Текст книги "Это могли быть мы"

Автор книги: Клер Макгоуэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Адам, наши дни

Ему не очень нравилось бывать у Делии: соседи, с которыми она делила дом, вечно разводили грязь и бардак. Но он все равно приходил, когда звали, потому что там была она.

Сам Адам славился тем, что посылал посреди ночи такси забирать девушек и везти к нему домой, поэтому ему никогда не приходилось шарахаться по чужой ванной в поисках зубной щетки.

Ну ладно. И на старуху бывает проруха. Дом был большой, на несколько спален – он точно не помнил, пять или шесть. Множество лестниц между этажами и ступенек повсюду, на которых было легко споткнуться, особенно при большом размере ноги, как у него. Вечно какие-нибудь незнакомцы бренчали на раздолбанных гитарах песни «Радиохед» на кухне или делали зарядку в саду.

Гостиной больше не было – из нее сделали еще одну спальню, а на кухне не было стола, поэтому есть им приходилось в комнате Делии, держа тарелки на коленях. Еще Адаму не нравилось заниматься сексом, когда вокруг все пропахло веганскими спагетти (разумеется, она была веганом). Но он занимался. Ради нее.

Всякий раз, когда он приезжал, она была занята чем-нибудь красивым и интересным. Поначалу ему казалось, что она специально красуется, играет роль, но это случалось даже тогда, когда она его не ждала, и он не мог не прийти к выводу, что она и в самом деле красива и интересна. Он был готов скорее предпочесть, чтобы она оказалась такой же, как и он сам – эмоциональным обманщиком, мошенником. Но это было не так. На этот раз дверь ему открыл парень с всклокоченной бородой, одетый в пеструю рубаху вроде тех, что хиппи надевают на фестивали. Когда группа играла на фестивалях – в то славное лето перед локдауном, – Адам всегда останавливался в мини-гостиницах неподалеку. Он не собирался стоять в очереди в душ по колени в грязной воде. Адам кивнул парню, обратив внимание, что у того стеклянный взгляд профессионального укурка. Он понятия не имел, кто это такой.

Делия была в саду. Она сидела в позе лотоса со сведенными в кольца пальцами посреди нескошенной травы на коврике для йоги из переработанных бутылок, который обошелся в сотню.

– Привет.

Ее веки дрогнули при звуке его голоса, но не открылись. Заставляет его ждать. Это было здорово: он понимал, что в этом и состоит секрет его неугасающего интереса к этой девушке, в ее способности смотреть мимо него на что-то недосягаемое. Все это, а также факт, что она почти была, но все же не была его сводной сестрой. Единственным человеком, который мог понять, каково было расти в такой семье.

Через несколько секунд ее серые глаза открылись и посмотрели на него, и на лице расцвела спокойная улыбка.

– Привет.

– Ты закончила?

– Секунду. Можно?

Она протянула Адаму телефон, и он сфотографировал Делию с закрытыми глазами, якобы не знающую о направленной на нее камере. Потом она загрузит ее в соцсети с какой-нибудь вдохновляющей цитатой. Сначала ему казалось, что это глупо, примитивно, но у нее было сто тысяч подписчиков, и каждую неделю она получала предложения о рекламе продуктов, свечей, протеиновых батончиков, одежды для спорта и отдыха. Он вернул Делии телефон, и теперь она была готова уделить ему внимание.

– Ты говорила с ними? – спросил он, пока она красиво потягивалась, расправляя плечи.

– Ага. Оливия почти ничего не сказала, но, думаю, она побаивается.

Иногда Делия называла мать Оливией. Но не всегда. Адам не понимал логики, но это была еще одна из тех черт, которые ему в ней нравились.

– Все равно не понимаю, почему она тревожится. Они как бы не вместе.

У него были свои причины цепляться за эту мысль. Оливия и его отец не были парой, поэтому ничто не мешало ему с Делией быть вместе, разве нет?

– Потому что, глупенький. – Делия посмотрела на него полным мудрости взглядом. – Какой была ее роль все эти годы? Бесплатная нянька?

– Она сама это выбрала, – пробормотал Адам, не вполне понимая, кого он защищает.

Ему было наплевать, что люди скажут о его отце.

– Но она его любит. Разве ты этого не понимаешь?

– Э… Не совсем.

