Текст книги "Правдивая история"
Автор книги: Клэр Пули
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
Джулиан
Джулиан проснулся с ощущением какой-то перемены. Он не сразу понял, в чем дело. Последнее время ему казалось, что его рассудок и тело работают на разных скоростях. Утром сначала просыпалось тело, а рассудку требовалось еще какое-то время, чтобы догнать тело, осознать, где он находится и что вообще происходит. Это было странно, поскольку он всегда находился в одном и том же месте и никогда ничего не происходило. Потом наступал краткий момент пересечения, синхронности, после чего – в оставшуюся часть дня – его тело тащилось в нескольких шагах позади рассудка, стараясь идти в ногу.
Размышляя, Джулиан рассматривал зеленые линии на стене рядом с кроватью – разные оттенки зеленого, – как травинки, пятнистые от солнечного света. Их в свое время нарисовала Мэри, намереваясь сделать косметический ремонт их с Джулианом спальни. В конце концов ни один из цветов не был выбран, и комната осталась с теми же стенами грязновато-кремового оттенка. Возможно, Мэри уже тогда поняла, что в этом нет смысла.
Наконец Джулиан понял, что же нового было в этом утре: сознание цели. Сегодня ему предстоят дела. Условленная встреча. Его ждут люди. Рассчитывают на него. Он откинул одеяло более бодро, чем обычно, выбрался из кровати и осторожно спустился по винтовой лестнице, ведущей с бельэтажа, где размещались его спальня и ванная комната, в гостиную открытой планировки и кухоньку. Там висел список, пришпиленный к двери холодильника.
1. Выбрать одежду.
2. Подобрать материалы.
3. Инструменты и приспособления.
4. Реквизит.
5. Быть «У Моники» точно в семь часов вечера.
Он два раза подчеркнул слово «точно». Не потому, что мог забыть, но потому, что много лет подряд ему не нужно было приходить куда-то «точно», за исключением, может быть, зубного врача, – и это вызывало у него необычное волнение.
Выпив первую за день чашку крепкого кофе, Джулиан пошел в гардеробную. В те времена, когда они с Мэри принимали гостей, остававшихся на ночь, это была гостевая комната, но теперь она была заполнена рядами металлических стоек с висевшей на них одеждой Джулиана и расставленной внизу обувью. Джулиан любил свои шмотки. Каждая хранила в себе воспоминания о времени, событии, любовном романе. Если закрыть глаза и сильно вдохнуть, иногда можно было почуять запах ушедшей эпохи: домашнего конфитюра Мэри, бездымного пороха с шоу фейерверков на маскараде в Венеции или конфетти из лепестков роз со свадьбы в «Кларидже».
Стоящая в углу кушетка была завалена разными предполагаемыми на сегодня шмотками, которые Джулиан приготовил еще с вечера. Последнее время одевание занимало у него так много времени, что важно было иметь гардероб на выбор прямо перед выходом, а иначе он весь день мог провести, застегивая и расстегивая пуговицы непослушными артритными руками. Окинув критическим взглядом различные опции, он остановился на более скромной. Профессионально. Удобно. Ему не хотелось, чтобы одежда отвлекала от главного – урока рисования.
Затем Джулиан пошел в свою студию с высоченным потолком, свет в которую лился через стеклянную крышу и окна от пола до потолка, и открыл ящик с надписью «КАРАНДАШИ». По природе Джулиан не был таким уж аккуратным. Исходя из общепринятых стандартов, в его доме царил бардак. Однако две стороны своей жизни он содержал в безупречном порядке: одежда и художественные материалы. Он тщательно отбирал обычные карандаши, чернографитные карандаши и ластики: какие-то из них были довольно новые, другие относились ко времени Битлз – и все, что в промежутке. Любимые карандаши Джулиана затачивались так много раз, что их было почти невозможно держать в руке, но он не мог их выбросить. Это были старые друзья.
