Текст книги "Шпионаж и любовь"
Автор книги: Клэр Малли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
В 1921 году Польша подписала мирный договор с Россией и Украиной, установив восточную границу. Воспользовавшись периодом стабильности, Ежи и Стефания послали Кристину за сотни миль от дома в широко известную монастырскую школу-пансион в местечке Язловец, приобретенном Польшей, как считалось, с помощью Богоматери, после долгих и кровопролитных сражений с Украиной[9]9
Регион вокруг Язловца оказался под советским контролем в начале Второй мировой войны. Сейчас город входит в состав Украины.
[Закрыть]. Кристине было четырнадцать, но она начала учебу на два года позже, чем ее сверстницы, поэтому оказалась в одном классе с девочками двенадцати лет. Начало было не вдохновляющим. Она была умна. Она быстро достигла успехов во французском – языке, на котором монахини учились и на котором общались с родителями, образованные поляки между собой тоже разговаривали по-французски, чтобы дети не подслушивали. Ей нравилась латынь, а также математика, рисование и пение, она была лучшей в классе в истории, географии, естественных науках и спорте – во всех предметах, которые потом пригодились ей в жизни. Однако она не привыкла придерживаться дисциплины, соблюдать рутинные правила или подчиняться указаниям. Кристина была непокорной, капризной и часто уставала от рутины. Школа не слишком подходила для такого типа умных, но «трудных» детей.
Школа была создана для дочерей польской аристократии, в то время как сыновья получали образование дома или поступали в военные академии; целью школы было формирование молодых женщин – благовоспитанных и дисциплинированных. Все ученицы были из хороших семей, привилегированы в силу происхождения и социально консервативны, и хотя все они образовывали единый слой общества, внутри существовала своя иерархия. Кристина сперва не понимала, почему так происходит, но чувствовала, что не вполне вписывается: что-то в ней явно раздражало окружающих. Правда заключалась в том, что девочки из «лучших» семей свысока смотрели на нее из-за еврейской матери. Однако была и другая причина: девочки с характером редко ощущали себя в школе комфортно. Одну из подруг Кристины исключили за то, что во время уроков она изображала собачий лай, другую – за то, что она сперва встала на пудинг, желая продемонстрировать его несъедобность, а затем отказалась надевать ночную рубашку во время мытья в ванне – так делали во имя сохранения скромности [16]. Третью отослали домой за то, что она забралась на дерево – причем в этот момент на ней не было трусов.
Вероятно, Кристина увидела в этих примерах брошенный вызов. Рано утром, до завтрака, девочки обязаны были посещать мессу. Почти все ученицы воспринимали это как тяжкую повинность. Однажды темным зимним утром Кристина решила испытать крепость веры священника, а для этого поджечь его сутану. Сделать это было просто, так как все девочки держали на службе свечи. Она хотела увидеть, прекратит ли он молитву или, как настоящий святой, продолжит? С изумлением обнаружив, что сутана загорелась сильнее, чем она ожидала, Кристина постаралась немедленно сбить пламя. Священник предпочел по-доброму отнестись к случившемуся, даже посмеялся вместе с ней. Однако мать-настоятельница не нашла в происшествии ничего забавного. Кристину исключили за неподобающее поведение [17].
Она продолжила обучение в череде престижных школ, в том числе в школе Святого Сердца во Львове, на востоке Польши, постепенно обретая весьма полезный навык скрывать истинные чувства, и в восемнадцать лет покинула систему образования с немалым достоинством. Однако в дальнейшем она не пожелала снова поступать в какое-либо образовательное учреждение. Для нее настоящая жизнь была в Тшебнице, вместе со старшим братом – все более серьезным и молчаливым, или без него; другой приемлемый вариант – отправиться в Варшаву с отцом. Когда она подросла, Ежи стал брать ее с собой в оперу. Однажды, в шестнадцать лет, она рассмешила его во время посещения «Кармен», торопливо записывая на программке: «Любовь – это кровь, всегда кровь» [18]. Тем же летом, когда семья отправилась собирать грибы, она встревожила мать, задумчиво написав в пыли палкой: «Я жду тебя». Когда Стефания спросила, кого дочь подразумевала,
Кристина ответила, что еще не встретила его, но совершенно уверена, что в будущем ее ждут приключения [19].
