Текст книги "Правдивая история"

Автор книги: Клэр Пули

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Джулиан

Джулиан просто не мог поверить в то, как сильно изменилась его жизнь с тех пор, как он пять недель назад оставил в кафе Моники свою тетрадь. Он толком не знал, чего ожидал от «Правдивой истории», но точно не предполагал, что получит работу и группу людей, готовых стать его друзьями.

В прошлую пятницу он, как обычно, пошел на кладбище с бутылкой «Бейлиса» и, подходя к могиле Адмирала, подумал, что воображение сыграло с ним злую шутку. У него в голове прошлое и будущее частенько сталкивались, а потому он не слишком удивился, увидев, что его ожидают два старых друга со стаканами и бутылкой вина в руках. Но сейчас это было не воспоминание. У могилы стояли Бенджи с Базом (такие милые мальчики). Вероятно, Моника сказала им, где его можно найти.

Джулиан заметил, что при ходьбе начал немного подпрыгивать, а до недавнего времени шаркал ногами. Где она сейчас, думал он, эта небольшая тетрадь, вызвавшая такие изменения? Сошел на нет его проект или вырвался в большой мир и творит где-то свою магию?

Сегодня пошла третья неделя его мастер-класса по рисованию. Группа увеличилась до пятнадцати человек, чему способствовало также и то, что Моника вывесила на доске объявлений в кафе несколько лучших зарисовок Ларри. Спонтанные, но шумные ужины после урока, на которые по-прежнему собирали в шляпу по десять фунтов, оказались еще большей приманкой, чем само занятие. В тот вечер Джулиан принес из дома какие-то бархатные шлепанцы, книгу в кожаном переплете и старую курительную трубку. Все это он разместил на куске узорчатой ткани на центральном столе. На первых занятиях Джулиан объяснял студентам значение тона, обучал их технике владения карандашом и углем, а сегодня принес с собой коробки с пастелью для их первого опыта с цветом, показывая классу некоторые простые приемы.

Джулиан как раз передавал студентам для вдохновения несколько копий пастелей Дега, когда у него за спиной послышался шум. Он обернулся и увидел, как поворачивается ручка входной двери. Моника отодвинула стул и пошла отворить дверь.

– К сожалению, мы закрыты, – услышал он ее слова. – Это частный урок живописи. Правда, еще не поздно присоединиться к нам, если у вас есть пятнадцать фунтов и желание попробовать.

Когда Моника вернулась к группе с молодым человеком, Джулиану стало понятно, почему она не прогнала его. Он не из тех, кого отвергают, подумал Джулиан. Даже оценивая критическим взглядом симметрию его лица и телосложение, Джулиан должен был признать, что этот посетитель великолепен. Смуглый, с темно-карими глазами, но с копной непокорных, непостижимо белокурых волос. И как будто этого очарования было мало, он приветствовал группу словами, произнесенными с австралийским акцентом, от которого повеяло взморьем.

– Все в порядке, ребята? Я Райли.

Моника взяла чистый лист бумаги и, освободив место, положила его на свой стол, после чего придвинула к столу еще один стул.

– Просто покажи, на что ты способен, Райли, – объясняла она парню. – Не считая Джулиана, мы все здесь любители, так что не стесняйся. Кстати, меня зовут Моника.

Все, сидящие в кружке, по очереди представились. Последним был Джулиан, объявивший свое имя с театральным поклоном и взмахом панамы, которую он надел тем утром в дополнение к кремовому полотняному костюму. В результате из панамы посыпались три сотовых. Ловким движением руки он подхватил телефоны, превращаясь из плантатора в вора-карманника.

Джулиан замечал, что каждый новый человек изменяет динамику и настроение всей группы, как это бывает при подмешивании к палитре нового цвета. Райли добавил желтого. Не бледно-желтого, как у примулы, не насыщенного желтого или цвета темной охры, а яркой, горячей желтизны солнечного света. Каждый студент казался чуть более раскованным, более оживленным. Софи и Кэролайн, две мамочки средних лет, всегда сидевшие вместе и обсуждавшие школьные сплетни, пока рисовали, повернулись к нему, как нарциссы к солнечному свету. У База был совершенно потрясенный вид, а Бенджи немного ревновал. Сам Райли, похоже, не отдавал себе отчета в том действии, которое оказывал на окружающих, подобно тому как камешек не видит ряби на воде, произведенной от его бросания. Райли сосредоточенно хмурился, глядя на чистую черную бумагу перед собой.

