Текст книги "Волчица"

Автор книги: Клеменс Хаусман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Клеменс Хаусман
ВОЛЧИЦА

Незабвенной памяти

Э. В. П.

«Ты будешь иногда думать обо мне?»

Просторная горница усадьбы была озарена пылающим огнем очага и гудела от смеха, разговоров и шума работы. Никому не дозволялось бездельничать, кроме самого меньшего и самой старой – маленького Рола, обнимавшего сейчас щенка, и древней Треллы, чьи усыхающие руки возились с вязаньем. Наступил ранний вечер, и с десяток или больше батраков собрались в длинной комнате. Несколько человек занимались резьбой, и им были предоставлены лучшие и наиболее освещенные места; другие мастерили либо чинили рыболовные снасти и упряжь, а три пары рук плели большой невод. Почти все женщины разбирали и перемешивали гагачий пух или мелко рубили солому. Здесь же стояли недвижные ткацкие станки; но колеса трех прялок стрекотали наперебой, и самая тонкая и быстрая нить из трех бежала между пальцами хозяйки дома. Рядом несколько детей были поглощены плетением фитилей для свечей и ламп. В центре каждой кучки работавших горела лампа, а сидевшие поодаль от огня согревались живым теплом двух жаровен с тлеющими древесными угольями, запас которых время от времени пополнялся из щедрого очага. Отблески его пламени плясали в самых темных уголках, далеко за пределами бледных пятен света от ламп.

Соскучившись играть со щенком, маленький Рол тотчас выпустил его из рук и набросился на Тира, старого волкодава. Пес дремал, скуля и дергаясь в своих охотничьих снах. Рол растянулся ничком рядом с Тиром, его детские ручки обвили мохнатую шею, кудри касались черной морды. Тир небрежно лизнул мальчика в щеку и потянулся с сонным вздохом. Рол призывно рычал, перекатывался с боку на бок и толкался, но старый пес лишь спокойно терпел и рассеянно помаргивал.

– Так вот тебе! – воскликнул Рол, возмущенный таким пренебрежением к своей особе, и кинул щенка на спину этого воплощенного достоинства, презревшего в нем товарища по играм.

Пес не обратил на щенка никакого внимания, и мальчик побрел прочь, чтобы поискать развлечений где-нибудь еще.

В дальнем углу он заметил корзины с белым пухом. Он скользнул под стол и пополз на четвереньках – обычная манера ходить на двух ногах ему была не по душе. Оказавшись возле женщин, Рол некоторое время полежал неподвижно, упершись локтями в пол и подперев подбородок ладонями.

Одна из работниц, заметив его, кивнула и улыбнулась, и вскоре он выскользнул из-за ее юбок и стал тихонько перемещаться между женщинами, пока не нашел случая завладеть пригоршней пуха. Затем мальчик вновь пересек под столом горницу и вынырнул рядом с прядильщицами. Здесь он свернулся калачиком у ног самой молодой, укрывшись за ее коленями от посторонних взглядов, и предупредил ее вмешательство, тайком протянув с доверчивой улыбкой кулачок со своей драгоценностью.

Двусмысленный кивок девушки Рол воспринял как разрешение и тут же приступил к задуманной игре. Взяв клочок белого пуха, он осторожно выпустил его из пальцев рядом с вращающимся колесом. Ветер, поднятый стремительным движением, подхватил пух, закружил его все расширяющимися кругами, и наконец пушинка поплыла в воздухе, как неторопливая белая бабочка. Глазки Рола вспыхнули от восторга, зубки сверкнули в беззвучном смехе. Закружился еще один белый клочок, и еще один, как крылатый мотылек в паутине – и поплыли вслед за первым. Но вскоре горстка пуха иссякла.

Рол подался вперед, осматривая горницу и раздумывая о новом путешествии под столом. Плечом он на миг задел колесо прялки и поспешно отодвинулся. Колесо дернулось, возобновив вращение, и нить оборвалась.

– Непослушный Рол! – сказала девушка.

Самое быстрое колесо тоже остановилось. Хозяйка дома, тетка Рола, наклонилась и, увидев внизу кудрявую головку, велела мальчику не шалить и отослала его в угол, где сидела старуха Трелла.

