Текст книги "Звезды мудрого Бируни"

Автор книги: Клара Моисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

МОГУЩЕСТВУ ХОРЕЗМА УГРОЖАЕТ МАХМУД

На закате, когда голос муэдзина, всегда пронзительный, а иногда и зловещий, призывал рабов аллаха к молитве и когда все правоверные, живущие в Гургандже, обращали свои взоры к Мекке, ал-Бируни, следуя обычаю всех мусульман, опускался на маленький потертый коврик. Стоя на коленях, он повторял слова вечерней молитвы, всегда одни и те же, давно знакомые и привычные. Без особых мыслей к аллаху, не переставая держать в памяти начатую формулу расчета, ученый выполнял свой долг мусульманина, а затем снова принимался за работу.

Когда наступала вечерняя прохлада, Абу-Райхана нередко навещал его друг ал-Хасан, занимающий почетное место в диване вазира. Обычно он приходил с новостями, которые казались ему значительными, и это, как он думал, давало ему право нарушать занятия ученого.

В последнее время становилось все больше и больше новостей, которые волновали ал-Хасана. Много было тревог у Мамуна, появилось много забот у служителей дивана. Спокойствие покинуло дворец правителя. Этого не мог не видеть Абу-Райхан, близкий ко двору хорезмшаха. У ал-Бируни появилось такое ощущение, словно над ясным небом Хорезма нависли зловещие тучи.

На этот раз, когда в настежь распахнутых дверях, ведущих в сад, появился ал-Хасан, Абу-Райхан тотчас же отложил свой свиток с формулами и, приветствуя друга, как-то многозначительно сказал:

– А вот сегодня я знаю, о какой грозе ты хочешь сказать. Больше того – я сам в какой-то мере призван разогнать тучи и очистить от мрака синее небо Хорезма.

– Не тебе ли, Абу-Райхан, поручено встретить посла халифа Кадира? Мне известно, он послан в Хорезм с почетной одеждой шаху Мамуну и титулом «Око государства и украшение религиозной общины».

– Мне доверено встретить этого посла, – ответил Абу-Райхан. – Мамун хочет перехитрить халифа Кадира. Он понимает, что все эти почести пожалованы ему не от доброго сердца, а для того чтобы вызвать ярость султана Махмуда. К чему это, когда султан и без того со злобой взирает на удачи Мамуна? Поручив мне встретить посла где-то в пути, хорезмшах надеется скрыть от султана Махмуда внимание, оказанное ему халифом. Мамун понимает: как только султан узнает о почестях, дарованных хорезмшаху халифом, он не стерпит обиды и затаит недоброе против Хорезма.

– Я давно уже думаю об этом, – сказал Хасан. – От султана Махмуда можно всего ждать. Жестокость и коварство уживаются в нем с фанатичной преданностью аллаху, но мне иной раз кажется, что и преданность его не лишена корысти. Может, правду говорят, будто он устраивает походы для грабежей и прикрывает их знаменем священной мусульманской войны? Да и как понять отношение султана Махмуда к хорезмшаху? Казалось бы, что здесь проявилась его благосклонность: иначе почему же султан отдал в жены Мамуну свою сестру? И почему он так сердечно называет Мамуна зятем, свои братом?

– Боюсь, что добрые слова прикрывают дурные помыслы. Это очень прискорбно.

Ал-Бируни тут же пояснил это:

– Но если бы Махмуд Газневидский не был таким, то вряд ли ему, простому тюрку, сыну саманидского гуляма Себуг-Тегина, удалось бы стать всемогущим султаном. И все же нам неведомо, чего хочет султан Махмуд. Не задумал ли он завладеть Хорезмом?

– Но разве мало ему земель, которые простерлись от северной Индии до южного берега Хазарского моря? – заметил ал-Хасан. – Ведь все это под пятой Газневида. Нет, нет! Это вымысел. Он не пойдет на Хорезм. Но лазутчики хорезмшаха лишили Мамуна покоя. Их ложные донесения сделали его чрезмерно осторожным. Я не знал, кому поручено встретить почетного посла халифа Кадира, но мне известно, что хорезмшах не пожелал принять его во дворце, боясь, что вся эта затея станет известна в Газне.

