положил трубку на рычаг – она громко стукнулась об аппарат: у меня тряслись руки.

Я стоял в темноте, чувствуя, как на меня надвигается ужас. А когда я попытался этот ужас осмыслить, оказалось, что он совершенно необоснован. Капкан, поставленный перед дверью, компания кегельных шаров, степенно катящихся по загородной дороге, – ведь это даже не страшно, это просто-напросто смешно. Тема для карикатур. Все выглядело чересчур уж нелепо, чтобы принять это всерьез. От такого будешь хохотать до колик, даже если это грозит тебе смертью.

А было ли тут задумано убийство?

Вот в чем вопрос. Предназначалась ли эта штука для убийства?

Был ли капкан, стоящий перед моей дверью, самым обыкновенным капканом из настоящей стали или ее равноценного заменителя? Или же это была игрушка из безобидной пластмассы или какого-нибудь сходного с ней материала?

И еще один вопрос, самый сложный – а был ли он, этот капкан, вообще? Я-то знал, что он был. Я ведь видел его своими собственными глазами. Но мой разум отказывался признать это. Оберегая мое спокойствие и психическое равновесие, мой разум гнал это прочь, и при одной мысли об этом яростно бунтовала логика.

Бесспорно, я был тогда пьян, но не вдрызг. Пьян не мертвецки, пьян не до галлюцинаций, у меня только слегка дрожали руки, и я нетвердо держался на ногах.

А сейчас я уже полностью пришел в норму, если не считать этой ужасной холодной пустоты в сознании. Третья степень похмелья – во многих отношениях самая мерзкая.

Глаза мои несколько привыкли к темноте, и я уже различал расплывчатые силуэты мебели. Я добрался до кухни, ни разу не споткнувшись. Дверь была приоткрыта, и через щель пробивалась полоса света.

Когда накануне я потащился отсюда в спальню, я не выключил верхний свет. Сейчас настенные часы показывали половину четвертого.

Я обнаружил, что почти не разделся, и одежда на мне здорово поизмялась. Ботинки, правда, были сняты, галстук развязан, но все еще болтался на шее, и вид у меня был весьма потрепанный.

Я стоял на кухне, совещаясь с самим собой. Если в этот предрассветный час я завалюсь обратно в постель, то наверняка просплю до полудня, а то и до трех, и проснусь с отвратительным самочувствием.

А если приведу себя в божеский вид, проглочу кусок-другой и рано, раньше всех, явлюсь в редакцию, я успею переделать уйму работы, пораньше кончу и тем самым обеспечу себе приличный уик-энд.

Сегодня ведь пятница, и вечером у меня свидание с Джой. И я постоял немного просто так, исполненный самых теплых чувств к вечеру пятницы и к Джой.

Я все продумал: пока вскипит вода для кофе, я успею принять душ, потом съем яичницу с беконом, несколько ломтиков поджаренного хлеба и выпью побольше томатного сока – а вдруг он поможет мне справиться с этой холодной пустотой в сознании.

Но, прежде всего, я выгляну в коридор и проверю, есть ли еще в ковре тот полукруглый вырез.

Я подошел к двери и выглянул.

Перед самой дверью нелепым полукругом разлеглись голые доски пола.

Невесело посмеявшись над своим сомневающимся разумом и возмущенной логикой, я пошел на кухню ставить воду для кофе.

3

Ранним утром в информационном отделе редакции холодно и тоскливо. Это обширное пустое помещение, и в нем очень чисто, так чисто, что это действует угнетающе. Днем здесь полнейший хаос, от которого комната теплеет и как-то очеловечивается: на столах вырастают груды изрезанных газетных листов, на полу валяются шарики скомканной копирки, наколки заполнены бумагами. Но утром, после того как здесь пройдутся уборщики, в этом помещении есть что-то от ледяной белизны операционной. Две-три горящие лампочки кажутся неуместно яркими, а обнаженные столы и стулья расставлены настолько аккуратно, что от них так и веет унылым будничным трудом, – впечатление, которое постепенно исчезает с наступлением дня, когда полным ходом идет работа, помещение замусорено, и исподволь назревает тот своеобразный бедлам, который неизменно сопровождает выпуск каждого номера газеты.

Сотрудники, которые готовили материал к утру, уже несколько часов как разошлись по домам; ушел и Джо Ньюмен. Я думал, что еще застану его, но стол Джо был прибран так же аккуратно, как и все остальные, а его самого и след простыл.