Пока Кристина переходила из школы в школу, проводя каникулы то дома, то с кузенами Скарбеками, которых она наряжала солдатами и развлекала «захватывающими короткими историями», по большей части о лошадях Тшебницы, Ежи Скарбек вел прежнюю роскошную жизнь и вкладывал деньги в свои конюшни. Но после Первой мировой войны наступила депрессия, ферма в Тшебнице перестала приносить доходы, экономический спад отразился и на состоянии Гольдфедеров. В 1926 году, когда Кристине исполнилось восемнадцать, семейный банк закрылся, и ее родители вынуждены были продать с аукциона сначала мебель, включая столик из Желязовой Воли с инкрустацией розовым деревом; а затем дубы из парка, что разбило сердце Кристины, и, наконец, земли, фермы и сам дом, все с существенными потерями. Необходимость покинуть Тшебницу стала для Кристины первым, но, вероятно, самым горьким опытом изгнания. К тому времени, когда многие семьи лишились своих родовых гнезд из-за Второй мировой войны, она уже до некоторой степени привыкла к подобным невзгодам. Для нее новое вторжение в страну сокрушило ее детские воспоминания о прекрасной Польше, которая обрела образ идеальной картины с древними дубами, слугами, конюшнями – и свободой, которая, как она понимала в глубине сердца, была для нее потеряна.
Три года спустя Кристина, который был уже двадцать один год, поселилась с матерью и братом в небольшой, увешанной фамильными портретами квартире в Варшаве[10]10
Адрес неизвестен. Между 1931 и 1932 гг. они жили в доме б по улице Хочимской в Варшаве, а позднее Стефания переехала в дом 15 по улице Розбрат.
[Закрыть]. Ежи покинул жену и отправился на курорты, воспринимая потери как временные неудобства, он открыто жил с другой женщиной[11]11
Недатированная генеалогия Скарбеков, находившаяся среди бумаг Марыси Скарбек, вероятно, была составлена Яном Скарбеком на основе издания Jerzy Dunin-Borkowski, Almanach BKkitny (Синий альманах), там упоминается вторая жена Ежи Скарбека, только под фамилией Крешоловска. Ежи не мог жениться на Крешоловской официально, но он мог жить с ней как с женой в Швейцарии.
[Закрыть]. К этому времени Кристине пришлось признать, что ее любимый отец постепенно превращается в «алкоголика-антисемита», жалкую фигуру, не имеющую характера, чтобы пережить позор, связанный с вынужденной продажей Тшебницы [20]. В детстве она обожала его; но теперь в нем осталось мало такого, чем можно было восхищаться. Еще один могучий дуб пал, и, как бы Кристина ни старалась, ей так никогда не удалось найти ему замену. Следующие несколько лет Ежи провел в Бадене, неподалеку от Вены, где «после долгих и тяжелых страданий» в декабре 1930 года скончался от туберкулеза [21]. В смерти, как и в жизни, несмотря на повороты фортуны, на его удобства не поскупились, и тело графа доставили в Польшу, чтобы похоронить на семейном участке знаменитого варшавского кладбища Повазки. Образование Кристины подготовило ее лишь к роли благовоспитанной светской дамы и жены. Разорение семьи, а также еврейские корни теперь значительно снижали ее шансы на удачный брак. Но Кристина была дерзкой, целеустремленной, независимой и, хотя не отличалась классической красотой, производила сильное впечатление, обладала шармом и привлекательностью яркой личности. Будущее было для нее вызовом, и это действовало вдохновляюще.
2. Две свадьбы и одна война
Снег мягко сыпал на польские равнины и сосновые леса всю долгую осень и зиму 1929 года, и повсюду царила тишина, снег приглушал стук копыт, скрип саней и даже звон церковных колоколов. Но Варшава обладала иммунитетом к тишине. Хотя снег падал и на широкие улицы столицы, широкие лопаты и метлы дворников избавляли горожан от сугробов и от риска быть заваленными внутри домов, а церковные колокола здесь соперничали с трамвайными сигналами, грохотом колес по булыжной мостовой, ревом электромоторов. Конные экипажи перемешались с автомобилями, среди которых появлялись и новейшие модные модели, обладавшие отчетливым особым звуком современности. С наступлением вечера на улицы все раньше и раньше выходили фонарщики, чтобы зажечь фонари. Летние продавцы содовой воды уступали место разносчикам горячих пышек и жареных каштанов, шары на их высоких шестах добавляли улицам красок. Даже зимой город был заполнен уличными торговцами, шарманщиками с традиционными обезьянками, зазывалами у дверей ресторанов и столовых, официальными городскими вестовыми с номерами на темно-красных фуражках – эти люди готовы были выполнить любое поручение, от доставки цветов и любовных посланий до переноса посылок и покупки театральных билетов [1].