– Мне неведомо, какие козни готовит Хорезму султан Махмуд, – ответил ал-Бируни, – но я видел тревогу на лице хорезмшаха. Он был озабочен необычным вниманием халифа Кадира и принял сообщение о наградах как некий вызов. Он не ждет добра и за этими почестями ничего хорошего не видит. Он говорил мне о своих тревогах. А мне трудно понять, что задумал коварный Махмуд. Но что-то он задумал!

– Одно могу сказать, – воскликнул ал-Хасан, – могуществу Хорезма угрожает Махмуд!

Последние слова услышал Якуб, вернувшийся с книгами для устода. С его появлением разговор прервался, но по лицам собеседников Якуб видел, что они чем-то взволнованы и, возможно, еще не все сказали. «Не помешал ли я им?» – подумал Якуб и, оставив книги, хотел уйти.

– Не торопись, – остановил его ал-Хасан. – Меня ждут, я все равно Уйду.

Прощаясь с Абу-Райханом, ал-Хасан, как всегда, просил посетить его дом. Против обыкновения, ал-Бируни пообещал. Это было настолько необычно, что Якуб в изумлении уставился на устода. К тому же в ушах звучали слова, сказанные ал-Хасаном. Они словно повисли в воздухе, казалось, что они звенят: «Могуществу Хорезма угрожает Махмуд…» Если так сказал человек, близкий ко двору хорезмшаха, то слова эти что-то означают. Но как узнать, что они означают? Об этом не спросишь ал-Бируни. Устод не имеет обыкновения говорить с ним о делах хорезмшаха. За четыре года, проведенных в Хорезме, Абу-Райхан ни разу не говорил с Якубом о шахе Мамуне и его дворе. И то, что ал-Бируни делал для самого правителя, также оставалось тайной для Якуба. В доме устода велись весьма скупые и немногословные разговоры. Они касались лишь опытов, исследований, книг. Якуб долгое время не обращал на это внимания. Он был слишком занят и увлечен наукой. Постоянные занятия, чтение книг, опыты – все это отнимало время с утра до поздней ночи. И бывало так, что долгие месяцы Якуб не знал о том, что делалось при дворе хорезмшаха и что занимало жителей Гурганджа.

Но случилось так, что Якуб свел знакомство с одним молодым чиновником из дивана переписки, и этот приветливый молодой человек, по имени Хусейн, нередко рассказывал Якубу о том, что знал. Бывало так, что они встречались на дворцовой площади, когда Хусейн возвращался домой после своих занятий. Иной раз Якуб встречал Хусейна на базаре, у продавца книг. Хусейн увлекался поэзией и частенько заходил к продавцу посмотреть, нет ли новой книги стихов. Якубу было приятно узнать, что Хусейн любит Рудаки, читал ал-Балхи и Фирдоуси. Но он был несколько разочарован, когда узнал, что все это не бескорыстно. Как-то при встрече Хусейн сказал Якубу:

«Для того чтобы стать дабиром, надо быть сведущим в поэзии. Дабир Мамуна читает на память стихи всех поэтов Востока».

Хусейн любил поговорить и не терял случая показать себя всезнающим.

Послушав его, можно было подумать, что диван переписки вершит судьбу государства, а он, Хусейн, главный в диване. Якуб понимал, что Хусейн хвастлив, но ему было так интересно говорить с ним, он был так далек от государственных интриг, которые были известны Хусейну, что неизменно радовался встрече с юношей.

Якуб как-то не задумывался над тем, сколь богат и могуществен Хорезм. А вот Хусейн рассказал ему, что Хорезм самая богатая и могущественная страна среди стран Востока и соперничает с ней в богатстве только Газна.

О султане Махмуде Газневидском и его походах Хусейн мог рассказывать бесконечные истории, но все они были похожи на сказку, и как-то не верилось, что так в самом деле бывает. Но это было очень занятно, и при встречах Якуб уже сам спрашивал, а что говорят о великом завоевателе Махмуде.