Софи прошептала что-то Кэролайн, кивая в сторону Райли. Кэролайн рассмеялась.

– Перестань! – сказала она. – Пожалуйста, не смеши меня. После трех детей мое тазовое дно этого не вынесет.

– Я понятия не имею, что такое тазовое дно, – заметил Джулиан, – но, пожалуйста, в следующий раз оставьте его дома, чтобы не сорвался мой урок рисования.

Сказав это, он немного разозлился, когда Софи и Кэролайн разразились новым приступом смеха.

Джулиан начал привычное кружение по комнате, то подбадривая кого-то, то добавляя пятно цвета, проворно исправляя пропорции или перспективу. Дойдя до Моники, он улыбнулся. Моника была одной из самых прилежных учениц. Она внимательно слушала и стремилась все сделать правильно. Но сегодня она впервые рисовала сердцем, а не просто головой. Ее штрихи смягчились, стали более непосредственными. Наблюдая, как она смеется и шутит с Райли, Джулиан понимал, в чем было дело: она перестала слишком стараться.

На миг Джулиан подумал, а не является ли он свидетелем начала романа. Может быть, большая любовь или просто краткая интерлюдия. Но нет. Одно из преимуществ ремесла художника состоит в том, что проводишь много времени, наблюдая за людьми, примечая не только тени и очертания их лиц, но и заглядывая им в душу. Это наделяет тебя почти сверхъестественной проницательностью. Приобретаешь, особенно приближаясь к возрасту Джулиана, способность понимать людей и предугадывать их поведение. Джулиан полагал, что Моника чересчур независима, чересчур энергична и целеустремленна, чтобы ее привлекло смазливое лицо. У нее, как он считал, более высокие амбиции, чем замужество и дети. Это была одна из черт, которая так восхищала его в ней. Хотя в молодые годы он не стал бы ухаживать за Моникой. Она отпугнула бы его. Джулиан предположил, что Райли напрасно теряет время.

Моника

Стук в дверь разозлил Монику. Она была поглощена поиском нужного оттенка бордового для своих шлепанцев. Она встала, чтобы отослать непрошеного гостя, но, открыв дверь, увидела мужчину с такой чарующей улыбкой, что помимо своей воли пригласила его присоединиться к ним и освободила для него место. Рядом с собой.

Моника не очень-то умела общаться с незнакомцами. Обычно она была слишком озабочена тем, чтобы произвести хорошее впечатление, и ей было трудно расслабиться. Она всегда помнила то, что ей сказали перед ее первым собеседованием при приеме на работу: мнение о вас формируется на девяносто процентов в первые две минуты. Но Райли был таким человеком, которого никогда не воспринимали как незнакомца. Казалось, он влился в их группу как финальный ингредиент кулинарного рецепта. Неужели он всегда так легко приспосабливается? Какое необыкновенное умение. Чтобы увидеть происходящее, Монике всегда приходилось проталкиваться с помощью локтей или стоять в стороне, выворачивая шею.

– Давно ты в Лондоне, Райли? – спросила она у него.

– Я прилетел позавчера, а из Перта вылетел десять дней назад и сделал по пути пару остановок. Я остановился у знакомых моих друзей, в Эрлс-Корте.

Манера поведения Райли отличалась непринужденностью и расслабленностью – такой контраст по сравнению с чопорностью большинства лондонцев. Он успел скинуть свои ботинки и раскачивал взад-вперед босой загорелой ступней. Монике стало любопытно, не остались ли песчинки между пальцами его ног. Она боролась с искушением уронить карандаш, чтобы иметь повод пошарить под столом и посмотреть. «Перестань, Моника», – упрекнула она себя, вспомнив одно из любимых высказываний своей матери: «Женщине нужен мужчина, как рыбе зонтик». Но по временам это казалось чертовски противоречивым. Как, к примеру, это увязывалось с таким: «Не тяни с замужеством, Моника. Ничто не приносит больше радости, чем семья»? Даже у Эммелины Панкхёрст были муж и дети – пятеро детей. Нелегко правильно построить свою жизнь.

