Текст книги "Это могли быть мы"

Автор книги: Клер Макгоуэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Знакомый поворот к залитому светом приемному покою, неразборчивые крики, сбивчивые объяснения. Через несколько минут в горло Кирсти вставили трубку, она в очередной раз была спасена, мир снова встал на привычные рельсы, и новая жизнь, на мгновение представшая перед глазами, снова не наступила.

В такие моменты она иногда вспоминала Дилана, сына Эйми. Его мать прекратила его существование, а заодно и собственное, потому что не вынесла бремя такой жизни. Кирсти была еще мала и достаточно легка, чтобы носить ее на руках, но ее потребности будут только расти. Именно этого Кейт и боялась больше всего: самой дойти до этой точки. Оказаться не в силах это выдержать, сломаться под грузом.

Она тяжело опустилась на пластиковый стул, перезапуская мысли и возвращаясь к обычным повседневным заботам, к браку, к роману, к мужчине в аэропорту, к собственным горестям. На передний план вышла единственная мысль, чистая, как колокольный звон. Она не сможет сделать это снова. Просто не сможет. С осознанием, что она достигла своего предела и больше не может, пришла свобода.

Начался январь, унылая, слякотная и строгая пора, когда год набирает ход. Родня, слава богу, разъехалась по домам, но теперь ей стало не хватать компании, потому что она снова осталась с Эндрю и детьми, и надеяться больше было не на что. Наверное, поэтому она и поступила так, как поступила. Тот мужчина упомянул рейс из Лос-Анджелеса. Господи всемогущий! Что он имел в виду? Какая авиакомпания? Какое время? Кейт долго тайком обзванивала авиакомпании, в которых неизменно сталкивалась с недоумением.

– Простите, мэм, вы хотели бы улететь в Лос-Анджелес?

– Нет, я хотела бы узнать, будет ли завтра самолет из Лос-Анджелеса.

Едва ли она могла рассказать правду – она познакомилась в баре с мужчиной и не знает о нем ничего, даже имени, только то, что она ощутила что-то особенное, когда он посмотрел на нее: «Да, вот и ты».

В конце концов выбор сузился до трех рейсов. Один прилетал в пять утра – что ж, это невозможно, ей ни за что не оказаться в аэропорту в это время, хотя в какой-то безумный миг она подумала, не изобразить ли нервный срыв посреди ночи. Другие прилетали днем – в два и в пять. Эти можно встретить, если сразу после пятичасового уехать домой.

Наступил четверг. В нелепой эйфории она примерила шесть разных нарядов, и кучка отвергнутых юбок и блузок росла на полу, словно отвергнутые варианты собственной личности. «Кем ты хочешь быть, Кейт?» Оливия пришла посидеть с детьми, пока Кейт якобы пойдет на собеседование. Оливия по этому поводу проявила пугающий энтузиазм.

– Как чудесно! У тебя так хорошо получалось. Уверена, ты сможешь вернуться.

Кейт была настолько взвинчена, что пропустила нужный съезд с шоссе, и пришлось добираться до аэропорта в объезд мимо складов и ангаров. Отыскав бар, она не стала заказывать шампанское. Возможно, его пришлось бы растягивать на три часа. А еще пришлось бы расплатиться наличными, потому что у них с Эндрю был совместный банковский счет, и она не смогла бы объяснить, почему посреди дня оказалась в баре в Хитроу.

Два часа дня – время наступило и пролетело. Она поглядывала на экран с прибывающими рейсами. Сколько времени может уйти на получение багажа? Такой человек, как он, наверняка летел первым классом. Она позволила себе погрузиться в фантазию, в которой они были вместе и всегда летали первым классом, а в аэропортах со смехом вспоминали свою первую встречу: «Шампанского, милая?» Потом она поняла, что уже половина третьего, а его все еще нет, и ей придется ждать еще три часа. Но уходить из бара нельзя – вдруг он все же придет, а она его пропустит? Она достала взятую с собой книгу – «Анна Каренина» – и только тут запоздало вспомнила, о чем она. В мире существует столько великих работ, посвященных супружеской неверности, если подумать, если самой нести на себе это пятно и чувствовать его на других, словно запах.