Рол повиновался и через несколько минут благоразумной сдержанности снова начал бочком пробираться по комнате, стараясь не попадаться тетке на глаза. Когда он очутился среди мужчин, те подняли головы, проверяя, лежат ли их инструменты рядом, подальше от ручек Рола. Тем не менее, мальчик вскоре стащил отличное долото и опробовал его на ножке стола. Решительные возражения резчика на сей счет привели Рола в замешательство, и он на целых пять минут скрылся под столом.

Сидя там, как отшельник, он разглядывал множество ног – настоящий лес ног окружал его, почти заслоняя свет. И как же странно выглядели некоторые ноги: одни были искривлены в тех местах, где ногам полагалось быть прямыми, другие в положенных местах изгибов торчали прямо, будто палки, и все они, как сказал себе Рол, казались «приколоченными по-разному». Иные были скромно спрятаны под скамьи, другие протянуты далеко под стол, вторгаясь в личные владения Рола. Он вытянул свои короткие ножки и оглядел их поначалу критически, а после, сравнив с прочими – благосклонно. Почему не все ноги сделаны так, как у него, или так, как вот эти?

Ноги, заслужившие одобрение Рола, находились чуть в стороне от остальных. Он подобрался поближе и опять сравнил их со своими. Лицо мальчика помрачнело: сколько бесчисленных дней должно пройти, прежде чем его ноги тоже станут длинными и сильными! Рол надеялся, что они будут точно такими же, с ровными костями и крепкими мышцами.

Несколько мгновений спустя длинноногий Свен почувствовал, как маленькая ручка ласкает его ступню, и, посмотрев вниз, встретился взглядом с поднятыми вверх глазами своего маленького двоюродного братца Рола. Лежа на спине, Рол продолжал нежно поглаживать ногу молодого Свена и долго оставался спокоен и счастлив. Он следил за движениями сильных искусных рук, сжимавших блестящие инструменты. Порой Свен сдувал мелкие опилки, и они падали Ролу на лицо. Но вот мальчик осторожно приподнялся, боясь вызвать резким толчком недовольство мастера и, обхватив ногами и руками ногу Свена, положил голову ему на колено – жест чудесного детского преклонения перед героем.

Рол был более чем доволен, ибо Свен на миг прервал свою работу, шутливо обратился к нему, погладил его по голове и потрепал кудри. Рол сидел тихо, насколько позволяла это ребячья непоседливость, и Свен позабыл о нем. Резчик даже не почувствовал, как Рол бережно выпустил его ногу – и вовсе не заметил, как был ловко похищен один из его острых инструментов.

Не прошло и десяти минут, как снизу, с пола, донесся жалобный вопль, вскоре достигший всей мощи здоровеньких легких Рола: его рука была рассечена поперек, и обильное кровотечение ужаснуло мальчика. Последовала суета, утешения, рану промыли и перевязали, заплаканного и подавленного ребенка немного побранили и, когда его громкий крик перешел в редкие всхлипывания, отослали обратно к скамье у очага, на которой клевала носом старая Трелла.

После внезапной боли и испуга тихий уголок у огня даже понравился Ролу. Да и Тир больше не пренебрегал им: пробужденный рыданиями, он выказал всю собачью заботу и сочувствие, облизывая ребенка и сочувственно глядя на него. Кроме того, Рол ощущал легкий стыд. Зря он так плакал. Он вспомнил, как однажды Свен вернулся домой с убитым медведем; разодранная у плеча рука охотника бессильно свисала, губы его побелели от боли, однако он ни разу не поморщился и не издал ни звука. И бедный маленький Рол еще раз всхлипнул, подумав о своем малодушии.

Свет и тени языков пламени стали нашептывать мальчику причудливые истории, а ветер в трубе то и дело утвердительно подвывал. Огромное черное жерло дымохода, нависшее высоко над очагом, поглощало, как таинственный омут, сизые клубы дыма и сверкание возносящихся искр; а там, высоко во тьме, слышался ропот, раздавались стоны и загадочные шорохи, так что порой дым в страхе устремлялся назад и тучами поднимался к крыше, где незримо растворялся среди стропил. А потом ветер начинал отчаянно гоняться за своей потерянной добычей и носиться вокруг дома, стуча и визжа у двери и окон.