– Ты бывал раньше в Лондоне? – спросила она у Райли.

– Нет. По сути дела, я впервые в Европе, – ответил он.

– Завтра я поеду за продуктами на Боро-маркет. Хочешь поехать со мной? Это один из моих любимых уголков Лондона, – сказала Моника, даже не успев сообразить, что делает.

Откуда это у нее?

– С удовольствием, – ответил он с улыбкой, казавшейся вполне искренней. – Когда собираешься? У меня нет никаких планов.

Разве у человека может не быть планов? И он даже не спросил, где находится Боро-маркет. Моника никогда не согласилась бы на встречу без должной осмотрительности. Но она была очень рада, что он согласился.

– Почему бы тебе не подъехать сюда примерно в десять? После утреннего часа пик?

К своей рабочей форме из свежей белой блузки и черных брюк она добавила ярко-красный свитер, сапожки на низком каблуке, серьги в виде больших колец и яркую губную помаду. Она без устали повторяла себе, что это рабочая поездка, а не свидание. Райли хотелось получше узнать Лондон, а ей нужна была помощь с сумками. Будь это все-таки свидание, она бы несколько дней мучилась, не зная, что надеть, заготовила бы остроумные шутки, которые небрежно вставляла бы в разговор и выискивала бы потенциальные места на случай неожиданного изменения планов. Подготовка – ключ к эффективной спонтанности. Не то чтобы это до сих пор помогало, подумала Моника, вспомнив Дункана, вегана, любителя пчел. Она задержалась на мысли о нем, словно проверяла больной зуб, болит ли еще. Ничего, кроме тупой боли. Отлично, Моника!

Райли немного опоздал. Хотя она и сказала «примерно в десять», стараясь быть небрежной, но имела в виду десять. Не пол-одиннадцатого. Но сердиться на Райли было все равно что наказывать щенка. Он был такой подвижный, так полон энтузиазма и так отличался от нее, что показался ей занимательным, но чуть утомительным. Какой он сногсшибательный красавчик! – подумала она, но отругала себя за поверхностность. В любых обстоятельствах сексуальная объективация – это нехорошо.

– Хотел бы я, чтобы мои братья и сестры все это увидели, – сказал Райли, когда они бродили вокруг прилавков.

Различные культуры и влияния, создавшие плавильный котел Лондона, соперничали друг с другом, атакуя органы чувств и соревнуясь за клиентуру.

– Хотела бы я иметь братьев и сестер, – отозвалась Моника. – Я была единственным долгожданным ребенком.

– Ты придумывала себе воображаемых друзей? – спросил Райли.

– Нет, по сути дела, нет. Говорит ли это о моем ужасно скудном воображении? Но я давала имена всем своим плюшевым мишкам и каждый вечер отмечала их в особом журнале.

О господи, наверное, она слишком откровенна?! Она наверняка слишком откровенна.

– Все свободное время я проводил на Тригг-Бич, занимаясь серфингом со старшими братьями. Они брали меня с собой, когда я был совсем маленьким и не мог даже нести свою доску, – сказал Райли, когда они встали в очередь за роллами со свининой. – Я люблю уличную еду, когда ешь прямо руками, а ты? В смысле – кто изобрел ножи и вилки? Какое занудство!

– Честно говоря, уличная еда меня немного напрягает, – призналась Моника. – Я уверена, у них нет регулярного контроля безопасности пищевых продуктов и ни один не покажет вам заключение об их санитарно-эпидемиологическом состоянии.

– А я уверен, что все абсолютно безопасно, – возразил Райли.

Монике нравился его оптимизм, но она считала Райли опасно, пусть и восхитительно наивным.

