Текст книги "Волчица"

Автор книги: Клеменс Хаусман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

И Христиан развернулся в прыжке и быстро побежал за ней по снегу, держась позади, в полушаге от нее.

Так они молча бежали вдвоем по бескрайним снежным пустошам, и кругом, кроме них, под ночными звездами не было ни одного живого существа.

Никогда еще Христиан так не радовался своим силам. Дар быстроты, выносливость, умение правильно распределять усилия были сейчас для него бесценны. Хотя до полуночи оставалось еще несколько часов, он был уверен, что она не сможет ни оторваться от него, ни спастись, куда бы ни бежала и как бы ни спешила эта падшая тварь. Затем, когда придет время превращения, когда женское тело перестанет защищать ее от мужской руки, он убьет ее или сам погибнет в попытке спасти Свена. Он ударил своего дорогого брата по необходимости, но не мог заставить себя, хоть разум и настаивал на этом, сразить женщину.

Они пробежали милю, две мили. Белая Шубка постоянно оставалась впереди, Христиан все время на одинаковом расстоянии от нее, так близко, что порой его касались ее развевающиеся меха. Она не произносила ни слова, и он тоже. Она ни разу не повернула голову, чтобы посмотреть на него, и не пыталась свернуть, но с застывшим лицом и устремленным перед собой взглядом мчалась прямо вперед, по камню, по гладкому снегу, и слышала за спиной близкий ритмичный топот его ног и звук его дыхания.

Через некоторое время она ускорила бег. С самого начала Христиан оценил ее быстроту как достойную восхищения, но, несмотря на все ее старания, продолжал ощущать ликующую уверенность в своем превосходстве и стойкости.

Однако, когда она побежала быстрее, он обнаружил, что ни одна гонка еще не служила для него таким испытанием. Ее ноги и впрямь летели быстрее, и только благодаря своему размашистому бегу он мог держаться рядом. Но сердце его было преисполнено решимости, и он пока не страшился провала.

И отчаянная гонка продолжалась. Их ноги взметали рыхлый снег, дыхание дымилось паром в холодном чистом воздухе, и они исчезали прежде, чем оседал снег и развеивался пар. Иногда Христиан поднимал глаза, чтобы определить по звездам приближение полуночи. Еще так долго – так долго!

Белая Шубка не сдавалась. Она, очевидно, полагалась на непревзойденную быстроту своего бега и так же упорно стремилась вымотать преследователя, как он – продержаться до полуночи и исполнить свое предназначение. И Христиан держался. Он был по-прежнему уверен в себе. Он не мог потерпеть неудачу, не мог. Он поклялся себе сделать все, на что только способен человек, чтобы отомстить за Рола и Треллу, но ради Свена он был готов и на большее. Белая Шубка поцеловала и Свена, но он не должен был умереть, как они; Свена нужно было спасти во что бы то ни стало.

Свет не знал подобного состязания – даже во времена Древней Греции, когда мужчины и девушки соперничали в беге, поставив свои судьбы на карту. Белая Шубка и Христиан безостановочно мчались, час за часом, и звезда за звездой поднимались все выше, и близилась полночь.

Христиан вдруг увидел и услышал нечто, что заставило его содрогнуться от страха. На опушку лесистого склона выскочило что-то темное; раздался визг, затем ужасающий громкий вой, и на снегу задвигалось темное пятно – за ними по пятам неслась стая волков.

Этих зверей Христиан почти не боялся; при той скорости, которую он сохранял, он мог держать их на расстоянии, пусть они и были быстрыми и четвероногими. Но он бесконечно страшился хитростей Белой Шубки, ибо она вполне могла призвать на помощь свирепые челюсти волков, сродных звериной половине ее натуры. Она не удостоила их ни взглядом, ни жестом, но Христиан, опасаясь, что Белая Шубка ускользнет, на бегу поймал и удержал ее за меховую полу.

