Текст книги "Шпионаж и любовь"

Автор книги: Клэр Малли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Их приключения скоро стали легендой. В одиночестве, скрываясь от пограничного патруля, Кристина встретила лесничего, который посочувствовал ей и с большим присутствием духа спрятал ее, выдавая за свою дочь, якобы больную и вынужденную оставаться в постели [49]. Несколько недель спустя она поднялась на гребень горного хребта, служившего границей между Польшей и Чехословакией, и пилот люфтваффе, как сообщается, заметил ее темную фигуру, «пойманную в ловушку, как муравей на скатерти» [50]. В течение нескольких часов она вынуждена была играть в прятки, скрываясь за скалой, чтобы избежать пулеметных очередей с воздуха [51]. Один раз ей удалось избежать ареста, убедив бдительных пограничников, что была на пикнике, они даже помогли ей подтолкнуть застрявший в грязи автомобиль [52]. В другом случае они с Анджеем везли трех чешских пилотов через границу, когда полиция открыла по ним огонь. В итоге двое чехов погибли – один был убит выстрелом в голову, другой – в позвоночник, так что «внутри автомобиль… был забрызган кровью, а кузов прошит пулями», но проводники с третьим летчиком спаслись [53].

Иногда их деятельность словно окрашивалась черным юмором. Во время еще одной драматической автогонки с преследованием Кристина оптимистично пыталась защитить голову Анджея от пуль своей сумкой. Позже он пошутил, что ее трусики послужили бы лучшим талисманом [54]. А в Будапеште им как-то пришлось приютить известного светского льва, ставшего разведчиком, князя Эдди Лобковица, который в то время работал на французское подполье. Заскучав в безопасности их роскошного жилища, князь просто взял шляпу и отправился выпить кофе в лучшем кафе, где наблюдал за официантками через отверстие в газете, специально для этого прожженное сигаретой. Потом они вместе с ним посмеялись над этим, но предпочли поскорее сплавить беспокойного гостя [55]. По мере укрепления позиций немцев Будапешт становился все более опасным, а ни Кристина, ни Анджей не обладали дипломатическим иммунитетом. В августе британцы отметили в документах, что она была «человеком необычайной смелости и ума» [56].

Кристина также добивалась помощи от британского посла в Венгрии сэра Оуэна О’Мэлли. Сэр Оуэн приехал в Будапешт из Лондона менее года назад, и его воображение разыгралось уже по дороге, когда он наблюдал за тем, «как отважно сверкает серебряный бекас на капоте моего “хамбера”, вылетавшего на просторную равнину Центральной Европы» [57]. Патриотичный, романтичный, но приверженный условностям, в Хэрроу О’Мэлли играл Антонио, венецианского купца, а роль Порции при нем исполнял Руперт Брук. Позднее он поселился в доме, арендованном у семьи Байрона. Однако сэр Оуэн был оппортунистом, хотя и не совсем обычным. Когда началась война, он отправил домой как можно больше британских подданных, а затем организовал ежедневную информационную службу, используя доверенных сотрудников и свою привлекательную восемнадцатилетнюю дочь Кейт, чтобы, сменяя друг друга, они постоянно сидели на табурете с пробковым сиденьем в ванной посольства и слушали мощный радиоприемник [58]. Он также призвал членов своего персонала арендовать квартиры с видом на железнодорожные пути Западного вокзала, чтобы собирать сведения о длинных эшелонах с танками, гусеничной техникой и артиллерией, проходившей через город под водонепроницаемыми чехлами. Несмотря на это, он регулярно докладывал в Министерство иностранных дел о поддержании сердечных отношений с так называемыми нейтральными странами. Именно поэтому он поначалу не проявлял желания поддерживать работу Секции Д в Венгрии.

Друг Кристины, британский журналист и разведчик Бэзил Дэвидсон описывал сэра Оуэна как «англо-ирландского джентльмена безупречно дипломатического поведения, чьи взгляды… состояли в том, что война, вероятно, проиграна, и, следовательно, не надо ничего предпринимать, чтобы не ухудшить ситуацию, и прежде всего не делать ничего незаконного, тем более в его собственном посольстве» [59]. Когда сэр Оуэн обнаружил, что Секция Д тайно хранит в подвалах посольства мешки с взрывчаткой для предполагаемого подрыва вражеских кораблей на Дунае, он немедленно вызвал Дэвидсона. У него были «бледно-голубые глаза и неприметные очки в тонкой золотой оправе, – вспоминал Дэвидсон. – Все это он обратил в сторону от меня» [60]. Сэр Оуэн в ярости приказал выбросить взрывчатку в Дунай, чтобы не поставить под угрозу дипломатический нейтралитет. Дэвидсон стал persona non grata, и ему еще повезло, что не оказался в Дунае вслед за мешками. «Мы были совершенными дилетантами, – признавал он позже, – законченными любителями и невеждами» [61].