– Неужели? Посмотри на эту продавщицу. На ней нет перчаток, несмотря на то что она готовит и к тому же крутит в руках деньги – рассадник бактерий.

Моника понимала, что, вероятно, может показаться немного занудной. Очевидно также, что Райли гораздо меньше, чем ее, беспокоила безопасность пищевых продуктов.

Немного погодя Моника осознала, что вопреки своему желанию получает удовольствие от поедания пищи без вилки и ножа прямо на улице, в компании потрясающего мужчины, которого едва знает. Она вела себя совершенно безрассудно. Мир вдруг показался ей таким широким, полным возможностей, которых не было несколько мгновений назад.

Они перешли к прилавку, где продавались мексиканские чуррос, еще теплые, покрытые сахарной и шоколадной глазурью.

Райли поднял руку и чуть прикоснулся большим пальцем к краешку ее рта.

– Тут у тебя остался шоколад, – сказал он.

Моника внезапно ощутила желание, оно было намного слаще, чем чуррос. Она мысленно перечислила все причины, по которым, несомненно, чувственные, но абсолютно нежелательные видения, заполнившие ее воображение, никогда не станут реальностью.

1. Райли оказался здесь проездом. Нет никакого смысла в это ввязываться.

2. Райли всего тридцать лет, он на семь лет моложе ее. А выглядит еще моложе – потерявшийся в Неверленде мальчик.

3. Так или иначе, он никогда ею не заинтересуется. Она примерно представляла себе, какое место занимает в негласной иерархии привлекательности. Райли, с его экзотической красотой (отец – австралиец, мать – балийка, как она узнала) был явно не ее поля ягода.

– Нам пора возвращаться, – сказала она, осознавая, что, пусть ее успели околдовать, она сама разрушает чары.

– Твои родители тоже гурманы, Моника? У тебя это от них? – спросил Райли, когда они огибали прилавок, стонущий под тяжестью корзин с оливками всех оттенков зеленого и черного.

– На самом деле моя мама умерла, – откликнулась Моника. Зачем она это сказала? Уж она-то должна была понимать, что это могло свести разговор на нет, но она продолжала говорить, захлебываясь словами, чтобы избежать паузы, которую Райли попытался бы заполнить. – В нашем доме было полно удобных продуктов: картофельное пюре быстрого приготовления, блинчики «Финдус», а для особых случаев – куриные котлеты. Понимаешь, мама была страстной феминисткой. Она считала, что, готовя пищу с нуля, женщина подчиняется патриархату. Когда в моей школе объявили, что девочки будут заниматься домоводством, а мальчики столярным делом, она грозилась приковать себя наручниками к школьным воротам, пока мне не предоставят свободный выбор. Я так завидовала своим подругам, которые приносили домой затейливо украшенные пирожные в бумажной обертке, в то время как я корпела над хлипким скворечником.

Моника живо вспомнила, как кричала на мать: «Ты не Эммелин Панкхёрст! Ты просто моя мама!»

Мать ответила тогда голосом, в котором слышался металл: «Мы все Эммелин Панкхёрст, Моника. Иначе для чего было все это?»

– Готов поспорить, Моника, твоя мама по-настоящему гордилась бы тобой сейчас. У тебя свой бизнес.

Райли сказал именно то, что нужно, и Моника почувствовала комок в горле. О господи, только не плачь! Она вновь призвала певицу Мадонну. Мэдж никогда, ни за что не позволила бы себе расплакаться на публике.

– Думаю, да. По сути, это одна из главных причин, почему я открыла кафе, – произнесла она, сумев справиться с дрожью в голосе. – Потому что я знаю, как ей это понравилось бы.

– Мне очень жаль, что твоей мамы уже нет. – Райли обнимал ее за плечи немного неловко, поскольку тащил на себе ее покупки.

– Спасибо, – ответила она. – Это было давно. Просто я никогда не могла понять, почему она. Она была такой энергичной и живой. Можно было предположить, что рак выберет более уязвимую мишень. Обычно она терпеть не могла разговоров о борьбе с болезнью. Она говорила: «Как я могу бороться с чем-то, чего даже не вижу? Здесь нет одинаковых для всех правил игры, Моника».