Кристине исполнился двадцать один год, и она была готова к зимнему сезону в Варшаве. Она все же была Скарбек, и ее приглашали на приемы, например, во дворец Виллянув, где балы начинались с полонеза, а дебютантки появлялись в белых платьях до пола, и все дамы были в перчатках. Но для Кристины такие вечера часто были некомфортными, она понимала, что женщины постарше, прикрываясь веерами, сплетничают о недавних несчастьях ее семьи и о ее еврейской крови. Она предпочитала проводить вечера в кинотеатрах, прокуренных ресторанах, барах и кафе, где собирались поэты, заведениях, называющихся «Пиккадилли», «Пикадор» или еще экзотичнее – «Оазис», «Бахус», «Мираж». Польское общество предписывало женщинам не появляться в таких местах без сопровождения, но Кристина – шокируя публику – шла туда одна или с целой компанией молодых людей. Она коротко подстригла прежде длинные волосы, укладывала их эффектными волнами, подчеркивающими форму лица «сердечком». Губы накрашены, брови над темными миндалевидными глазами аккуратно выщипаны «в ниточку». Высокие скулы и крупные черты лица делали ее облик запоминающимся: одновременно современным, мальчишеским, хрупким и сексуальным.
Жизнь в Польше менялась, и если прежде успех был обеспечен стабильностью, теперь он зависел от готовности к переменам. Старопольский порядок, джентльмены в жестких воротничках, сюртуках и туфлях из лакированной кожи уступали место новому, более расслабленному поколению, прибывавшему в театр на велосипеде, а не в конном экипаже, увлекавшемуся лыжами и приглашавшему друзей на партию в теннис, а не на вечеринку. Женские колени появлялись из-под юбок, а мужские лица были тщательно выбриты – после поколений бородачей. И все же определенные правила этикета и манеры никуда не делись. На больших приемах мужчины целовали дамам руки – а дамы должны были сидеть неподвижно, лишь поднимая руку и поворачивая ее тыльной стороной вверх. Великий польский писатель Витольд Гомбрович[12]12
Витольд Гомбрович (1904–1969), польский писатель и мыслитель. – Прим. перев.
[Закрыть], который был всего на четыре года старше Кристины и вращался в тех же кругах, вспоминал, как однажды дерзкий приятель «расположился на софе» с ней и ее друзьями на одном из домашних приемов и заявил ей, задорно сверкая глазами: «Вы ни для чего не годитесь. Совершенно неясно, в чем вы можете быть полезны… мы могли бы примотать вас веревкой, когда переносили мебель наверх… или, может, посадить вас, как редиску». К сожалению, Гомбрович не приводит ответ Кристины этому шутнику, однако вряд ли она нашла этого человека «очаровательным» и «симпатичным», каким считал его Гомбрович [2].
Еще наслаждаясь новообретенной свободой, Кристина была настроена на то, чтобы не стать обузой для матери, а потому нашла офисную работу в представительстве фирмы «Фиат» – трудно было найти более удобное рабочее место для знакомства с богатыми молодыми людьми, желавшими приобрести статусный автомобиль. Она проводила дни, мило общаясь с потенциальными клиентами и наблюдая за течением городской жизни за огромными окнами-витринами; для любой девушки, стремящейся оказаться в гуще событий, это было бы невыносимо скучно, а Кристину мучил еще и снобизм представительницы земельной аристократии, вынужденной зарабатывать на существование. Но что еще хуже, Кристину медленно отравляли ядовитые испарения из находящегося ниже этажом гаража. Проблемы с легкими надолго сформировали у нее отвращение к офисной работе.