Но сэр Оуэн не смог отвернуться от «молодой, красивой и одаренной» женщины, как он сам описывал Кристину, которая загнала его в угол на одном из обычных приемов-коктейлей в посольстве, проходивших по вечерам в понедельник; дочь сэра Оуэна Кейт была в не меньшей мере очарована Анджеем[52]52
  Существует несколько версий первого знакомства Кристины с сэром Оуэном. В романе «Натянутая струна» (The Tightening String; 1962), супруга сэра Оуэна Энн Бридж описывает приемы по понедельникам, которые посещали «немногочисленные поляки, которым удалось бежать в Венгрию», а также некоторые британцы, венгры и кое-какие дипломаты из числа союзников. Здесь могло состояться знакомство, и Кристину мог представить их общий друг, польский консул в Будапеште.


[Закрыть] [62]. Бюллетень сэра Оуэна был его гордостью и радостью, и Кристине потребовалось не слишком много времени, чтобы сгладить напряжение в отношениях между ним и Бэзилом Дэвидсоном, предоставив им шанс поделиться «сильно разбавленными новостями просоюзнического оттенка» с венгерской прессой и радио [63]. В Секции Д отметили, что Кристина оказала «значительную помощь британскому послу», хотя можно сказать, что в выигрыше оказалась другая сторона [64]. Сэр Оуэн не идеализировал Кристину, он назвал ее «чрезвычайно упрямой, индивидуалистичной, привлекательной и капризной», но был полностью покорен ее «непревзойденным мужеством» и докладывал, что «она готова была в любой момент рискнуть жизнью во имя того, во что верила» [65].

В итоге и сэр Оуэн, и Кейт О’Мэлли вскоре помогли – «как можно более незаметно» – с «извлечением» польских солдат и пилотов, а также британских военнопленных, интернированных в Венгрии и Польше [66]. Сэр Оуэн обратился в британское министерство иностранных дел за финансированием и был «поражен», когда ему сказали, что он имеет неограниченный бюджет [67]. Его дочь Кейт тем временем встречалась с Кристиной и Анджеем в будапештских барах, кафе и недорогих пансионатах, где не могли появиться ее высокопоставленные родители, ее модные будапештские туфельки мелькали туда-сюда «с непринужденностью маленькой мышки», – писала позже ее мать, признаваясь, что «изрядно удивилась», узнав, как серьезно ее дочь была вовлечена в подполье [68].

Как и ее очарованный отец, Кейт буквально обожала Кристину, восхищаясь даже «изяществом и легкостью» ее движений. «В них было нечто животное, – отмечала Кейт, – что-то от антилопы» [69]. Почти ежедневно они совместно подвергались риску, а кроме того, сплетничали и беззаботно болтали о пустяках, и в скором времени они с Кристиной чувствовали себя почти сестрами. Однако Кристина не была довольна тем, что Кейт столь же горячо восхищается Анджеем. Тем летом Кристина и Анджей поселились в общей квартире, но теперь Кейт и Анджей вдвоем бродили по рынку, Анджей учил Кейт песням о пограничье, где «колосья такие зеленые, такие зеленые, что можно пройти между ними невидимым, совсем невидимым» [70]. Тем временем Кристина наставляла одну из немногочисленных юных подруг в городе, что «надо любить мужчину так сильно, что не будет иметь значения… нужна ли ему помощь с протезом или необходимо поставить ему клизму» [71]. (Анджей все еще вывозил из страны огромное количество людей, и по мере того как система охраны ужесточалась, ему все чаще приходилось преодолевать большие расстояния, чтобы вступить в контакт со знакомыми контрабандистами, и это создавало тяжелые проблемы с ногой, поскольку с самого начала войны он не получал настоящей медицинской помощи.) Однако если романтическая искра и погасла, отношения Кристины с Анджеем стали глубже и доверительнее, чем с любым из других мужчин в ее жизни.