Баночки с клеем, тщательно обчищенные, вытертые до блеска и наполненные свежим клеем, сверкающими рядами торжественно выстроились на столах отдела городских новостей и отдела литературной правки. Каждую баночку украшала кисточка, изящно воткнутая в клей под углом. Ленты с телетайпа были аккуратно сложены на столе отдела последних известий. А из-за перегородки в углу доносилось приглушенное курлыканье самих телетайпных аппаратов, которые деловито выдавливали из себя новости со всех частей света.

Где-то в глубинах полутемного лабиринта информационного отдела насвистывал редакционный рассыльный – насвистывал тот самый отрывистый пронзительный мотив, который даже не назовешь мотивом. От этого звука меня передернуло. В такой ранний час свист где-то граничит с непристойностью.

Я прошел к своему столу и сел. Кто-то из уборщиков собрал в одну стопку все мои подборки и научные журналы. Только вчера к вечеру я внимательно просмотрел их и отложил те, что мне могут понадобиться для будущих статей. Я свирепо посмотрел на кипу журналов и выругался. Теперь мне придется перерыть все заново, чтобы найти отобранные накануне номера.

На чистой поверхности стола во всей своей бледной наготе разлегся свежий номер утреннего выпуска газеты. Взяв ее, я откинулся на спинку стула и принялся просматривать столбцы новостей.

Там не было ничего из ряда вон выходящего. В Африке по-прежнему было неспокойно, а заваруха в Венесуэле выглядела совершенно непотребно. Какой-то тип перед самым закрытием ограбил аптеку в центре города, и в газете была фотография, на которой зубастый продавец показывал скучающему полицейскому место, где стоял грабитель. Губернатор заявил, что законодательный орган, собравшись в будущем году, должен в обязательном порядке заняться поисками новых источников дохода. Если это не будет сделано, предупреждал губернатор, средства штата истощатся. С подобным заявлением губернатор выступал уже неоднократно.

Верхний левый угол первой страницы занимал обзор экономики района, подписанный Грэнтом Дженсеном, редактором отдела промышленности и торговли. Грэнт пребывал в одном из своих профессионально-оптимистических настроений. Кривая коммерческой деятельности неуклонно поднимается, писал он. Розничная торговля процветает, наблюдается подъем в промышленности, в ближайшее время не ожидается никаких трудовых конфликтов – словом, кругом полное благоденствие. В особенности это относится к строительству жилых зданий, сообщала далее статья. Спрос на дома превысил предложение, и все строительные подрядчики федерального округа завалены заказами почти на год вперед.

Боюсь, что я не справился с зевотой. Это был все тот же застарелый словесный понос, которым хронически страдали подобные Дженсену ничтожества. Но хозяину это понравится, ведь именно такие вот статьи и взбадривают клиентов-рекламодателей, оказывая на них психологическое воздействие, и сегодня в полдень матерые финансовые волки, собравшись к ленчу в «Юнион клаб», будут горячо обсуждать статью из утреннего выпуска.

Допустим, что все наоборот, сказал я себе, допустим, что торговля в упадке, что строительные компании обанкротились, что заводы начали выбрасывать рабочих на улицу, – так ведь пока окончательно не подопрет, в газете не появится об этом ни строчки.

Я сложил газету и отодвинул ее в сторону. Открыл ящик, вытащил пачку заметок, которые набрал накануне во второй половине дня, и начал их просматривать.

Лайтнинг, редакционный рассыльный, вышел из тени и остановился около моего стола.

– Доброе утро, мистер Грэйвс, – сказал он.

– Это ты свистел? – поинтересовался я.

– Угу, видать, это был я.

Он положил передо мной на пол корректуру.

– Ваша статья для сегодняшнего номера, – сказал он. – Та самая, в которой вы объясняете, почему вымерли мамонты и другие большие животные. Я подумал, что, может, вам захочется взглянуть на нее.

Я пробежал глазами корректуру. Какой-то остряк из отдела литературной правки, как водится, состряпал для нее разухабистый заголовок.

– Раненько вы сегодня, мистер Грэйвс, – заметил Лайтнинг.

– Нужно подготовить материал на две недели вперед, – сказал я. – Я уезжаю в командировку.