Они пошли в ногу, в чуть напряженном молчании, потом Моника вернула разговор к структуре цен, почувствовав себя более уверенно.

– Не знаю, смогу ли долго выдержать в этом климате. О чем я только думал, приехав в Англию в ноябре? Никогда не бывал в более холодном месте, – говорил ей Райли, пока они шли по Лондонскому мосту, возвращаясь на северный берег реки. – У меня в рюкзаке хватило места только для легких шмоток, поэтому, чтобы не замерзнуть насмерть, пришлось купить эту куртку.

Его австралийский выговор превращал каждое предложение в вопрос. Порыв ветра швырнул длинные темные волосы Моники ей в лицо.

Она остановилась на середине моста, чтобы показать Райли некоторые лондонские ориентиры, выстроившиеся на берегах Темзы: собор Святого Павла, корабль-музей Крейсер «Белфаст» и Тауэр. Пока она говорила, произошло нечто необыкновенное. Райли, по-прежнему нагруженный связками коробок и сумок, наклонился к Монике и поцеловал ее. Вот так просто. Посреди фразы.

Разумеется, этого делать не следовало? В наши дни и в наше столетие это совершенно неуместно. Надо было спросить разрешения. Или, по крайней мере, дождаться сигнала. Она рассказывала в тот момент: «Существовало такое суеверие, что, если во́роны улетят из лондонского Тауэра, то корона и государство падут». Ей даже в голову не могло прийти, что он принял эту фразу за поощрение. Моника ждала, когда в ней вспыхнет возмущение, но в результате поймала себя на том, что отвечает на его поцелуй.

«О женщины, вам имя – вероломство!»[3]3
  У. Шекспир. Гамлет. Перевод Б. Пастернака.


[Закрыть] – подумала Моника, но вслед за тем сразу: вот блин! Она в отчаянии пыталась ухватиться за свой воображаемый перечень причин, почему эта идея была абсолютно неподходящей. Затем, когда Райли снова поцеловал ее, она разорвала этот перечень пополам, потом стала рвать его на мелкие кусочки, разбрасывая их по сторонам и глядя, как, подобно снежинкам, они опускаются на реку под ними.

Вряд ли Райли мог стать разумным, долгосрочным вариантом, он слишком отличался от нее – такой молодой, непостоянный. И она побилась бы об заклад, что он никогда не читал Диккенса. Но может быть, ей стоит просто завести с ним интрижку? Посмотреть, что из этого выйдет. Стать непринужденной. Может быть, ненадолго примерить на себя этот образ, как могла бы примерить маскарадный костюм?

Райли

Райли уже несколько часов был на пути к Хитроу, зачарованно глядя на экран трекера полета перед собой, на котором крошечный самолет летел через северное полушарие. До прошлой недели он никогда не пересекал экватор. Неужели правда, что в Англии вода, сливаясь в отверстие раковины, закручивается в противоположную сторону? Он не думал, что выяснит это, поскольку никогда не замечал, в какую сторону вода закручивается у них дома. В смысле, разве на это когда-нибудь обращаешь внимание?

Райли полез в рюкзак, стоявший у него в ногах, за книгой Ли Чайлда, которую читал, но вытащил бледно-зеленую тетрадь. Эта тетрадь ему не принадлежала, хотя напомнила о блокноте, которым он пользовался дома для записи резюме клиентов для своего садоводческого бизнеса. На миг он подумал, что взял не свою сумку, но все остальные вещи в ней были его: паспорт, бумажник, путеводители и сэндвич с курицей, любовно упакованный Барбарой. Он повернулся к женщине средних лет, приветливой на вид, сидевшей рядом с ним.

– Это, случайно, не ваше? – обратился он к ней, подумав, что она по ошибке положила тетрадь в его сумку, но она покачала головой.