В конце сентября 1940 года, когда положение в Венгрии ухудшилось и офицеры вермахта затянули тугую сеть наблюдения на железнодорожных станциях Будапешта, Кристина и Анджей занялись сбором информации о перемещении войск и грузов по всей стране. По просьбе англичан они организовали надзор за всем основным железнодорожным, автомобильным и речным трафиком, особо отмечая наращивание пограничных постов на границах с Румынией и Германией. Кристине позже приписывали диверсии на дунайском маршруте, а также заслугу по предоставлению жизненно важной информации о транспортировке нефти в Германию с месторождений Румынии [72]. Они с Анджеем также передавали британское оружие и взрывчатые вещества беженцам-полякам в Венгрии и доставляли его в Польшу, а также, по крайней мере один раз той осенью, и сами удачно это оружие использовали[53]53
  Румынские нефтяные месторождения в Плоешти регулярно бомбили британские и американские воздушные силы, с большими человеческими потерями.


[Закрыть].

Наблюдая, как румынский бензин отправляется потоком через Венгрию в Австрию, Анджей с одним из друзей как-то раз подорвали баржи на Дунае, установив на них ночью, в ледяной воде, магнитные мины, в то время как Кристина, которая не умела плавать, нетерпеливо ждала на берегу, чтобы увезти их на самой быстроходной машине. Позднее те баржи взорвались далеко от порта, так что у охраны не было шансов спасти груз[54]54
  Магнитные мины с отложенной детонацией первоначально содержали внутри круглого корпуса вулвортовские анисовые леденцы, причем время их растворения в воде было тщательно рассчитано в бассейнах Бедфордовской технической школы годом ранее; позднее конфетки заменили кислотой, постепенно разъедавшей оболочку. См.: ВВС WW2 People’s War, Aniseed Balls and the Limpet Mine’, article A4376153 (06.07.2005). Еще позднее британцы стали использовать «липкие бомбы» для диверсий против нефтяных барж на Дунае: см.: Jozef Garlinski, Poland, SOE and the Allies (1969), p. 25–26.


[Закрыть]. Теперь даже сэр Оуэн преодолел свою неприязнь к саботажу, организованному УСО. Глубоко впечатленный, он позднее утверждал, что у Кристины «положительно была ностальгия [так!] по опасности… [и] она могла делать с динамитом все что угодно, разве что не ела его»[55]55
  Пластиковая взрывчатка, разработанная в Королевском арсенале в Уолвиче непосредственно перед войной, кстати, была вполне съедобной, «хотя едва ли вкусной или питательной».


[Закрыть] [73].

Однако подобная деятельность не могла остаться незамеченной. Польская разведка подробно фиксировала ее, но гораздо опаснее было почти непрерывное пристальное наблюдение за Анджеем со стороны немцев. Вскоре нацисты начали оказывать давление на венгров, требуя его ареста. К счастью, Анджей установил отличные отношения с некоторыми влиятельными венгерскими чиновниками, и когда был арестован в третий раз, полиция отпустила его, взяв слово, что он немедленно покинет страну. Вскоре после этого несколько других членов его сети были арестованы и допрошены. Понимая, что в сети явно появился внедренный агент, Анджей стал искать его и обнаружил, что один из новобранцев был замечен за разговором с сотрудником посольства Германии. Он начал подбрасывать этому человеку ложную информацию, а убедившись в обоснованности своих подозрений, без малейших угрызений совести передал сведения о доносчике группе венгерских воров, симпатизировавших полякам, и те позаботились о его слишком «любознательном друге» [74]. Напоив осведомителя до бесчувствия сливовицей, воры оставили его на ближайшей скамье. Наутро он был найден там мертвым: ночью мороз был больше двадцати, и тело его пахло горьким миндалем от сливовых косточек.

В начале октября 1940 года из Польши прибыл курьер от «Мушкетеров» с новостями, что шестнадцать сбитых британских летчиков скрываются в варшавском «убежище для глухонемых», так как не говорят по-польски [75]. Кристина сразу запросила у англичан денег и поддержку для поездки в Польшу с целью эвакуации этих людей. Опасения насчет их безопасности возросли, когда пошли слухи о планируемом Гитлером «убийстве из милости» инвалидов, однако Кристине было приказано ждать ноября, когда ляжет снег, затруднив работу пограничных патрулей. «Я ждала пять недель, – позже сообщала Кристина, – прежде чем принять решение действовать самостоятельно, если англичане не помогут» [76].