Она молниеносно обернулась со звериным рычанием, снова сверкнув зубами и глазами. Топор блеснул на восходящей и нисходящей дуге, рубя запястье. Христиан отбил удар медвежьим копьем, однако лезвие топора все же прошло сквозь древко и раздробило кости руки.

Христиан поневоле разжал хватку. Они помчались вперед, как и прежде. Христиан не сбавил скорость, хотя его левая рука теперь бесполезно болталась, кровоточащая и сломанная.

Рычание, бесспорное, пусть и видоизмененное женской гортанью, злобная ярость в блеске зубов и глаз, острая невыносимая боль от искалечившего его удара отвлекли внимание Христиана от волков; он со всей ясностью осознал, что бежавшее впереди смертоносное существо воплощало в себе несказанно большую опасность.

Когда же Христиан спохватился и оглянулся назад, он узрел чудо, ибо волчья стая, едва добравшись до их следов, тут же испуганно отпрянула в сторону; завывания погони сменились визгом и скулением. Это падшее существо было так же отвратительно для зверя, как и для человека.

Белая Шубка подобрала складки одеяния и плотнее запахнулась в свои меха, так что теперь они больше не развевались у пят и ни единый клочок меха не свисал ниже колен, и проделала все это легко, продолжая бежать с удивительной быстротой. Она все так же высоко держала голову и крепко сжимала губы, дыша через раздутые ноздри, и в ужасной скорости ее бега не чувствовалось ни малейшего признака усталости.

На Христиане уже ощутимо сказывалось напряжение. Голова его отяжелела, затрудненное дыхание с громким хрипом вырывалось из груди; медвежье копье было бы теперь для него тяжким бременем. Сердце его стучало, как молот, мозг был окутан свинцовым туманом, и лишь постепенно он начал понимать, в каком беспомощном состоянии оказался: раненый и безоружный, он преследовал жуткое существо, которое было сейчас свирепой, отчаянной, вооруженной топором женщиной и вскоре должно было обратиться в хищного и еще более грозного зверя.

Далекие звезды не торопились: до полуночи оставался еще почти час.

Помутившийся разум рисовал перед Христианом невиданные образы: ему чудилось, будто Белая Шубка спасается от полуночных звезд, столь медлительных, что в безумной гонке по полярному кругу мира прошли многие дни – и многие дни пройдут, прежде чем наступит конец, если только она не ослабеет или он не сдастся.

Но он еще не готов был сдаться.

Как долго он повторял это себе? В прежней самоуверенности он не нуждался в подобном подспорье; но сейчас это заклинание казалось единственным средством удержать раздувающееся сердце в груди и усыхающий мозг в голове. Какое-то животное рвало и дергало острыми зубами его искалеченную левую руку; он не видел его, не мог стряхнуть, но порой молился, чтобы оно исчезло.

Ясные звезды впереди задрожали, и он знал, почему: они страшились того, что гналось за ним. Раньше он и не догадывался, какие странные существа прячутся от людей под видом заснеженных холмов или раскачивающихся деревьев; и вот они скинули свои безобидные маски и помчались за ним, смеясь над его бессильными попытками заставить родственное им создание принять истинный облик. Он знал, что они кишели в воздухе за его спиной, слышал слитное бормотание их бесчисленных легионов; но их никак не удавалось увидеть, так как они были слишком быстры и проворны. Однако он твердо знал, что они были там: оглядываясь назад, он видел, как разбухали снежные холмы, когда существа эти уползали с глаз долой, прижимаясь к земле, как качались деревья, когда они недвижно замирали, скрываясь меж ветвей.

После звезды на некоторое время вновь обрели четкость, и хладный серый мир сковала бесконечная тишина, нарушаемая лишь быстрым ровным топотом ее летящих ступней и ударами его собственных ног, более медленными в размашистом беге, а еще звуком его дыхания. В редкие минуты просветления он говорил себе, что должен бежать все также быстро, невзирая на боль и страдания, должен напрячь все силы и до полуночи не позволить ей скрыться или увеличить расстояние между ними. Затем снова появлялась эта невидимая толпа, жужжащая и копошащаяся позади, достаточно плотная и темная, чтобы заслонить звезды у него за спиной, но постоянно и ловко избегающая его взгляда.