– А ты знаешь, как пришел к власти султан Махмуд? – спросил как-то Хусейн. – Он был старшим сыном Себуг-Тегина, правителя небольшой и бедной страны. Еще совсем юным Махмуд считался преемником Себуг-Тегина. Но перед смертью Себуг-Тегин объявил наследником младшего сына, Исмаила. Представляешь, в какой ярости был молодой Махмуд? Он двинулся с войском на Газну и завладел страной. Тогда еще мало кто слыхал о Газне и о Махмуде. Но вот Махмуд Газневидский выступил против Саманидов[43]43
  Саманиды – правящая династия в Средней Азии в 875–999 годах новой эры.


[Закрыть] и овладел всем Хорасаном.[44]44
  Хорасан – область на северо-востоке Ирана.


[Закрыть] Настало время, когда багдадский халиф признал Махмуда и наградил его почетными титулами. После этого Махмуд почувствовал себя всесильным и двинулся в поход на северную Индию. Он совершил несколько походов, называя их «священной войной во имя ислама», но все знали, что Махмуд жаждет богатства. Ох, и поживился же он тогда!..

– И войско его обогатилось? – спросил Якуб.

– Не думаю, – ответил с важностью Хусейн. – Люди знающие говорят, что сокровища Махмуда неисчислимы.

– Что же, он строит города? – спрашивал Якуб.

– Говорят, что Газна богата и красива, но больше всего добра идет в сокровищницу султана. О жадности Махмуда Газневидского знает весь свет. Слыхал ли ты о страшном голоде, который загубил многих людей Хорасана?

– Нет, не слыхал.

– Это было года три назад. Стоило султану Махмуду пожелать, и не было бы этого несчастья. Но он ничего не сделал. В Нишапуре и его окрестностях от голода погибли тогда тысячи людей. Люди до того обнищали, что не могли себе позволить купить хоть немного зерна, которое изредка появлялось на базарах и продавалось втридорога. В эти страшные дни люди съели всех кошек и собак, и иные даже стали людоедами.

– А султан не велел доставить зерна голодным?

– Нет, не велел. Он был занят украшением своей столицы. Тысячи рабов таскали на себе мраморные плиты, чтобы замостить двор в соборной мечети. Дворец султана в Газне был завален драгоценными украшениями, доставленными сюда из дальних стран. А рабов было согнано такое множество, что для них пришлось построить целый город за пределами Газны.

– Куда же девать все это? – удивлялся Якуб.

– Говорят, что в часы досуга Махмуд приказывает приносить мешки, наполненные серебряными дирхемами и золотыми динарами, шкатулки с драгоценными камнями. Он раскладывает все это вокруг себя и любуется сокровищами. Должно быть, и теперь так забавляется.

– А какая от него польза халифу Кадиру?

– Польза большая: завоевав страну, султан Махмуд силой заставляет людей принять веру ислама. За это его и ценит багдадский халиф.

* * *

Размышляя над словами, брошенными ал-Хасаном, Якуб думал о том, что Хорезм может быть в опасности, если султан Махмуд посягнет на его могущество.

Ему очень хотелось спросить, что думает об этом Абу-Райхан, но он не решился и предпочел поискать Хусейна.

И на этот раз Хусейн был у продавца книг.

– Я провожу тебя, – предложил Якуб. – Мне хотелось кое-что спросить. Я видел дурной сон, и в нем султан Махмуд предстал предо мной в черном. Я проснулся и подумал: «Не к добру это».

– Да ты ясновидящий! – воскликнул Хусейн. – Если ты умеешь хранить тайну, я расскажу тебе такое… Только не выдай меня. Ведь я перед аллахом давал клятву хранить в тайне все, что проходит мимо меня в диване переписки. Но пойми, иной раз невозможно умолчать. Я верю тебе… Ну вот, знай: твой устод ал-Бируни не сегодня-завтра встретится с послом багдадского халифа Кадира и примет от него почетную одежду и титул «Око государства и украшение религиозной общины» для шаха Мамуна. А знаешь ли ты, почему такое почетное дело поручено ал-Бируни и почему встреча будет где-то на дороге, а не во дворце?

– Не знаю, – признался Якуб.