Нервы были на пределе, она резко вскидывала голову при звуках каждого неразборчивого объявления. Она ведь пришла в нужный бар, верно? В нужное время, в нужный день? Что она вообще здесь делает? Снова ждет мужчину, который не был ее мужем. На этот раз – полного незнакомца, даже имени которого не знала. Ждала, что он даст ей что-то, отвезет ее куда-то, просто как-нибудь спасет ее от собственной жизни.

Девушка за баром многозначительно протерла стойку вокруг Кейт раз шесть, распространяя запах дезинфицирующего средства, а она продвинулась едва ли больше чем на десять страниц, когда приземлился пятичасовой рейс. В десять минут шестого она одним отчаянным глотком допила бокал. Ну и идиотка! Попусту потратила целый день, снова соврала Оливии, которая принимала эту ложь словно подарок. Она поставила бокал и взялась за сумочку, когда вдруг появился он. Усталый, в помятом льняном пиджаке.

– Вы пришли.

– Мне уже пора, – она пришла в смятение, почувствовав, что к горлу подступили слезы. – Мне надо идти. Мне не следовало… Простите.

– Эй… Все нормально. Я и не думал, что вы придете.

– Я пришла. Но уже слишком поздно.

Сквозь туман в глазах она пыталась нащупать куртку, когда он перехватил ее руку и вложил в ладонь визитку.

– Слишком поздно бывает только после смерти, – сказал он с притворной серьезностью. – Я здесь, вы здесь. Всегда бывает другой раз.

Она бросила быстрый взгляд на карточку и одними губами произнесла его имя. «Конор Райан». Это был он. Кейт ехала домой, и ей казалось, что карточка прожжет дыру в отделении сумочки, куда Кейт ее спрятала.

Он сказал, что слишком поздно бывает только после смерти, и от этой мысли у нее перехватило дух. Свобода, опасная свобода наполняла Кейт, словно она тонула и не могла всплыть, чтобы глотнуть воздуха.

Кейт, наши дни

Кейт возвращалась по Тихоокеанскому шоссе, яростно вцепившись в руль и еще больше вскипая из-за хаоса на дороге. Конор так и не съездил навестить Трикси, несмотря на все ее мольбы. Неужели вот оно? Ее граница? Ее предел? За прошедшие годы она не раз думала, что дальше так нельзя, но всегда шла дальше, допускала, чтобы это сошло ему с рук или что в последний момент он сделает что-нибудь хорошее, внесет хоть какой-то вклад в их брак, истощавшийся с каждой ссорой, с каждым опрометчивым поступком, с каждой раной. Но сейчас речь шла не о ней, а о его дочери. Ранимой девушке, почти ребенке. Она пыталась позвонить мужу на мобильный, но он никогда не отвечал на ее звонки. Инвесторы, режиссеры, звезды – вот они могли дозвониться до него в любой момент, даже на деловых мероприятиях Кейт, посреди ее речи перед ассоциацией женщин-журналистов, на борту самолета, на отдыхе… Впрочем, отдыха – отпуска – у них не было уже четыре года.

Забавно – как напугана она была, когда села за руль в первый раз после переезда, постоянно напоминала себе, что поворачивать нужно направо, и совершенно не разбиралась, что означают дорожные знаки. Теперь она вела машину на автопилоте, сердито ударяя по клаксону всякий раз, когда какой-нибудь внедорожник оказывался в опасной близости: один из источников постоянного раздражения в этом городе. Она вошла в дом, чувствуя, как под ледяным дуновением кондиционеров руки покрываются гусиной кожей.

– Конор?

В доме могло оказаться сколько угодно посторонних: работавшие с ним сценаристы – ребята чуть за двадцать, пялившиеся на ее ноги, продюсеры, уборщики, повара, садовники. Она привыкла видеть здесь незнакомцев. Буфер между ней и Конором.

Наверху открылась дверь.

– Ты можешь подняться? – раздался его приглушенный голос.

Она не собиралась сломя голову бежать на его зов. Просмотрела почту – ничего интересного. Теперь, после того как она сбежала от прежней жизни, ей не от кого было получать письма. Сбросив пропотевшие сандалии, она ополоснула ноги в маленькой ванной. Конор терпеть не мог, когда она так поступала, но ей было все равно. Пусть в ванне останутся следы пыли. Пусть он позлится. Только потом она поднялась наверх, оставляя на темном полу испаряющиеся отпечатки мокрых ног. Она услышала тихий рокот его голоса. Он что, с кем-то созванивается? Он что, решил, будто она станет дожидаться конца разговора? Да пошел он к черту! Она толкнула дверь в его кабинет. Конор сидел за огромным деревянным столом, на котором стоял ноутбук, и разговаривал по видеосвязи.