После одного особенно яростного порыва наступило затишье, и Рол удивленно поднял голову и прислушался. Гомон голосов также смолк, и за дверью со странной отчетливостью можно было различить какие-то звуки – детский голосок, стук детских рук. «Откройте, откройте, впустите меня!» – пропищал этот тоненький голосок где-то внизу, пониже дверной ручки, и засов задребезжал, как будто ребенок, встав на цыпочки, дергал дверь. Вновь раздался тихий, слабый стук.

Один из работников, сидевший у двери, вскочил и распахнул ее.

– Здесь никого нет, – сказал он.

Тир поднял голову и испустил громкий, протяжный, зловещий вой.

Свен, не в силах поверить, что слух обманул его, встал и направился к двери. Стояла темная ночь; облака набухали снегом, падавшим урывками, когда ветер утихал. Нетронутый снежный наст тянулся до самого крыльца; никого не было видно или слышно. Свен напряг глаза и огляделся, но увидел лишь темное небо, первозданно чистый снег и стену черных елей на вершине холма, клонящихся под ветром.

– Наверное, это был ветер, – сказал он и закрыл дверь.

Многие выглядели испуганными. Звук детского голоса был так отчетлив – и эти слова: «Откройте, откройте, впустите меня!» Ветер мог скрипеть деревом или дребезжать засовом, но не умел говорить детским голосом и стучаться мягко и тихо, точно пухлый детский кулачок. Вдобавок, этот странный, необычный вой волкодава – дурное предзнаменование, как ни крути. И люди говорили друг с другом о неизведанных и странных вещах, пока укоризненное замечание хозяйки не вынудило их перейти на еле слышный шепот. После и он растворился в молчании, и какое-то время в горнице царила неловкая скованность; затем холодный страх понемногу растаял, и снова поднялся гул разговоров.

Но спустя полчаса негромкая возня за дверью заставила все руки и языки замереть. Все подняли головы, все устремили взгляд на дверь.

– Это Христиан, он опаздывает, – сказал Свен.

Нет, нет, то было слабое шарканье, а не поступь молодого человека. Неуверенные шаги приблизились, послышалось тяжелое постукивание палкой по двери и пронзительный старческий голос завопил: «Откройте, откройте, впустите меня!» И снова Тир вскинул голову в долгом печальном вое.

Резкий голос и постукивание палки стали удаляться, но Свен уже бросился к двери и широко распахнул ее.

– Опять никого, – спокойно произнес он, хотя в глазах его стоял страх. Он видел пустынную снежную долину, низко плывущие облака, а между ними – стену темных елей, клонящихся на ветру. Свен закрыл дверь, не сказав больше ни слова, и вновь пересек комнату.

Побледневшие лица повернулись к нему, словно ожидая разгадки тайны. Под этими немыми вопрошающими взглядами впору было утратить всякую решительность и самообладание. Свен в замешательстве глянул на хозяйку дома, потом снова на перепуганных людей и торжественно, перед всеми, осенил себя крестным знамением. Руки затрепетали в воздухе, когда все перекрестились вслед за ним, и мертвая тишина всколыхнулась, как от громкого вздоха: люди задышали свободнее, словно знак креста принес им волшебное облегчение.

Даже хозяйка, мать Свена, была встревожена. Она оставила свою прялку, подошла к сыну и заговорила с ним так тихо, что никто не смог ничего разобрать. Но миг спустя ее голос снова стал резким и громким, ибо все обязаны были услышать упрек в «языческой болтовне», брошенный ею одной из девушек. Быть может, она пыталась заглушить этим укором собственные опасения и дурные предчувствия.

Все прочие невольно заговорили теперь вполголоса. Приглушенный рокот голосов порой прерывался, и горницу окутывала тишина. Инструменты двигались по возможности бесшумно и тотчас замирали, когда дверь начинала постукивать от порывов ветра. Через некоторое время Свен поднялся, направился к работникам, сидевшим ближе других к двери, и стал бродить вокруг них под предлогом советов и помощи неумелым людям.