Гонка оборвалась внезапно и жутко. Белая Шубка развернулась и прыгнула вправо, а у ног застигнутого врасплох Христиана, не готового к столь быстрому рывку, разверзлась глубокая расщелина. Он не успел бы остановиться, однако, уже падая, вцепился в ее правую руку здоровой рукой, и они вместе закачались на краю пропасти.

Белая Шубка дернулась в сторону, пытаясь удержаться, и тем уравновесила его в падении; мгновение спустя оба оказались в безопасности.

И прежде, чем Христиан окончательно уверился, что они не погибнут, рухнув вниз, он услышал, как она в дикой ярости заскрежетала зубами, стараясь освободиться. Он по-прежнему удерживал ее правую руку, и она выхватила топор левой и нанесла удар.

Удар этот, тем не менее, был достаточно силен; правая рука Христиана бессильно упала, рассеченная, с переломанным предплечьем, и его пронзила ужасная боль, когда рука задергалась в разные стороны от прыжка вперед; он бросился следом за ней, спеша наверстать те несколько ярдов, которые она выиграла, пока он приходил в себя.

Спасение от гибели и эта новая острая боль снова оживили все фибры его души и тела. Он понимал, что преследует воплощенную Смерть: раненый и беспомощный, он был полностью в ее власти, и она могла осознать это и начать действовать. Он больше не надеялся отомстить, спасти, и лишь отчаяние при мысли о Свене заставляло его все бежать и бежать за ней, опережая брата, обреченного на смерть ее поцелуем. От его изначальной уверенности в себе остался лишь последний луч надежды; о, если он только сумеет гнать это существо до полуночи и увидеть, как оно преображается, переходя из соблазнительной и коварной женской формы в вечную тюрьму звериного облика!

– Свен, Свен, о, Свен!

Христиану казалось, но он молится, но сердце его твердило одно:

– Свен, Свен, о Свен!

Последний час, что оставался до полуночи, утратил половину, и звезды восходили, отсчитывая долгие минуты; и его раздувающееся сердце, и усыхающий мозг, и агония боли в болтающихся по обе стороны туловища руках, словно сговорившись, устрашали волю, что обладала лишь кажущейся властью над бегущими ногами.

Мех плотно прилегал теперь к телу Белой Шубки; не выбивался ни единый клочок, ни одна лента; бегунья, ранее державшаяся прямо, теперь странно наклонилась и вытянулась вперед. По временам она мчалась длинными прыжками, набирая скорость, и Христиан мучительно старался не отставать.

Звезды восходили, близился конец, и черный выводок снова появился сзади, следуя за ними по пятам. Ах! если бы только их можно было заставить замолчать, не шевелиться, не сбрасывать свои обычные безобидные маски, дабы эти лики не подгоняли несущуюся с последней быстротой и самую смертоносную их соплеменницу! На что они походили? Узнает ли он когда-либо? Не будь он вынужден бежать за падшей тварью, которой придется вскоре обрести истинное обличие, он мог бы повернуться и пойти за ними. Нет – нет – не так: будь он волен делать что-либо еще, кроме как мучительно гнаться, гнаться и гнаться за ней, он просто остановился бы, застыл в неподвижности и умер, избавясь наконец от боли, что причиняло дыхание.

Вконец растерявшись, он внезапно засомневался в собственной личности, в своей истинной форме. Он не мог быть настоящим мужчиной – точно так же, как это бегущее существо не могло быть настоящей женщиной; его истинный облик был лишь воплощен в форму мужчины, но каков он был, Христиан не знал. Не ведал он и истинного облика Свена. Свен упал к его ногам, когда он ударил его – он… родного брата… он споткнулся о распростертое тело, и был вынужден перескочить через брата и побежать еще быстрее, ибо поцеловавшая Свена неслась стрелой.