Кристина отправилась в путь 13 ноября в сопровождении отца Ласки [77]. Они выбрали направление восточнее того, которое она пыталась пройти с Владимиром раньше, через высокий Черногорский хребет (теперь Украина), у нее были с собой фальшивые украинские документы на поддельное имя и пятьсот долларов. Пять дней спустя она добралась до варшавского приюта и обнаружила, что, опасаясь официального присоединения Венгрии к нацистской «оси», польское подполье решило не рисковать и отказаться от прежнего маршрута эвакуации. В результате летчики были схвачены в зоне Польши, оккупированной Россией, и вывезены через Киев в СССР. Вскоре двое из них снова появились в Варшаве с известием, что остальных русские передали немцам. Кристину попросили вывезти этих двух пилотов, но они были слишком измучены, чтобы совершить переход по горам на лыжах. Она передала их «Мушкетерам», оставив двести долларов на оплату врача и проживание британцев в течение трех недель, и собиралась переправить их через границу позже. В Будапешт их в итоге проводил отец Ласки, там он связался с Кейт О’Мэлли. Сэр Оуэн спал после обеда, когда дочь сообщила ему, что прибыли два британских военных летчика и их надо срочно отправить на юг через границу. «Контрабанда живых людей обычно считалась чем-то ниже достоинства британского дипломата и противоречила правилам дипломатической службы Его Величества», – отметил в своих записях Владимир, когда узнал об этом инциденте, но сэр Оуэн все же согласился помочь [78]. Спешно обеспечив пилотов паспортами и визами на имена Харди и Уиллис, сэр Оуэн взял их с собой в Белград в качестве сотрудников посольства [79].

Кристине не удалось дождаться их, потому что она получила срочное задание: передать в Будапешт важную информацию. Самым объемным предметом для перевозки оказался пухлый англо-русский словарь со специальным кодом, позывными и длинами волн, скрытыми на его страницах. Вопреки обычным мерам предосторожности она получила подробное описание количества и мест расположения радиостанций в Польше, а также инструкции о том, как устанавливать регулярные сеансы прямой радиосвязи между Варшавой и Лондоном в определенное время, используя информацию из словаря. У Витковского, вероятно, не хватало курьеров, если пришлось доверить обе части секретных сведений одному и тому же человеку, но это было не все, что везла с собой Кристина. При ней были формулы двух новых видов газа, производимых немцами, и отчет, который, по ее собственным словам, содержал «актуальную информацию о фабриках боеприпасов в Германии и Польше, подробные планы аэродромов, авиационных заводов, число самолетов, базировавшихся в Польше, сведения о торпедах, подводных лодках и новых разработках торпед» [80]. Столь потрясающие результаты разведывательной работы были заслугой шестнадцати инженеров, вместе с другими польскими рабочими насильственно отправленных в Германию для работы на фабриках боеприпасов и на железнодорожных станциях. Как почти вся информация, полученная Кристиной, эти сообщения хранились на 35-миллиметровой пленке, рулоны которой она носила в своих перчатках.

Находясь в Польше, Кристина нашла время и для осуществления своего рода личной миссии. Анджей передал письмо для своей матери, Марии, и Кристина доставила его в Замошь, расположенный на юго-востоке страны. Узнав, что ее кузены Скарбеки бежали из Львова в Венгрию, она написала им, впервые после падения Франции предоставив определенную информацию об их отце [81]. Несмотря на риск, Кристина снова посетила свою мать и узнала, что ее брат арестован гестапо. Она тщетно пыталась убедить Стефанию покинуть Польшу или по крайней мере Варшаву и свою работу в качестве учительницы подпольной школы. Несмотря на все усилия, она так и не смогла убедить мать в реальности грозящей ей опасности. Стефания была убеждена, что ее социальный статус и имя Скарбеков защитят ее в обществе, которое никогда ее не принимало, а теперь на глазах распадалось. Гетто, расположенное по соседству с пустым зданием бывшего банка Гольдфедеров, на пространстве менее полутора квадратных километров вмещало более четырехсот тысяч человек, то есть почти треть населения Варшавы, в основном евреев. Если бы Стефанию обнаружили за пределами гетто и идентифицировали как еврейку, она подлежала бы немедленному расстрелу на месте. Когда гестапо нашло другую подпольную школу в варшавской квартире, «они схватили всех, кого там застали, – писал один из подпольщиков, – и повесили прямо на балконе того же дома на улице Лешно» [82].