Снаружи, на крыльце, послышались мужские шаги.

– Христиан! – разом произнесли Свен и его мать, он уверенно, она внушительно, дабы вновь запустить остановившиеся было колеса прялок. Однако Тир поднял голову и разразился ужасающим воем.

– Откройте, откройте, впустите меня!

Голос был мужским, и дверь тряслась на петлях и содрогалась от ударов мужской руки. Свен видел, как доски ходили ходуном, и быстро распахнул дверь, но перед ним оказалось лишь пустое крыльцо, а дальше – только снег, небо и еловые ветви, колышущиеся на ветру.

Он долго стоял, придерживая дверь. Буйный ветер врывался в горницу волнами ледяного холода, но холод страха опережал его и словно замораживал биение всех сердец. Свен отступил назад и поднял огромный плащ из медвежьей шкуры.

– Свен, куда ты собрался?

– Не дальше крыльца, мама, – и он вышел, закрыв за собой дверь.

Он завернулся в тяжелый мех и, прислонившись к самой защищенной от ветра стене крыльца, собрался с духом, чтобы встретиться лицом к лицу с дьяволом и всеми его присными. Изнутри не доносилось ни звука; слышался лишь треск и рев огня.

Было очень холодно. Ноги Свена онемели, но он не решился притоптывать ими, боясь испугать оставшихся в доме. Он не сдвинулся с крыльца и не оставил ни единого следа на нехоженой белизне. Снег лег на землю не менее двух часов тому, и значит, некому было бродить у дома, стенать и стучаться в дверь. «Когда ветер утихнет, снега выпадет еще больше», – подумал Свен.

Почти целый час он простоял на страже и не увидел ни одного живого существа, не услышал ничего необычного.

– Я больше не стану здесь мерзнуть, – пробормотал он и вернулся в дом.

Одна из женщин издала сдавленный крик, когда Свен приоткрыл дверь, а затем вздохнула с облегчением, когда он вошел. Никто его не расспрашивал, только мать спросила с напускным равнодушием: «Ты не видел Христиана?» – как будто ее беспокоило лишь отсутствие младшего сына. Едва Свен подошел поближе к огню, как в дверь отчетливо постучали. Тир вскочил со своего места у очага, его глаза были красными, как огонь, оскаленные клыки белели в черной пасти, шерсть на шее встала дыбом; перепрыгнув через Рола, пес бросился к двери, яростно лая.

За дверью раздался звонкий мелодичный голос. Лай Тира заглушил слова.

Никто не поспешил открыть. Все смотрели на Свена.

Он решительно подошел к двери, отодвинул засов и распахнул дверь.

В горницу скользнула женщина в белом.

Не призрак! Живая… красивая… молодая.

Тир прыгнул на нее.

Она ловко уклонилась от острых клыков, взметнув полы своего длинного мехового одеяния и, выхватив небольшой обоюдоострый топорик, взмахнула им, готовая отразить нападение.

Свен прикрикнул на пса, схватил Тира за ошейник и силком поволок его прочь.

Незнакомка неподвижно стояла в дверях, выставив ногу и вскинув руку с топориком, пока хозяйка дома не заторопилась к ней. Свен, поручив заботам других разъяренного Тира, вернулся, закрыл дверь и извинился за столь враждебное приветствие. Тогда незнакомка опустила руку, подвесила топор к поясу, распустила мех у лица и сбросила с плеч длинную белую мантию – проделав все это словно одним движением.

Это была девушка, высокая и белокурая. Наряд ее был странным, наполовину мужским, но не лишенным женского изящества. Тонкая меховая туника, спускавшаяся чуть ниже колен, служила ей единственной юбкой; под ней на девушке были башмаки на скрещенных кожаных завязках и облегающие штаны наподобие тех, какие носят охотники. Белый меховой капюшон низко спускался на лоб; полоски меха, как бахрома, свисали с его краев ей на плечи. Две из них при ее появлении были завязаны спереди у горла, но теперь откинутый назад капюшон позволял видеть длинные и очень светлые локоны на плечах и груди, ниспадавшие до самого пояса с костяными вставками, где поблескивал топор.