Его отец с постоянным насморком и тревожной добротой: разве можно было по-настоящему любить его? Видимо, мать когда-то его любила. Или думала, что любила. Он был довольно неплохим человеком. Никогда не был сволочью, никогда не был жесток, как Адам иногда бывал жесток с девушками, но он ничего не мог с этим поделать. Возможно, некоторым женщинам было достаточно и этого.

– Любит. А если твоя мать вернется, с чем она останется? Ни с чем?

– Послушай… Она свалила от нас и не может просто так вернуться как ни в чем не бывало. Она не хотела быть нашей матерью или его женой. Что изменилось теперь? У нее богатая жизнь в Лос-Анджелесе, даже собственный раздел телешоу! А этот продюсер – ее муж. Понимаешь? Она замужем за тем парнем, который хочет снять фильм. Вот. Здесь ей делать нечего.

Еще один мудрый взгляд, который говорил, что она догадалась, что он гуглил Кейт, что он не впервые услышал о новой жизни своей матери. Его бесило, что это так очевидно.

– А начало продаж книги?

Господи! Это же сегодня. Он старался не обращать на это внимания. Только этого не хватало: чтобы отец, Оливия, он с Делией и еще бог знает сколько людей сгрудились в одном магазине, пытаясь принять тот факт, что его мать снова возникла на горизонте.

– Адам, ты должен туда пойти, – строго сказала Делия. – Ты просто обязан.

Адам вздохнул. Он и не говорил, что не собирается.

– Хорошо, схожу. Ты довольна?

– Спасибо.

– Ты бы тоже не была там лишней. Разве нет? С твоей-то подготовкой?

Она лишь чуть повела бровями, услышав его колкость. В дополнение к степени в области изящных искусств, которую она получала на дистанционном обучении, Делия училась на курсах тренеров личностного роста, тренеров йоги, диетологов и прочих выдуманных профессий. Конечно, ей не нужно было работать. У ее деда денег было – куры не клюют. Адам едва мог прокормить себя за счет уроков игры на гитаре. Но он отказывался работать на какой-нибудь тупиковой должности с двадцатипятилетним начальником, читавшим по вечерам автобиографию Алана Шугара[1]1
  Алан Шугар – британский бизнесмен и политик. (Здесь и далее прим. перев.)


[Закрыть], прежде чем подрочить на сон грядущий. Он был творцом.

– Ты с ней увидишься? – спросила Делия.

– С кем?

Он уже успел погрузиться в фантазию о жизни в каньоне возле Лос-Анджелеса, о девушках в легких платьях вокруг плавательных бассейнов цвета дешевых бирюзовых украшений.

– Со своей матерью. Ты увидишься с ней, когда она приедет?

– Она не приедет. С чего ты взяла?

Большие глаза Делии широко распахнулись: ее способ показать, что он несет чушь, но она слишком вежлива, чтобы сказать это вслух. Она протянула руку, и он помог ей встать, не в силах не восхититься очертаниями ее бедер, обтянутых лайкрой.

– Я думала, продюсер приезжает встретиться с твоим отцом.

– Он по своим делам приезжает. Не только ради отца.

Почему он счел необходимым это подчеркнуть? Потому что не мог принять того, что его недотепа-отец в самом деле сумел продать книгу и стал человеком, с которым ищут встречи другие? Он попросту завидовал человеку, который на самом деле осуществил свое намерение.

– Не важно. Разве она с ним не приедет? Она ведь его жена? То есть не странно ли будет, если она не приедет?

Адам об этом не подумал. Неужели ему придется увидеться с матерью через столько лет? Заплачет ли она? Или, еще хуже, вдруг она вообще не захочет его видеть? Как и все последние пятнадцать лет.

– Понятия не имею. Она нас бросила – ей нечего сказать в свою защиту. Разве нет?

Делия перекинула длинные волосы через плечо.

– Оливия тоже меня бросила.

– Это другое. – Это была одна из обычных причин их размолвок. – Ты все равно с ней виделась.

– Не очень часто.

И Адам знал, что по меньшей мере часть вины за это лежала на нем, но об этом он тоже предпочитал не задумываться.

– В общем, к черту это сборище беглых пациентов психушки. О чем ты со мной хотела поговорить?