И тогда Хусейн на ухо шепнул Якубу:

– Чтобы лазутчики султана Махмуда не узнали об этом. Но теперь можно всего ждать от Махмуда. Вот пройдет немного времени, я тебе кое-что сообщу. Не может быть, чтобы все прошло тихо, спокойно, без козней.

Когда они расстались, Якуб впервые позавидовал Хусейну. Может быть, и хорошо сидеть в диване переписки и первым узнавать важные государственные тайны? Якубу было очень интересно, как его устод отправится навстречу послу из Багдада. Ведь превыше халифа багдадского, наверно, нет человека на свете. Должно быть, и посол важный. Посмотреть бы на этого посла!

Нет, лучше на халифа! А каков из себя султан Махмуд? О нем идет дурная молва, но воин он хороший, если так успешно вел свои походы.

Как Абу-Райхан выполнил поручение хорезмшаха, Якуб так и не узнал. Через несколько дней устод снова принялся за работу и по-прежнему сидел за своими свитками с рассвета до полуночи. Ученый ничего не говорил о делах хорезмшаха, но забота омрачила его лицо и сделала его еще более суровым, чем прежде.

«Неспокойно на душе устода, – думал Якуб. – Чем ему помочь? Может быть, узнать у Хусейна новости?»

Якуб внушал себе, что ему нужны новости для того, чтобы помочь чем-либо благородному устоду, но на самом деле он просто сгорал от любопытства и был страшно рад, когда наконец встретил Хусейна. Занятия и заботы, связанные с ними, не оставляли ни минуты свободного времени, и он уже целый месяц не мог увидеть Хусейна, хотя думал о нем чуть ли не каждый день.

– Я узнал столь удивительное, – говорил при встрече Хусейн, – что едва дождался свидания с тобой. Душа моя горела! Подумать только: Махмуд, называющий себя братом хорезмшаха Мамуна, потребовал прочесть хутбу[45]45
  Хутба – проповедь в честь правителя.


[Закрыть] и на свое имя и в честь халифа багдадского.

– Я, право, не пойму, что в этом удивительного.

– Ну где уж тебе понять! Я понимаю, потому что узнаю все из донесений. Поверь мне, все самое важное проходит через мои руки. При дворе Мамуна нет дивана, который бы так сосредоточил в себе все нити заговоров и козней, как это случилось в диване переписки.

– Ты отошел от своей мысли! – Якуба раздражала хвастливость Хусейна. – Ты хотел сказать другое, Хусейн.

– А ты не прерывай меня, – рассердился молодой чиновник. – Уж если хочешь послушать новости, так слушай! Началось с того, что посол Махмуда Газневидского пришел к хорезмшаху Мамуну и предложил ему прочесть хутбу в честь правителя Газны и халифа. Он настаивал, чтобы это было сделано в придворцовой мечети, в присутствии всей знати Гурганджа. Он уверял хорезмшаха, что султан Махмуд ничего не знает об этом и он предлагает сделать это от себя, чтобы тем самым доказать и дружбу и преданность Мамуна Газне. Но ведь и хорезмшах имеет лазутчиков. И вот они донесли Мамуну, что вовсе не посол настаивает на этой хутбе, а что это козни коварного вазира из Газны. Нашлись люди, которые присутствовали при разговоре вазира с султаном. И слышали, как вазир советовал Махмуду таким образом испытать верность хорезмшаха Мамуна. Узнав это, Мамун не стал торопиться с ответом. Но посол из Газны не унимался и, должно быть, угрожал. И вот на днях…

Хусейн, склонившись над ухом Якуба, зашептал что-то невнятное, озираясь по сторонам и страшась, как бы прохожий не услышал недозволенное слово. Они были на тихой улочке, и ни один прохожий не мешал их беседе.

– И вот на днях, – шептал Хусейн, – хорезмшах Мамун созвал всю хорезмийскую знать, всех своих военачальников и стал спрашивать у них совета. И что же ты думаешь? Все, как один, вскочили и, обнажив свое оружие, стали угрожать Мамуну смертью. Никогда еще стены дворца не слышали таких воплей и таких угроз. «Ты что же, – говорил ему один из старых недимов, – ты соглашаешься выполнить требование своего родственника Махмуда и с легкостью забираешься под его башмак!»