Свен и его мать усадили незнакомку у очага, не задавая вопросов и ничем не проявляя свое любопытство, пока она сама не поведала о долгом путешествии к жившей вдалеке родне, о том, как обещанный ей проводник куда-то подевался, а знаки и вехи оказались ошибочными.

– Одна! – в изумлении воскликнул Свен. – Неужто ты проделала такой долгий путь, всю сотню лиг, в одиночку?

– Да, – отвечала она с легкой улыбкой.

– Через холмы и пустоши! Да ведь люди там свирепые и дикие, как звери.

Девушка с немного презрительным смешком указала на свой топор.

– Я не боюсь ни человека, ни зверя, но некоторые боятся меня.

И она стала рассказывать захватывающие истории о жестоких схватках и смелой жизни вольной охотницы, которую вела.

Она говорила несколько медленно, подбирая слова, как будто изъяснялась на едва знакомом языке; по временам она останавливалась, не закончив фразу, точно не могла найти правильное слово.

Вокруг нее столпились слушатели. Интерес к гостье в какой-то мере рассеял ужас, навеянный таинственными голосами. В этой юной, яркой, прекрасной яви не было ничего зловещего, хотя выглядела девушка странно.

Маленький Рол подполз ближе, во все глаза уставившись на незнакомку. Никем не замеченный, он нежно погладил краешек ее мягкого белого одеяния, падавшего к полу широкими складками. Затем он ласково прижался к меху щекой и придвинулся ближе к коленям девушки.

– А как тебя зовут? – спросил он.

Незнакомка улыбнулась, глянув вниз, и ее быстрый ответ спас Рола от нареканий за неуместный вопрос.

– Мое настоящее имя, – сказала она, – было бы непривычным для ваших ушей и языка. Здешние жители дали мне другое имя, и в честь этого, – она притронулась рукой к меховой накидке, – называют меня Белой Шубкой.

«Белая Шубка, Белая Шубка», – повторил про себя маленький Рол, по-прежнему поглаживая мех.

Прекрасное лицо и мягкое, красивое одеяние нравились Ролу. Он привстал, заглядывая девушке в лицо с выражением неуверенной решимости, как птичка заглядывает через окно в дом, и положил руки ей на колени, задохнувшись от своей дерзости.

– Рол! – воскликнула тетушка.

– Ах, это ничего! – с улыбкой сказала Белая Шубка, гладя его по голове, и Рол остался на месте.

Он зашел и дальше и, пыхтя от собственной смелости пред лицом строгой тетки, вскарабкался к девушке на колени. Приветливо раскинутые руки гостьи не дали тетке запротестовать. Рол счастливо примостился на коленях девушки, ощупывая костяные вставки на ее поясе, костяную застежку на шее и светлые локоны; он терся головкой о мягкое, покрытое мехом плечо с детской уверенностью в доброте красоты.

Белая Шубка не обнажила полностью голову, а лишь небрежно откинула меховой капюшон и завязала его на шее. Рол протянул к нему руку, шепча про себя ее имя: «Белая Шубка, Белая Шубка», затем обнял девушку за шею и поцеловал – раз, другой. Она радостно рассмеялась и вернула ему поцелуй.

– Ребенок тебе не мешает? – спросил Свен.

– Нет, конечно, – ответила она с искренностью, казавшейся немного преувеличенной.

Рол снова устроился у нее на коленях и принялся разматывать повязку на руке. Он немного помедлил, увидев, что кровь просочилась насквозь. Наконец показался порез, зияющий и длинный, хотя только рассекший кожу. Тогда Рол показал свою ручку Белой Шубке, ожидая услышать от нее восклицания жалости и сочувствия.

Увидев рану и окровавленную ткань, она вдруг резко втянула воздух и прижала Рола к себе – крепко-крепко, пока он не начал вырываться. Ее лицо было скрыто за спиной мальчика, и никто не мог видеть его выражения. Лицо это загорелось жутким ликованием.