– Подождите, – сказал он собеседнику и подозвал ее жестом.

Кейт помотала головой – она была слишком зла, чтобы подойти и улыбнуться кому бы то ни было, чтобы поддержать образ Конора как счастливого семьянина, для чего он иногда с удовольствием использовал жену. Только не сейчас, когда дочь лежит в наркологической клинике, а он даже не навестил ее. Он подозвал ее снова, и она подошла нервным шагом.

На секунду ей показалось, что это невозможно. Она увидела знакомую комнату: она сама выбирала эти обои, этот комод. И тут она поняла: лысеющий мужчина в очках, которого она видит на экране, – это ее бывший муж. Эндрю.

Кейт сбежала. Она увидела выражение лица Эндрю при виде нее, его рот, приоткрывшийся, чтобы что-то сказать, и поняла, что не выдержит этих слов, поэтому выскочила и, спотыкаясь о ступеньки, побежала по коридору в собственную комнату. Они с Конором жили в разных комнатах. Предлогом была его бессонница. Нежелание беспокоить ее. Она села на аккуратно застеленную кровать, дрожа всем телом, и посмотрела на себя в зеркальные двери шкафа. Она хорошо выглядит, разве нет? Для человека, который не видел ее пятнадцать лет? Конечно, ее кожа состарилась под калифорнийским солнцем, но она была стройна, хорошо одета, ухожена. Ощутил бы он горечь потери, увидев ее? Или он ненавидел ее за то, что она сбежала, спасая собственную жизнь и даже не думая о тех, кого бросала на этом тонущем корабле? Он наверняка ненавидел ее, и Кейт не была уверена, что сможет вынести это, чувствуя, как по рукам бегут мурашки.

В дверях появился Конор.

– Не было нужды убегать. Я думал, мы сможем сразу на месте решить все проблемы.

Ее трясло.

– Поверить не могу, что ты мог так со мной поступить. Хотя нет, могу. Ты ведь до сих пор так и не навестил Трикси.

Он напрягся и нервно стер пятнышко с зеркала.

– Тебе не стоит больше туда ездить. Ничего хорошего из этого не выйдет. Мы уже не можем ей помочь.

– Бога ради! Она же твоя дочь!

– Разве?

Его ледяная вежливость вселяла ужас в Кейт: как легко он умел включать и выключать любовь. Человеку не под силу так контролировать свои чувства.

– И, насколько я помню, ты сама бросила собственную дочь, беспомощного ребенка. Трикси – взрослый человек, имеющий все возможности, но предпочитающий пустить их псу под хвост. Вот так. – Он отошел от шкафа, аккуратно задвинув дверцу на место. – Я собираюсь заказать обед. Дай знать, если чего-то хочешь.

Вот и все. Он с ней не спорит, не ссорится, не орет, не причиняет ей боль. Не делает ничего. И именно поэтому она всегда ему проигрывает. С Эндрю было совсем не так – она легко могла заткнуть его за пояс, что обычно и делала. И все же она потеряла голову при виде него. Бедный Эндрю. Как он постарел. Каким потрясением было увидеть его таким в реальном времени, через океан и полтора десятилетия жизни.

Кейт все еще трясло. Эндрю все еще существовал. А это значило, что и остальные тоже. Оливия. Ее сестра, ее родители. Ее дети.

Эндрю, 2008 год

Эндрю закрыл глаза. В этот момент, в одиннадцать утра в субботу, ему было слышно все.

На кухне: пылесос уборщицы, гудение которого перекрывало звук радио.

В комнате Адама: удары и писк жестокой компьютерной игры, от которой он пытался, но так и не смог оградить сына.

В комнате Кирсти: прерывистые всхлипы, переходящие в полноценный рев.

В саду: рев бензопилы рабочих, которых нанял, чтобы спилить опасно наклонившийся гнилой ясень, который, на самом деле, давно стоило бы спилить самому. Эта мысль так и сквозила в их издевательской почтительности.