– Отчего же? – удивился Якуб.

– Оказывается, что хутба, прочитанная при всей знати в дворцовой мечети, означала бы признание власти Газневида… Ты понял, Якуб, что это означает? Это означает… Не могу этого сказать… Ну, словом, все равно, что отдать Хорезм в руки султана Махмуда. Но ты не подумай, Якуб, этого еще не произошло. И молчи, не вздумай кому-либо сказать…

Якуб с восхищением выслушал новости. Этот безусый молодой человек с горящими глазами, должно быть, был значительным лицом в диване переписки, если ему было известно все это.

– И ты говоришь, что они стали угрожать Мамуну смертью? – переспросил Якуб.

Закатив глаза, Хусейн с важным видом повторил слова безвестного мудреца: «Суть этого мира – печали и заботы, а лучшая часть жизни без омрачения невозможна».

– Эти слова мудреца как нельзя более кстати, – заметил Якуб, – но я жажду узнать, чем же кончилось все это. Не мучь меня, Хусейн!

– А дальше произошло самое удивительное. Я своими глазами видел письмо султана Махмуда Газневидского хорезмшаху Мамуну. Я запомнил каждое слово, но боюсь здесь говорить тебе. Пойдем вон к тем тутовникам. Пойми, это тайна, которую никто не знает, кроме меня и вазира.

– Пойдем, – поспешил Якуб, – я не могу больше ждать. Мне кажется, что у меня все волосы дыбом встали.

– Если не встали, то встанут дыбом! Есть чему удивиться. Но я не стану читать тебе все подряд. Оно слишком длинное, это письмо. Да и к чему лишние слова! Он писал: «Известно, на каких условиях был между нами заключен договор и союз и насколько хорезмшах обязан нам. В этом вопросе о хутбе хорезмшах оказал повиновение нашей воле, зная, чем для него может кончиться это дело. Но его люди не позволили. Я не употребляю выражения „гвардия и подданные“, так как тех нельзя назвать „гвардией“ и „подданными“, которые в состоянии говорить правителю: „Делай это!“, „Не делай того!..“ В этом видны слабость и бессилие власти. Так оно и есть! На этих людей я разгневался. Долгое время пробыл я здесь, в Балхе, и собрал сто тысяч всадников и пехотинцев и пятьсот слонов для этого дела. Надо наказать мятежников, оказывающих сопротивление воле правителя. Надо наставить их на истинный путь. В то же время мы разбудим хорезмшаха, нашего брата и зятя, и покажем ему, как надо управлять государством. Слабый правитель не годится для дела…»

Вот теперь Якуб почувствовал, что у него волосы поднялись дыбом. А Хусейн, видя, как взволнован его приятель, торопился рассказать все, что ему было известно. Оказалось, что Махмуд предупредил, что может вернуться в Газну из Балха лишь при условии, если хорезмшах прочтет хутбу в честь его, Махмуда Газневидского, или пришлет достойные его, султана, подарки и деньги, которые потом будут тайно отосланы обратно хорезмшаху, так как он, Махмуд, настолько богат, что в них не нуждается. И еще он предлагал Мамуну выслать в Газну знатных вельмож с просьбой о милости, чтобы люди Махмуда видели степень покорности Хорезма и его правителя.

Хусейн с волнением потирал руки. Не спуская глаз с Якуба, он повторял страшные слова:

– Очень шатко могущество Хорезма! Хорезму угрожает Махмуд!

«ДВЕРЬ БЕДСТВИЙ ШИРОКА!»

Тревожные дни наступили в Гургандже. Беспокойно было на душе устода. Якуб не мог не видеть этого. Но в то же время он не мог не удивляться тому, с каким упорством Абу-Райхан занимается своими опытами, не щадя себя и не думая об усталости.

Как-то Якубу пришло в голову сравнить день Абу-Райхана с днем любого труженика. Тогда он многому удивился. Он отлично помнил, что отец его, примечательный своим трудолюбием, всегда жарким полднем прерывал свои занятия и возвращался домой, чтобы полежать часок-другой. Он был из тех купцов, кто не тратил времени понапрасну. Но Якуб не помнил случая, чтобы он провел на базаре подряд все часы с рассвета до полуночи. А вот Абу-Райхан изо дня в день занимался своими книгами с рассвета до полуночи. Этого не делал ни один ремесленник, ни один пахарь и ни один чиновник дивана.