Преисполненная решимости защитить мать, Кристина поговорила о ней с Витковским, а также разыскала старого друга отца, Станислава Руджиевского, того самого молодого героя Первой мировой войны, чьи вонючие портянки оскорбили чистых дам в варшавской опере двадцать лет назад. Станислав в 1939 году был отправлен в лагерь в Латвии, из которого его спасла жена Ирена, как раз перед тем, как его подразделение было переведено в российские леса под Катынью. Лесник по профессии, он вместе с Иреной присоединился к польскому Сопротивлению, и Кристина попросила их спрятать Стефанию в их уединенном лесном домике, пока она не сможет вывезти мать [83]. После некоторых сомнений они согласились, но Стефания заупрямилась. Она была убеждена, что, как аристократка, будет в безопасности, и потому отказалась покинуть Варшаву, где ее родственники Гольдфедеры были заключены в гетто и где оставались ее ученики. Кристина могла завоевать доверие и получить финансовую поддержку британцев, она могла заслужить уважение польских офицеров, и тех, кто входил в официальное Сопротивление, и других, она могла даже уговорить представителя гестапо перенести для нее через границу «пакет товаров с черного рынка», но она не смогла убедить еврейскую мать покинуть оккупированную нацистами Польшу. К глубокой скорби Кристины, Стефания исчезла год спустя, ее арестовало гестапо, и она погибла в печально известной варшавской тюрьме Павяк.

По горькой иронии судьбы, комплекс Павяк был построен в 1830-х годах по проекту Фридерика Скарбека, тюремного реформатора, крестного отца Шопена и предка Кристины. После нацистского вторжения в Польшу тюрьма Павяк превратилась в застенки гестапо, и ее название стало для всей Варшавы нарицательным, согласно сведениям одного польского офицера-подпольщика [84]. Через эту тюрьму за годы войны прошло около ста тысяч мужчин и двухсот тысяч женщин, в основном члены Сопротивления, политзаключенные и мирные жители, взятые в качестве заложников во время уличных обходов. Из этого числа заключенных погибло тридцать семь тысяч человек.

Тюремные списки дают полное представление о том, что представлял собой Павяк, когда Стефания попала туда 31 января 1942 года; это последнее известие о ней, дальнейшие следы найти не удалось. Накануне в тюрьму были доставлены пятьдесят шесть арестованных, в том числе пять семей, и лишь десять человек покинули ее, включая ребенка, которого «перевезли в городской морг» [85]. Стефания была одной из четырех вновь прибывших и, как еврейка, встретила более жестокое обращение, чем подозреваемые в сопротивлении, заложники, бывшие военные и контрабандисты, составлявшие большинство заключенных, однако и для них условия содержания были ужасными. Камеры Павяка были грязными, холодными, темными, переполненными и кишели паразитами. Окна, если они вообще были в камере, оставались закрытыми, из-за чего доступ света и воздуха был сильно ограничен. Заключенные спали на голых досках или соломенных матрасах, а туалетом служили ведра. Не было ни мыла, ни воды. Питание составляло лишь несколько сотен калорий в день, так что большинство заключенных голодало. Повседневно арестованные подвергались жестокому обращению, от побоев до вынужденных прогулок по горячим углям. Неповиновение приводило к одиночному заключению в карцере или немедленному расстрелу [86]. Для основной массы заключенных Павяк был остановкой перед депортацией в концентрационные лагеря в Аушвице, Равенсбрюке, Штатхофе, Майданеке, Заксенхаузене, Бухенвальде или Гросс-Розене, но нет свидетельств, что Стефанию отправили в лагерь. Тысячи заключенных Павяка, в основном представители польской интеллигенции, были казнены нацистами, и вполне вероятно, что Стефания была среди них; возможно, ее расстреляли из пулемета в лесах Пальмиры недалеко от города, или она умерла от болезни или голода в самой тюрьме. Ей было шестьдесят пять.