– Свен, Свен, о, Свен!

Почему звезды перестали трепетать? Не иначе, наступила полночь!

Вытянувшееся стремительное существо бросило на него свирепый, яростный взгляд и рассмеялось с диким презрением и торжеством. В мгновение ока он понял причину: еще немного, и она ускользнула бы от него. Почва здесь шла под уклон и была покрыта льдом, а с другой стороны поднималась под крутым углом; между двумя склонами оставалось достаточно места для стопы, но едва ли удалось бы устоять на ногах – однако росший там куст можжевельника мог послужить вполне надежной опорой для руки и позволить человеку с крепкой хваткой благополучно миновать опасный участок.

И вот, хотя первые секунды последнего мгновения уже истекли, тварь осмелилась оглянуться и злобно рассмеяться над преследователем, чьи руки были бессильны помочь.

Развязка вдохнула судорожную жизнь в его последнее великое усилие; его воля неукротимо восстала и быстрота его была несравненной. И не успел еще замереть ее смех, как он устремился вперед, опережая ее, и повернулся, преграждая ей путь, и приготовился к схватке.

Она в отчаянии кинулась на него, сделав обманное движение правой рукой, и вся развернулась в прыжке – так бросается дикий зверь, чтобы убить. Одна рука Христиана не в силах была сжаться в кулак, другая была не в силах направить пальцы, но он все же поймал и удержал ее. И они упали вместе. И он, чувствуя, как одна рука соскальзывает, а другая разжимается в ослепляющей боли переломанных костей, вцепился зубами в край ее одеяния у колена. Борьба была недолгой: она стряхнула его руки, поднялась и победоносно выпрямилась над ним.

Молнией блеснул ее топор, когда она ударила его по шее – раз, другой – и его жизнь, его кровь хлынула из глубоких ран, окрасив ее ноги.

Звезды взошли, и стала полночь.

Предсмертный вопль, который он услышал, был исторгнут не им, так как его стиснутые зубы еще не успели разжаться; и этот ужасный крик начался с женского визга, но сменился и завершился воем зверя. И прежде, чем последняя тьма заволокла его умирающие глаза, он увидел, что Она превратилась в Это; и более того, что Жизнь уступила место Смерти – беспричинно, непостижимо.

Ибо он не мог предполагать, что никакая святая вода не бывает столь свята и так властно не искореняет зло, как живая кровь чистого сердца, пролитая по доброй воле из преданности ближнему.

Его собственная истинная и сокрытая сущность, которую он так хотел познать, стала осязаемой, узнаваемой. Ему казалось, что великая и радостная безграничная надежда на спасение брата разрасталась до звездных пределов и, не вмещаясь в ограниченную форму человека, жаждала нового воплощения, бесконечного, как звезды.

И эта истинная сущность была равнодушна к тому, что мозг человека усыхал, сокращался, пока не превратился в ничто; что тело человека не могло удержать громадную боль его сердца и извергало ее через красный разрез, зиявший на шее; что черный шум снова нарастал позади, усиленный этой растворяющейся формой, и навсегда затмил зрение, слух, чувства человека.

В раннем сером свете дня Свен случайно наткнулся на человеческие следы – человек бежал, как он понял по отпечаткам в снегу; направление, в котором шли следы, возбудило его любопытство, поскольку чуть дальше их линию должен был пересечь край отвесной скалы. Он двинулся по следам, и тут его внимание привлекло расстояние между отпечатками – бегун мчался такими же длинными прыжками, как сам он во время бега. Свен понял, что идет по следам Христиана.

В гневе он с безразличием воспринял ночное отсутствие брата, но теперь, увидев, куда ведут следы, ощутил угрызения совести и страх. Он не подумал и не позаботился о своем бедном обезумевшем близнеце, который мог – возможно ли это? – в помрачении броситься в пропасть.