Тем временем Христиан, торопясь домой, приближался к невысокому холму и еловой роще. С самого утра он был на ногах, разнося известие о готовящейся охоте на медведя лучшим охотникам хуторов и деревень в радиусе двенадцати миль. И тем не менее, задержавшись допоздна, он перешел теперь почти на бег и длинными плавными шагами с видимой легкостью оставлял позади милю за милей.

Он нырнул в полуночную тьму елей, едва сбавив шаг, хотя тропинку было не разглядеть в темноте; и, снова выйдя на открытое место, увидел усадьбу, лежавшую ярдах в двухстах внизу. Он обрадованно бросился вперед, но тотчас же отскочил вбок и замер. На снегу виднелся след огромного волка.

Рука Христиана потянулась к ножу, его единственному оружию. Он наклонился, опустился на колени, чтобы оказаться вровень со зверем, и огляделся; зубы его были стиснуты, сердце билось, как бешеное. Бродячий волк, как правило, рослый и свирепый – зверь грозный и без колебаний нападет на одинокого путника. Христиан никогда еще не видел таких громадных отпечатков лап; насколько он мог судить, волк прошел здесь совсем недавно. След вел из-под елей вниз по склону. Не стоило так сетовать на задержку, подумал охотник; хорошо еще, что не пришлось оказаться в темной еловой роще, когда там прятался этот опасный зверь с огромными челюстями. Осторожно ступая, он двинулся по следу.

След спускался, пересекал широкий, скованный льдом ручей, и шел по долине, сворачивая к усадьбе. Человек менее опытный мог бы засомневаться и предположить, что здесь пробежал Тир или другой большой волкодав; но Христиан был уверен, что никак не спутал бы след собаки и волка.

Волчий след вел прямо… прямо к усадьбе.

Христиан удивился и встревожился: неужели бродячий волк осмелился подобраться так близко к дому? Он выхватил нож и поспешил дальше, зорко озираясь по сторонам. О, если бы Тир был с ним!

Прямо, прямо… к самой двери, где кончался снежный покров. Сердце Христиана словно подпрыгнуло и перестало биться. У двери след обрывался.

На крыльце было пусто, и обратного следа он не нашел. Ели ровно высились на фоне неба и низких облаков; ветер стих, и вниз лениво сыпались редкие снежинки. Оцепенев от неожиданности, Христиан на мгновение застыл, затем открыл дверь и вошел. Он обвел взглядом знакомую обстановку и лица, увидел и незнакомку, красивую и одетую в меха. Ужасная правда внезапно открылась Христиану: он понял, кто она такая.

Лишь несколько человек вздрогнули, услышав лязг засова. Горница была полна суеты и движения: наступил час ужина, когда все инструменты откладывались в сторону, а столы сдвигались. Христиан не отдавал себе отчета в том, что говорил и делал; он машинально куда-то шел, что-то произносил, втайне надеясь, что вот-вот пробудится от этого жуткого кошмара. Свен и мать решили, что он замерз и смертельно устал, и избавили его от ненужных вопросов. И он обнаружил, что сидит у очага, напротив чудовищного существа, похожего на красивую девушку, и внимательно следит за ней, весь сжимаясь от ужаса при виде того, как она ласкает маленького Рола.

Свен стоял рядом с ними, также устремив глаза на Белую Шубку, но насколько иным был его взгляд! Она, казалось, не замечала пристальных взоров обоих – ни холодного ужаса в глазах Христиана, ни пылкого восхищения Свена.

Эти два брата, близнецы, сильно отличались друг от друга, несмотря на поразительное сходство. Они походили один на другого правильным профилем, светлыми каштановыми волосами и темно-синими глазами; но черты лица Свена были совершенны, как у юного бога, в то время как у Христиана заметны были недостатки. Линия его рта была слишком прямой, глаза сидели чрезмерно глубоко, а контур лица не был вылеплен так безупречно, как у Свена.

Они были одного роста, но Христиан не мог похвалиться идеальными пропорциями, поскольку был для этого чересчур худ. Напротив, хорошо сложенная фигура, широкие плечи и мускулистые руки делали его брата Свена выдающимся примером мужской красоты и силы. Как охотник и рыбак, Свен не знал соперников. Весь край признавал его лучшим борцом, наездником, танцором, певцом. Его можно было превзойти только в быстроте, и сделать это мог лишь его младший брат. Всех остальных Свен оставлял позади, но Христиан легко обгонял его. Да что там, он спокойно держался рядом с задыхающимся Свеном и еще смеялся и болтал на бегу!