Джулиан порадовался, что все еще может привлечь к себе толпу. Та приятная дама, Моника, сказала ему, что на вечерний мастер-класс придут десять человек. Ей даже пришлось некоторым отказать! Да, есть еще порох в пороховнице.
Он покружил по студии, собирая вещи, которые могли пригодиться его новым студентам, нашел для них несколько этюдных досок. В качестве задников для натюрмортов ему подошли бы ткани, в которые были задрапированы манекены. Он покопался в своих любимых справочниках в поисках образцов, способных вдохновить самых простодушных учеников. Он старался не отвлекаться на расставленную в хронологическом порядке коллекцию выставочных каталогов, которая с легкостью могла перенести его в художественный мир Лондона шестидесятых, семидесятых и восьмидесятых.
Моника просила за двухчасовой урок по пятнадцать фунтов с человека. Джулиан посчитал, что цена высокая, но она не придала его словам значения, сказав: «Это Фулхэм. Здесь люди больше платят за выгул собаки». Ему заплатили семьдесят пять фунтов за сессию (небольшое состояние!), и Моника к тому же дала ему деньги на покупку дополнительных материалов, которые он при необходимости мог купить в магазине для художников.
Джулиан взглянул на карманные часы. Было десять часов утра. Магазин как раз должен был открыться.
Проходя мимо кафе, Джулиан увидел, как Моника с подносом напитков в руках прокладывает себе путь в обход очереди, собравшейся у стойки. Он еще раньше заметил, что Моника ни минуты не пребывает в покое. Даже сидя, она была оживлена, энергично размахивая из стороны в сторону темным хвостом. Сосредоточившись на чем-то, она непрерывно накручивала на указательный палец прядь волос, а слушая кого-то, наклоняла голову набок, совсем как его старый джек-рассел.
Джулиан по-прежнему скучал по своему псу Киту. Тот околел как раз через несколько месяцев после смерти Мэри. Он винил себя за то, что, скорбя по Мэри, не уделял должного внимания питомцу. Кит тогда начал чахнуть, постепенно утрачивая энергию и живость, пока однажды вовсе не перестал двигаться. Джулиан попытался тогда скопировать эту медленную, но верную манеру умирания, но и в этом, как во многих других вещах, потерпел неудачу. Он положил трупик Кита в хозяйственную сумку, отнес на кладбище и, пока никто не видел, зарыл его рядом с Адмиралом.
Похоже, Моника всегда знает, что делает и куда идет. В то время как большинство людей казались сломленными превратностями судьбы, у Моники был такой вид, будто она на каждом шагу направляет свою судьбу или даже борется с ней. Джулиан был знаком с ней всего неделю, но возникало ощущение, что она подобрала его, переустроила все, что его окружало, и поместила его в реальность, измененную непостижимым и чудесным образом.
И все же, хотя Моника успела здорово повлиять на его жизнь, Джулиан осознавал, что едва знаком с ней. Он действительно хотел написать ее, словно его кисть могла обнажить правду, прячущуюся за защитным барьером, который она воздвигла вокруг себя. Джулиану уже пятнадцать лет не хотелось никого писать.
Сколько раз за последние несколько лет Джулиан шел по этой улице, с изумлением глядя на проносившихся мимо людей, любопытствуя, куда они идут и что делают, в то время как сам он бесцельно переставлял ноги только из страха, что если не будет этого делать, то его окончательно заклинит? Но сегодня он был одним из них – человеком, идущим куда-то.
Джулиан начал напевать себе под нос, вызвав улыбку у одного или двух человек, проходивших мимо. Не привыкший к подобной реакции, он подозрительно глянул на них, и те ускорили шаг. В магазине для художников Джулиан отобрал двадцать больших листов плотной бумаги и отнес их к кассе. Нет ничего более бодрящего, подумал он, но и пугающего, чем чистый лист бумаги.
– Я покупаю материалы для своего мастер-класса, – сообщил он кассиру.
– Угу, – пробурчал тот.
Его вряд ли можно было назвать говоруном.
– Интересно, будет ли сегодня у меня на уроке какой-нибудь многообещающий Пикассо, – сказал Джулиан.