Но именно в офисе «Фиата» Кристина встретила Густава Геттлиха, невысокого, но очень богатого бизнесмена немецкого происхождения, внимание которого быстро переключилось с итальянских автомобилей на польскую девушку. Густав был на четыре года старше Кристины и занимал респектабельный пост директора компании по производству штор, он жил с овдовевшей матерью. Его отец был подполковником и успешным бизнесменом из Пабьянице в центральной Польше. Теперь Густав искал превосходную pani domu, хозяйку дома, жену, которая была бы элегантной, могла развлекать клиентов, готовить еду, родила бы ему детей. И тут он встретил Кристину, которая после нескольких вечеров, занятых просмотром фильмов с Гретой Гарбо и посещением лучших ресторанов Варшавы, совершенно вскружила ему голову.
Вскоре после этого знакомства доктора посоветовали Кристине провести время на модном лыжном курорте в Закопане, высоко в Карпатских горах, где чистый воздух мог исправить негативные последствия работы в офисе «Фиата». Закопане было местом, где проводила время богатейшая польская интеллигенция, и Густав теперь регулярно останавливался там в роскошном отеле «Бристоль», прежде чем присоединиться к Кристине на веранде ее пансиона. Они отдыхали, кутаясь в меха и наблюдая за закатом после долгого дня в горах, на крутых лыжных трассах. Затем они вместе отправлялись в один из многочисленных ресторанов и баров курорта, выпивали водки и допоздна слушали джаз. Пансион Кристины находился в управлении монахинь и был рассчитан на девушек из хороших семей, и Кристина, вероятно, дала немало поводов для сплетен, ведь вокруг нее крутилось немало молодых бизнесменов, офицеров и поэтов. Она была «совершенно красива», как отметил в мемуарах один из свидетелей [3].
Но тесная сцена Закопане была не столь анонимной, как бары Варшавы. Знакомый с Кристиной Витольд Гомбрович позднее написал – в покровительственном тоне – о «несчастных существах», как он их называл, рожденных от аристократических браков с еврейками, которые «никогда не были полностью приняты в салонах». Кристина была «прелестной молодой женщиной», писал он, но «в ее присутствии избегали разговора о евреях, как никто не говорит о веревке в доме повешенного». Однажды вечером, когда Гомбрович и несколько молодых аристократов присоединились к Кристине на веранде в Закопане, мимо прошла женщина постарше в традиционном еврейском платье. Завидев Кристину, она окликнула ее «Крыся! Крыся!» Гомбрович вспоминал: «Компания замерла от ужаса». Кристина сделала вид, что не слышит, пока женщина не крикнула: «Крыся Скарбек!» К сожалению, мы не знаем, как Кристина преодолела социальный паралич, потому что Гомбрович оставляет ее в этот момент, с глазами, опущенными долу [4].
Когда Густав и Кристина вернулись в Варшаву, Густав благополучно вернулся к своему бизнесу, обеспечивавшему ему стабильное положение и финансовую безопасность. Когда он не работал, он был с Кристиной. Его очаровала в ней хрупкость, скрывавшаяся за обычной демонстрацией уверенности. На самом деле она была как никогда уязвима. Чтобы подкрепить свою гордость, в 1930 году Кристина приняла участие в конкурсе «Мисс Полония», который был учрежден за год до того. Он был открыт только для незамужних девушек «благонравного поведения», в возрасте от восемнадцати до двадати пяти, и конкурс поддерживал широко известный поэт и общественный деятель Тадеуш Бой-Желеньский. Его популярность была связана с регулярными публикациями в газете Express Рогаппу («Утренний Экспресс»), читатели которой имели право голосовать на конкурсе. Количество участниц превзошло все ожидания, в финальном шоу выступали семьдесят кандидаток. Кристина послала гламурную фотографию, сделанную в одной из самых модных фотостудий столицы. Ее темные глаза смотрели уверенно, гордо и с холодным соблазном. Четыре недели спустя она вошла в шорт-лист. В конце концов соперница обошла ее в борьбе за корону, но Кристина получила титул национальной «Звезды Красоты», этого было достаточно, чтобы превратиться в желанную добычу для Густава[13]13
«Мисс Полония» – 1930 стала Зофья Батыцка из Львова, молодая актриса, представлявшая Польшу на конкурсе «Мисс Европа» – 1930, затем она попыталась сделать карьеру в Голливуде.