«Он всех превзошел в своем усердии, – писал отцу Якуб. – Его неутомимость и нетерпение познать загадочное просто удивительны. Я ничтожен рядом с ним, – признавался Якуб. – Мне никогда не достичь того, чего достиг мой устод. Его богатство досталось ему очень тяжким трудом. И мне кажется, что я не способен на такое».

Якубу казалось, что он ничтожен рядом с устодом. Это естественно. Чем больше он узнавал, тем больше он понимал, как велики, как обширны и необъятны познания ученого-хорезмийца. Якуба очень тревожил вопрос: кто же сотворил мир? Книги, прочитанные им, не отвечали на этот вопрос. По совету Абу-Райхана, Якуб внимательно читал труды знаменитого тюркского ученого ал-Фараби. Тот как будто признавал бога, но в то же время говорил о вечности материи и о том, что невозможно было сотворить мир в несколько дней. Где же истина? И не потому ли так поносили великого философа служители мусульманской веры?

Размышляя над этим, Якуб все же обратился к устоду и был рад, когда узнал у него, что бог есть и он превыше всего, но существует естественная сила, которая присуща самой природе, и благодаря этой силе в природе происходят всякие изменения.

Устод говорил, что одни вещи превращаются в другие и все живущее изменяется и развивается. А в этом он видел великую силу природы.

Занимаясь различными опытами, наблюдая за звездами, интересуясь переменами погоды и объясняя их очень разумно и необычно, Абу-Райхан нередко говорил Якубу, что сама материя творит и управляет всем тем, что происходит в природе.

– Ты приглядись, – советовал он ученику, – и увидишь, что материя сама связывает и изменяет форму вещей. Значит, материя есть творец.

– Из чего же состоит окружающий нас мир? – спрашивал Якуб.

И устод отвечал:

– Мир состоит из пяти элементов: пустоты (пространства), ветра (воздуха), огня, воды и земли. Материя в пространстве соединяется или разъединяется, и на наших глазах материя превращается в какие-то вещи, а потом эти вещи уничтожаются. И так постоянно и неизменно все меняется вокруг нас.

– А как же ученые, философы? Они говорят, что мир состоит из воображения, из мысли… Может ли быть, что мир состоит из чего-то духовного? – снова спрашивал Якуб.

– А разве ты не убедился, юноша, в том, что мир существует вне зависимости от ощущения и мышления? Мыслящее существо, человек, живое существо, которое способно чувствовать, появилось не сразу, а в результате долгого процесса в природе. Быть может, в давние времена небо было таким же, как сейчас. Так же всходило солнце, а ночью светили звезды, и все это происходило на каких-то землях, где еще не было человека. Но ведь солнце светило? И ночь спускалась на какую-то часть земли, где ни одно живое существо не видело ее. И волны морские бились о берег пустынный. Пока не было на нем человека, волны все так же бились. А человек пришел и ощутил прохладу морской волны и соленый вкус воды. Человек может познать мир, если он будет изучать закономерности в природе, будет приглядываться к ним и постарается постичь их закон.

– Но мир так обширен и загадочен! Можно ли раскрыть его тайны? И как можем мы узнать, отчего происходит так много непонятных явлений на земле? Можем ли мы узнать это, устод?

– Вся беда в том, что многие явления, вполне доступные нашему пониманию, иные люди считают загадочными. Это мешает нам понять истину. Вот, к примеру, разве не все видят, что солнце влияет на климатические условия, на смену времен года, дня и ночи? Но, вместо того чтобы внимательно присмотреться к тому, что происходит вокруг нас, иные предпочитают видеть в этом тайну и неразрешимую загадку.

– А как же понять слова моего мудариса? Он много раз говорил, что аллах настолько всемогущ и так всесилен, что если захочет пойти навстречу молящимся, то может изменить естественный ход вещей. Я помню, мударис говорил, будто можно заколдовать скорпиона так, что он совсем перестанет жалить.