Делия задумалась, и он заметил странное выражение, промелькнувшее на ее лице. Страх? Обычно ее ничто не пугало. Столкнувшись с уличным грабителем, она, наверное, сумела бы убедить его сдаться.

– Давай сначала выпьем кофе, ладно? Ничего серьезного, просто… нужно кое-что тебе сказать.

Пока она сворачивала дорогущий коврик, ему пришло в голову, что, если бы дело было действительно несерьезное, она сказала бы ему сразу. Что-то здесь было не так.

Эндрю, 2009 год

– Что думаешь? – спросила Оливия.

У них вошло в привычку после ужина перекусывать еще раз чем-нибудь легким, из яиц или рыбы, прямо на кухонном острове, о котором так мечтала Кейт, когда они покупали дом. Словно остров, будь он кухонный, тропический или необитаемый, мог в самом деле принести человеку счастье. После этого «второго ужина» они уходили в гостиную, читая или беседуя у камина, пока не приходило время ложиться спать. Разжигать камин придумала Оливия, которая покупала дрова и зажигалки и вычищала его по утрам. В своей обычной тихой манере она так часто повторяла ему, что не любит телевизор, пока однажды он не проснулся в полной уверенности, что это его идея. Эндрю часто уходил в спальню раньше и смотрел на ноутбуке любимые программы, а иногда украдкой – и порно, выключив звук и положив одну потную ладонь на клавиатуру, оставляя, как ему казалось, разоблачительные отпечатки пальцев. Эндрю очень этого стыдился, но он уже несколько лет не притрагивался к женщине. Иногда ему казалось, что этого может больше никогда не произойти.

– Не знаю, – сказал он, ковыряя вилкой яичницу и думая, не странно ли есть ее не на завтрак. – Мне не очень хочется впускать в дом еще кого-то.

Хватало и Мэри, чтобы производить ужасающий шум, мешавший работать.

– Мне кажется, это было бы очень полезно.

Она налила ему пива, оставив половину в бутылке, словно официантка, и он задумался: почему она так беззаветно ухаживает за ним? Он никогда ее об этом не просил. Он никогда не просил ни о чем этом, но она все равно продолжала, и он не знал, как попросить ее остановиться. Он несколько раз пытался поднять эту тему: «Ну… понимаешь, ты не обязана оставаться, Оливия. Ты бы, наверное, хотела заняться чем-то другим». Но она попросту отказывалась его слышать и поселилась здесь, в гостевой комнате, возможно, навсегда.

– Но… Кирсти не умеет говорить. То есть нам же сказали, что она никогда не заговорит.

– Тогда какой смысл в логопеде?

– Знаю, – терпеливо ответила Оливия. – Но я вспомнила о Дилане, сыне Эйми. Он мог объясняться жестами – не умел говорить, но мог попросить о чем-то. Попить, сходить в туалет. Я посмотрела. Это не обычный язык жестов. Он называется макатон – специально для инвалидов.

По ее словам, ей пришло в голову попросить муниципалитет предоставить Кирсти логопеда. Она умела упрашивать, когда речь не шла о ней самой.

– Не знаю.

В глубине души он сердился. Кирсти была его ребенком, его главной обязанностью после побега Кейт, и не Оливии было предполагать, что она могла научиться общаться. Разумеется, не могла – им постоянно твердили, что это невозможно и нет ни малейшей надежды.

– Ты знаешь, что некоторые дети не говорят, потому что физически не могут сформулировать слова? Речевой центр в мозге. В общем, иногда они осознают понятия. Но этот язык жестов совсем не похож на язык для глухих. Он проще – они могут показывать слова. Например, «кровать», «молоко» и другие. Даже имена.

Эндрю, который несколько раз тайком плакал из-за того, что дочь никогда не назовет его папой, было очень больно это слышать. Он хмыкнул. Он вдруг ощутил невероятную тяжесть всех этих валунов, которые он пытался катить в гору. Его роман, казалось, усыхавший вместо того, чтобы расти, превращался в запутанный клубок. Весь месяц он только писал и стирал мучительную сцену, в которой один из парней напился, а потом его вырвало прямо на собеседовании. Адам, чье поведение всегда давало повод для тревоги, потому что редкий месяц проходил без вызова в школу из-за драки, оскорбления учителей или отказа делать домашнюю работу. Во всем был виноват Эндрю: разве не должен он был водить мальчика к психотерапевту, когда ушла его мать? Разве подобные события не оставляют шрамы на всю жизнь? А теперь еще и это – мысль о том, что Кирсти может каким-то образом научиться говорить. Да разве это возможно, если она даже не могла поесть или воспользоваться туалетом без посторонней помощи?