– Наличные или карта? – откликнулся кассир.
На лацкане его пиджака красовался беджик с пятью звездами за обслуживание покупателей. Джулиан подумал: а каковы кассиры с одной звездой?
Следующая остановка – реквизит.
Джулиан задержался возле углового магазинчика, перед которым были выставлены большие корзины с фруктами и овощами. Может быть, чаша с фруктами? Нет. Скучно и банально. Даже урок для начинающих может быть более оригинальным, не так ли? И тут – словно его огрели по лицу мокрой копченой селедкой – в нос ему ударил запах рыбной лавки. Он взглянул на витрину, и вот оно – то, что нужно.
Моника
Моника взглянула на большие вокзальные часы на стене кафе. Без двух минут семь. Большинство студентов класса рисования уже пришли и подогревали свою креативность бокалами красного вина. В качестве дополнительного стимула для привлечения студентов Моника заранее предложила первый бокал бесплатно. Найти студентов было трудновато. Ей пришлось поднять несколько своих связей. Она упросила присоединиться двух своих поставщиков, а также бойфренда Бенджи – База. Чтобы заполнить последнее место, она даже пошла на флирт с мойщиком окон, не забыв извиниться перед памятью Эммелин Панкхёрст. Теперь, если она включит и себя, будет десять студентов. Приличное число. Если Бенджи удастся втюхать достаточно бокалов вина и других напитков, она может даже, заплатив Джулиану и Бенджи и закупив материалы, начать тратить, несмотря на снижение стоимости первого урока до десяти фунтов. Моника вновь посмотрела на часы. Она очень надеялась, что Джулиан не струсит.
В зале кафе слышался гул – это студенты, соревнуясь друг с другом, рассказывали, какие они бесталанные в живописи. Тут открылась дверь, и все умолкли. Моника заранее предупредила всех, что Джулиан немного эксцентричен. К тому же она чуть раскрутила его резюме. Она нисколько не сомневалась, что он не писал портрет королевы. Но все равно группа оказалась неподготовленной к появлению Джулиана. Он стоял в дверях в ниспадающей складками блузе художника, бордовой фетровой шляпе, с экстравагантным галстуком на шее, на ногах – сабо.
Джулиан помедлил, как будто для того, чтобы дать группе упиться своим видом. Потом засунул руку себе под блузу и театральным жестом извлек огромного омара. Баз поперхнулся, разбрызгивая красное вино по столу и новехонькой футболке Бенджи «Супердрай».
– Класс! – с легким театральным кивком произнес Джулиан. – Познакомьтесь с сегодняшним объектом.
– Господи! – затаив дыхание, пролепетал Баз. – Он еще живой?
– Он довольно старый, но пока не умер, – возразил Бенджи.
– Очевидно, я имел в виду омара, – закатив глаза, произнес Баз.
– Не будь олухом. Он красный, а это значит, его приготовили.
– Что такое «олух»? Рыба такая? – спросил Баз.
– Нет, то окунь, – ответил Бенджи.
Поскольку на всех студентов стульев не хватило, Бенджи с Базом сидели на одном кресле. Баз занял сиденье, а Бенджи устроился на одном из подлокотников. Каждому было лет по двадцать пять, их имена хорошо сочетались с точки зрения аллитерации, но в физическом смысле они были полной противоположностью. Бенджи, рыжеволосый шотландец, в ветреный день мог выглядеть как Тинтин, доросший до шести футов. Баз, с его китайскими корнями, был невысоким, темноволосым и жилистым. Родители База держали китайский ресторан напротив Бродвея, открытый еще дедом и бабкой, и все три поколения жили в квартире над рестораном. Бабушка База постоянно выискивала симпатичную девушку для единственного внука, который в конечном итоге должен был стать поваром.
Моника заранее расставила маленькие столы в кружок, а в центре – большой стол. Джулиан церемонно водрузил омара на блюдо, которое поставил на центральный стол, потом раздал всем бумагу для этюдов, подставки и комплект карандашей с ластиками.