Однако Христиан не слишком гордился своей способностью быстро бегать, считая ноги наименее достойной частью мужского тела. Он не завидовал атлетическому превосходству брата, хотя в некоторых случаях лишь немногим уступал ему. Христиан любил его так, как может любить только близнец, – гордился всем, что делал Свен, был доволен всем, что представлял собой Свен. Он смиренно радовался и тому, что Свен не должен был в равной мере воздавать ему за эту великую любовь, ибо знал, что сам он гораздо менее достоин любви.

Христиан не осмеливался, находясь среди женщин и детей, облечь свой ужас в слова. Он ждал, чтобы посоветоваться с братом, но Свен не замечал или не хотел замечать его знаков и неотрывно смотрел на Белую Шубку. Христиан отодвинулся от очага, не в силах оставаться безучастным пред лицом ужаса.

– А где же Тир? – вдруг сказал он. Потом, заметив собаку в дальнем углу, спросил: – Почему он сидит там на цепи?

– Он бросился на гостью, – ответил кто-то.

Глаза Христиана загорелись.

– Ну и что? – спросил он, пожимая плечами.

– Она едва не вышибла ему мозги.

– Тиру?

– Да, она сразу выхватила этот маленький топорик, который висит у нее на поясе. Повезло старому Тиру, что хозяин вовремя его оттащил.

Христиан молча направился в угол, где был прикован Тир. Пес поднялся ему навстречу со всей обидой и негодованием, на какие только был способен бессловесный зверь. Христиан погладил его по черной голове.

– Добрый Тир! храбрый пес!

Они знали, только они; и человек и бессловесная собака утешали друг друга.

Глаза Христиана снова обратились к Белой Шубке, глаза Тира тоже, и пес напрягся, натягивая цепь. Рука Христиана легла на шею пса, и он почувствовал, как Тир задрожал и ощетинился от ярости. Затем и сам он точно так же задрожал, но ярость его была порождена разумом, а не инстинктом; он был так же бессилен душевно, как Тир физически. О! Эта женщина, которую он не смел обвинить! Все, что угодно, но не это! Только бы им с Тиром столкнуться с нею на свободе, чтобы убить или погибнуть!

Затем он вернулся к остальным и стал задавать новые вопросы.

– Давно эта незнакомка здесь?

– Она пришла примерно за полчаса до тебя.

– А кто впустил ее?

– Свен, больше никто не отважился.

Тон ответа был загадочным.

– Но почему? – спросил Христиан. – Произошло что-то странное? Рассказывайте.

В ответ ему вполголоса поведали о трижды повторенном зове у двери, с пустого крыльца, о зловещем вое Тира и бесплодной вахте Свена.

Христиан в мучительном нетерпении повернулся к брату, желая поговорить с ним наедине. Стол был уже накрыт, и Свен повел Белую Шубку к почетному месту для гостей. Это было еще хуже: она сядет со всеми за стол, преломит с ними хлеб под их крышей!

Христиан шагнул вперед и, коснувшись руки Свена, настойчиво зашептал. Свен уставился на него и раздраженно покачал головой.

После этого Христиан не проглотил ни кусочка.

Наконец возможность представилась. Белая Шубка стала расспрашивать о примечательных местах края и о некоем Могильном холме, где у нее была назначена встреча этой ночью. Хозяйка дома и Свен одновременно издали удивленное восклицание.

– Это в целых трех милях отсюда, – сказал Свен, – и укрыться там негде, кроме жалкой хижины. Останься с нами на ночь, а завтра я покажу тебе дорогу.

Белая Шубка, казалось, задумалась.

– В трех милях, – проговорила она, – я могу увидеть или услышать сигнал.

– Лучше я посмотрю, – сказал Свен. – Если не замечу никакого сигнала, тебе лучше будет остаться.