– Я об этом подумаю.

– Хорошо.

Он надеялся, что этим все и закончится, но…

– На дворе две тысячи девятый год, – произнесла Оливия после недолгой паузы, гоняя вилкой по тарелке кусок яичницы.

Эндрю показалось, что он погрузился в собственные мысли и упустил начало нового разговора.

– Да.

– Март.

– Угу.

– Я тут подумала…

Он положил вилку. Когда она начинала фразу подобным образом, эти слова неизбежно становились первым камешком в лавине мелких замечаний на одну и ту же тему, не прекращавшейся, пока он не сдастся.

– В следующем месяце будет два года.

Эндрю и в самом деле не сразу понял, что она имела в виду. Он начал прокручивать в голове события 2007 года. Потом вдруг вспомнил, и к горлу подступила тошнота. Апрель. Дождливый день и записка. Кейт ушла.

– Ах да. Я и не думал.

– Много времени прошло.

– Время летит, да? Адаму уже девять. Даже не верится.

Но Оливия не дала увести разговор в сторону от темы.

– Юридически, если вы два года жили раздельно, тебе не нужны основания.

– Да? – он начал понимать, к чему она клонит, но старался об этом не думать.

– Так что тебе будет намного проще. Я о разводе.

Эндрю смотрел мимо нее в огонь, как он потрескивает и пляшет. Это производило почти гипнотическое впечатление, и легко было представить себе первобытных людей: ночной костер, мужчина и женщина. Только это была не та женщина. Она не приходилась ему ни женой, ни кем-то еще. Они даже не притрагивались друг к другу.

– Мне это и в голову не приходило.

Если точнее, то он вообще не задумывался о разводе. Прошло уже два года после ухода Кейт. Эндрю сначала и не знал, что будет дальше: немедленное возвращение, хотя бы телефонный звонок или, возможно, сердитое расставание, при котором они по очереди будут забирать детей на выходные. Но она исчезла бесследно, и иногда ему снилось, что она умерла, а ему никто об этом не сказал. Он даже представлял себя на ее похоронах, как он держит детей за руки: Адам – присмиревший, в коротком костюмчике, Кирсти – в платьице, скорее, сером, потому что для черного она еще слишком мала. Во сне он часто разговаривал с Кирсти, и она ему отвечала. Но ее голоса он никогда не слышал. Слова будто возникали прямо в его голове.

Оливия положила приборы на тарелку. Она редко бывала так настойчива, и это его пугало.

– Просто мне кажется, что тебе следует решить этот вопрос. Это словно… вена, которая вас соединяет. И по ней все еще бежит кровь. Ты думаешь, что она вернется и снова будет с тобой, так, что ли?

– Боже! – он едва не отшатнулся. – Нет, я так не думаю.

Кейт стала чем-то вроде мифа. Он представлял ее себе в самых разных необычных ситуациях, но только не снова здесь, на этой кухне. Этот дом для нее явно невыносим, и она никогда бы сюда не вернулась.

– Тогда почему?

– Это дорого, а денег не так много.

Причина была не в этом, и оба это прекрасно понимали.

– Вовсе не обязательно. Судебная пошлина – всего несколько сотен фунтов.

– Возможно.

Так в чем же причина? Наверное, просто в страхе перед необходимостью снова с ней связаться, возможностью узнать причины ее ухода. Почему жить с ним было так ужасно, что она сбежала, не оборачиваясь, даже несмотря на детей. Да, конечно, однажды он это все узнает, но пока все это походило на подписание закладной на дом, который сгорел дотла. Бессмысленно и даже немного неприятно.

– Так почему бы и нет? Разве ты не хочешь освободиться от этого и жить дальше? Может быть, жениться снова?

Она замолчала, словно поезд их разговора с грохотом пролетел нужную ей станцию.