– Меня зовут, – начал он, – Джулиан Джессоп. А этого красивого ракообразного зовут Ларри. Он отдал свою жизнь, чтобы вдохновить вас. И пусть его смерть не будет напрасной. – Он обвел пристальным взглядом сидевших с открытыми ртами учеников. – Мы собираемся рисовать его. Не важно, есть у вас опыт или нет, просто попытайтесь. Я буду ходить вокруг и помогать вам. На этой неделе займемся карандашом. Понимаете, рисунок в живописи – то же, что грамматика в литературе. – (Моника немного успокоилась; она любила грамматику.) – На следующей неделе можем перейти к рисунку углем или к пастели, затем в конечном итоге к акварели. – Джулиан широко взмахнул рукой, отчего рукав его блузы раздулся, как крыло гигантского альбатроса; от дуновения воздуха лист Моники слетел со стола. – Начинайте! Дерзайте! Смелее! Но превыше всего – оставайтесь собой!
Монике было не вспомнить, когда в последний раз два часа пролетали так быстро. Джулиан бесшумно скользил за спинами студентов, которые отважно пытались перенести на бумагу это существо доисторического вида, время от времени наклоняясь к кому-то, чтобы подбодрить, похвалить, исправить тона тени. Моника была довольна пропорциями своего Ларри. Она постаралась точно измерить его способом, которому научил их Джулиан: закрыв один глаз, держишь карандаш. Но поневоле она подумала, что с линейкой получилось бы точнее. Она осознавала, каким жутко плоским выглядит ее омар, словно его расплющили тяжелым предметом, упавшим с большой высоты. Моника почувствовала, что у нее за спиной стоит Джулиан. Он подошел к ней сбоку с карандашом в руке и ловко набросал клешню омара в углу ее листа. Буквально несколькими штрихами он изобразил нечто, готовое спрыгнуть с листа.
– Вот так. Видите? – спросил он.
Да, она видела разницу, но в состоянии ли она создать такое? Ни малейшей надежды.
Несколько раз тишину нарушали звонки сотовых, треньканье голосовой почты, Twitter и Snapchat. Джулиан прошелся по комнате, собирая в свою шляпу все телефоны, игнорируя стоны и протесты. Гаджеты были сосланы за барную стойку. Моника осознала, что впервые за много лет она два часа не смотрела в телефон, не считая времени сна и выхода из зоны приема. Это необычным образом раскрепощало.
В девять часов, минута в минуту, Джулиан хлопнул в ладоши, отчего половина студентов – тех, кто сосредоточился на рисовании, – подпрыгнули.
– На эту неделю всё, господа! Отличное начало. Все просто молодцы! Не забудьте подписать свои рисунки и поставить дату, после чего несите их сюда, чтобы мы вместе на них взглянули.
Студенты неохотно потащились вперед, сжимая в руках свои этюды, которые, несмотря на то что все рисовали одного и того же омара, здорово отличались один от другого. Джулиану удалось сказать что-то позитивное о каждом рисунке. Он отмечал необычную композицию, поразительную светотень, приятные формы. Удивляясь в какой-то степени неожиданной чувствительности Джулиана, Моника хотела знать лишь одну вещь: выиграла ли она?
– А теперь, – повернувшись к Монике, сказал Джулиан, – что мы сделаем с Ларри?
– Э-э, съедим его? – откликнулась Моника.
– В точности мои мысли! Верно, нам понадобятся тарелки, салфетки. Нет ли лишнего хлеба, сыра? Может быть, немного салата?
Моника вряд ли осмелилась бы сказать, что она не имела в виду прямо сейчас. Боже правый, это превращается в званый обед. Ни на йоту планирования или подготовки. Наверняка добром это не закончится!
Бенджи и Баз носились взад-вперед в кухню и обратно с тарелками, парой багетов, оставшихся после ланча, половиной очень зрелого бри, несколькими порциями салата и огромной банкой майонеза. Джулиан извлек откуда-то бутылку шампанского. Пряталась ли она вместе с Ларри под его блузой художника? Что еще мог он там заныкать? Моника поежилась.