А в его груди: собственное сердце, стучащее от тревоги, со всем этим связанной.

По его просьбе Оливия могла бы все это прекратить, но ее не было дома. Она покупала на фермерском рынке дорогой хлеб и сыры, которые так любила. Он попытался зажать ноздрю, чтобы выровнять дыхание. Что-то вроде упражнения из йоги, которому его научила Оливия. Но в результате только услышал астматический хрип в собственных легких. Перед ним на экране компьютера мерно подмигивал курсор, напоминая одноглазого Джокера. За прошедший час он написал всего одно слово: «и». И… и… и… Что дальше? Какое существительное: вещественное или абстрактное? Какой глагол? Какое прилагательное? Он вздохнул и выключил компьютер, сохранив это единственное слово – «и» – в файл с громким названием «Роман». Начат в 1994 году. Закончен – наверное, никогда. Возможно, подумал он, вставая, загвоздка в названии документа. Возможно, назови он этот документ просто «чушь» или «полная чушь», это дало бы ему свободу действительно что-то написать. Слово «роман» давило слишком тяжким грузом, требовало слишком большого числа предложений, и все эти предложения требовалось расставить в нужном порядке.

Когда он открыл дверь кабинета, шум вдруг волшебным образом стих, словно в доме воцарился штиль. Радио замолчало, пылесос выключился. Компьютер Адама вдруг, почти без жалоб, стал тише, а потом и Кирсти перестала плакать. Оливия вернулась. Эндрю в очередной раз закрыл глаза и вознес сбивчивую, как это бывает у людей, выросших в нерелигиозной семье, простую хвалу за сам факт ее существования.

В комнате Кирсти Оливия склонилась над девочкой, лежавшей на игровом коврике, прижимая к груди куклу. Теперь, в шесть лет, различия между Кирсти и другими детьми росли с каждым днем – жестокая и непрерывная мука. Она так и не научилась говорить или ходить, не было никакой надежды приучить ее самостоятельно ходить в туалет, хотя она, конечно, умела извиваться, хватать и стаскивать предметы на пол: Адам с детских лет был приучен следить за ней вблизи чашек с чаем, тарелок с кашей и тяжелых настольных ламп. Проблемы со здоровьем тоже усиливались, и она уже перенесла четыре операции, во время которых разные части ее тела разламывали на куски и собирали снова. Ей было трудно держаться прямо, и она всегда казалась вялой и растекающейся.

Бедная малышка. Любовь к ней отдавалась болью в глубине сердца Эндрю, в чем он никогда не признался бы.

Он присел, чтобы погладить ее мягкие светлые волосы, а она протянула куклу, словно предлагая отцу взять ее. Она ведь мыслила достаточно ясно, чтобы осознавать это, верно? Она узнавала его и понимала, что он здесь? Это было не всегда ясно. Иногда она улыбалась мультикам по телевизору или смеялась, когда в комнату входил Эндрю, или махала руками Адаму, и тогда ему казалось, что все возможно. Просто не было возможности убедиться в этом наверняка.

– Какие-то проблемы?

Оливия обернулась и улыбнулась ему. Она всегда улыбалась, увидев его, какой бы ужас ни творился вокруг.

– Ничего серьезного. Мы потеряли Софи, но она нашлась под кроватью.

Они сами дали кукле имя Софи. Кирсти, разумеется, не могла назвать даже собственное имя. Оливия утерла сопли и слезы с лица малышки одной из влажных антибактериальных салфеток, которые они держали в каждой комнате.

– Хорошо поработал?

– Так себе, – солгал он. – Тут была Мэри, было шумно.

– Она обожает слушать поп-музыку. Может, попросить ее приходить по пятницам? Просто в это время обычно она работает у других клиентов.

В этом была вся Оливия. Ей и в голову не приходило сделать что-то ради собственного удобства. Она выпрямилась, рассыпав светлые волосы по спине.

– Может, пойдешь еще поработаешь? Я тут справлюсь сама.

– Ничего страшного. Дел еще много.

– А все уже сделано. Покупки, ужин, смена подгузников – все под контролем, – она улыбнулась ему жизнерадостной улыбкой, которая пронзала его в самое сердце, потому что свой труд Оливия преподносила как подарок.

Я хочу нравиться, я хочу, чтобы во мне нуждались. И он в ней нуждался, это точно.