– Пойми, юноша, что это ложь. Пора бы тебе уже понять, что никакие мольбы и заклинания не могут повлиять на естественный порядок явлений в природе. Нет такой молитвы, которая могла бы изменить облик скорпиона. Животные и растения живут благодаря земле, солнцу, воздуху и воде. А возможности, необходимые для поддержания жизни животных, ограниченны. Но наряду с этим, а отчасти и благодаря этому у животных и растений есть постоянное стремление размножаться и бороться за свое существование.

Эти разговоры с великим устодом помогли Якубу совсем по-новому понять и прочитанные им книги. Юноше было очень интересно услышать из уст ученого всякие любопытные примеры, подтверждающие мысль о том, что в мире растений и животных идет борьба за жизнь. Устод говорил, что если дать возможность какому-нибудь растению беспрепятственно размножаться, то оно может вытеснить все и покрыть всю землю. Этому мешают другие растения, также стремящиеся жить и размножаться.

– Природа как садовод, который дает возможность расти на дереве наиболее жизнеспособным и здоровым ветвям, отрезая больные и негодные.

Так перед Якубом подымалось покрывало таинственности, которым богословы и мударисы пытались прикрыть непонятное. Теперь уже сын Мухаммада понимал, как велико значение науки в познании окружающего мира и как много вреда приносят невежество с суеверием, которыми пытаются объяснить непонятное. Теперь Якуб реже обращался к всемогущему аллаху и все больше доверял научным открытиям своего устода.

* * *

Прошло шесть лет с того дня, когда Якуб впервые перешагнул порог дома Абу-Райхана в Гургандже. Юноша возмужал и повзрослел. Теперь он уже был настоящим помощником, умудренным опытом. За это время Якуб только дважды посетил свой дом в Бухаре, и, если бы устод предложил ему лишний раз съездить в родной город, он вряд ли согласился бы. Чем старше он становился, тем больше ценил каждый день, проведенный рядом с Абу-Райханом.

Якуб по-прежнему часто писал отцу и матери, но теперь разлука с близкими стала уже привычкой. Мухаммад отлично видел, как много получил сын от великого устода, и бывалый купец, умеющий отлично все взвесить и измерить, достойно оценил сокровища, приобретенные Якубом. Мысленно он уже видел Якуба при дворе багдадского халифа.

Как-то, навестив сына в Гургандже, Мухаммад спросил его, не пора ли вернуться в Бухару. Он сказал это потому, что, беседуя с сыном, пришел к выводу, что Якуб уже превзошел в своих знаниях самых образованных людей Бухары. Сын отказался. Но отец был полон благодарности устоду. В эту минуту у Мухаммада появилось желание одарить Бируни драгоценными камнями и золотом, но теперь купец уже знал, что нельзя просто протянуть ученому мешочек с золотом. Он хорошо помнил, каким гордым жестом Абу-Райхан отверг плату за исцеление сына. Теперь Мухаммад решил сделать по-другому. Вернувшись в Бухару, он прислал Якубу драгоценные камни, которые могли пригодиться для опытов и которые, как писал потом Якуб, очень порадовали устода и доставили ему удовольствие. Конечно, ему, Мухаммаду, очень хотелось бы поскорее увидеть сына в Бухаре, но уж если так случилось, что он связал свою судьбу с наукой, грешно было отказать ему в этом. В сущности, Мухаммад был всем доволен. Его лишь тревожило то обстоятельство, что Якуб, слишком углубленный в науку, и слышать не хотел о сватовстве. А каких богатых и красивых невест сватали ему купцы Бухары! Может быть, они так старались не только потому, что Якуб их прельщал своей ученостью, но и потому, что отлично знали, как богат Мухаммад. Он не уставал водить караваны и вел торговлю во многих городах мусульманского мира.