Его сердце замерло, когда он подошел к тому месту, где Христиан прыгнул вниз. Нависавший над обрывом снежный козырек обрушился, когда Христиан оттолкнулся – и, напрягая зрение, Свен не различил под скалой ничего, кроме снега. Он пробежал по верхнему краю несколько сотен ярдов, пока не добрался до провала. Здесь он, оскальзываясь, спустился вниз, а затем вернулся к сугробу у подножия склона. Отсюда вновь уходил вдаль след стремительного бега.

Свен стоял в раздумье, досадуя, что кто-то мог совершить прыжок, на который сам он не отважился; сердясь на себя за то, что поддался болезненным мыслям; тщетно гадая о цели безумной выходки Христиана. После он медленно побрел вперед, почти бессознательно идя по следу брата, и вскоре достиг места, где следы удваивались.

Второй след составляли отпечатки маленьких ног, маленьких, как у женщины, хотя шаг был шире, чем могли бы позволить женские юбки.

Такие следы могла оставить Белая Шубка.

Страшная догадка ужаснула его, настолько страшная, что он не желал в нее верить. Однако лицо Свена стало пепельно-белым, и он тяжело задышал, чувствуя, как сердце замирает в груди. Невероятно? Пристальнее рассматривая следы, он увидел, что чуть дальше женский след изменился, свидетельствуя о быстром беге; ноги бегущей теперь глубже погружались в снег и легче опирались на пятки. Невозможно? Но могла ли так бежать другая женщина, кроме Белой Шубки? Мог ли бежать так другой мужчина, кроме Христиана?

Догадка превратилась в уверенность.

Здесь Белая Шубка, одна, в темной ночи, спасалась от преследования Христиана.

Подобное злодейство разжигало в сердце и разуме Свена ярость и негодование. И это зло угнездилось в его родном брате, который еще недавно был достоин любви, достоин уважения, хотя и глуповат в своей кротости! Он убьет Христиана; будь у Христиана столько же жизней, сколько он оставил следов, месть потребовала бы отнять их все.

Охваченный смертельной ненавистью, Свен заторопился дальше. След шел достаточно ровно, но Свен не мог двигаться с быстротой брата и Белой Шубки и вскоре вынужден был остановиться, чтобы перевести изнуренное дыхание. Он громко проклинал Христиана и в бешеном порыве страсти выкрикивал имя Белой Шубки. Его горе изливалось яростью, невыносимой мукой жалости и стыда при мысли о том, что любимая, Белая Шубка, такая свободная и сияющая в минуту расставания после поцелуя, тотчас вынуждена была убегать, как затравленный зверь, отчаянно пытаясь спастись, и его обезумевший от ревности брат следовал за ней по пятам, в то время как сам он, ее возлюбленный, спокойно спал у огня. Если бы он знал, думал он в яростном и тщетном бунте против жестокости случившегося, если бы он только знал, он защитил бы ее всей силой любви; но теперь он мог оказать ей лишь одну услугу – убить Христиана.

Белая Шубка была несравненна в быстроте и ловкости; но она была женщиной, а Христиан превосходил быстротой бега всех мужчин и был крепче многих из них. Она была храброй, быстрой и сильной, но могла ли она противостоять обезумевшему человеку его силы и роста, мечтавшему отомстить брату, своему удачливому сопернику?

Миля за милей Свен с разрывающимся сердцем шел по следам, и с каждым шагом все более жалостным и трагическим казалось ему это свидетельство великолепной выносливости Белой Шубки, так долго продержавшейся в поединке со знаменитым бегуном Христианом. Так долго, так долго, что Свен испытывал безграничную любовь и восхищение, и бесконечны были его горе и гнев. Всякий раз, когда ее следы были видны ясно, Свен пускался бежать, безрассудно расточая силы. Израсходовав вскоре их все, он лишь тяжело тащился вперед, иногда теряя следы на голом льду или продуваемом ветром участке; но направление оставалось неизменным и, пройдя по прямой и затем чуть уклонившись вправо или влево, он снова выходил на след.