Проклиная ее готовность всегда помочь, он вернулся в кабинет, в свой личный ад. Снова сев за компьютер, Эндрю уставился на мигающий курсор. Если смотреть достаточно долго, начинаешь видеть в этом мерцании ритм собственного сердца, отсчитывающий время твоей жизни. Ему уже тридцать шесть, а книга так и не написана. Еще и жены больше нет. Так что, на самом деле, он двигался не вперед, а назад. С осторожной подачи Оливии он отказался от работы юристом в Сити, и она каким-то чудом нашла ему другую работу – у местного юрисконсульта, знакомого с ее отцом. Работа была – скука смертная. Как раз то, что ему было нужно. Было так здорово, что больше не надо вставать в шесть, чтобы успеть на битком набитый холодный поезд, что каждое утро его тело переполнялось ощущением материального благополучия, смущавшим его сочетанием с чувством боли оттого, что Кейт с ним больше не было. Боли, которую он должен был чувствовать. И чувствовал. Да.

На деле, теперь он чувствовал себя богачом. Он стал богат временем – лишними часами дома, долгими прогулками, на которые Оливия уводила детей; богат людьми, которые заботились о Кирсти, о доме, о том, чтобы гладить его рубашки. Оливия, воспитанная чужими людьми, верила в возможность поручить работу по дому другим людям и, зная нелюбовь Эндрю к посторонним в доме, в основном организовывала все ненавязчиво, пока он был на работе.

Для человека, который вел себя совсем иначе, когда речь заходила о ней самой, она с невероятной энергией боролась за дополнительный уход и поддержку со стороны городских властей, и теперь Кирсти ходила в специальную школу пять дней в неделю и даже получила предложение уехать на каникулы, чтобы дать им отдых. Оливия нашла клубы по интересам для Адама и искала детского психолога, чтобы помочь ему «проработать» уход матери. Даже друзья, отстранившиеся после рождения Кирсти, вернулись после ухода Кейт. В основном сообщения присылали женщины. «Эндрю, поверить не могу, что она так поступила. Она просто взяла и ушла? А ее подруга осталась, чтобы тебе помогать?» Может быть, им нужна была просто пища для сплетен, но это были полезные знакомства, чтобы подвозить Адама и присматривать за ним после школы, даже если сам Адам громко жаловался, что маленький Хьюго или Джейкоб невыносимо скучен и туп.

И все равно, даже через год после ухода Кейт Эндрю все еще сидел и пялился на мигающий курсор. В какие-то выходные он мог совсем не поработать над книгой, убеждая себя, что был занят уходом за детьми, стрижкой газона, вывозом бутылок на пункт приема или разбором банковских документов. В другие дни у него заканчивались предлоги тянуть резину – а это могло быть что угодно, кроме писательства. И в такие дни ему приходилось сидеть за компьютером, купленным специально для этой цели, перебирая ранее написанное, словно переваренные макароны. Сюжет оставался неизменным еще с тех пор, когда ему было двадцать два: трое парней после университета меняют одну бесперспективную работу на другую, влюбляются и постоянно смотрят иронические комедии. Как он сам, когда учился на юридическом, жил в Клэпхеме и безуспешно пытался зазывать девушек на свидание – проблема была в том, что он родился слишком рано. Сайты знакомств с их безопасной анонимностью просто созданы для таких людей, как Эндрю.

Потом он познакомился с Кейт – в баре после работы, как все знакомились в те годы. Уравновешенная, амбициозная и точно знающая, чего хочет, Кейт втянула его в круговорот все более высокооплачиваемых работ и все более дорогих домов, потом – переезд за город, ребенок, второй ребенок и… на этом все. Их решительное восхождение по ступенькам жизненной лестницы прекратилось, а теперь и Кейт ушла, и Эндрю снова стал тем, кем и должен был стать – юристом из маленького городка, который сидит перед компьютером и не знает, что написать. Если не считать двоих детей и женщины, которая не была ему женой, но по какой-то необъяснимой причине жила здесь, распоряжаясь йогуртами на кухне, он все еще оставался тем же парнем чуть за двадцать, мечтавшим всего лишь о том, чтобы раскрыть книгу с собственным именем на обложке, набранным, возможно, каким-нибудь вычурным шрифтом, и напряженно выводить буквы чернилами на бумаге за большим столом у камина, пока жена печет булочки и жирными от масла руками отгоняет детей, чтобы не мешали отцу. Женщина в этих грезах была не Кейт – он не знал, кто это был. Кейт бы жаловалась, что от чернил остаются пятна на манжетах рубашки, а за выпечку она бралась только тогда, когда хотела произвести впечатление на других. Странно, но он вообще редко о ней думал. По правде говоря, он никогда не пытался ее отыскать или связаться с ней, или развестись. Проще всего было навсегда забыть обо всех этих неприятностях, о том, что она бросила его и детей и явно не собиралась возвращаться. Закрыть глаза и продолжать жить, стараясь не думать о том, что это значило. А значило это, что она настолько терпеть его не могла, что однажды просто ушла, не взяв ни детей, ни даже зимнее пальто.