Райли перевернул тетрадь и взглянул на обложку. На ней были слова: «Правдивая история». Правдивость. Классное слово. В нем было что-то по-настоящему британское. Райли покатал слово во рту, пытаясь произнести его вслух. Язык не слушался его, и он что-то промычал. Райли открыл первую страницу. Ему предстояло еще восемь часов полета, он мог посмотреть, что там написано, поскольку эта тетрадь, похоже, путешествует автостопом в его багаже.

Райли прочел историю Джулиана, и Моники тоже. Джулиан показался ему характерным персонажем, именно таким, каким он представлял себе англичанина. Монике надо немного расслабиться. Приехать в Австралию и пожить там! Скоро она освоится и обзаведется выводком детей, наполовину австралийцев, которые будут бегать вокруг нее, сводя ее с ума. Райли нашел в алфавитном справочнике, подаренном ему клиентом на прощание, Фулхэм в Лондоне. Это было совсем близко от Эрлс-Корта, куда он направлялся. Какое совпадение. Как странно было думать, что этих людей он никогда не встречал, но знал их потаенные секреты.

Он перевернул следующую страницу, на которой аккуратный округлый почерк Моники уступил место неровным каракулям – словно какое-то насекомое проползло по лужице чернил, а потом издохло.

Меня зовут Тимоти Хазард Форд, хотя, когда у тебя второе имя вроде Хазарда, никто не собирается звать тебя Тимоти, так что бо́льшую часть жизни я был известен как Хазард Форд. Да, мне приходилось выслушивать все эти шутки о том, что мое имя напоминает дорожный знак. Хазард было прозвищем моего деда со стороны матери, и использование его в качестве одного из моих имен было, вероятно, самым большим чудачеством моих родителей. С тех пор над ними всю жизнь висел вопрос: а что подумают соседи?

Хазард. Райли точно знал, кто это такой. Бывший банковский служащий, с которым он познакомился во время последней остановки в Таиланде, тот самый, который очень интересовался жизнью Райли и его планами. Каким образом тетрадь Хазарда оказалась в его рюкзаке? Как вообще он вернет ее?

Ты прочтешь истории Джулиана и Моники. Я не встречался с Джулианом, так что не смогу рассказать о нем что-то еще, но могу немного просветить тебя насчет Моники. Я живу всего в нескольких минутах ходьбы от ее кафе. Оно, кстати, расположено в доме № 783 по Фулхэм-роуд, рядом с книжным магазином «Странник». Тебе понадобится эта информация! Прочитав ее историю, я зашел туда.

Тебе понадобится эта информация? К кому, подумал Райли, обращался Хазард? Вероятно, он это выяснит.

Я пошел туда только для того, чтобы отдать ей тетрадь, но так этого и не сделал. Вместо этого я взял тетрадь с собой в Таиланд, на крошечный остров Ко-Панган.

Я учился в частной школе для мальчиков, куда девочек принимали только в два последних старших класса. Когда новые девочки входили в столовую, каждый из нас поднимал карточку с оценками по десятибалльной шкале. Я не шучу. Сейчас мне ужасно стыдно за это. Во всяком случае, если бы в столовую вошла Моника, я дал бы ей восемь баллов. На самом деле я был тогда таким сгустком гормонов и неутоленных желаний, что, возможно, поднял бы до девяти.

Она вполне ничего себе, Моника. Стройная, с мелкими, изящными чертами лица, вздернутым носом и длинными темными волосами. Но в ней чувствуется энергия, обескураживающая меня до ужаса. Она заставляет меня чувствовать, что я делаю что-то не так. Честно говоря, видимо, так и есть. Она относится к тем людям, которые расставляют все жестянки в буфете наклейками наружу, а книги на полках – в алфавитном порядке. По-моему, она склонна все преувеличивать – по крайней мере, так мне показалось из ее истории, – а от этого хочется убежать куда подальше. Ей также присуща раздражающая привычка загораживать тротуары, но это совсем другая история.

Короче, Моника не мой тип. Но я надеюсь, может быть, твой, поскольку, как видишь, девушке нужен хороший парень, а ты, как я думаю, лучше меня.