[Закрыть].
Два месяца спустя об их браке объявили в местных церквях. Возражений не было, и Кристина с Густавом венчались 21 апреля 1930 года в церкви при Духовной семинарии Варшавы. При регистрации она расписалась: «Мария Кристина Скарбек». Ее свидетелем был брат Анджей[14]14
Свидетелем Густава был Анджей Шарский, позднее герой войны.
[Закрыть] [5]. Это была не многолюдная светская свадьба, но Кристина была в элегантном белом платье, с традиционным букетом флердоранжа. Густаву было двадцать пять, он был заметно ниже ее, влюблен, не знатен, но весьма богат. Кристине был двадцать один, аристократка, хотя и несколько маргинализированная, официально признанная красавица, она испытывала облегчение от того, как все складывалось.
Теперь Кристина финансово не зависела от матери, но очень хотела помочь ей, однако Густав быстро обнаружил, что его собственные ожидания не вполне оправдываются. Необъяснимым для него образом после вступления в брак Кристина предпочитала ночные клубы приготовлению еды и не проявляла ни малейшего интереса к построению семьи. В конце концов, она была элегантной светской дамой, а не домохозяйкой, так что по большей части дома отсутствовала. В течение следующего года Густав начал понимать, что хотя жажда развлечений у Кристины была вызвана неуверенностью, он ничего не мог изменить в ее ощущениях, и влюбленность его стала ослабевать. Кристина тоже столкнулась с горьким разочарованием. Безопасность, которую предлагал ей Густав, не делала ее счастливой, как она представляла себе. Брак не вернул ей свободы ее детства, он лишь принес новые и нежеланные обязательства. Она чувствовала, что муж не любит ее и все чаще игнорирует, полностью погрузившись в работу, и Кристина все больше времени проводила в живописных горах вокруг Закопане. Теперь она каталась на лыжах лучше, чем Густав и большинство ее друзей. Она могла удовлетворить потребность в ярких впечатлениях, обходя пограничные патрули, чтобы контрабандой доставить сигареты через высокогорные проходы в Польшу, завязала знакомства среди местных горцев, которые позднее, во время войны, сформировали подразделение горных воинов.
В 1931 году Кристина получила корону «Мисс Лыжница» в Закопане, на локальном конкурсе, аналогичном «Мисс Полония». Вероятно, цикл замкнулся, и Густав принял решение, что они не подходят друг другу, а их брак был ошибкой, которую нужно исправить. Они развелись в 1932 году, во время поездки в Вильно, в польской Литве, перейдя в протестантизм, чтобы иметь право на эту процедуру [6]. Кристина сохранила имя мужа Геттлих и получила ежемесячное пособие. В 1938 году Густав снова женился, на этот раз респектабельно и спокойно, но он так и не простил Кристине, что она не оказалась женщиной его мечты. Более двадцати лет спустя он характеризовал ее как «странную, романтичную и все время жаждущую перемен» [7].
Брат Кристины, Анджей, казалось, был более удачливым. В 1930 году он женился и примерно в то время, когда Кристина оформляла развод, он и его жена Ирена сообщили Стефании хорошие новости: 3 августа 1932 года Ирена родила дочь Терезу Кристину. В Польше было обычным делом, что второе имя ребенка брали у крестного, так что Анджей, очевидно, пригласил Кристину стать крестной матерью девочки. Если так, она выполняла эту роль без особого энтузиазма; первый опыт материнской ответственности лишь убедил ее в том, что она не хочет заводить своих детей[15]15
По неподтвержденным слухам, Кристина сделала аборт в предвоенной Варшаве, были слухи об абортах и выкидышах и позже. Если так, этим можно объяснить, почему у нее не было детей, хотя уровень контрацепции в те годы был крайне низким.
[Закрыть].
Наполовину еврейке, обедневшей, теперь разведенной, Кристине мало что было терять в социальном статусе. В некотором смысле это означало, что она обрела больше свободы. Благодаря готовности Густава платить ей ренту и обеспечивать возможность покупать шелковые чулки, она переехала в небольшую, но расположенную в центре города квартиру и погрузилась в круговерть богемной сцены Польши[16]16
Кристина жила в доме 25 по улице Филтровой (Варшава), в очень приятном районе. Станислав Руджиевский вспоминал ее страсть к шелковым чулкам со швом сзади.