Но женщина из его грез не была и Оливией. Слишком часто думать об Оливии ему тоже не хотелось, потому что он видел ее каждый день.

Он смотрел на курсор.

Первую строчку он перерабатывал так часто, что она напоминала подсыхающий цемент. «Доминик убрал руку с талии спящей обнаженной девушки и приложился к оставшейся с вечера бутылке шампанского».

Господи! Какой ужас! Он пытался уловить дух времени, а на выходе получилось нечто пошлое и вторичное, полное торговых марок вместо юмора. И подумать только – в то время минет в ночном клубе казался таким потрясением основ! У Эндрю не было секса уже несколько лет, несмотря на множество безуспешных попыток достучаться до Кейт. Иногда она брала инициативу в свои руки с мрачной решимостью человека, прочищающего водосточный желоб, и он понял, что не может в этом участвовать. Его пенис прятался, словно раненый крот.

Он положил пальцы на клавиатуру и заработал ими со звуком, напоминавшим стук дождя. Светящийся экран, обогреватель у ног, кружка с чаем, дождь на улице – эта картина всегда ассоциировалась у него со счастьем, но почему-то появление свободного времени для этого занятия наводило на него ужас. У него наконец-то появилось ведро, чтобы зачерпнуть воды из колодца собственных мыслей, а колодец пересох.

Оливия всегда была готова его поддержать. Она выписывала ему журналы для писателей, предлагала редактировать его работу, читала книги о том, как открыть в себе творческое начало, и как бы ненароком оставляла их на видном месте. Он не был закрыт. Просто открывать было нечего. Спустя какое-то время он понял, что голос Кейт говорит ему: «Ты бесполезен, ты не умеешь писать, ты бы уже давно что-нибудь написал, если бы мог, ты никогда ничего не закончишь. Я же говорила тебе – не теряй попусту время». Ему чудилось ее лицо в дверях, распущенные только что вымытые волосы, суровое и прекрасное лицо, старый красный халат с корочкой крема для рук на рукавах. Как она говорит ему вынести мусор. И ему хотелось послушно и с радостью выйти за дверь вместе с ней. Она освобождала его от попыток. Но Оливия… Она просто продолжала в него верить, и иногда ему казалось, что это было труднее всего.

Эндрю и Оливия не обсуждали ее переезд к нему после ухода Кейт. Они никогда ничего не обсуждали, потому что если Эндрю всегда не любил конфликты, то Оливия выводила эту нелюбовь на новый уровень. Она просто незаметно появлялась и исчезала, и все вокруг становилось тише, яснее, чище. Это Оливия год назад сообщила Эндрю о побеге Кейт, позвонив ему на работу.

– Эндрю? – он никогда прежде не разговаривал с ней по телефону, поэтому не сразу узнал голос. – Я только что вернулась домой, а… в общем, Кейт нет.

– Где она? Повела детей на прогулку?

Он видел только, как начальник недовольно поглядывает на часы.

– Нет, детки со мной.

Оливия всегда говорила «детки», а не «дети». Он знал, что больше их так никто не называл.

– Я… – голос Оливии дрогнул. – Я думаю, тебе лучше вернуться домой.

Он ощутил ужас, сдавивший грудь.

– Я не могу! Я и так уже на грани увольнения. Начальник…

– Прости, но тебе действительно лучше приехать, – прервала его Оливия бесцветным и тихим, как она сама, голосом.