Не знаю, сработал ли план Моники помочь Джулиану с помощью рекламы преподавателя рисования, но знаю точно: предоставь я это ей, ничего не получилось бы. Она разместила в окне кафе одно довольно бестолковое объявление, которое он вряд ли заметил бы. Так что я немного помог ей. Я снял то объявление, пошел в ближайший копи-центр и сделал около десяти копий, которые расклеил в районе «Челси стьюдиос». Я нашел даже могильную плиту Адмирала, упоминавшуюся Джулианом, и прилепил к ней одно объявление. Пока я бродил по чертову кладбищу, я чуть не опоздал на свой рейс. Оглядываясь назад, я понимаю, что мной двигал не альтруизм. Это было смещенное поведение. Поглощенность рекламной кампанией Моники не дала мне пойти в магазин за водкой для моего путешествия. Надеюсь, все эти усилия окупятся.

Полагаю, мне следует ответить на вопрос Джулиана: что единственное определяет тебя, что заставляет все прочее встать на свои места? Что ж, мне нет нужды долго размышлять об этом: Я – НАРКОМАН.

За последние десять лет или около того почти каждое мое решение – важное или не очень – принималось под воздействием моей пагубной привычки. Это определяло и выбор моих друзей, и то, как я проводил свободное время, и даже мою карьеру. Биржевая торговля, будем честными, – это просто узаконенная форма азартной игры. Если бы ты встретился со мной у меня дома, то подумал бы, что у меня все есть: высокооплачиваемая работа, прекрасная квартира и шикарные женщины, – но на самом деле я целыми днями мечтал о том, как словлю кайф. Малейшего наплыва тревоги или скуки было довольно, чтобы я скрылся в туалете с фляжкой водки и порцией кокаина, пытаясь снять напряжение.

На миг Райли подумал, что читает о другом Хазарде. Парень, с которым он познакомился, был явным сторонником ЗОЖ. Он не пил, не ходил на вечеринки, обычно ложился спать в девять часов и вставал очень рано для медитаций. Райли предположил, что он законченный веган (возможно, из-за его хипстерской бороды и саронга, который он постоянно носил), пока не увидел, что парень ест рыбу. Но, рассудил Райли, какова вероятность, что Хазардом зовут какого-то другого человека, чья тетрадь оказалась в его рюкзаке? Ноль.

Райли нахмурился. Как мог он так сильно ошибаться в Хазарде? Неужели все люди настолько сложные? Он явно не такой. Он знает хоть кого-нибудь по-настоящему? Он продолжал читать с некоторой опаской.

Я давно прошел ту точку, когда все это доставляло мне удовольствие. Кайф перестал быть кайфом, а был просто тем, что помогало пережить день. Моя жизнь все сжималась и сжималась, застряв на этой жалкой беговой дорожке.

Недавно я нашел свое фото, где мне лет двадцать, и понял, что потерял себя. В те годы я был добрым, оптимистичным и смелым. Я любил путешествовать в поисках приключений. Я научился играть на саксофоне, я говорил по-испански, танцевал сальсу и летал на параплане. Не знаю, смогу я стать таким снова или уже слишком поздно.

Вчера в какой-то момент я поймал себя на том, что с благоговением смотрю на фосфоресцирующее ночное Южно-Китайское море, и подумал, что, возможно, вновь открою для себя это ощущение чуда и радости. Надеюсь на это. Вряд ли я примирюсь с мыслью прожить остаток жизни без кайфа.

Итак, что теперь? Я не могу вернуться к прежней работе. Даже если я смог бы смешаться со старой толпой и работать с фондовыми рынками в трезвом состоянии, я уже сжег все мосты. Когда я пришел к бывшему боссу с заявлением об увольнении (конечно, под кайфом – последнее «ура!» и все такое), я проговорился ему, что на последней офисной вечеринке нюхнул с его женой грамм кокса, а потом оттрахал ее на том самом столе, за которым он сидит. Я еще пошутил о том, что ухожу с трахом. Вряд ли он напишет мне хвалебный отзыв.

На этом у Райли глаза на лоб полезли. Он подумал, что в Перте нет людей вроде Хазарда.