Эндрю затаил дыхание. Она смотрела в пол. Он понял – это один из тех моментов, когда завеса, которой они окружили свою совместную жизнь, практически рассеялась, и можно было различить проступающие сквозь нее смутные очертания… Неужели она действительно хочет выйти за него замуж? Быть с ним?

Он посмотрел на нее: тонкие черты лица, хрупкие нежные руки, столько сделавшие для того, чтобы привнести порядок в его жизнь, волны ее волос, почти бесцветные в отблесках пламени. Ему достаточно было протянуть руку, чтобы убрать локон с ее лба. Изменить всю их жизнь. Но наверху был Адам, почти каждый вечер засыпавший в слезах и вымещавший свою злость пинками по стенам, была совершенно беспомощная Кирсти, а еще где-то был третий ребенок, которого он даже никогда не видел, – дочь Оливии. Жизнь всех этих детей зависела от них, словно от спасательной шлюпки в бурном море, из которой он едва успевал вычерпывать воду. Любые изменения могли опрокинуть эту лодку вверх дном, а от Кейт ему было известно, что Оливия не всегда психически стабильна и что Делия не живет с ней из-за какого-то срыва вскоре после рождения девочки. Испытывал ли он к ней какие-то чувства? Да, она была привлекательна, ласкова, нежна и отчаянно старалась сделать его счастливым, чего никогда нельзя было сказать о Кейт. Конечно, брат и даже мать настоятельно намекали, что считают Оливию его девушкой, приглашая ее на семейные обеды и праздники, но она неизменно вежливо отказывалась. Никто его не винил, потому что Кейт забрала с собой все поводы для обвинений. Но все равно это было слишком тяжелым бременем. Она была подругой его жены, которая переехала к нему, чтобы помогать, и так и не съехала. Он не хотел быть тем мужчиной, который воспользуется ее добротой.

Он подождал, глядя, как ее глаза чуть прикрылись, и чувствуя, как возвращается на место завеса.

– Я об этом подумаю, – снова произнес он, сам замечая, как дрогнул голос, и ненавидя себя за трусость. – Это довольно трудно принять вот так сразу.

– Она не вернется, – сказала Оливия, но момент уже миновал, и она встала, чтобы забрать у него тарелку.

Эндрю посмотрел на часы. Скоро он сможет сбежать наверх и забыть об этом разговоре, и ему не придется подавать заявление на развод или вообще задумываться о Кейт. Он уже начал думать, что победил, когда Оливия пустила парфянскую стрелу.

– Думаю, тебе следует подумать о языке жестов. Разве ты не хочешь испробовать все возможности?

Эндрю допил пиво, и она, словно марионетка, потянулась, чтобы налить еще.

– Ты в самом деле считаешь, что Кирсти сможет этому научиться?

– Почему нет?

– Ну, она… Не уверен, что у нее мозг работает подобным образом.

Он всегда испытывал чувство вины, говоря о том, на что Кирсти не способна. Но от фактов никуда не скроешься. Им говорили, что она не понимает речь и, скорее всего, едва узнает родителей. Она была лишена возможностей проявлять даже эти мельчайшие признаки человечности.

Оливия покачала головой.

– Она все понимает. Я в этом уверена. Она поворачивает голову, когда ты говоришь. Она не может произносить слова ртом, но, возможно, она может их себе представлять, может показывать их знаками. Что значит быть ею… Представляю себе, каково это – оказаться в огромном холщовом мешке, не имея возможности как следует видеть, слышать или поговорить с кем-нибудь из нас.

Эндрю поставил стакан, чувствуя подступающую тошноту. Думать о Кирсти почти как о домашнем питомце было слишком просто – с ней можно было сюсюкать, можно было ее обнимать и даже любить ее, но она не могла тебя понять, не могла ответить. При мысли об альтернативе у него похолодело в животе.

– Если ты считаешь, что это поможет, – сказал он.

Он сам так не думал. Но едва ли у него были причины утверждать, что не стоит и стараться. И вот так Эндрю проиграл в другом вопросе.

– Завтра им позвоню.

Оливия долила ему остатки пива, и он выпил.