Так, час за часом, прошло больше половины этого зимнего дня, прежде чем он добрался до места, где утоптанный снег хранил множество отпечатков волчьих лап. Волки пришли – и самым поразительным образом скрылись! В нескольких шагах он нашел обрубленное острие медвежьего копья Христиана, а неподалеку и отброшенное бесполезное древко. Снег здесь был запятнан кровью, и следы накладывались друг на друга. Свен издал какой-то хриплый ликующий звук – на смех не хватило дыхания.

– О, Белая Шубка, моя бедная, храбрая любовь! Хороший удар! – простонал он, раздираемый жалостью и безмерным восхищением; следы подсказали ему, как она повернулась и взмахнула топором.

Вид крови воспламенил Свена, как раззадорил бы голодного зверя. Он сходил с ума от желания снова схватить Христиана за горло; теперь уж он его не выпустит, пока не раздавит его жизнь, или не выбьет из него жизнь, или не вырвет ее, или все это вместе, пока не разорвет его на части: и ах! только тогда, не раньше, его сердце зальется слезами, как дитя, как малая девочка, оплакивая жалостную судьбу его бедной потерянной любви.

Дальше… дальше… дальше… мучительные часы, невероятное напряжение сил, все дальше по следам этих двух великолепных бегунов, сознавая чудо их выносливости, но не сознавая чуда скорости – за три часа, остававшиеся до полуночи, они преодолели все то огромное расстояние, на которое ему понадобился весь день, от рассвета до сумерек. Ибо ясный день уже клонился к закату, когда он подошел к краю расщелины; следы поведали ему, как эти двое отчаянно цеплялись за жизнь, схватившись над пропастью, свежие пятна крови поодаль – о том, как Белая Шубка доблестно защищалась от его бесславного брата. Кровь лилась, пока холод не остановил ее ток, и Свен, идя по следам, испытывал дикую радость, понимая, что Христиан был серьезно ранен, и вновь сходил с ума от желая завершить начатое Белой Шубкой и тем утолить свою смертельную ненависть. Он начал чувствовать, что в бездне отчаяния еще сохранилось зерно надежды, и оно быстро прорастало в его душе при виде пятен крови брата.

Он изо всех сил рванулся вперед, то подгоняемый этой надеждой, то терзаемый отчаянием, мучительно стремясь добраться до конца, каким бы ужасным он ни был, кляня долгие мили, что еще оставалось в муках пройти.

И свет медленно уходил с неба, уступая место неясным пятнам звезд.

И он достиг конца своего пути.

На узком пятачке покоились два тела. Одно из них принадлежало Христиану, но другое – не Белой Шубке. Там, где кончались следы, лежала огромная белая волчица.

Увидев ее, Свен утратил последние силы; тело и душа его были повержены.

Звезды успели стать яркими и четкими, прежде чем он очнулся там, где упал ничком. Еле двигаясь, он подполз к мертвому брату, обнял его и застыл, боясь глянуть, боясь пошевелиться.

Холодный, окоченевший, мертвый уже несколько часов. И все же мертвое тело было для Свена единственным прибежищем и спасением в этот ужасный час. Его душа, не находя больше утешения в неверии, съежилась, дрожа, обнаженная и смиренная; и живой цеплялся за мертвого из жалкой потребности в благодати ушедшей души.

Он встал на колени и поднял тело. Христиан упал лицом вперед в снег, широко раскинув руки, и тело его закоченело на морозе; странный и страшный, он был слишком тяжел, и Свен снова положил его на землю и склонился над ним, обхватив брата руками и издав тихий душераздирающий стон.