[Закрыть]. Вечеринки с шампанским, флирт с писателями и художниками в Варшаве и Закопане. Кристина была «исключительно очаровательна», как вспоминал один молодой журналист, но даже богемной публике было ясно, что она «была полна старинных представлений о чувстве собственного достоинства, связанных с ее семьей» [8]. Ситуация достигла апогея, когда она страстно влюбилась в красивого, обаятельного, отличавшегося хорошим происхождением, но обедневшего холостяка по имени Адам. «Любовь всё прощает» – звучало в песне из польского блокбастера «Шпион в маске», вышедшего на экраны в 1933 году. Это могло бы стать подходящим саундтреком к жизни самой Кристины; они с Адамом нарушили все принятые правила, не скрывая бурного романа. Полагая, что Кристина вполне годится на роль неофициальной спутницы, светская мать Адама закрывала глаза на происходящее, но, когда отношения стали глубже и серьезнее, она пригласила Кристину на встречу. Сказанное ею было прозрачным и обжигающим, как поданный гостье чай с лимоном: у не имеющей средств разведенной Кристины нет никаких надежд на брак с ее сыном. Кристина была потрясена. Лишь несколько трудных, закаляющих характер лет спустя ей встретится человек с собственным состоянием и безразличный к социальным условностям.
Еще подростком знатный, блестящий и непредсказуемый Ежи Миколай Ордон Гижицкий бросил школу после того, как стал свидетелем жестокого убийства казаками другого студента, испытавшего самодельную бомбу в лесу, за чертой города. Ежи вырос угрюмым и страстным молодым человеком, склонным к вспышкам ярости. Богатый отец не захотел, чтобы сын учился в Париже, молодой человек провалил экзамены на инженерных курсах и на пароходе отправился в Америку. Там путешествовал из штата в штат, работал ковбоем, траппером, золотоискателем, шофером Дж. Д. Рокфеллера, а когда все это ему надоело, даже некоторое время искал удачи в Голливуде. Несмотря на избыток личного тщеславия, Ежи не был обременен тягостным чувством семейного наследия, от которого страдала Кристина. В какой-то момент он благополучно продал золотой фамильный перстень с гербовым крестом, чтобы оплатить железнодорожный билет для друга. Его влекли по жизни жажда приключений и стремление к самосовершенствованию.
Талантливый лингвист и коммуникабельный человек, к 1920-м годам, когда ему перевалило за тридцать, Ежи нашел солидное место секретаря в только что открывшейся польской дипломатической миссии в Вашингтоне и почувствовал вкус к интригам. Позднее он рассказывал: «Деятельность нашей миссии не была для меня секретом. Я был единственным человеком, располагавшим ключом от сейфа, где мы хранили шифровальную книгу» [9]. Ежи завязал теплые отношения в польских дипломатических кругах, но после нескольких лет конспирации и регулярных теннисных матчей с послом, князем Казимиром Любомирским, он оставил службу, чтобы посетить Нью-Йорк и Лондон. Там он присоединился к команде, готовившейся к первому в истории участию польской сборной в Олимпийских играх. В 1924 году он, с огромным национальным флагом в руках, возглавил шествие польских атлетов на парижском олимпийском стадионе. В следующем году он принял участие в экспедиции в Западную Африку в качестве секретаря и фотографа польского путешественника Антона Оссендовского. Эта поездка зажгла в его сердце любовь к Африке, которая в дальнейшем привела к написанию ряда книг. Ежи внес свой вклад в борьбу за сохранение популяции слонов и лечение малярии, а затем решил, что устал от сафари. В 1932 году он вернулся в Польшу.
Однако Польша его разочаровала. Прошло десять лет после окончания героической войны с Россией, последовавшей за Первой мировой, но мир маршала Пилсудского не принес ни экономической стабильности, ни социальных улучшений, на которые рассчитывал Ежи, как и многие другие поляки. Будучи естественным врагом конформности, он стал критиковать лидеров страны, подружился на некоторое время с генералом Сикорским, который был крайне непопулярен среди политической элиты с момента переворота, мая 1926 года; Ежи считал, что с генералом «плохо обходятся» [10]. Между партиями в теннис и сопровождением дочери Сикорского Зофьи на уроки верховой езды мужчины обсуждали будущее страны и свою предполагаемую роль. Несмотря на эту дружбу, Ежи нашел Варшаву «нормальной, скучной… лишенной возбуждения и эмоциональных элементов». Вскоре он снова отправился в путь, на этот раз в Закопане, в «любимые Татры» [11].