Ставить крест на всякой надежде – не в природе человека. Но когда родилась Кирсти, Кейт начала постепенно избавляться от последних остатков. Она сразу начала исходить из того, что их дочь никогда не сможет ни смеяться, ни говорить, ни ходить, ни пользоваться туалетом. Мироздание нанесло ей подлый удар в спину, и она была полна решимости больше не доверять никому и ничему. Эндрю оказался в странном положении человека, которому приходилось играть роль оптимиста. В конце концов, они все равно должны были заботиться о дочери, кормить ее, переодевать, любить. Если один человек взвалил на себя всю отрицательную сторону ситуации, не остается иного выбора, кроме как взять на себя противоположную.

С годами стало проще справляться с ожиданиями других людей в отношении Кирсти. Когда они сюсюкали над коляской, стараясь казаться великодушными, говоря с ней, он слышал собственный голос: «Не стоит, она все равно не понимает». И иногда на него смотрели с укором, словно это жестоко – говорить подобное о собственной дочери. Кое-чему Кейт его научила: когда ты – родитель, тебе приходится продираться сквозь покров утешающей лжи, чтобы докопаться до истины. Иначе разочарование убьет тебя. Если Кирсти не испытывала боли и была настолько счастлива, насколько это возможно, Эндрю этого было достаточно. Он с самого начала решил не ожидать ничего сверх этого.

Конечно, оставалась еще Оливия. Ее спокойствие, настойчивость и целеустремленность. Иногда ему казалось, что ей проще было сохранять оптимизм в отношении чужого ребенка, чтобы не испытывать ужаса полной безнадежности, настолько болезненной, что немногие были способны жить с этим чувством постоянно.

Этим и объяснялось появление в доме Сандры, обучавшей языку жестов. Она появилась в доме через несколько недель после того вечернего разговора, и ее голос доносился до него даже наверху. Мало того что ее акцент действовал на нервы, так еще и голос был рваный и хриплый, словно у нее вечно першило в горле.

Он услышал Сандру еще до того, как увидел, а потом, когда осторожно спустился вниз, сама ее внешность показалась ему оскорбительной. Крашеные курчавые рыжие волосы, провонявшие сигаретами и лаком для волос – и как только она умудрялась не сжечь их? Обтягивающие легинсы и туфли на высоких тонких каблуках, на которых она еле держалась. Сандре было не меньше пятидесяти лет, но одевалась она, словно подросток после набега на магазин дешевой одежды под кокаином. Кейт пришла бы в полнейший ужас. Во всяком случае, Прежняя Кейт, которую он знал до ее дружбы с бедняжкой Эйми, безмерно его удивившей. С каких это пор его склонная к снобизму жена, всегда так старавшаяся показать принадлежность к более высокому классу за счет произношения и стиля, вдруг проявила такой интерес к женщине, болтавшей без умолку о гороскопах и танцевальной музыке? Возможно, он все же совершенно не знал Кейт. Бедная Эйми. Эндрю не нравилось думать об этом, и он смирился, не впервые ощутив себя чужаком в собственном доме, который вдруг заявился без приглашения на вечеринку, устроенную на кухне.

Кирсти была одета в комбинезончик и розовую футболку – симпатичный наряд для ребенка намного младше – в пятнах от банана и слюней. Она была в ходунках, предназначенных для малышей, начинающих ходить, вот только ей к этому времени было уже семь. Казалось, что ей это нравится, насколько ей вообще могло что-то нравиться. Иногда она начинала двигаться по выложенному плиткой полу, загребая согнутыми ногами, словно человек, бредущий по колено в воде по невидимому морю. Из портативной колонки на кухонном столе играла музыка. Что-то попсовое с басами и визгливыми женскими голосами. Женщина с крашеными волосами держала его дочь за руки, управляя ими, словно кукловод.

Оливия стояла рядом, не то чтобы хлопая, но сводя и разводя ладони в такт мелодии.

– Вот так! – кричала женщина. – Молодец, Кирсти. Вот как ты умеешь танцевать.

Эндрю захотелось как-нибудь объявить о своем присутствии, но рядом не оказалось двери, которой можно было бы хлопнуть. Вместо этого он закрыл лицо ладонями. Зашибись! Почему бы просто не принять Кирсти такой, какая она есть? Наверняка она была напугана – весь этот шум, крики, незнакомая женщина.