– Слыхал, слыхал, – оживился он. – По астрономической части.

– Что ж, пожалуй, это близко к истине. Загляну во все большие обсерватории. Должен написать серию статей о космосе. О дальнем. Всякие там галактики и тому подобное.

– Мистер Грэйвс, – спросил Лайтнинг, – как по-вашему, они позволят вам хоть чуток посмотреть в телескоп?

– Сомневаюсь. Время наблюдений расписано до минуты.

– Мистер Грэйвс…

– Что еще, Лайтнинг?

– Как вы думаете, есть там люди? На этих самых звездах?

– Понятия не имею. Этого никто не знает. Но, очевидно, где-нибудь все-таки должна существовать жизнь.

– Такая, как у нас?

– Нет, едва ли.

Лайтнинг потоптался немного и вдруг выпалил:

– Вот черт, чуть не забыл. Вас тут хочет видеть какой-то человек.

– Он здесь?

– Ага. Ввалился сюда часа два назад. Я сказал ему, что вы еще не скоро будете. А он все-таки решил подождать.

– Где же он?

– Прошел прямехонько в комнату радиопрослушивания и плюхнулся в кресло. Сдается мне, что он там заснул.

– Так пойдем посмотрим, – сказал я, поднимаясь со стула.

Мне следовало бы догадаться сразу. Такой номер мог отколоть один-единственный человек на свете. Только для него одного ничего не значило время суток.

Он полулежал в кресле с глупой улыбкой на лице. Из многочисленных приемников неслось невнятное бормотание полицейских участков, патрульных автомашин, пожарных депо и других учреждений, стоящих на страже законности и порядка, и под аккомпанемент всей этой тарабарщины он деликатно похрапывал.

Мы стояли и смотрели на него.

– Кто это, мистер Грэйвс? – спросил Лайтнинг. – Вы его знаете, мистер Грэйвс?

– Его зовут Кэрлтон Стирлинг, – ответил я. – Он биолог, работает в университете, и он мой друг.

– А на вид никакой он не биолог, – убежденно заявил Лайтнинг.

– Лайтнинг, – сказал я этому скептику, – со временем ты поймешь, что биологи, астрономы, физики и прочие представители этого ужасного племени ученых такие же люди, как и мы с тобой.

– Но ворваться сюда в три часа ночи! В полной уверенности, что вы здесь.

– Это он так живет, – объяснил я. – Ему и в голову не придет, что остальная часть человечества может жить иначе. Такой уж он человек.

Что правда, то правда, таким он и был.

Он имел часы, но ими не пользовался – разве что засекал по ним время, когда ставил опыты. Он никогда не знал, день сейчас или ночь. Проголодавшись, он без особой щепетильности любыми средствами раздобывал себе что-нибудь съестное. Когда его одолевал сон, он забивался в какой-нибудь уголок и проваливался на несколько часов. Закончив очередную работу или просто охладев к ней, он уезжал на север, к озеру, где у него была своя хижина, и бездельничал там денек-другой, а иногда и целую неделю.

Он с такой последовательностью забывал приходить на занятия, так редко являлся читать лекции, что администрация университета в конце концов махнула на него рукой. Там уже давно не притворялись, что не считают его преподавателем. Ему оставили его лабораторию, и с молчаливого согласия начальства он окопался в ней со своими морскими свинками, крысами и приборами. Но деньги платили ему не зря. Он постоянно делал какие-то сенсационные открытия, что привлекало всеобщий интерес не только к нему, но и к университету. Что касается его лично, то он с легкой душой мог бы всю славу отдать университету. Мнение прессы, мнение официальной общественности или еще чье-нибудь – для Кэрлтона Стирлинга все это было пустым звуком. Он жил только своими экспериментами, жил только для того, чтобы без конца совать нос в тайны, существование которых воспринималось им как брошенный лично ему вызов. У него была квартира, но иной раз он по нескольку дней кряду не заглядывал в нее. Чеки на зарплату он швырял в ящики письменного стола, и они скапливались там до тех пор, пока ему не звонили из университетской бухгалтерии, чтобы узнать, какая их постигла судьба. Однажды он получил приз – не из высоких и престижных, но все же достаточно почетный, да к нему еще прилагалась небольшая денежная премия – и забыл явиться на торжественный ужин, на котором ему должны были этот приз вручить.