Но вскоре, помимо своей воли, Моника начала входить во вкус. Стараясь не думать о стремительно уменьшающейся прибыли, она принесла из своей квартиры над кафе несколько свечей. Вечеринка была в разгаре.
Моника бросила взгляд на Джулиана, который, откинувшись на спинку стула, рассказывал байки о разгульных шестидесятых.
– Марианна Фейтфулл? Такая потеха. Лицо как у ангела, но у нее грязные шутки были почище, чем у сексуально озабоченного школьника, – слышала она его слова.
Его оживленное лицо в мягком свете свечей на миг показалось Монике таким, как на портрете из Национальной галереи.
– Каким был Фулхэм тогда, Джулиан? – спросила она у него.
– Милая девочка, он был похож на Дикий Запад! Он тогда граничил с Челси, и многие из моих друзей отказывались заходить дальше. Район был очень грязным, индустриальным и бедным. Мои родители приходили от него в ужас и никогда не приезжали в гости. Им было хорошо только в Мейфэре, Кенсингтоне и ближних графствах. Но мы любили Фулхэм. Мы заботились друг о друге. За Ларри! – поднимая бокал шампанского, воскликнул он. – И конечно, за Монику! – добавил он, с улыбкой взглянув на нее. – Кстати, о ней: пусть каждый положит десятку в мою шляпу за обед. Мы не хотим, чтобы она осталась внакладе!
И при этих словах Моника тоже улыбнулась.
Хазард
Энди поставил на стол большое блюдо с рыбой.
– Боже, какая вкуснятина! – произнес вновь прибывший с акцентом, который, по мысли Хазарда, зачинался няней с плоскогорья Норланд, оформился в сельской английской подготовительной школе и был отшлифован в офицерской столовке.
В чиносах и сшитой на заказ рубашке, застегнутой на все пуговицы, этот парень чувствовал себя явно не в своей тарелке. Хорошо хоть рубашка была с коротким рукавом. Хазард поставил себе задачу до конца недели нарядить его в саронг.
Хазард уже проделал некоторые предварительные изыскания. Он знал, что этого взлохмаченного, громогласного, но очень веселого и дружелюбного новичка зовут Родерик и что он сын Дафни. Насколько мог судить Хазард, этот малый не имел ни малейшего представления о грандиозном романе своей матери с Ритой. Он рассказал Хазарду, что устал ждать возвращения Дафни в Великобританию и вместо этого решил пару недель погостить у нее. Он не вполне понимал, почему она настаивает на столь долгом пребывании на острове, но если это облегчает ее горе в связи с кончиной его дорогого отца, то, значит, так ей лучше. Хазард мрачно кивал, не упоминая о том, что не замечал у веселой вдовы ни малейших признаков скорби.
– Где ты живешь, Родерик? – спросил Хазард, накладывая себе риса и рыбы.
– Баттерси! – ответил тот. – Я агент по недвижимости!
Родерик выкрикивал каждое слово с такой энергией и энтузиазмом, что невозможно было представить его недовольным или подавленным. Он наверняка будет безмерно подбадривать Монику. Хазарду были симпатичны агенты по недвижимости, которые наряду с банковскими служащими вызывали сильную неприязнь нации. Моника не показалась ему настолько недалекой, чтобы для себя вычеркнуть эту профессию целиком. По крайней мере, муж, вероятно, будет часто отсутствовать дома, являясь в то же время владельцем квартиры. Баттерси был еще одним преимуществом, поскольку находился напротив Фулхэма, на другом берегу реки.
– Жена с тобой не приехала? – небрежным тоном спросил Хазард.
– Я разведен, – ответил Родерик, вынимая изо рта мелкие рыбьи кости и демонстрируя при этом приемлемый уровень гигиены полости рта, потом он аккуратно положил косточки на край тарелки. – Впрочем, все вышло полюбовно. Очаровательная девушка. Детская влюбленность. Просто отдалились друг от друга. Ты же знаешь, как это бывает.