Покалывание в затылке подсказало ему, что позади, на лестнице, стоит сын, держа в руках игрушку Кирсти, когда-то бывшую кроликом. Не сказать чтобы они были уверены, что девочка вообще ее узнавала. Теперь кролик лишился глаз и ушей, пав жертвой своего рода игрушечного миксоматоза[2]2
  Миксоматоз – вирусное заболевание, которое в 1950-х годах в Австралии пытались применять для борьбы с чрезмерно размножившимися кроликами.


[Закрыть].

– Привет, дружище, – произнес он по привычке, хотя Адам редко ему отвечал.

Ребенок пристально посмотрел на него. В девять лет он начал быстро расти, а лицо стало приобретать суровые черты, напоминавшие Кейт. Скоро, когда вырастет, он станет красавцем.

– Что они делают?

– Танцуют с твоей сестрой.

– Она не может танцевать.

– Знаю.

– Она не чувствует музыку. Так мама говорила. Г-глупо. Ей не понравится.

Эндрю удивленно заморгал. Это было самое длинное высказывание сына с момента ухода Кейт и первый раз, когда он вообще упомянул о ней.

– Хм… Хочешь спуститься?

Он протянул руку очень осторожно, словно перед ним был дикий олень, хотя Адам в девятилетнем возрасте едва ли взялся бы за нее. Более того, он не сделал бы этого и в более раннем возрасте. Мальчик не обратил внимания на протянутую руку и, развернувшись, поднялся обратно.

Эндрю спустился. Женщина не прекращала танцевать еще с минуту после его появления.

– Привет… – нервно сказала Оливия. – Э… Это новый дефектолог Кирсти.

– Сандра, – представилась женщина. – Итак, что тут у нас?

Сандра смотрела Эндрю прямо в глаза, и он почувствовал, что лоб покрывается испариной.

– Нет смысла тянуть резину. Лив, дык я поняла, что ты Кирсти не мама?

«Дык». Она даже грамотно говорить не умеет, а он должен доверить ей своего ребенка?

– Ее матери с нами нет, – выдавил из себя Эндрю.

– То есть мачеха?

Он увидел, как взгляд Оливии помутнел от неловкости и метнулся в сторону.

– Оливия – наш очень хороший друг. Чем вы тут занимались? Она ведь практически не реагирует на музыку, как нам кажется.

Сандра погладила лоб Кирсти раздражающим жестом собственника.

– О… Было доказано, что музыка может стимулировать их, воздействовать на мозг, и это облегчает коммуникацию. У меня докторская степень, – она подтянула легинсы. – Ох… Как же они впиваются в задницу…

В этом была она вся. Шумная, грубоватая и совершенно не боящаяся никого и ничего. К нему она обращалась «любовь моя». Обе руки в татуировках, морщины курильщика на губах, леопардовые легинсы, трое сыновей-подростков от разных отцов. Но при всем этом она была умной и сильной. До того, как выучиться на дефектолога, она была соцработником. Эндрю подозревал, что Оливия ее немного побаивалась. Иногда столь сильное различие между ними тревожило, словно само ее присутствие в этом мире способно полностью уничтожить его. Но все же в тот вечер он немного задержался во время обычного обхода детей перед сном. Адам уже спал, свернувшись плотным калачиком. Эндрю обычно поправлял ему одеяло и иногда волосы, хотя Адам иногда отдергивал голову во сне, что-то бормоча под нос. Как и каждый вечер, он толкнул открытую дверь в комнату Кирсти и увидел, что девочка не спит. Она принимала множество лекарств, которые помогали ей засыпать и просыпаться, предотвращали припадки, регулировали пищеварение и кровообращение. Оливия с помощью мобильника выводила на стену проекцию цветастых морских существ, которая сопровождалась тихой детской мелодией. Глаза девочки, казалось, вовсе не следили за ней, просто уставившись в пустоту. Узоры света и тени на ее радужках. Было неясно, многое ли она способна увидеть даже после операций на глазах, а еще на ушах, бедрах и сердце. Каких же усилий требовало поддержание жизни в этом крошечном тельце!

– Кирсти, – произнес он тихим голосом.

Она не повернулась на голос. Она не знала своего имени. Или знала?

– Это я – твой отец. Папа.

На этом слове он поперхнулся и вдруг искренне разозлился на Оливию. Он давно потерял надежду на самое простое – что дочь когда-нибудь узнает его, посмотрит на него, назовет его папой. Как она смела снова дать ему эту опасную надежду?!