Он направился к двери. Христиан молча поднялся, последовал за ним и на крыльце схватил Свена за плечо.

– Свен, ты знаешь, кто она такая?

– Она? Кто – она? Белая Шубка? – переспросил Свен, удивленный яростной хваткой и низким хриплым голосом брата.

– Да.

– Она – самая красивая девушка, которую я видел в своей жизни.

– Она оборотень.

Свен расхохотался.

– Ты что, с ума сошел? – спросил он.

– Нет. Вот, посмотри сам.

Христиан стащил его с крыльца, указывая на снег и волчьи следы. Да, еще недавно они были видны, но теперь исчезли. Густо падавший снег скрыл все отметины.

– Ну? – спросил Свен.

– Если бы ты пошел за мной, когда я подал тебе знак, ты бы сам все увидел.

– Что увидел?

– Следы волка, ведущие к двери. А обратных следов не было.

Хотя голос Христиана звучал едва ли громче шепота, невозможно было не испугаться одного его тона. Свен с тревогой посмотрел на брата, но в темноте не смог разглядеть его лица. Он ласково и ободряюще положил руки на плечи Христиана и ощутил, как тот дрожит от волнения и ужаса.

– Люди видят странные вещи, – сказал он, – когда холод забирается им в голову и проникает в мозг; а ты вернулся замерзшим и измученным.

– Нет, – перебил его Христиан. – Сначала я увидел след на гребне холма, пошел по нему вниз и оказался прямо тут, у двери. Мне не почудилось.

В глубине души Свен был убежден, что волчий след брату не иначе как привиделся. Христиан был склонен к грезам наяву и странным фантазиям – и однако, никогда еще он не бывал одержим столь безумной идеей.

– Неужели ты мне не веришь? – в отчаянии воскликнул Христиан. – Ты должен поверить. Клянусь, это истинная правда. Ты что, слепой? Даже Тир понимает, кто она.

– Тебе нужно поспать. Завтра ты будешь чувствовать себя лучше. А если по-прежнему будешь сомневаться, можешь пойти со мной и Белой Шубкой к Могильному холму. Пойдешь сзади и посмотришь, какие следы она оставляет.

Раздраженный пренебрежительными замечаниями Свена, Христиан резко повернулся к двери. Свен поймал его за рукав.

– Что дальше, Христиан? Что ты собираешься делать?

– Ты мне не веришь, а мать поверит.

Рука Свена напряглась.

– Ты ей ничего не скажешь, – властно заявил он.

Обычно Христиан во всем слушался брата, но сейчас на удивление решительно вырвался и сказал так же твердо, как и Свен:

– Она узнает!

Свен заслонил телом дверь, не давая ему пройти.

– На эту ночь всем хватило страха. Если до утра не передумаешь, поговоришь с ней завтра.

Христиан не сдавался.

– Женщины легко пугаются, – продолжал Свен, – и готовы без малейших доказательств поверить в любую глупость. Будь мужчиной, Христиан, и оставь эту мысль о вервольфе при себе.

– Раз уж ты мне не веришь… – начал Христиан.

– Я верю, что ты глупец, – отрезал Свен, теряя терпение. – И не будь я твоим братом, я поверил бы, что ты лжец, и рассудил бы, что ты обозвал Белую Шубку оборотнем, потому что она улыбалась мне охотнее, чем тебе.

Эта язвительная шутка была не лишена оснований, ибо благодать выразительных взглядов Белой Шубки весь вечер изливалась на Свена, на Христиана же девушка даже не посмотрела. Хвастовство Свена всегда было откровенным, весьма простительным и в своем духе справедливым.

– Тебе нужен союзник? – продолжал Свен. – Что ж, доверься старой Трелле. И если память ее не подведет, она извлечет из сундуков своей мудрости стародавние наставления по борьбе с вервольфами. Ежели я правильно помню, нужно следить за подозреваемым в оборотничестве до полуночи, когда он принимает вид зверя; и он навсегда останется в зверином облике, стоит человеку увидеть превращение. Еще лучше – окропить руки и ноги оборотня святой водой, что означает для него верную смерть. Эх! не бойся, старуха Трелла с честью выйдет из положения.