Когда Свен наконец нашел в себе силы поднять тело брата и крепко прижать его руками в груди, он осмелился взглянуть на Существо, лежавшее поодаль. Руки и ноги Свена словно парализовало от ужаса и отвращения. Он лишился бы чувств, как последний трус, но мертвый Христиан в его объятиях придал ему мужества, и он заставил свои глаза вытерпеть это зрелище и мозг – впитать его до конца.

На теле Существа не было никаких ран, только пятна крови на лапах. Огромные беспощадные челюсти застыли в свирепом мертвом оскале. И его поцелуй: он не мог этого вынести, отвернулся и больше не смотрел.

И мертвый брат в его объятиях, зная все, последовал за этим ужасом и схватился с ним лицом к лицу ради него, Свена; ради него он пошел на страдания и смерть; глубокая смертельная рана на шее, одна рука и обе кисти потемнели от замерзшей крови – ради него! Он узнал брата в смерти, но не знал при жизни, не успел воздать ему должной мерой любви и преклонения. Тому внешнему человеку, которого он знал как Христиана, недоставало совершенства и силы, равной его собственной; и потому любовь и преклонение этого великого чистого сердца он принимал как должное; но во внутренней яви он был таким подлым, низким, черствым и презрительным по отношению к брату, отдавшему жизнь ради его спасения! Ледяное спокойствие смерти на лице Христиана ужасало Свена. Он не осмеливался прикоснуться к брату губами, что так недавно проклинали его, губами, оскверненными поцелуем ужаса, что был самой смертью.

Он с трудом поднялся на ноги, все еще обнимая Христиана. Мертвец высился в его руках, застыв неподвижно. Глаза были приоткрыты; голова замерла, слегка склонившись набок; руки оставались прямыми и раскинутыми. И весь он, вплоть до этих окровавленных рук, напоминал распятого.

Живой и мертвый двинулись назад по тому пути, что один прошел в глубочайшей страсти любви, а другой – в глубочайшей страсти ненависти. Всю ночь Свен пробирался по снегу, неся на себе тяжесть мертвого Христиана, ступая там, где прежде прошел, питая самые гнусные помыслы и проклиная со смертельной ненавистью брата, который лежал все это время мертвым и погиб ради него.

Холод, безмолвие, мрак окружали сильного человека, согбенного под скорбной ношей; и все же он твердо верил, что в эту ночь он спустился в ад, прошел адский огонь по дороге домой и пережил его только потому, что с ним был Христиан. Он твердо знал, что для него Христиан был как Христос, что Христиан страдал и умер, дабы спасти брата от грехов его.

ОБ АВТОРЕ

Клеменс Хаусман (1861–1955) родилась в многодетной семье английского провинциального адвоката. Ее старший брат Альфред стал знаменитым поэтом и не менее знаменитым латинистом, младший, Лоуренс – известным драматургом, писателем и иллюстратором.

В 1883 г. Клеменс поступила в лондонскую школу искусств, позднее некоторое время работала как гравер для различных иллюстрированных изданий. С начала 1900-х годов была активисткой суфражистского движения: в 1908 г. вступила в Женский социально-политический союз, агрессивно боровшийся за избирательное право женщин, в 1909 г. стала одной из основательниц «Суфражистского ателье», затем вошла также в комитет Женской лиги по борьбе с налогами. В сентябре 1911 г. она была арестована за отказ платить налоги и отправлена в тюрьму, откуда была освобождена неделю спустя в результате протестов и демонстраций единомышленниц.

Большую часть жизни Клеменс Хаусман прожила со своим братом Лоуренсом, некоторые произведения которого также иллюстрировала. Ее собственные фантастические повести (Unknown Sea, 1898; The Life of Sir Aglovale de Galis, 1905) описываются как «христианские фантазии» на религиозные темы. Наиболее известна из них повесть «Волчица» (The Were-Wolf), впервые напечатанная в 1890 г. в журнале для молодых женщин Atalanta и породившая в последние десятилетия немало феминистических интерпретаций.

Перевод выполнен по первому отдельному изданию 1896 г.