В тот вечер много времени ушло на то, чтобы все осмыслить. Он позвонил в полицию. Там прочитали записку, которую оставила Кейт, и молча переглянулись, прежде чем вернуть обрывок бумаги из альбома Адама.

– Сэр, не понимаю, чего вы от нас хотите.

– С ней могло что-то случиться!

В записке, адресованной ему и Оливии, Кейт просто написала, что уходит и не вернется. Она просто не могла больше это выносить. Она не написала, что сожалеет о своем поступке. Возможно, все было настолько плохо, что извинений было просто недостаточно. Она уходила и просила Оливию позаботиться о них.

– Здесь прямо сказано, что она уходит, сэр. Вы не знаете, не встречалась ли она с кем-то еще?

– Нет, конечно!

Эндрю почувствовал, как земля уходит из-под ног, рассыпаясь в прах. Все это время он знал, насколько шатко его положение, как недовольна его жена. Потом был тот год, когда она постоянно уходила и возвращалась раскрасневшаяся и нервная, но ему не хотелось и думать о том, что это могло означать. Он предпочел продолжать жить как ни в чем не бывало, словно, посмотрев под ноги, непременно споткнулся бы и упал. У него была работа, высасывавшая все силы, дети, о которых он бесконечно беспокоился, счета, которые нужно было оплачивать, и недовольство Кейт было на последнем месте в этом списке, а теперь стало слишком поздно.

– Она… Может быть, она хочет, чтобы я искал ее. Я…

Оливия забрала записку и взяла Эндрю за руку. Он понял, что уже много лет никто этого не делал. Уж точно не Кейт. Пальцы у Оливии были холодные.

– Боюсь, она ушла. Да, думаю, у нее кто-то был.

– Ты знала?

Он не был дураком. Он понимал, что она несчастлива. Разумеется – они все были несчастливы оттого, что жизнь превратилась в каждодневную борьбу. Но поступить вот так? Просто уйти, оставив ему лишь записку? Это не укладывалось в голове.

– Я… нет. – Оливия опустила голову. – Наверняка я ничего не знала. Поэтому, пожалуйста, не спрашивай. Она – моя подруга. Это было бы неправильно.

И она не сказала ни единого слова в укор Кейт. Только то, что «должно быть, она была очень несчастна».

Эндрю сидел, уставившись на записку, пока она потихоньку выпроваживала полицейских и укладывала детей спать – Адам, конечно же, понимал, что что-то не так.

– Мама сегодня выходила из дома? – спросил Эндрю, когда мальчик уже почистил зубы, надел пижаму и лег в постель.

Адам посмотрел на него почти укоризненно.

– Мы были в парке с Ливви.

По словам Оливии, она просто проводила их, ничем не выдавая своих планов. Когда они вернулись, продрогшие и вымокшие под дождем, то застали прибранный дом и записку. Матери дома не было.

– Мама ничего не говорила? Перед тем, как вы ушли?

Мальчик просто пожал плечами. Он был симпатичным мальчишкой – угловатый, с холодными голубыми глазами, яростно поблескивавшими время от времени. Весь в Кейт. Эндрю неловко обнял его, вдыхая запах зубной пасты и арахисового масла, съеденного перед сном.

– Прости, приятель. Все будет хорошо.

– Я устал. Можно выключить свет?

– Хорошо.

Эндрю со вздохом выключил лампу и услышал, как в темноте ребенок прошептал:

– Мама ушла, папа.

Словно уже смирился с этим.

Потом Оливия уложила спать самого Эндрю и на цыпочках вышла из комнаты.

– Я буду рядом, – сказала она.

Ему даже в голову не пришло спросить, что она имела в виду. Она сдала внаем свою квартиру, перевезла скудные пожитки в гостевую комнату и поселилась во всех уголках его жизни – даже тех, о которых он и не знал, что они пустуют. Это было год назад, и с тех пор она не покидала дома. Все это время от Кейт не было никаких вестей, и Эндрю даже понятия не имел, где ее искать. Словно она умерла.

Взрыв шума внизу – Адаму не понравился обед. Жужжание дорогой кофемашины, которую Оливия принесла с собой. Он и в самом деле не мог работать в таком шуме. С чувством, похожим на облегчение, Эндрю закрыл документ, так и написав за весь день лишь одно слово. «И».