К началу 1942 года, когда была арестована ее мать, Кристина уже покинула Будапешт, но сохранилось по крайней мере два независимых источника, основанных, вероятно, на рассказах самой Кристины, сообщающих другую историю [87]. По словам Владимира, сразу после приезда Кристины в Варшаву в ноябре 1940 года один из кузенов сказал ей, что Стефанию арестовали либо потому, что она не зарегистрировалась как еврейка и не перебралась в гетто, либо потому, что она отказалась признать Кристину в предъявленных ей фальшивых документах, изъятых у ее дочери в Словакии в начале того же года. Мучительное чувство вины заставило Кристину разработать план освобождения матери за деньги, изготовления для нее документов об арийском происхождении и эвакуации ее из Варшавы туда, где можно было бы спрятаться до конца войны. Родственник из Гольдфедеров, пианист в кафе в гетто, которому покровительствовали коррумпированные офицеры вермахта, обеспечил ей контакт с офицером гестапо по имени Грюбер, известным как «некоронованный король черного рынка» [88]. На следующий вечер Кристина танцевала с Грюбером в кафе, а позже, за бокалом, он согласился заглянуть в дело ее матери. Еще через день он оставил для Кристины записку, в которой говорилось: он сожалеет, что не может помочь, так как ее мать уже переведена в Освенцим[56]56
  Стефания Скарбек (Гольдфедер) не упоминается в сохранившихся записях Освенцима. Согласно архивам музея Павяк, Эдмунд и Йозеф Скарбеки были отправлены из Павяка в Освенцим в 1940 г., а Тадеуш, Менашель и Зофья Гольдфедер были интернированы в Павяк в период с 1940 по 1942 г., тоже перед отправкой в Освенцим и Заксенхаузен, но в какой степени родства состояли они с Кристиной, неизвестно.


[Закрыть]. По другим сведениям, некий офицер гестапо потребовал триста долларов и ночь с Кристиной в уплату за жизнь ее матери, а потом заявил, что она опоздала [89].

К концу 1940 года Кристина привыкла рассказывать истории, которые скрывали реальность. В своем изложении она изменила маршрут своего первого перехода в оккупированную Польшу, и можно только удивляться способности Владимира восстанавливать события на основании регулярно повторяющегося рассказа о телах в снегу, ведь со временем она научилась искажать любые события, тягостные или нейтральные. Постепенно военные истории Кристины становились все более противоречивыми. Время от времени она предавалась «самым возмутительным фантазиям при разговоре с людьми, к которым не склонна была относиться всерьез», – признавался позднее один из ее британских друзей и коллег, полагая, что такие рассказы представляют ее «воинственной женщиной, которая с радостью бросала бы ручные гранаты при каждом удобном случае» [90]. Но любые наши рассказы сохраняют некий отпечаток правды, и вполне возможно, что Кристина и вправду пыталась спасти кого-то из Павяка или варшавского гетто. Женщины действительно пользовались сексом для расплаты за услуги в Варшаве 1940 года. А может, история эта родилась из безграничного сожаления Кристины, которая была готова на что угодно, чтобы спасти мать, но не имела на то ни малейшего шанса.

Кристина вернулась в Будапешт 25 ноября 1940 года, физически и эмоционально истощенная. Она провела Рождество с Анджеем, работая над планами возвращения в Варшаву, но была слишком больна, чтобы делать нечто большее. У нее был грипп и сильный кашель, Анджей беспокоился о ней. Но еще сильнее его тревожила меняющаяся ситуация в Венгрии, где нацисты брали под контроль военную полицию, прессу и государственные учреждения. К концу ноября гестапо открыло официальное представительство в Будапеште.

Анджей хотел покинуть город, но Кристина ждала последний пакет с информацией от польского курьера. К концу января 1941 года Анджей понял, что они находятся под непрестанным наблюдением. Он не хотел, чтобы их арестовали вместе, ведь в таком случае некому будет предупредить других членов подпольной сети, а при одновременных параллельных допросах их легко будет поймать на противоречиях. 23 января, в три часа ночи, зная, что военная полиция обычно является в предутренние часы, Анджей оставил Кристину в квартире одну, чтобы проверить пути отхода. Было холодно и темно, зато улицы были пусты. На следующую ночь они ходили на ужин с Кейт О’Мэлли и другими друзьями. В четыре часа ночи их разбудил стук в дверь. Они переглянулись, Кристина схватила халат, Анджей пристегнул протез. У них не было иллюзий, но, к удивлению Анджея, Кристина скорее обрадовалась непосредственной угрозе ареста. После недель страха и нервного напряжения «она впервые улыбнулась мне, – вспоминал он, – так весело, будто собиралась на коктейль!» [91].