Хазард сочувственно кивнул, хотя совсем не испытывал сочувствия, поскольку его романы длились не больше нескольких месяцев.
– Ну и что, отказался от мысли о женитьбе? Не станешь больше пробовать?
– Господи, почему нет? Охотно. Лучшая штука на свете. – Выражение его лица смягчилось, когда он взглянул на Дафни, не замечая, что ее рука лежит на колене Риты; Дафни шептала что-то на ухо подруге. – Знаешь, мои родители были обалденно счастливы. Женаты более сорока лет. Надеюсь, мама не очень одинока. – На миг он погрустнел, потом взял себя в руки. – Честно говоря, одному мне не очень здорово. Нужна женщина, которая будет держать меня в узде, не говоря уже о готовке. Ха-ха! Просто мне надо найти какую-то глупышку, которая согласится возиться со мной!
Хазард вспомнил строчки из истории Моники. Я стараюсь не придираться, не обращать внимания на то, что парень не читал Диккенса, что у него грязные ногти или он разговаривает с набитым ртом.
– Думаю, ты вряд ли привез с собой книги, да? Мне нечего читать. Я бы с удовольствием почитал Диккенса, – сказал Хазард, скрестив пальцы под столом.
– Только электронную книгу, и, боюсь, я со школы не читал Диккенса.
Этот подойдет. Хазард улыбнулся про себя. После нескольких недель безрезультатного допрашивания с пристрастием каждого холостого мужчины подходящего возраста он, похоже, наконец открыл ларчик.
Обмениваясь дружескими шутками с вновь выбранным Ромео, Хазард осознал, что ему немного грустно. Он ощущал какую-то пустоту. Его попытки пристроить девушку, с которой он, по сути, даже толком не разговаривал, могли показаться немного странными, но это, по крайней мере, отвлекало его от собственных проблем. Чем же ему заняться теперь?
Моника и Родерик. Родерик и Моника. Хазард представил себе, что Моника снова смотрит на него, но на этот раз с выражением глубочайшей признательности, в то время как в тот раз было отвращение. Ну и как же ему организовать встречу этих двух несчастных любовников, если он сам находится на другом конце света? Тетрадь с записями – вот ответ. Ему надо придумать способ засунуть ее в багаж Родерика. Эта тетрадь приведет его к ней.
Хазард уже собирался вернуться к себе в бунгало за тетрадью, когда вспомнил о последнем, и самом важном тесте.
– У вас с женой были дети? – спросил он Родерика.
– Дочка, Сесили, – ответил тот с глуповатой улыбкой на лице, выуживая из бумажника фотографию.
Как будто Хазарду было интересно, как она выглядит. Его интересовал лишь ответ на следующий вопрос.
– А ты хотел бы когда-нибудь иметь еще детей? Если найдешь подходящую женщину?
– Никаких шансов, старина. Меня стерилизовали. Жена настояла – сказала, что не хочет снова проходить через все это. Ты же знаешь – беременность, подгузники, бессонные ночи. – (Хазард не знал, да и не хотел знать, по крайней мере сейчас.) – Это была одна из вещей, из-за которой мы ссорились. Начало конца, а я просто хотел, чтобы она была счастлива. К тому же либо это, либо никакой интимной жизни. Ха-ха!
– Ха-ха, – эхом отозвался раздосадованный Хазард, потому что это разрушило все его продуманные планы.
Для Моники вопрос репродукции не подлежал обсуждению. Хазарду пришлось вычеркнуть Родерика из списка и начать сначала.
Не один раз на протяжении последующих недель Хазард порывался прекратить эту игру в сводничество. Казалось невероятным, что на крошечном пляже этого крошечного острова появится нужный мужчина. Но, как это часто бывает, едва он решил прекратить свои попытки, идеальное решение просто упало ему в руки, словно Вселенная заигрывала с провидением.