А сейчас он спал в кресле, запрокинув голову и вытянув свои длинные ноги в тень под радиоконсолью. Он тихонько похрапывал, и в эту минуту в нем невозможно было распознать одного из самых многообещающих ученых мира – он походил скорее на приезжего, который случайно забрел сюда в поисках ночлега. Он нуждался не только в бритье, ему не мешало бы и постричься. Небрежно повязанный галстук сбился на бок и весь был покрыт пятнами – вероятнее всего, от консервированного супа, который он разогревал прямо в банках и рассеянно хлебал, мысленно сражаясь с очередной проблемой.

Я шагнул в комнату и осторожно потряс его за плечо.

Проснулся он легко, даже не вздрогнул и, взглянув на меня снизу вверх, ухмыльнулся.

– Привет, Паркер, – сказал он.

– И тебе привет, – отозвался я. – Я бы дал тебе выспаться, но ты так вывернул шею, что я побоялся, как бы ты ее себе не сломал.

Он подобрался, встал и последовал за мной в информационный отдел.

– Уже почти утро, – проговорил он, кивнув на окна. – Пора просыпаться.

Я взглянул на окна и увидел, что черный фон за ними уже начал сереть.

Он расчесал пятерней свою густую шевелюру и, словно умываясь, провел несколько раз по лицу ладонью. Потом полез в карман и вытащил пригоршню скомканных банкнот. Выбрав две бумажки, он протянул их мне.

– Держи, – сказал он. – Случайно вспомнил. Решил, что лучше отдать их сразу, а то опять вылетит из головы.

– Но Кэрл…

Он тряс двумя бумажками, нетерпеливо суя их мне в руку.

– Года два назад – бубнил он. – Тот уик-энд, который мы с тобой провели у озера Я тогда спустил все до последнего цента на игорные автоматы.

Я взял у него деньги и положил в карман. О том событии у меня остались довольно смутные воспоминания.

– Выходит, ты зашел только для того, чтобы отдать мне долг?

– Конечно, – ответил он. – Проезжал мимо и увидел возле дома стоянку. Решил подняться и навестить тебя.

– Но я ведь по ночам не работаю.

Он улыбнулся.

– Ну и что? Зато я немного всхрапнул.

– Я накормлю тебя завтраком. Тут через дорогу закусочная. Подают вполне съедобную яичницу с беконом.

Он покачал головой:

– Должен ехать обратно. И так уже потерял бездну времени. Меня ждет работа.

– Что-нибудь новенькое? – полюбопытствовал я.

Секунду поколебавшись, он ответил:

– Не для прессы. Пока Может быть позже, а сейчас ни-ни. До этого еще далеко.

Я ждал, не спуская с него глаз.

– Экология, – произнес он.

– А точнее?

– Паркер, ведь ты же знаешь, что такое экология.

– Разумеется. Это взаимоотношения различных форм жизни и окружающих ее условий.

– А ты когда-нибудь задумывался над тем, какими свойствами должен обладать живой организм, чтобы совершенно не зависеть от окружающих его условий? Каким должно быть, если можно так выразиться, неэкологическое существо?

– Но ведь такое невозможно, – возразил я. – А пища, воздух…

– Пока это только идея. Предчувствие. Своего рода головоломка. Загадка приспосабливаемости. Вполне возможно, что это не даст никаких результатов.

– Все равно я теперь от тебя не отстану.

– Твое дело, – сказал он. – Кстати, когда выберешься ко мне, напомни про пистолет. Про тот, что я взял у тебя, уезжая к озеру.

Месяц назад, отправляясь в свою хижину, он одолжил у меня пистолет, чтобы поупражняться в стрельбе в цель. Ни одному мало-мальски нормальному человеку, за исключением Кэрлтона Стирлинга, не пришло бы в голову стрелять в цель из пистолета 303.

– Я израсходовал твои патроны, – сообщил он, – купил новую коробку.

– Можно было обойтись без этого.

– Черт побери! – воскликнул он. – Я тогда отлично провел время.

Он даже не попрощался. Просто повернулся на каблуках и, выйдя из отдела, зашагал по коридору. Мы слышали, как его подошвы дробно застучали вниз по ступенькам.

– Мистер Грэйвс, – изрек Лайтнинг. – У этого парня мозги набекрень.

Я оставил его слова без внимания. Вернулся к своему столу и попытался взяться за работу.