И вот на ясном небе Якуба сгустились черные тучи. Однажды Якуб получил горестное письмо из Бухары. Ему писал старый мударис, которого пригласил к себе Мухаммад. Отец Якуба тяжко заболел и был настолько беспомощен, что не смог сесть за письмо. Мухаммад продиктовал старику несколько строк о том, что тяжкий недуг сразил его в тот час, когда был готов к выходу из Бухары его большой караван с богатым грузом для Багдада. Мухаммад сообщал, что почти все его состояние в этом караване и если задержать выход каравана на неведомый срок, то все пойдет по ветру. В Бухаре эти товары будут проданы за бесценок. Пропадут деньги, уплаченные за верблюдов и погонщикам, все пойдет прахом.

«У нас черный день, сын мой, – писал Мухаммад. – Моя дрожащая рука не удержала калама. Я так слаб, что мударис едва слышит мой голос. В этот день я решаюсь просить тебя – оставь ненадолго свое благородное занятие и выполни мое поручение. Если тебе угодно будет пойти с моим караваном, я, сын мой, доверяю тебе свои богатства. Я надеюсь, твои знания и твое благородство помогут тебе в трудном деле. Не откажи, сын мой! Да благословит тебя аллах на доброе дело!»

Последние строки письма Якуб прочел сквозь слезы. Страх охватил его. А что, если Мухаммад не подымется?.. Нет, этого не может быть, отец всегда был здоровым и неутомимым. Он не страшился знойного солнца и не боялся холода. Почему же врачеватели Бухары не могут ему помочь? Как прискорбно, что искуснейший врачеватель ибн Сина покинул Бухару! Он здесь. Может быть, спросить у него доброго совета, не назовет ли он хорошего врачевателя из своих учеников… Он сейчас же поговорит с Абу-Райханом и тут же добудет верблюда, чтобы отправиться в Бухару. В караван-сарае он найдет спутников, примкнет к какому-нибудь каравану.

Абу-Райхан с большой сердечностью выслушал Якуба и посоветовал ему поговорить с ибн Синой. Конечно, Абу-Али знает, кто из его учеников заслуживает доверия.

– Если молодой врачеватель примется за дело с такой же серьезностью, как это делает ибн Сина, он вылечит твоего отца. А караван с товарами для Багдада должен быть доставлен вовремя, – сказал Абу-Райхан. – Ты должен поторопиться, юноша. Не откладывай, ступай в караван-сарай и договаривайся: с попутным караваном тебе будет безопасно.

* * *

Тревожно было на сердце у Якуба, когда он покидал Гургандж. Впервые он призадумался над своим будущим, с болью в сердце думал о бедной своей матери, которую трудно было представить себе одинокой, без заботливого внимания отца.

Прощаясь с Абу-Райханом, Якуб спросил ученого, может ли он сделать для него что-нибудь полезное в Багдаде. Ал-Бируни сказал, что будет очень рад, если Якубу удастся добыть какие-нибудь книги по астрономии и математике, написанные учеными Багдада и Дамаска. И еще он просил узнать, есть ли в Багдаде астрономическая обсерватория, где астрономы могут наблюдать за небесными светилами.

– Впрочем, – сказал устод, – ты сам, Якуб, отлично знаешь, что нам нужно для нашей работы. Я думаю, что годы, проведенные в Гургандже, оставили свой след. Они не пропали для тебя.

Никогда еще время не тянулось так долго, как в те дни, когда Якуб должен был пересечь пустыню по тропе, ведущей в Бухару. На привале юноше снились страшные сны. Он то и дело видел себя у постели умирающего отца. Его преследовали вопли матери. То он видел себя сиротой, то обращался к отцу с просьбами и восхищался его свежим и здоровым видом. «Да ты такой же, как прежде!» – говорил он отцу и тут же просыпался.

Когда Якуб прибыл в Бухару, он убедился в том, что воображение нарисовало ему слишком мрачную картину. Слава аллаху! Отец был жив. Правда, он жаловался на головную боль, жаловался на то, что стены падают на него, когда он ходит. Мухаммад много раз вспоминал о том, как чуть не свалился с лошади. Он подробно рассказывал о том, как по дороге с базара перед ним вдруг заплясали мечети и минареты, словно они ожили и поднялись в небо, как потемнело в глазах и он, не помня себя, крепко обхватив шею своего коня, словно окунулся во мрак.

– Благодарение аллаху, верный конь принес меня домой. А ведь я не помню, как это произошло, – вздыхал Мухаммад.