Ежи был неплохо знаком с Карпатами, он провел там несколько месяцев на лыжных курортах вместе с матерью и тремя сестрами, когда еще учился на инженерных курсах. Теперь он был намерен улучшить навыки лыжника, гулять пешком, писать и общаться с великими и приятными людьми, собиравшимися в Закопане. Ежи располагал собственными средствами, но все же не смог устоять перед соблазном и откликнулся на приглашение польского Министерства иностранных дел занять место консула в Эфиопии, где провел следующие десять месяцев, присылая тайные отчеты о возможностях польского колониализма на основе изучения итальянского опыта[17]17
В 1935 г. Италия заявила свои претензии на включение Эфиопии в Итальянскую империю и при поддержке нацистской Германии начала вторжение. Несмотря на страстные обращения эфиопского императора Хайле Селассие к Лиге наций, в течение нескольких лет Япония, Франция и Великобритания признали итальянский контроль над Эфиопией. Не впечатленный аргументами империи и не убежденный способностью польских мелких собственников организовать поселения в Африке, Ежи высказался против развития польских колониальных амбиций, но его не услышали. Польша купила земли в Либерии, однако польские иммигранты, которые смогли пережить колониальный эксперимент, вскоре вернулись на родину.
[Закрыть]. После короткого пребывания в Риме, где он добавил еще один язык к своей лингвистической коллекции и познакомился с местным деловым, дипломатическим обществом и представителями разведки, Ежи вернулся в Польшу [12]. Хотя он так и не завел постоянный дом, Закопане оставалось для Ежи основной базой вплоть до начала Второй мировой войны.
«Там я постоянно общался с графиней Кристиной Скарбек, – позднее писал Ежи в своих мемуарах, – отличная наездница, великолепная лыжница и самая бесстрашная личность, которую я только встречал – включая и мужчин, и женщин» [13]. В те времена деревянные лыжи с кожаными петлями для ног весили целую тонну и без стальных краев могли скользить неконтролируемо, особенно по льду. Рассказывали, что однажды Кристина потеряла контроль над лыжами во время опасного спуска, началась пурга, и ветер буквально «поднимал и сгибал деревья волнами, словно пшеницу в полях» [14]. Ежи было уже почти пятьдесят, он был метр восемьдесят ростом и силен, как бык.
Он сумел поймать и удержать ее. Согласно одной из версий, он использовал для этого лассо, как ковбой на американских равнинах, а потом отпаивал ее водкой, чтобы согреть и успокоить [15]. Как бы то ни было, несмотря на примерно двадцать лет разницы в возрасте, однажды поймав Кристину, Ежи не готов был ее отпустить.
Умный, финансово и эмоционально стабильный, обладающий хорошими связями, патриотичный, но не слишком политизированный, Ежи имел потребность и желание проводить жизнь, полную свободы и приключений. За предыдущие почти полвека он избегал любых обязательств: в учебе, работе, принадлежности к политической партии, алкоголе или отношениях. Еще молодым ковбоем он заявлял: «К счастью, на ранчо не было женщин, так что мы жили мирно и гармонично» [16]. Но Кристина была не только молода, спортивна и очень привлекательна, с красивыми ногами, отличной фигурой, осанкой и манерами: возможно, она была единственным человеком в Польше, еще менее домашним, чем Ежи. Он попался. Однако это было далеко не одностороннее увлечение. Ежи был единственным, кроме ее отца, кто оказался способен приручить Кристину, и позднее она называла его своим «Свенгали»[18]18
«Свенгали» – американский фильм ужасов 1931 г., его главный герой, злобный гений музыки, маэстро Свенгали пытается завоевать сердце молодой девушки, превратив ее в певицу с мировой известностью. – Прим. перев.