Так или иначе, работа в Сити действует на нервы. Фактически никогда не производишь ничего, кроме денег. Никому не оставишь наследства. Не в состоянии изменить мир каким-то значимым образом. Даже если бы я смог вернуться туда, не стал бы этого делать.

Итак, Райли. Что ты намерен теперь делать?

Увидев на странице свое имя, Райли шумно выдохнул. Сидевшая рядом с ним женщина с удивлением взглянула на него. Смущенно улыбнувшись ей, он продолжал читать:

«Правдивая история» не случайно оказалась в твоей сумке. Последние несколько недель я выискивал нужного человека. Ты везешь тетрадь Джулиана в то самое место, откуда я ее забрал. Интересно, тот ли ты человек, который сможет стать другом Джулиана или любовником Моники? Или тем и другим? Пойдешь ли ты искать кафе? Сможешь изменить чью-то жизнь? Напишешь ли свою историю?

Надеюсь, однажды я узнаю, что произошло потом, так как мне будет не хватать этой тетради. В то время, когда я бесцельно парил в пустоте, она привязывала меня к космической станции.

Счастливого пути, Райли, и удачи тебе!

Хазард

Райли уже два дня находился в Лондоне, и его не покидало ощущение нереальности, словно он участвует в тревел-шоу. Его квартира в Эрлс-Корте оказалась в центре огромной строительной площадки. Всё вокруг либо сносилось, либо перестраивалось. Иногда, когда он стоял неподвижно, его охватывало беспокойство: а вдруг его дом снесут или реконструируют?

Иногда Райли жалел, что нашел «Правдивую историю». Ему не нравилось, что он знает чужие секреты, как будто сует нос в чужие дела. Но, прочитав их истории, он был не в силах забыть о Джулиане, Монике и Хазарде. Это как, прочитав полкниги и сжившись с персонажами, случайно оставить ее в поезде, так и не дочитав до конца.

Он не смог воспротивиться желанию заглянуть в кафе. Он подумал, что просто посмотрит на Монику, может быть, и на Джулиана, – посмотрит, соответствует ли реальность образам, которые никак не выходили у него из головы. От этого не будет никакого вреда. Вот чего он не станет делать, пообещал он себе, так это ввязываться. Но пока он шел к кафе Моники, его нетерпение достигло такого градуса, что, подойдя к двери и увидев собравшихся внутри людей, он совершенно забыл, что собирался остаться зрителем, и повернул дверную ручку.

Не успев еще сообразить, что происходит, он оказался на уроке рисования, который вел Джулиан. А сейчас он бродит по этому потрясающему рынку с Моникой.

Моника была так непохожа на веселых, забавных и простых девушек, с которыми Райли тусовался дома. В какой-то момент она разоткровенничалась с ним о смерти своей матери, в следующий – умолкла, потом заговорила о показателе прибыли товаров, которые покупала. Это было своего рода откровением. В собственном садоводческом бизнесе Райли устанавливал цены, делая грубую оценку затрат, а затем прибавлял то, что, по его мнению, мог позволить клиент. Он всегда терпел убытки на заказах миссис Ферт, недавно овдовевшей, но зато брал вдвойне с владельца хедж-фонда, живущего поблизости. Это представлялось ему вполне честным подходом к работе.

Он решил не предлагать этого Монике, поскольку у нее был истинно научный подход к ценовой политике. Она бубнила что-то о доли прибыли, накладных расходах и оптовых скидках и делала все расчеты без калькулятора, записывая цифры в крошечный блокнот, который вынимала из кармана.

Пытаться сблизиться с Моникой – это все равно что играть в детскую игру «Бабушкины шаги» – медленно продвигаться вперед, пока она не смотрит, и постоянно возвращаться в начало, если она повернется и застукает его в момент движения. Но это не отталкивало Райли, а, напротив, побуждало узнать ее ближе.

Единственное, что портило удовольствие Райли, помимо странной зацикленности Моники на бактериях, было сознание того, что ему придется рассказать ей о тетради. Ему казалось нечестным, что он знает о Монике больше, чем она о нем, а по натуре Райли был очень честным человеком. Что видишь, то и получишь.