[Закрыть] [17]. Как и граф Скарбек, Ежи был красивым, властным и популярным, жизнелюбивым и не из тех, кого легко переносить, но, в отличие от графа, он обладал интеллектом и любознательностью, а также пренебрегал условностями и не имел никаких предрассудков. «Мы нравились друг другу и, несмотря на довольно значительную разницу в возрасте, стали любовниками, – попросту рассказывал Ежи. – Затем мы поженились» [18]. На самом деле Кристина не выходила замуж за Ежи до ноября 1938 года; они обвенчались в варшавской евангелической церкви, и к тому времени их отношения уже устоялись[19]19
Свадьба Ежи и Кристины состоялась 2 ноября 1938 г. в евангелической церкви района Лешно в Варшаве. Церковные архивы погибли во время Второй мировой войны.
[Закрыть].
Кристина и Ежи составили харизматичную пару, и до, и после свадьбы они были регулярными гостями вечеринок в Закопане, где появлялся широкий круг лиц, включая благовоспитанных молодых женщин из «хороших семей», которых волновала возможность оказаться среди писателей, журналистов и политиков. Когда у Ежи было хорошее настроение, уверенность Кристины взлетала вверх, и она легко завоевывала любую аудиторию. А когда он был мрачен или раздражителен, или попросту когда она сама уставала, Кристина могла эффектно удалиться, со временем это превратилось в удобную привычку исчезать через несколько мгновений после того, как привлекла всеобщее внимание.
Оба вели беспокойную жизнь, и, устав от Закопане, Ежи и Кристина путешествовали по Польше, посещали приемы и пресс-клубы в Варшаве, Кракове и Чешине, где Ежи представлял ее писателям, художникам и дипломатам. Именно в то время впервые пошли слухи, что загадочная Кристина работает на британскую разведку. Потом они уехали в Европу, и Кристина использовала для зарубежного паспорта вызывающую фотографию, которую сделала для конкурса «Мисс Полония». После нескольких месяцев в Париже они проехали по Франции до Швейцарии, где Ежи сломал ключицу, и они задержались; он писал книги и посещал клубы, а Кристина совершенствовалась в лыжном спорте и французском языке, а также попробовала себя в журналистике. Скитальческий, но финансово благополучный образ жизни ее устраивал, она купалась в свободе. Домашняя рутина ей никогда не подходила. Она была счастлива, радовалась интеллектуальному международному окружению и не слишком прислушивалась к горячим аргументам Ежи о нарастании фашизма, за и против различных союзов Польши или приближении общеевропейского кризиса.
К концу 1938 года польское Министерство иностранных дел снова призвало Ежи на службу, на этот раз в качестве консула в Кении с зоной ответственности, включавшей также Уганду, Танганьику и Занзибар (теперь Танзания), Ньяссу (теперь провинция Мозамбика), которые вместе занимали территорию, примерно равную всей Западной Европе. Ежи стал старшим дипломатом в колониальной стране с большим количеством европейских эмигрантов и британских офицеров из высших слоев общества, придерживавшихся аристократического тона в общении с белыми поселенцами, получавшими прибыль от чайных и кофейных плантаций. Кристина не стала идеальной женой дипломата: слишком прямолинейной и непредсказуемой она была; но благодаря силе характера, привлекательности и светским навыкам она определенно производила прекрасное впечатление на мужчин-дипломатов. Несмотря на опасения Ежи относительно колониализма, его любовь к Африке, а также жажда приключений у Кристины делали их настоящее и перспективы идеальными.
Первой остановкой на пути был Лондон, где в ожидании выполнения формальностей они провели несколько недель, посещая посольство и встречаясь с друзьями со всей Европы. Но если Ежи был в своей стихии, Кристина испытывала некоторую клаустрофобию – и их отношения становились более напряженными. Она стала проводить время со своими знакомыми, такими как Флориан Соколов, лондонский корреспондент «Варшавской прессы» и сын лидера сионистов Наума Соколова, он был «очень увлечен» Кристиной [19]. Флориан был с головой погружен в работу – он сотрудничал еще и с Би-би-си, и с сионистскими газетами, так что Кристина преодолела нелюбовь к офисной работе и предложила ему свои услуги в качестве секретаря на время пребывания в Лондоне [20]. В результате и, возможно, впервые она задумалась о перспективах для польских евреев в условиях растущего в Европе антисемитизма и о привлекательности переселения в Палестину.
